Текст книги "Год Дракона"

Автор книги: Вадим Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Да-да-да. Американские ценности.

– Кстати, ценности эти не только и не столько американские. В Российской Империи револьвер можно было заказать по каталогу, и почтальон приносил его на дом, а вооруженного насилия было много меньше, чем в Америке. А Швейцария? Вы думаете, нацисты остановились бы у швейцарских границ, если бы не знали, что их встретит полмиллиона вооруженных и очень сердитых мужчин? Да еще на горных тропах?

– Ну, им просто нужны были финансовые рычаги.

– Вы преувеличиваете степень рационализма нацистских вождей, пани Елена. А вот трусами они были самыми настоящими. И, кстати, с демократией в Швейцарии до сих пор дела обстоят совсем неплохо. Несмотря на автоматическую винтовку в каждом – или почти каждом – доме. И с преступностью – тоже проблем куда меньше, чем там, где владеть оружием может только преступник.

– Демократия есть вооруженный народ?

– Только так. А то, что привыкли считать демократией вы, на самом деле ни что иное, как ее тяжелейший кризис. Кризис ответственности, кризис воли, кризис существования, наконец. В этом смысле у нас – самая что ни на есть подлинная демократия. То, что мы сделали – это один из вариантов лечения. Никто не обещал, что лечение будет всегда и для всех одинаково приятным. Для вас, например. Но признаки выздоровления налицо.

– Например?

– Ну, например. Организованная преступность уничтожена?

– Бессудными расправами, насколько я понимаю.

– Обязательно. Законы и суды созданы для того, чтобы держать в узде людей, которые, как минимум, осознают, что законы нарушать плохо! А не для бешеных собак. Для бешеных собак закон один – петля и пуля. Законы более или менее продуктивно работают в условиях стабильности. В переходные моменты они просто не успевают за ситуацией. Это нормально. Но вот в этот момент и требуется взять на себя ответственность и применить силу. Чтобы утвердить верховенство закона. Чтобы все знали – у закона есть разные способы воздействовать на уклоняющихся от его выполнения. В том числе и весьма брутальные. А ваша хваленая демократия только и делает, что носится со всякой сволочью, с бандитами, террористами, маньяками. Вместо того, чтобы дать жертвам право защищаться и прикончить убийцу, насильника, подонка, вы рассказываете сказочку про человеколюбие и сострадание. Я согласен человеколюбить и сострадать, только не бандитам. Примите и прочее.

Он замолчал и вдруг опять улыбнулся:

– Но мы не закончили с нашими достижениями!

– Да перестаньте. Это мы уже много раз слышали. Уровень жизни, порядок на улицах, весь мир дрожит, заслышав грохот сапог королевской воздушной пехоты. Зачем это людям?!

– Ну-ну, дорогая. Мне кажется, что как раз людям-то это ужасно нравится. Им нравятся наши «Мерседесы», «Шкоды» и «Татры», которые стоят в два раза дешевле, чем в Германии, при лучшем качестве. Им нравится, что наши дипломаты разъезжают по зарубежным столицам на сверкающих «Майбахах» с завода в Остраве. Им нравятся наши компактные жилые комплексы со всеми удобствами, которые строятся с невероятной скоростью и отличным качеством на месте клоповников времен Марии Терезии и советских казарм. Им нравятся наши новенькие поликлиники, набитые суперсовременным медицинским оборудованием, бассейны и фитнесс-центры, детские сады и школы с классами по двадцать детей. Им нравится знать– если какой-нибудь чешский турист подерется где-нибудь в баре на другом конце света, а его несправедливо оштрафуют, или, тем паче, задержат без санкции чрезвычайного и полномочного посла и в отсутствие консула, то туда с непостижимой скоростью прилетит рота вооруженных до зубов волшебников в пятнистых вертолетах. И все телеканалы мира совершенно бесплатно покажут захватывающее дух кино про то, как здоровенные парни в костюмчиках хищников из одноименного голливудского блокбастера укладывают мордой в грязь всех, кто не обеспечил нашему гражданину должную защиту и уважение. У него в паспорте написано, что он находится под защитой Королевства? Написано. Там написано «просим оказывать содействие и помощь в рамках действующего законодательства и существующих межправительственных соглашений»? Написано. Так выполняйте!!! А не хотите – заставим, да так, чтобы все остальные наложили полные штаны. Вот такая у нас теперь страна, пани Елена, – Майзель торжествующе усмехнулся.

