Текст книги "Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования"

Автор книги: Вадим Цымбурский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Итак, можно говорить о двух сквозных пространствах, охватывающих евроазиатские цивилизации с их центрами силы: эти пространства – Океан как целое и Великий Лимитроф. Отсюда следует, что «новый мировой порядок» (с разрушением части субцентров и постановкой оставшихся под надзор Большого Центра) оптимально может быть достигнут сочетанием господства центра-гегемона на Океане с развертыванием им структур контроля над землями Великого Лимитрофа и над смежными с ним или даже выдвигающимися на него областями соседних великих держав.

В наши дни важнейшей частью мирового баланса сил выступает столкновение влияний и интересов внешних центров на разных участках Лимитрофа. В Восточной Европе, все больше охватываемой в XXI веке структурами Запада, гегемонии Большого Центра и ЕС сталкиваются с достаточно локальными интересами России. На Кавказе планы Большого Центра и союзной ему лимитрофной державы – Турции конфликтуют с политикой безопасности выходящих на этот сектор Лимитрофа России и Ирана. С «новой» Центральной Азией, куда уже внедрены американские базы, граничат Китай, Иран и Россия, чьи жизненные интересы так или иначе связаны с ее будущим. Старая Центральная Азия – поле Китая и в меньшей степени России, не говоря о Тибете, соприкасающемся с окраинами Индии. Впрочем, лидеры лимитрофных сепаратистских меньшинств Китая пытаются искать поддержку у США и Японии. Наконец, на Корейском полуострове встречаются влияния Китая и США. Впрочем, Россия, несомненно, могла бы усилить свой авторитет на этом «входе» Лимитрофа, если бы вполне осуществился замысел присоединяющейся к Транссибу Транскорейской магистрали. Таким образом, совокупность этих региональных балансов наглядно обнаруживает особую заинтересованность России, Китая и Ирана в судьбах Лимитрофа как целостной трансрегиональной протяженности: ведь Россия соприкасается со всеми основными его сегментами или частично их в себя включает, Китай имеет дело с тремя из них, Иран – с двумя. Эти три державы в наибольшей степени вовлечены в дела великого сквозного пространства, пронизывающего Евро-Азию в разных его ландшафтных и культургеографических видоизменениях.

Для этих держав не могут быть безразличными попытки геостратегически и геоэкономически замкнуть Лимитроф – прямиком и целиком – на атлантический Большой Центр и на прилегающую к нему «союзницу» – Большую Европу.

Свидетельств тому более чем достаточно. Тут и расширение зоны НАТО в Восточной Европе; и прямой путь Грузии Михаила Саакашвили в эту организацию; и американское присутствие в областях, зоной НАТО не охваченных – от Македонии и Косово до Кыргызстана, включая сорвавшуюся попытку проведения маневров в Крыму в 2006 году; и объявление еще в 1990-х окрестностей Каспия зоной национальных интересов США, а Закавказья и Центральной Азии в целом – сферой ответственности американских сил НАТО; и прокладка нефте– и газопроводов по Лимитрофу в обход России (Ирана); и то уходящий в тень, то вновь оживающий транспортный проект ТРАСЕКА. Все эти факты следует рассматривать как звенья в процессе развертывания на Лимитрофе – от Балтики до китайской границы – структур, прямо или опосредованно представляющих Большой Центр.

Разгром государства талибов с комбинированным использованием центральноазиатских американских баз и лимитрофных по этническому составу воинств Северного альянса дал первый пример успешного задействования ресурсов этого пояса для ликвидации цивилизационно маркированного центра силы. Как не вспомнить и вторжение США в Ирак, когда режимы «новой» – то есть лимитрофной – Европы дружно выступили на стороне Большого Центра против франкогерманской фронды.

