355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вадим Давыдов » Год Дракона » Текст книги (страница 17)
Год Дракона
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 17:53

Текст книги "Год Дракона"


Автор книги: Вадим Давыдов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Просто пир духа какой-то, – вздохнула Елена. – Вы умеете быть чертовски убедительным, пан Данек. Даже слишком, я бы сказала. И есть, конечно же, есть в ваших словах правда. Только все не так просто, дорогой вы мой. И вы не можете просто экспортировать или тиражировать вашу схему!

– Могу. И буду.

– Но это война! Большая война. Та самая, которой, по вашим же собственным словам, вы не хотите. Понимаете?!

– Обязательно. И в этой войне необходимо победить, пани Елена. Желательно с минимальными потерями с нашей стороны. А с той стороны потери должны быть такими, чтобы шок от этих потерь навсегда отбил охоту петь военные песни. Не бывает мира без победы, дорогая. Я выкину на свалку все, что мешает вам это понять!

– Вы все пытаетесь перевести в плоскость нравственных императивов. В плоскость чистой идеи. Мы хорошие, а они нет. Но это вовсе не так. Вы же понимаете, что корни этого ужаса – в той вопиющей нищете, в которой живут эти люди поколениями!

– А в чем корни этой нищеты?

– То есть?!

– Я вам скажу, пани Елена. Разруха – она всегда в голове. Потому что когда человек пять часов в день молится, он ни к чему больше не применим. Когда человек строит свою жизнь и экономику так, чтобы можно было пять часов в день молиться, это не экономика, а дерьмо. Именно поэтому за последние шесть сотен лет они ни разу не высунули носа из своего грязного, вонючего, нищего болота!

– Иногда невозможно выбраться из болота самостоятельно, – нахмурилась Елена. – Особенно если это настоящее болото!

Что это я такое говорю, промелькнуло у нее в голове. Это что, я опять с ним согласна?!

– Совершенно в дырочку, дорогая, – усмехнулся Майзель. – Только не все сразу.

– Они... Не только они в этом виноваты!

– Нет. Не только, – кивнул Майзель. – Мы тоже. Мы. Наша цивилизация. Потому что мы очень часто непоследовательны. Очень часто думаем не о главном, а о деньгах. Потому что не сумели объяснить, что такое настоящая свобода и для чего она нужна. Не сказали, что свобода – это не вседозволенность для корпораций, не либертарианство, а ответственность перед детьми и землей. Все позволили этим ублюдкам. Эти тупые, спесивые и жадные болваны, политиканы и буржуи, раздали нефть бандитам, назначив их шейхами и эмирами. Всего лишь за обещание исправно откручивать по мере надобности вентили. Эти кретины, не удосужившиеся даже Киплинга хотя бы наискосок прочесть! Вместо стратегии, вместо концепции – одна лишь глупость и жажда наживы! Ничего удивительного в том, что эта нежить все подгребла под свои задницы, стоило нам лишь на секунду отвернуться. Они разве сумели распорядиться этим богатством, доставшимся им просто так, за здорово живешь?! Они покупают себе на вырученные за нефть деньги стада верблюдов и табуны роллс-ройсов. Это все, на что способна их убогая фантазия, несмотря на учебу в британских элитных школах. И знаете, что сделали корпорации и политиканы у них на службе для того, чтобы выкрутиться? Эти ослы и межеумки с оксфордскими и гарвардскими дипломами под стеклом в золоченых рамках? Они раздали всем телевизоры. Они решили, что увидев красивых живчиков на красивых ландшафтах, эти несчастные, забитые, одурманенные люди захотят все это иметь!

– А разве нет?