– Вы делали это в первую очередь для того, чтобы обеспечить правовую базу для своих разбойничьих операций и обезопасить себя лично и своих помощников!

– Обязательно. Но досталось это всем без исключения. Я вам больше скажу – так и было в самом начале задумано. И поверьте, – людям это нравится.

И мне это нравится, подумала Елена. Мне это до того однажды понравилось, что я чуть с ума от радости не сошла. Когда твои действительно похожие на ночных дьяволов десантники свалились на нас в Венесуэле, отбили у мартистов и вывезли всех – и этих несчастных детей, и священника, и медичек, и монахинь, и меня – в Каракас. Я была так рада, что готова была всех их расцеловать и не только. Потому что если бы не они... И этих партизан они не просто... Как кур, вертолеты, истребители, настоящая мясорубка, это же был просто ужас, что такое! И как они там оказались, черт побери вас всех совсем?! Ну, так что с того, что Ботеж позвонил в МИД? Армия МИДу не подчиняется! Подумаешь, журналистку какую-то, которая еще, ко всему прочему, у короля, как кость в горле, убивают где-то на краю света! Риск – часть профессии, как ни крути. Мой-то телефон в любом случае уже не работал. Мы потом гадали-гадали, считали-пересчитывали – получилось, что чистого времени меньше пяти часов им хватило, чтобы нас найти и до нас добраться. И вытащить! Какие же мы были там грязные, несчастные, голодные уже не знаю какие сутки, полумертвые от усталости, искусанные какими-то тварями, я даже не помню, как они называются! Как сказал этот ротмистр... Гавел его звали? «Работа такая, пани Елена». Я тогда, наверное, впервые задумалась, что, почему и зачем. Правду говорят, – пока тебя лично не прихватит... Господи, да что же это такое?!

Ботеж не то, чтобы отказался это напечатать. Ну, никак это в формат журнала не втискивалось. Елена сделала это прямо в очерке. А потом, примерно через месяц, случайно встретилась с министром в театре. Они проговорили весь антракт и второе отделение. Удивительно тонкий, воспитанный, блестящий, совсем не похожий на надутого бюрократа и королевскую куклу человек. И в ответ на ее благодарность он сказал – спокойно улыбаясь – те же самые слова, что пробурчал и смущенный ротмистр Гавел: «Работа такая, пани Елена».

– Нравится, – кивнула Елена. – Я знаю.

– Вот видите, – Майзель просиял. – Им нравятся наши двадцать или сколько их там бесплатных кабельных каналов в новехоньком японском телевизоре высокой четкости размером метр на метр пятьдесят по цене дорожного фена. И каких каналов! География, спорт, научные новости, все красоты мира, любовь, приключения, подвиги – ну, и эротика, конечно, куда же без этого. И никаких мерзопакостно кривляющихся пидоров, репортажей из заднего прохода, пип-шоу и прочей гадости. Они не могут это смотреть, даже если и захотят, потому что их телевизор не понимает стандарта трансляции. Им нравится, что немцы и поляки, французы и британцы ломятся сюда, как на вокзальный буфет, и покупают такие же телевизоры и пакеты спутниковых ресиверов к ним, чтобы выкинуть на помойку свое собственное ужасно свободное и абсолютно никем не контролируемое телевидение. Никем, кроме тупых зажравшихся извращенцев, стяжателей и педерастов, сросшихся с вашей хваленой парламентской демократией так, что не оторвать без потоков крови. И фильтрованный Интернет без разверстых гениталий, свастик и лезущей из каждого пикселя рекламы им тоже, как ни странно, нравится. Не нравится это все интеллектуалам. Это, видите ли, тоталитаризм. Ущемление свободы. Промывание мозгов.