Бескровные революции 2000-х в Сербии, Грузии, на Украине, переворот в Кыргызстане, бойня в узбекском Андижане (сюда же относится неудачная инспирация американцами подобной же революции в Азербайджане) должны расцениваться в качестве акций по подготовке Лимитрофа к большому геополитическому строительству. Важнейшим компонентом этих революций, отстранявших дискредитированные по тем или иным причинам режимы, было признание «мировым цивилизованным сообществом» революционеров как победителей еще до их победы – иначе говоря, приход к власти сил и групп, безоговорочно обязанных победой Большому Центру и связанным с ним институтам. В геополитическом отношении это и есть основное содержание данных революций. Российской оппозиции – в особенности оппозиции патриотической – неоднократно поднимавшей в последние годы вопрос о возможности применения «оранжевого» сценария против «путинщины», неизбежно приходится задумываться над политическими векселями, которые пришлось бы подписывать, запуская такой сценарий в ход. Пока что «цветные революции» остаются инструментом геополитики на Лимитрофе, и не было ни одного примера успешного их задействования против цивилизационных центров силы.

В таком контексте война США против Ирана получила бы двоякое геополитическое назначение.

Во-первых, она имела бы целью одержать предварительную победу («победу-сделку») над мощным и слабо контролируемым субцентром Среднего Востока – к тому же, готовым заполнить большую ближневосточную «вакансию», возникшую с разрушением Ирака. После этой предварительной победы Большой Центр мог бы сразу же приступить к разрыхлению Ирана политическими методами – перерабатывая центр силы в сугубо географическую величину.

Вот здесь-то и обозначается второй момент, состоящий в том, что географически Иран выступает связующим пространством между приокеанским Левантом и циркумкаспийскими областями Великого Лимитрофа. Стратегически это значит – между американскими базами на Ближнем Востоке и теми, что уже действуют или еще должны быть развернуты западнее и восточнее Каспия. Вопрос в том, пребудет ли Иран – если воспользоваться метафорой из сферы электричества – изолятором, разделяющим и ослабляющим две опорные структуры «нового мирового порядка», или будет преобразован в соединяющий их проводник.

Здесь самое время задуматься над возможной реакцией Китая, для которого вероятность крушения Ирана и резкого усиления позиции Большого Центра на всем Среднем Востоке и в «новой» Центральной Азии могла бы обозначить двойную угрозу – ближнюю и более отдаленную. Ближняя непосредственно создавалась бы фактическим прихватом Китая в «клещи» двух структур – американской океанической мощи с востока и американских баз с запада, подступающих к Синьцзяну и Тибету. Угроза более отдаленная возникала бы из экстраполяции в среднесрочное будущее экспансии «нового мирового порядка» на Лимитрофе за последние 15 лет.

Предвидя после поражения Ирана протягивание американских баз к китайской границе несколькими цепями – из Восточной Европы через Закавказье, с Леванта через Иран и Афганистан и снова с Леванта, но уже через Иран и «новую» Центральную Азию, – руководство Китая должно было задуматься над опасностью, что рано или поздно какая-нибудь вашингтонская администрация попытается увязать решение вопроса Северной Кореи (окончательную ликвидацию «оси зла») и постановку вопроса о Северном и Западном Китае с его тюркскими, монгольскими и тибетскими элементами; что эта администрация попробует пробудить латентную часть Великого Лимитрофа и навести через нее мост между форпостами «нового порядка» в постсоветской Центральной Азии и на Корейском полуострове; короче, что американцы всерьез отнесутся к идее использовать Центральную Азию, старую и «новую», в видах поэтапного окружения Китая.