– Да. Обязательно. Теперь, увидев в телевизоре, как живем мы, они хотят так тоже, только бесплатно. Они не хотят для этого работать. Не хотят пользоваться восхитительной системой ипотечного и потребительского кредитования. Потому что они чувствуют, как звери, – все это дерьмо не для них, а для гламурчиков и топ-менеджеров, которые-то и есть настоящие красивые живчики на красивых ландшафтах. А им этого никогда не получить. И все это так великолепно наложилось на ислам, – впору просто диву даваться. А корпорации думали, будто увиденного в телевизоре достаточно, чтобы продавать всем подряд машинки, тряпки и колу. И пушки, конечно. Эти придурки, начитавшиеся в полосочку Фукуяму и Маркса, ничего не понимают. Совсем ничего. Они думали – люди кинутся к ним в рабство за гроши. Но этого не случилось. Они решили, что положили мир себе в карман, как четвертак. А теперь они даже не представляют себе, что делать со всем этим ужасом, который они учинили. Они никогда не признаются – это именно они поставили наш мир на край пропасти. Пришлось нам вмешаться и начать наводить порядок. Разумеется, это никому не нравится. Ни корпорациям, ни шейхам, ни тем, кому они раздали говорящие ящики. Ну, ничего не поделаешь. Что выросло, то выросло.

– Вы надеетесь – всерьез надеетесь – навести вашими методами порядок? Или то, что вы называете порядком?

– Надеюсь. Мне жаль, что половина из этих несчастных захлебнется в крови, пока вторая половина – возможно меньшая, чего я вовсе не исключаю, – не поймет, что бесплатно ничего не бывает. Что все равно придется работать, что отобрать и поделить не получится. Да и начал я, как вы уже имели возможность убедиться, отнюдь не с них. Просто уже довольно поздно сюсюкать. Слишком поздно. Мне действительно жаль, пани Елена. До слез, до ужаса жаль. Но нет выхода. Поверьте, просто нет. Мы и так делаем все, что можем. Пугаем их изо всех сил, чтобы избежать невинных жертв. Но получается плохо. А еще всякая мразь путается под ногами – лукашенки всякие, мугабе, ким-чен-иры, и вы постоянно хватаете нас за штаны. А мы ведь не боги, пани Елена. Понимаете? Мы люди!

У Елены мороз пробежал по коже, – столько боли было в его голосе, что она просто не могла поверить своим ушам. И снова поймала себя на мысли, что начинает верить ему. Верить всему, что он говорит. Почти всему. Но мысль о том, что воевать непременно придется, ей просто ужасно не нравилась. Да, да, все верно он говорит, но как же можно начать войну?! Такую войну?!

– Но вы собираетесь воевать, хотя и проливаете тут передо мной крокодиловы слезы. И ваша армия готова к войне.

– Вас просто так взбесил наш отказ от республиканских институтов, что вы больше ничего вообще не хотите видеть. Думаете, мы не знаем или не понимаем этого?

– Напрасно вы так считаете. Мы видим, и хорошее мы тоже видим вполне отчетливо. Но мы не собираемся вас за это хвалить, потому что когда хорошо – это нормально. Так должно быть. А вот за то плохое, что вы делаете, мы будем трепать вас совершенно безжалостно!

– Да сколько хотите, – весело оскалился Майзель. – Только, пожалуйста, конкретно и по существу.

– Пожалуйста. Сейчас я вам выдам конкретно и по существу. Вы разве не понимаете, что трехсоттысячная воюющая армия – это непомерная для нашей страны и нашего народа нагрузка, в первую очередь – демографическая?! Черт с ними, с деньгами, я понимаю, что вы их все равно найдете!

– Это лучшие солдаты на свете, – улыбнулся Майзель. – Не хуже гуркхов, мы столько сил положили на это.

– Прекратите юродствовать, – рассвирепела Елена. – Они погибают в ваших геополитических игрищах!

– Погибают, – кивнул Майзель, и лицо его потемнело. – Но они погибают в бою. Хотя мы и делаем невозможное, чтобы это случалось как можно реже, они все-таки гибнут. Вы думаете, нам нравится это?! Просто нельзя, невозможно иначе! Если бы я мог всех их заслонить! Но они не примут этого. Никогда. Это молодые мужчины, пани Елена, они полны сил и желания сделать что-нибудь стоящее и настоящее. И они идут в армию, в спасательные подразделения, в бой со стихией и со всякой нежитью. По-вашему, было бы лучше для них погибать от героина и иммунодефицита?! А экономика не резиновая. Да и не все, в конце концов, способны и хотят стоять у конвейеров и торговать пирожками и галстуками. Есть целый слой людей, которые должны непременно сражаться. Они не могут быть лифтерами и клерками. Они рождены солдатами и должны ими стать. А если они вынуждены проводить жизнь перед телевизором, они не живут ее, а переживают, пересиживают. Они несчастны от такой жизни, они страдают, понимаете, пани Елена?! Как я сам, например. Как вы, наконец. Мы просто даем им шанс.