– А разве нет?

– Обязательно, дорогая. Вы думаете, добиться того, чего мы добились, можно было бы без повседневной и кропотливой идеологической работы? Без идеи, без нравственного стержня невозможно ничего полезного сделать. Нам некогда ждать, пока люди научаться разбираться, где хорошее, а где плохое. Мы предпочитаем наклеить ярлыки заранее. Мы не позволяем людям бездумно набивать себе брюхо и подглядывать в замочную скважину за чужими совокуплениями.

– Да-да. С совокуплениями в ваших мелодраматических боевиках, густо приправленных казарменным юмором вроде «я скоро вернусь, детка», и сказках про неземную любовь, – того, действительно негусто. Ничего не могу сказать. Но столько времени жевать такую однообразную жвачку.

– Да? А мне наше кино нравится. Мы даже делаем его в Голливуде. Причем так делаем, что весь мир смотрит, затаив дыхание, эпос о Святом Вацлаве, о княгине Либуше, о Валленштейне. И боевики, как вы изволили выразиться, у нас очень даже зрелищные. И вы совершенно напрасно не подготовились к разговору о них. Ведь их герои – это чаще всего учителя, доктора и священники, которые обнаруживают очередную ипостась всемирного зла и немедленно кидаются с нею сражаться. И через некоторое время, разобравшись с предыдущим злом, на помощь нашему герою – или героине – приходит могучая армия маленькой, но гордой и великой страны. И все заканчивается победой добра и неизменным поцелуем в диафрагму. Потому что так хочется всем, даже если в действительности так далеко не всегда происходит.

– И вам тоже так хочется?

– А что в этом странного?!

– И вам не скучно?

– Ни капельки, – оскалился Майзель. – Жизнь и кинематограф должны слиться с реальностью в единое целое, в новую реальность, где хорошие парни разрывают плохих на мелкие кусочки, а любовь всегда побеждает все, даже смерть.

– Вы просто мифотворец.

– Ну, моя страсть к мифотворчеству не должна удивлять вас, пани Елена. Я сам, в некотором роде, миф. Вам и правда скучно это смотреть?

– Нет, – подумав, Елена отрицательно мотнула головой. – Мне становится скучно потом, когда я начинаю анализировать увиденное. А в процессе просмотра... Нет. Это действительно сделано очень профессионально, красиво и добротно. И музыка там по большей части чудесная. И смотреть это приятно. Хотя мне и не нравится это.

– Почему?

– Это примитивно. Жизнь гораздо сложнее.

– Конечно. Сложнее, потому что мы все чрезмерно амбивалентны и мало требовательны к себе. А так быть не должно.

– Даже большевикам не удалось выковать новую породу людей, пан Данек.

– Мы не куем новых людей, пани Елена. Мы сдуваем мусор с тех, что есть.

– Да так не бывает, черт подери вас совсем!

– Так будет, пани Елена. Потому что всем это нравится. И потом, как насчет демократии? Если большинству нравится, то меньшинство просто обязано подчиниться.

– Перестаньте паясничать. Люди просто не понимают, к чему все это приведет.

– И к чему же?

– К тому, что это чудесно, пока у вас есть деньги на эксперименты. А когда ваши деньги закончатся? Стоп, машина? Отнюдь. Слишком увлекательно. Слишком далеко зашло. Однако все ваши игрушки невероятно дороги, пан Данек. И деньги на них придется взять у этих самых людей. И что тогда?

– Ага. Дорогая, у вас проблемы с арифметикой. Вы представляете себе, сколько стоит подобный проект образцового государства?

– Ну, предположим.

– Предположим или представляете? Только честно.

– Честно – не представляю. Конкретных цифр, я имею в виду. Но догадываюсь, что безумно дорого. Это сейчас не важно.

– Ошибаетесь, пани Елена. Важно, и еще как. Так как насчет цифр?