Поэтому перспектива торжества Большого Центра над Ираном (пусть на какое-то время торжества, как и в случаях с Ираком и Сербией, «ограниченного», конвенционального, «нестрашного») могла бы стать самым законным поводом к тому, чтобы Китай, до того представлявший региональную великую державу (с интересами, хотя и весьма многовекторными, но замыкающимися в Восточной Евро-Азии), самим ходом дел оказался буквально вытолкнут на поле мировой геостратегии. Он обретает жизненную заинтересованность в делах Ближнего и Ближне-Среднего Востока. В разработке контрпроекта, преследующего естественную и законную цель – не допустить окружения Поднебесной контингентами Большого Центра, – он получает импульс к перерастанию в державу мировую. Вопреки Хантингтону, смычка интересов Китая и политического ислама может возникнуть вовсе не из окказионального резонанса между столкновением китайцев с США в Юго-Восточной Азии и всплеском ненависти «правоверных» к Западу. Гораздо более естественным пунктом такой смычки должна стать стратегическая озабоченность Пекина тем, чтобы «новый мировой порядок» не взял верх над Ираном.

Важно понять, что при таком развитии событий речь пока надо было бы вести не о First Global Civil War внутри «объединенного мира» и уж вовсе не о мировой революции, но о сопротивлении субцентров, отстаивающих статус-кво полутораполярного (то есть наиболее импонирующего России) мироустройства против желания Большого Центра «перетянуть одеяло» на свою сторону. Следует говорить не о стремлении Ирана и Китая подорвать мировое преобладание США и вообще Запада (пока что это задача не решаемая, да едва ли в начале XXI века кто-нибудь, кроме кучки подпольных людей, готов ее ставить), а лишь о воле этих держав – и тут у них опять-таки полное взаимопонимание с Россией! – быть гарантированными от участи Сербии и Ирака.

Но прежде всего практическое реагирование России на подобный кризис должно ясно определиться тем уже обсуждавшимся фактом, что она смыкается с Лимитрофом по всей его протяженности. Если бы на Лимитрофе возобладали структуры, выстраиваемые инициаторами «нового порядка», последние обрели бы исключительную возможность воздействовать на политику и экономику России, а опыт 1990-х с западными вдохновителями и консультантами наших тогдашних реформ вовсе не убеждает в том, что подобное влияние было бы для страны благотворным.

Кроме этого надо помнить и о том, что из всей системы Лимитрофа «новая» Центральная Азия имеет для безопасности России едва ли не наибольшую значимость: она непосредственно прилегает к южноуральскому и западносибирскому коммуникационному средоточию нашей страны, где веер железнодорожных путей с запада стягивается в линию Транссиба. Уже не раз отмечалось, что именно здесь Россию легче всего было бы разложить – если бы сила, заинтересованная в этом, располагала в «новой» Центральной Азии, особенно на ее севере, надежным плацдармом. Особую тревогу вызывает недавно попавшая в печать («Труд», 8 сентября 2006 г.) история с введенным в 2003 году в действие Челябинским хранилищем российских ядерных материалов – выстроенным четырьмя боссами Минатома (Михайловым, Адамовым, Румянцевым и Кириенко) на деньги США и оснащенным американскими контейнерами, которые, по исходному соглашению, русским запрещено вскрывать, даже если эти изделия окажутся неисправными или просвечивание обнаружит в них лишние предметы (!). Автор статьи в «Труде» показывает, что хранилище совершенно не отвечает требованиям безопасности, и в случае возникновения в нем пожара зоной ядерного поражения окажутся охвачены Средний и Южный Урал с Тюменской областью, центральноазиатские республики и часть Китая. При этом Россия фактически оказалась бы разорванной надвое. Мы бы к этому добавили: закрепись американцы в «новой» Центральной Азии – и при конфликте между Большим Центром и Россией для продвигателей «нового порядка» ничего не было бы легче, чем оккупировать регион с местонахождением хранилища под предлогом якобы поступивших аварийных сигналов и необходимости обеспечить международную безопасность. Так что Сибирь и Дальний Восток были бы хирургически отсечены от российского запада (Московии) – даже при отсутствии аварии как таковой.