– Вы просто задурили им головы своими сказками про рыцарей и красавиц, про королей и драконов, про бремя белых! И вместо того, чтобы научить их жить в гармонии с реальностью, вы заставляете их метаться в попытках эту реальность изменить!

– Ну, не могу же я в одиночку этим заниматься, – усмехнулся Майзель. – Я люблю славную мужскую компанию, и соленые словечки люблю, и подраться, и перепить могу, кого хочешь. И не вижу в этом ничего плохого. Не может быть гармонии с реальностью, пани Елена, потому что реальности, как таковой, тоже нет. Есть мы и стихия. И ее нужно обжить и переделать так, чтобы было весело, удобно и интересно. А в армии они учатся именно этому. Учатся ответственности и дисциплине, какой в мирной жизни научиться невозможно, всему тому, без чего ваша хваленая свобода и демократия превратятся в хаос и вседозволенность, войну всех против всех. Уж лучше армия, поверьте, дорогая. Мне самому так не хватает этого опыта, у меня этой школы нет, увы. Зато есть его величество, который всем этим инструментарием владеет просто виртуозно. А я...

– Ну да. Разумеется. Вы известная скромница, пан Данек. Про короля я даже не заикаюсь, с ним все совершенно ясно. Зато когда наши вояки произносят эту вашу идиотскую кличку, которую вы наверняка сами же и придумали, это звучит, как «его высокопревосходительство», да еще, как правило, и с придыханием!

– А вот это – самый замечательный комплимент, который мне доводилось слышать, – серьезно сказал Майзель. – Это может означать только одно: не зря. Всё – не зря.

Елена, хотевшая что-то возразить, вдруг замолчала. Черт тебя подери совсем, подумала она, как же ты умеешь все вывернуть, это же просто ужас, что такое! А еще ужаснее, что мне это нравится, и чем дальше, тем больше. И оттого, что я понимаю это с каждым днем все отчетливее, мне становится уже совершенно не по себе...

ПРАГА. ИЮЛЬ

Месяц промчался, как один день. В таком сумасшедшем ритме Елене не приходилось нестись еще ни разу в жизни. Она начала понимать: вся атрибутика, до сих пор так ее раздражавшая – бесшумные черные вертолеты, свистящие, как привидения, над головами, сумасшедшая езда с мигалками и сиренами по центральной резервной полосе на красный свет, стремительно взлетающие ворота и вздымающиеся шлагбаумы, самолеты вне всяких расписаний, берущие под козырек все подряд – что это просто инструменты, без которых заваренная Майзелем крутая каша замерла бы и перестала кружиться. Он словно не и не замечал всего этого. Это было – в порядке вещей.

Он даже часов не носил. Телефон, электронное перо и «листок» электронной бумаги, на которой делал какие-то записи от руки. Потом эти записи, кажется, через телефон, попадали в компьютер. Не просто никакой роскоши, – вообще ничего. В отличие от ярлов и самураев, которые вовсе не чурались украшать себя драгоценностями. Самый богатый человек планеты. Плотник какой-то, раздраженно думала Елена, даже зацепиться не за что!

Техническая оснащенность его труда поражала Елену. Такого количества компьютеров, такой информационной насыщенности ей прежде не доводилось видеть ни в какой другой компании из тех, где ей доводилось бывать. Она не понимала, как это происходит, – просто любая затребованная Майзелем информация так быстро оказывалась перед его глазами и была столь исчерпывающей, что становилось понятно, почему его решения в подавляющем большинстве случаев столь безошибочны. Она начинала представлять себе, какой масштаб и разветвленность должна иметь сеть экономической, политической и военной разведки, находящейся в его ежечасном, ежесекундном распоряжении, в полной боевой готовности 24 часа в сутки и 365 дней в году. Она только начинала представлять, какие гигантские средства требуются для содержания этой сети. И что без государственных ресурсов и государственной поддержки – безоговорочной и никому и ничему не подотчетной – ни эта сеть, ни вся его деятельность не стала бы возможной.