– У меня нет под рукой статистического справочника. Я не готовилась сегодня говорить с вами на темы, касающиеся структуры государственных финансов. Кроме того, вы не хуже меня знаете, что есть ложь, наглая ложь и статистика. И сам черт ногу сломит разбираться, где кончается в Чехии госбюджет и начинаются личные средства королевской семьи, где кончаются они и где начинаются ваши. И что на самом деле чего стоит!

– Я вам легко скажу, что чего стоит. За последние полтора десятилетия на научные исследования в области информатики, биологии и биокибернетики, генетики, климатологии и альтернативной энергетики было потрачено больше двух триллионов крон, что составляет никак не меньше триллиона долларов. Результат... Да вы сами видите. То, что вы продолжаете ездить на ржавом вонючем французском корыте, не говорит ни о чем, кроме как о вашем удивительном упрямстве, достойном, право, куда лучшего применения.

– Не трогайте моего «пыжика», – обозлилась Елена. – На чем хочу, на том и езжу. Я люблю свою машинку и поменяю ее только тогда, когда она сломается! А не тогда, когда вам захочется всучить мне новую игрушку, как вы поступаете со всеми остальными, понятно?!

Наклонив на бок голову, Майзель полюбовался Еленой, преисполненной праведного гнева. Судя по всему, ему понравилось, потому что он приподнял правую бровь и хитро ухмыльнулся:

– А как насчет экологии, дорогая? Вам еще не надоело платить налог? Ну, ладно, ладно, что выросло, то выросло. Итак. На реорганизацию госаппарата и реструктуризацию внешнего долга, который на сегодняшний день отсутствует, – порядка ста миллиардов крон. На переоснащение, переобучение, реструктуризацию армии, спецслужб и полиции – еще четыреста миллиардов. На создание национальной гвардии – пятьдесят миллиардов. Добавьте сюда реформу здравоохранения, коммунального хозяйства, пенсионную реформу. Вы что же, всерьез полагаете, что эти средства можно получить в виде налогов с населения страны?

– Да, но откуда тогда...

– Когда у государства триста миллионов населения, оно может позволить себе высокие налоги и прочие виды затяжного самоубийства. У нас ситуация совершенно другая. У нас всего двенадцать миллионов населения, с нулевым практически приростом. Невероятными усилиями нам удалось добиться – в рекордные, заметьте, сроки – его простого воспроизводства. Без всякой иммиграционной составляющей, кстати. Но даже если нам удастся за двадцать лет удвоить население страны, это не принесет казне ни геллера. Расходы на детские учреждения, здравоохранение и прочее сожрут все. Потому что иначе население, – черт возьми, я так не люблю это слово! – не будет расти, люди просто не станут рожать детей, потому что прямой животной необходимости в этом нет, как сто или двести лет назад. Это раньше, когда два, а то и три поколения одной семьи жили если не в одном доме, то на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и, чтобы тянуть хозяйство, нужны были работники. Сейчас все совсем иначе. Сейчас, чтобы люди рожали детей, они должны очень сильно любить друг друга, хотеть этих детей друг от друга и понимать, что дети – это сокровище и будущее нации. И иметь возможность жить при этом с чувствами и удовольствиями, – а иначе не захотят этого люди. Не пускаться во все тяжкие, а иметь простые человеческие удовольствия. Съездить зимой в Шумаву на недельку, весной или осенью – в Париж или Лондон на экскурсию, летом – поваляться дней десять на чистейшем хорватском песочке и поплескаться в теплой, как парное молоко, адриатической водичке. И мы это знаем. И делаем все возможное и невозможное для того, чтобы именно так все и обстояло. И поэтому тоже никогда не планировали запускать руки в карманы людей. Ведь получим мы для нашего государства три или пять миллиардов, не играет ровным счетом никакой роли. Ему нужно гораздо больше, дорогая. Не пять и не десять. Не двадцать и не тридцать. А больше! Поэтому придумана и запущена совершенно другая схема, которая эти деньги и приносит.

– Налоговый рай?

– Да, моя дорогая, да, разумеется! Сначала. А потом мы просто изъяли и продолжаем изымать излишки.