Для всех соприкасающихся с «новой» Центральной Азией держав американское присутствие в этом секторе Лимитрофа несет потенциальные угрозы: и для России, и для Китая, выходящего сюда Синьцзяном и Тибетом, и для Ирана, смыкающегося с этими краями своим, в значительной мере тюркским, севером. Лимитроф в целом, с действующими на нем силами, сегодня предстает образом полутораполярного мирового устройства – и опасностью подсоединения его центрального звена к потенциальному атлантическому униполю закладывается реальная основа если не союза, то далеко простирающейся политической кооперации соседних субцентров.

Важными шагами по пути такой кооперации явились создание ШОС по инициативе Китая и России в ответ на внедрение американских баз к западу от Каспия под предлогом похода против талибов; последующее включение в нее, сначала на правах наблюдателей, Индии, Пакистана и Ирана; наконец, прием в эту организацию Узбекистана, сильнейшего в военном отношении государства «новой» Центральной Азии, мудро отказавшегося после андижанских событий от своих прежних претензий на роль главного регионального агента Большого Центра. Сегодня ШОС на пороге международного признания в качестве одной из несущих конструкций полутораполярного мира, которые российские политики и публицисты спесиво величают многополярным, не желая задуматься над тем, с какими серьезнейшими вызовами мы бы столкнулись в условиях реальной многополярности.

Несомненно, растущая мощь Китая, под которой гнется граница предельно уязвимого российского востока, для России уже сейчас источник тревоги. Китай нам крайне опасен как региональная великая держава по соседству, но отсюда вовсе не следует, чтобы он был для нас непременно столь же опасен в качестве державы мировой, разыгрывающей на великой шахматной доске этюд под названием «не дать Большому Центру окружить Поднебесную».

При этом крайне контрпродуктивной выглядит время от времени высказываемая нашими политиками идея сближения России с США ради сдерживания Китая. Реализация этой идеи – даже если бы американцы в какой-то момент пожелали пойти нам навстречу, особенно в обстановке «наезда» США на Иран – означала бы добровольное российское соучастие в окружении Китая. Идея ШОС была бы похоронена – или реализуема по-новому, без России и, возможно, против нее. Тем самым мы сами себе создали бы ситуацию, когда региональные экспансионистские виды Китая на российское Приморье и Южную Сибирь, по крайней мере на одном направлении, вписались в ту большую оборонительную стратегию, которая возвела бы Китай в ранг мировой державы. Соединиться с США в сдерживании Китая значило бы для русских рисковать скорейшей потерей Сибири, причем избежать этой катастрофы можно было бы, и то с некоторой вероятностью, лишь безоговорочно встав в американский фарватер – по всем позициям и со всеми последствиями этого шага для сворачивания российского государственного суверенитета.

С другой стороны, представим себе в порядке «контрфактического моделирования», что США в ближайшее десятилетие отказались бы от идей «нового мирового порядка» и от распространения своих структур в Евро-Азии. Китай утратил бы всякое беспокойство о делах Ближнего и Ближне-Среднего Востока и определился в качестве регионального – восточно-азиатского – державного «чемпиона». Прочие субцентры Евро-Азии также обратились бы к геополитической и силовой игре на свой страх и риск. Кавказ, «новая» Центральная Азия, соседствующая со «старой» Центральной Азией русская Сибирь и Приморье предстали бы игрищами такой развязанной многополярности – и России оказалось бы весьма непросто сохранить нынешнюю целостность даже при существенно лучшем хозяйственном состоянии и военном оснащении, чем сейчас. Гипотетическое отступление США из Евро-Азии вряд ли было бы для России менее опасным, чем возобладание «нового порядка» на этом континенте, но, пожалуй, не более, чем дурное втягивание нашей страны в сдерживание Китая. Как говорил греческий трагик: «Что тут не грех? Всё – грех». Все это для России очень плохие варианты. Относительно хороший вариант у нее в кратко– и среднесрочной перспективе только один – поддерживая полутораполярный глобальный порядок, рассогласовать геополитические аппетиты Китая, нацеленные на «северные земли», с его формирующимися мировыми интересами – так, чтобы последние перенацелили его экспансию, подчиняя ее задачам ограничения поползновений Большого Центра. Поход последнего против Ирана – повод для этого исключительно благоприятный.

В случае начала этой войны крупнейшие державы – члены ШОС должны были бы конфиденциально договориться о своей крайней незаинтересованности в таком ее исходе, который мог бы быть преподнесен как торжество «нового мирового порядка». Не входя в прямой антагонизм с Большим Центром, следовало бы сформировать под титулом ШОС открытые каналы для широкомасштабной передачи Ирану гуманитарной помощи – и иные, скрытые каналы, по которым могла бы передаваться военная помощь, которую эти державы со всей ответственностью сочли бы необходимой для подвергшейся нападению страны. Неафишированность последнего рода помощи особенно важна для Китая с его экспортной экономикой, нацеленной во многом на американский рынок, тогда как России, чтобы минимизировать действенность американского эмбарго, достаточно было бы перенацелить поставки газа Штокмановского месторождения с США на американскую псевдосоюзницу Европу. Между прочим, вовсе не исключено, что некоторые государства коренной Европы, с подозрением относясь к перспективе американского исключительного возобладания на Ближнем и Среднем Востоке, более или менее завуалированно включатся в содействие Ирану, совместно или параллельно со странами ШОС, тем самым провоцируя внутри самого Большого Центра деморализующую критиканскую истерику идеологов типа Бжезинского, муссирующих формулу «лидерство, а не господство». При подобном развитии событий неизбежно возникнут вопросы: не опасны ли для России были бы – пусть условная – победа Ирана в такой войне или возможные последствия этой победы? Возьмем крайний случай: победивший (в глазах мирового мусульманства) Иран распространяет свой авторитет на значительную часть исламского геокультурного ареала вплоть до формирования «нового халифата» в виде союза или конфедерации – да к тому же подкрепит это лидерство завоеванным статусом ядерной державы. Надо ли России загодя пугаться такой возможности?

Начнем с перспективы «нового халифата» – как ни курьезно звучит такая формула, когда речь идет о шиитском центре, где никогда не признавалась законность суннитских халифов, в сегодняшнем мире все большие цивилизационные сообщества представлены консолидированными великими державами (Китай, Индия, Россия) или союзом государств с явным преобладанием одного (США с Большой Европой). Пока исключение – Латинская Америка, но это еще молодая, становящаяся цивилизация, к тому же сосредоточенная на особом материке и имеющая возможность «вариться в собственном соку», насколько это позволяет сегодняшняя геоэкономика. Ислам как геокультурное сообщество характеризуется тем, что, пережив в первой четверти XX века крах своего универсального государства (Османской империи), он напрямую, без представительства в виде объединяющей великой державы входит в полутораполярный расклад раздробленной массою территориальных образований и политизированных диаспор, часто вклинивающихся в иные геокультурные миры.

Одна его ветвь, сейчас едва ли не самая заметная, притязает на роль мировой революционной силы, соотнося себя по преимуществу с Большим Центром на правах главного антагониста «нового мирового порядка». В то же время мятежные исламистские движения на платформах иных цивилизаций, бунтуя против местных субцентров, пытаясь расшатать их и подорвать, объективно подыгрывают проекту униполярно глобального устройства.

Крушение османского халифата в начале 1920-х по своему значению для исламской цивилизации сопоставимо с пресловутым падением Рима в истории античного Запада. Вопрос в том, не переживет ли еще ислам и свое Каролингское Возрождение? В нынешнее время усиление Ирана – единственный шанс оформления арабского и иранского Ближнего и Среднего Востока как нормального государственно оформленного субцентра силы среди иных субцентров, полноценно вписанного в полутораполярный баланс планеты и способного переводить цивилизационные притязания Особого Человечества в логику государственных резонов. Само собой разумеется, что некоторые и даже многие мусульманские режимы и экстерриториальные группы («амбициозные корпорации», словами А. И. Неклессы) – особенно ваххабитские – отвергли бы статус «нового халифата», однако при этом их энергия отрицания была бы вынуждена расходоваться внутри самого исламского сообщества.