– И вас не волнует, что эти деньги отняты у других людей в других странах, которым нечего есть оттого, что вы переманили капиталы к себе?

– У них есть свои государства. Пусть они думают об этом. Если их государствами руководят идиоты, которые позволили себя так легко обвести вокруг пальца, мне все равно. Это во-первых. Во-вторых, корпорации нигде и никогда не платили налогов, а мы заставили их это делать. А в-третьих, я не могу дотянуться одновременно до всех. Дойдет и до них очередь.

– И сколько из них должны умереть, прежде чем дойдет очередь?!

– Пани Елена, я уже говорил – даже Всевышнему не удалось создать систему со стопроцентным КПД. Я всего лишь человек. И потом. Нет никакого смысла кормить людей рыбой. Нужно научить их делать удочки и ловить эту самую рыбу. А если вы накормите кого-нибудь один разочек рыбкой, он уже никогда от вас не отстанет. И когда вы сообщите, дескать, рыба кончилась или перестала быть бесплатной, то он придет в неистовство и немедленно попытается изготовить свою обычную привычную рыбку на обед из вас, пани Елена. И тогда вы завопите: а где моя королевская воздушная пехота, какого черта она там копается!?! Дорогая, мир несовершенен. Мы пытаемся его слегка улучшить, сделать его чуточку удобнее и хоть немного безопаснее. Для всех. Только одна просьба – не мешать. И помогать тоже не надо, все равно толку от вас никакого, одно словоблудие и рефлексии.

– Как все у вас простенько!

– На словах – конечно. Да и на деле, поверьте, не намного сложнее. Нужно только знать, чего, собственно, ради. И тогда все встает на свои места вроде как даже и само собой. Дело не только в гениальной налоговой политике нашего монарха. Мы создали – опять же в кратчайшие сроки – свой собственный, во многом уникальный вариант общественно-политической формации. У нас нет ничего похожего на так называемый «капитализм». У нас люди с удовольствием работают и зарабатывают деньги, потому что у них никто эти деньги не отбирает. У нас работают лучшие ученые планеты, потому что им здесь лучше платят, здесь чисто, красиво и Европа. И отсюда можно на новеньком автомобиле с расходом полтора литра бензина на сто километров съездить на выходные в Париж или Вену, Берлин или Варшаву, Флоренцию или Монако. И воздух здесь чище, чем в Калифорнии. И не трясет через день. И мы обломали рога всякой дряни и заставили их выложить деньги, заставили работать на нас!

– Как вам удалось проделать эти шулерские трюки с корпорациями?

– Подлог, коррупция, шантаж. Три кита современного бизнеса, как я его понимаю, дорогая пани Елена.

– Прекратите юродствовать. Я вполне серьезно спрашиваю.

– А я вполне серьезно вам отвечаю, – усмехнулся Майзель и покачал головой. – Вы все еще не понимаете, пани Елена, или не хотите никак понять. Корпорации! Они разнесли вдребезги весь мелкий бизнес, ту самую основу народовластия и гражданского общества, о которых столько слез. А потом те жалкие гроши, вырученные людьми за продажу корпорациям возводимой столетиями инфраструктуры, корпорации отняли еще раз – рассказав сказочку про биржи и акции. И раскрасили все вокруг в корпоративные цвета. И стали вопить, что это они все построили и создали. И стали платить себе за это зарплаты в десятки миллионов долларов и евро. А из тех денег, что они платят людям за труд, они же и оставляют десятку в месяц на неописуемый разгул, образцы которого просовывают через говорящий ящик с цветными картинками прямо в мозги, начиная с младенческого возраста. А потом – захотели стряхнуть все вниз еще раз, как столбик термометра, чтобы потом чуть-чуть приподнять и опять вопить, что это они спасают весь мир, а мы – враги свободы и демократии, бандиты и мафиози. Только на самом деле наоборот. Это они – бандиты. Это у них нет ничего святого. Это они покупают себе траченную молью мазню за миллионы. Это они строят себе дворцы, в которых не живут, и яхты, каждая из которых стоит, как школа или детский сад, и плавают на них две недели в году. Это они были неподсудны и непогрешимы, потому что купили все. Думали, что все. Это не я, пани Елена. Я просто раздал обратно все, что было можно. Пока только здесь. Я – не они. Пожалуйста, не путайте меня с ними. Они хотели сожрать меня за то, что я не такой. Они натравили вас на меня, сказав, что я ненавижу благотворительность и убиваю выдающихся благодетелей. Только не вышло. Это я жру их с кашей на завтрак. Это я пускаю на дно их золоченые кораблики. Это я вышибаю им мозги, как только мне предоставляется такая возможность. Это я забираю себе их любимые игрушки и пускаю их в настоящее дело, а не на раздачу бесплатного горохового супа. Я еще не до всех добрался, понятно. Но доберусь.