«Новый халифат» можно помыслить в двух геополитических образах. Версия первая предполагает, что исламский прилив, сметя Израиль, распространит гегемонию поднимающегося субцентра до Гибралтара – на всю Северную Африку. Этот вариант выглядит для нынешнего мира слишком революционным, и реакция на него была бы вполне предсказуемой: паника в Европе, особенно в Европе южной, средиземноморской, сплочение напуганных европейцев вокруг Большого Центра и НАТО, голоса «левого» и «правого» капитулянтства вперемежку с крепнущим рыком вышедшего из тени фашизма, а вместе с тем тактически возросшая роль Турции как «стража Запада», спешное включение ее в ЕС и ускоренное демографическое «отуречивание» стран Европы.

Во второй версии Израиль сохранялся бы на пороге северной, средиземноморской Африки как признанная ядерная сила, отсекающая Магриб – земли арабизированных коптов и берберов – от «халифата» и закрепляющая за ними судьбу «инвестраума» Большой Европы, соединяющегося с последней в «Евро-Африку». Значение НАТО и Турции при этом тоже увеличивается, но не настолько, как в первом случае.

Если касаться, наконец, возможности приобретения Ираном ядерного оружия вовсе не как повода к началу американо-иранской войны, но в результате этой войны, то остается непонятным, почему несколько иранских боеголовок должны пугать Россию, которую не слишком-то тревожат ни «исламская бомба» Пакистана, ни даже, по-настоящему, игры Ким Чен Ира с недавними ракетными стрельбищами «в Божий свет, как в копеечку», ни стратегический арсенал Китая. Последний создает нам гораздо больше проблем своим мобилизационным потенциалом, который может вынудить Россию в большом столкновении с Китаем первой применить ядерное оружие – причем применить массированно. В конце концов, тезис, принимаемый множеством политологов и специалистов-международников, о консервативной роли ядерного оружия в руках территориальных государств (кроме тех случаев, когда оно попросту оказывается бесполезным, как в отношениях Израиля с соседями-арабами) за 60 лет не был опровергнут ни одним фактом. Иран следовало бы трактовать как чудовищное исключение лишь в двух случаях: либо рассматривая его не как государство среди государств, а на правах проходного двора транстерриториального терроризма – или принимая идею «оси иррационального зла». Но, кажется, Россия под воззрениями такого рода никогда не подписывалась. Сегодня все крупные цивилизационные центры Земли (кроме Японии), а также ряд других государств общепризнанно располагают ядерным оружием, и появление его в руках иранцев мало что изменит в полутораполярной мировой системе.

Итак, успех Ирана в подобной войне – попросту то, что он не позволит с собою разделаться, как с Сербией или Ираком, – и ближайшие последствия этого успеха не должны были бы создать России какие-либо сложности (об отдаленнейших последствиях мы здесь не рассуждаем). Напротив, даже «ограниченная» победа США изменила бы мир в целом и режим Великого Лимитрофа в частности в нежелательную сторону.

Однако разразится ли эта война в ближайшее время, или какие-то обстоятельства отодвинут либо предотвратят ее развязывание – основные принципы российской политики в циркумкаспийском ареале остаются прозрачными. Для Москвы должно быть столь же неприемлемым закрепление американцев восточнее Каспия, как и сокрушение Ирана в пользу «нового мирового порядка». В условиях преобладания Большого Центра и ЕС в Восточной Европе, а Китая – в «старой» Центральной Азии американской тени на Ближнем Востоке и части Закавказья достаточно, чтобы склонить Китай, Иран и Россию к сотрудничеству между собою и с государствами «новой» Центральной Азии в вопросах, определяющих судьбы этого региона.

Недопустимо даже помышлять о разделе Ирана на какие-либо «сферы влияния». Любой раздел – импульс к переделам, к превращению региона в предмет многополярного раздрая. И что намного хуже – подобные затеи великих держав породили бы в республиках ключевого лимитрофного края заслуженный гнев по поводу готовности соседних «империй» решать судьбу здешних народов помимо их воли. А такие эмоции, в свою очередь, послужили бы основанием для некоторых центральноазиатских правительств обратить свои взоры к Большому Центру и апеллировать к нему за защитой своих прав. Великим державам, выходящим на Лимитроф восточнее Каспия, следует сделать упор на геоэкономические проекты, широко увязывающие их потенциалы с потенциалами и устремлениями Астаны, Ташкента и Ашхабада, Бишкека и Душанбе. Составными частями этой программы должны стать «создание полноценного газового альянса России со странами Средней Азии» на предмет «экспорта среднеазиатского газа в Европу и страны СНГ, реконструкции и строительства транзитных маршрутов, разработки новых прикаспийских месторождений» и «аналогичные интеграционные проекты в ряде других отраслей, где действуют масштабные технологически единые инфраструктуры, доставшиеся в наследство от СССР». Об этом, как и о задаче «обеспечить преимущества интегрированного функционирования подобных систем при сохранении национальной собственности на их сегменты» подробно говорилось в мартовском меморандуме ИНС 2006 года «Геоэкономические итоги “газовой войны”».

Еще одной специфической подпрограммой, связующей Москву, Пекин и Тегеран, но немыслимой без привлечения Казахстана и Туркмении, могла бы явиться доктрина трех великих магистралей со стороны индо– и тихоокеанского ареала в сторону Европы. Это были бы Транссиб с присоединением Транскорейского пути, Северный Шелковый путь от Шанхая, пересекающий китайско-казахстанскую границу в районе станции Дружба и далее идущий на запад через север Казахстана и русское Приуралье, и, наконец, линия «Юг – Север», которая, беря начало в иранских портах на Индийском океане, северной своей частью пролегала бы к востоку от Каспия, соединив железные дороги Казахстана и Туркмении. Встречаясь в российском южноуральском и южносибирском коммуникационном средоточии с его веером дорог на запад, эти дороги закладывали бы систему китайско-ирано-российской транспортной олигополии (с казахским и туркменским участием), которая могла бы быть детализирована и закреплена специальными соглашениями.

Для Китая и Ирана «новая» Центральная Азия должна стать как пространством реализации существенных геоэкономических интересов, так и надежным тылом, страхующим эти субцентры в геополитических устремлениях, нацеленных на приморья незамерзающих океанов. Для Китая это – Юго-Восточная Азия, земля экономических чудес, для Ирана – Ближний Восток.

Но помимо собственно стратегического вызова не менее серьезно при этом обозначился бы перед Китаем вызов геоэкономический: под «присмотр» американцев попали бы не только месторождения, но и маршруты доставки энергоносителей, необходимых индустрии Китая год от года во все больших количествах. Военные и экономисты сойдутся на том, что Ближний и Средний Восток, «новая» Центральная Азия, а также акватории Тихого и Индийского океанов, по которым совершается навигация из Восточной Азии в Западную, не должны оказаться под контролем одной и той же мировой силы, которая была бы в состоянии перекрыть «краны», обеспечивающие жизнь, рост и процветание китайской экономики.

Что касается «острова России», для нас геополитические стратегии на XXI век должны быть подчинены хронополитической сверхзадаче – создать наиболее благоприятные (то есть по сути – нейтральные) внешние условия для разворачивающегося при нас важнейшего и драматичнейшего фазового перехода в истории российской цивилизации, чтобы по его результатам обрести Россию, способную уверенно встретить те вызовы, которые непременно обозначатся с окончательным и всеобщим крушением иллюзий насчет завершения истории в «новом мировом порядке». Надо помнить: выработка оптимального курса в полутораполярном мире – для России не последнее историческое испытание.