– И каким образом?

– Дорогая, есть такой специальный термин, называется «враждебное поглощение». Мы виртуозы этого дела. Этим мы и занимаемся. Всегда занимались. Не трогая при этом ни мелкий, ни средний бизнес, а, напротив, обеспечивая ему наилучшие условия для конкуренции, потому что конкурировать с корпорациями немыслимо. Потому что корпорациями управляют плохо, и сами корпорации очень плохо управляют всем остальным. А мы просто наводим порядок. Ну, взять тот же «Ambrow Chemicals», например. Огромнейший химико-фармацевтический концерн. Толпа жадных, как вороны, «топ-менеджеров». Гора отчетности. Купленные-перекупленные аудиторы. Ну, это так, к слову. Это было давно, но сути не меняет. Путем не слишком сложных переговоров с рядом членов совета директоров мы протащили идею создания филиала здесь, у нас, и предложили им красивую схему увода средств от налогообложения в Америке и других странах. А у нас, как вы помните, налоги – всего четыре процента с чистой прибыли! В первый год мы сделали по их разумению, чем они остались страшно довольны. А вот на второй год мы приготовили целый букет сюрпризов. Во-первых, выяснилось, что их юристы, так сказать, проглядели тот факт, что налоги мы взимаем не с прибыли филиала или отделения, а с прибыли всей компании.

– Что значит – проглядели?! Как можно такое проглядеть, что вы несете?!

– Ну-ну, дорогая, – весело оскалился Майзель, – не нужно так переживать. Разумеется, никто ничего не проглядел. Просто юристы получили новые бумаги и соответствующее вознаграждение. Неужели вы думаете, что эти деятели, которые шляются по презентациям, накачиваются шампанским по три тысячи долларов за бутылку, трахают манекенщиц и надувают щеки на заседаниях советов, изображая из себя гениальных предпринимателей, сами читают договоры? Если да, то вы непростительно наивны.

– Да вы... вы просто мазурик какой-то!

– Обязательно.

– А остальные?!

– Я неистощим на криминальные выдумки, пани Елена.

– И что, никто об этом не узнал?!

– Нет. Потому что те, кто должен был растрезвонить на весь свет о том, что я мошенник, тоже получили свою порцию рекомендательных писем за подписью князя Хованского. Или компромата. Или стали тяжелее на несколько десятков граммов, что вызвало у них непреодолимое желание лечь поглубже в землю.

– Дальше.

– Дальше все просто. За долги конфискуются активы, подписываются соответствующие бумаги, в совете директоров и наблюдательном совете появляются наши люди. Все. Очередной оплот империализма у нас в кармане. Разумеется, без поддержки и одобрения нашего обожаемого монарха было бы куда проблематичнее. А так... Воевать с нами – занятие ох, какое небезопасное. А все хотят жить и заниматься любовью, дорогая.

Кроме тебя, похоже, подумала Елена. Но озвучивать эту мысль не стала.

– Ну, допустим. А потом?

– Потом концерн начал вдруг платить налоги – и у нас, и в Америке, и в Германии, и в Индии – и снизил в разы дивиденды по акциям. А потом сократил в разы цены на конечную продукцию. Что, разумеется, вызвало биржевую панику. Возникла цепная реакция, в ходе которой мы взяли под свой контроль то, что считали нужным, укрепили крону и посадили своих людей в исполкоме ВТО. Ну, это так, в общих чертах, пунктиром. На самом деле, вы же понимаете, все было совсем не так легко, быстро и просто.

– Да уж, – Елена вздохнула. – Вы, оказывается, страстный поклонник Тобина [52]52
  Джеймс Тобин – лауреат Нобелевской премии по экономике, предложивший ввести специальный налог на биржевые и финансовые спекуляции и пускать вырученные средства на борьбу с голодом и нищетой.


[Закрыть] . Вот уж никогда бы не подумала!

– Проблема мистера Тобина в том, что он не предложил никакой схемы реализации своей чудесной идеи. Доверить ее реализацию существующим правительствам и благотворительным организациям – это анекдот, причем не смешной, а похабный. А мы создали структуру, которая этим занимается весьма успешно.

– Пока что вы успешно всех подмяли под себя. И устроили империю в Африке. И...

– Нужно опереться на что-то, пани Елена. Нельзя работать в воздухе. И у нас есть приоритетные направления. Мы не можем успеть везде. К сожалению. Наша стратегия – это поддержка наших сукиных сынов, охрана и поддержка христианских миссий. Этим занимается государство. А мы добываем на это деньги. Все просто, пани Елена.

– Да. Куда уж проще!

– Дорогая, другой схемы – эффективной схемы, я имею в виду – просто не существует. Если бы это было не так, мне было бы уже известно об этом. Теперь вы понимаете, как и почему мне часто мешает ваша хваленая свобода слова?

– А то, что вы здесь, в Чехии, устроили?!

– А что такого ужасного мы устроили? Мы вообще не вмешиваемся в местное самоуправление, мелкий и средний бизнес занят своим делом. Это вам не нравится наша внешняя политика. А мы ее не собираемся никому продавать. Это не конфетка. Во всех смыслах. Но результат... Результат все скоро увидят. Совсем скоро, пани Елена, поверьте, – и Майзель опять продемонстрировал ей свою драконью улыбочку.

– Но вы сами – корпорация!

– Мы имеем форму корпорации. Потому что эта форма эффективна. Но мы – никакая не корпорация. Мы – инструмент перераспределения излишков и применения этих излишков для достижения нашей цели. А форма... Законы термодинамики никто не отменял, дорогая. Мы сделаем это первыми.

– Ну конечно. Робин Гуд на новом историческом этапе.

– На самом деле он был вовсе никакой не бедный рыцарь, а цирюльник Ричарда Львиное Сердце, и звали его Рафа Гудкин, родом с Подольщины, там тоже такие леса...

– Мое чувство юмора, видимо, не столь безгранично, как ваше, пан Данек.

– Вы обиделись? – встревожился Майзель.

Ей даже показалось, что он как-то уж слишком встревожился, но Елена прогнала от себя это ощущение:

– Нет. Но эта шутка – если это шутка – отдает таким густопсовым юдофобством, что мне это неприятно.

– Это в первом приближении. А во втором... Я надеюсь, вы это поймете когда-нибудь. Извините. Я вас перебил.

– Меня невозможно сбить, если я не поддамся.

– Я понимаю корни вашей иронии, пани Елена. Гораздо лучше, чем вы думаете. Только я все равно приду к намеченной цели, потому что я к ней приду.

– И какова же эта цель?

– Пани Елена?!

– Ничего-ничего. Повторение – мать учения. Для того, чтобы заставить меня поверить в вашу искренность, вам предстоит попотеть, дорогой пан Данек.

Он посмотрел на Елену, усмехнулся.

– Моя цель очень просто формулируется, пани Елена. Я хочу, чтобы моя цивилизация была повсюду. Не только в Европе и Северной Америке, – везде. Чтобы поезда и автобусы ходили каждые пятнадцать минут в самые забытые Богом уголки. Чтобы у всех было много чистой воды, здоровой и вкусной пищи, дешевого электричества, доступной связи и свободного времени для души и любви. Чтобы все дети были желанны и любимы. Чтобы на каждые десять семей было по доктору и учителю. Чтобы люди прекратили убивать друг друга из-за пустяков. И чтобы тех, кто этого не хочет, – или хочет не для всех, – считали преступниками и поступали с ними соответствующим образом.

– И для того, чтобы воплотить эту прекрасную мечту в действительность, вы убиваете и разбойничаете, занимаетесь подлогами, финансовыми махинациями, рассылаете во все концы света войска?!

– Да. Обязательно. Именно для того. Потому что был момент, когда наша цивилизация утратила один из важнейших своих качеств – желание расширяться. И вместо того, чтобы нести свет, решила рубить капусту, ведь так проще и на самом деле выгоднее. А ее интеллектуальная элита выдохлась и успокоилась. И обратила свой взгляд внутрь себя. Взгляд на себя – это очень важно, но без экспансии нет жизни. Это как человек: перестал ходить, лег на диван и отвернулся к стенке, – и умер через две недели. Оборона – смерть восстания, пани Елена. А мы – мы всего лишь передовой отряд нашей цивилизации.

Печально улыбаясь, Елена посмотрела на него, покачала головой.

– Вы хотите сказать, что, учредив империю в Африке и усадив на трон этого кровавого деспота Квамбингу, вы...

– Кровавый деспот, – Майзель захохотал. Елена вынуждена была остановиться, пережидая его веселье. Оно оборвалось так же неожиданно, как и началось: – Этот, как вы его назвали, кровавый деспот покончил с коррупцией в стране, где тридцать лет – тридцать лет, дорогая, вы только вдумайтесь в эту цифру! – шла гражданская и племенная бойня. И страна рванула так, что...

– Куда бы она рванула без вашего контроля и финансовых вливаний?!

– Мы всего лишь поддержали его, политически и материально. Я же не виноват, что человеческий материал, доставшийся Квамбинге, замечательно поет и пляшет, но слабо приспособлен к производственно-хозяйственной деятельности. А теперь... Впрочем, у вас будет возможность лично во всем убедиться.

– Ну, хорошо. Предположим на минутку, что это так. Только предположим, повторяю. Как соотносится с вашими декларациями о всеобщем благе торговля оружием? Причем с такими режимами, от преступлений которых просто волосы на голове встают дыбом? Это ведь вы контролируете американские и не только американские компании, которые торгуют оружием на десятки миллиардов долларов ежегодно?

– Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда, – по-русски продекламировал Майзель. Елена нахмурилась от неожиданности. И это он знает, подумать только! А Майзель продолжил по-чешски: – Дорогая, у меня нет для вас других людей. Приходится иметь дело с весьма посредственным человеческим материалом. Погодите, мы сейчас доберемся до сути. Торговля оружием – замечательный инструмент. Приносит просто чертову уйму денег. А совсем смешно становится, когда в направляющийся к покупателю транспорт с танками и установками залпового огня влетает ракета, кстати, совершенно ниоткуда, и несколько сотен миллионов долларов, жалобно булькнув, идут ко дну. Или он случайно заходит в Страндхук или Луамбу, чтобы поправить здоровье экипажа и пополнить запасы, а там его – интернируют.

– Это вообще какая-то чушь. Дракон, сам себя кусающий за хвост?!

– Это не чушь. Это игра в одни ворота. В мои ворота. В наши ворота, пани Елена. Мы продаем тридцать процентов оружия и семьдесят процентов воздуха. И это оружие будет работать только тогда, когда мы этого захотим. А мы, разумеется, не захотим.

– Вы что, издеваетесь надо мной?!

– Да нисколько. Мы контролируем наше оружие, проданное и непроданное, всегда и постоянно. Оно замечательно функционирует на учениях и ярмарках. Влетает куда надо и упоительно громко и красиво взрывается, разнося все, что надо, на мелкие кусочки. А если оно не работает в действительности, так это покупатель невнимательно прочел инструкцию. Она такая сложная и написана на английском языке.