Их разговоры прекращались на полуслове, потому что ему опять срочно нужно было куда-то мчаться. Он никогда не брал ее с собой, ссылаясь на их самую первую беседу и соображения повышенной секретности. Возможно, это и было так на самом деле, – Елене не хотелось это выяснять. Она подозревала – есть еще какая-то причина.

– И вы утверждаете, будто извлечение прибыли из всего этого для вас неважно?

– Ну почему же. Экономическая эффективность стоит в наших проектах далеко не на последнем месте. Просто потому, что нерентабельный проект – это как лежачий больной: жизнь вроде теплится, а толку чуть. Кроме того, нам нужны дешевые ресурсы, а получить их из-за рубежа без экономически эффективных схем весьма затруднительно.

– Неужели колонии могут быть рентабельными?

– Да никакая это не колония, что вы повторяете бредни всяких недоумков, в самом деле. Даже странно слышать это от вас. Хотите, съездим вместе в Намболу? Я покажу вам наши разработки прямо на месте.

– С превеликим удовольствием. А что делают ваши – то есть наши – войска в Мали и на Африканском Роге? Новая колония? Сольем в экстазе Сомали с Эритреей?

– Нет. Отрежем Африканский Рог от исламского влияния и арабской инфильтрации. Поставим людские ресурсы, которых там в очевидном переизбытке, на службу делу. Накормим, обучим, оденем и заставим работать, а не шляться по пустыне и жевать колючки. Там нет никакой возможности создать рентабельное сельское хозяйство, способное прокормить такую прорву людей. При нынешнем уровне ирригационных и климатических технологий, конечно же. Как и в Мали. Мы работаем над этим, но мы не боги. Значит, надо отселить оттуда два-три десятка миллионов, создать им условия для экономической деятельности. А Европа – не резиновая, да никто и не собирается целенаправленно создавать в Европе условия для интеграции людей, тем более – таких количеств. Вот мы и занимаемся этим.

– Ничего себе задачка!

– А что же вы думали, дорогая? Мы в игрушечки играемся? Или мне каждого бегающего по пустыне человечка ловить и объяснять, чего я от него хочу, и что это будет для него самого замечательно? Мне необходимо чудо вроде разошедшихся вод Чермного моря, чтобы сдвинуть с места такие массы людей, священники, толкующие это чудо, и войска, способные обеспечить по возможности гладкую передислокацию.

– Вы ненормальный!!! – вне себя, заорала Елена, вытаращившись на Майзеля. – Вы представляете себе, сколько детей, стариков и женщин потеряются, умрут, погибнут во время такой... передислокации?!?

– А сколько их умрет, если мы этого не сделаем, в ближайшие два-три года от чудовищной засухи, длящейся второе десятилетие с двумя перерывами на год?! Через пять лет? Через десять? В операционную и на стол! И резать немедленно!

– Но ведь этим людям, для того, чтобы выжить, нужно всего-навсего полкилограмма кукурузной муки и литр воды в день! Да с вашими средствами...

– Погодите, погодите, моя дорогая. Мы с вами будем раскатывать на «Мерседесах» и развлекаться в казино в Монте-Карло, а этим людям – три лепешки и стакан воды в день?! Какой потрясающий гуманизм, просто прелесть!

– Послушайте, я совсем не это...

– Это, это. Да, я могу десятилетиями кормить этих людей овсом, пропущенным через лошадь, и поить их мутной теплой водичкой из лужицы. И десятилетиями они будут размножаться и умирать, как насекомые. Хорошенькая перспектива! А ведь это люди, пани Елена. И я верю... Нет, я знаю – они достойны куда лучшей судьбы. И мы дадим им возможность эту судьбу осуществить. И не полкило муки станут их долей. А совсем другая, яркая жизнь, полная событий, испытаний, побед и захватывающих прорывов духа. А не жевание бетеля и полубессознательные совокупления в очереди за мукой под огнем бандитов, грабящих продуктовые конвои!

– А вы уверены, что они хотят другой жизни?

– Уверен, что нет. Они просто не знают, что другая жизнь существует. И что ее можно хотеть. И что ее нужно хотеть, потому, что они люди, а не насекомые. Ну, ничего. Я здесь именно для того, чтобы объяснить им это. И вам заодно.

– Я просто поверить не могу, что вы это на самом деле собираетесь... уконтропупить!!! Сколько же километров предстоит им пройти пешком, чтобы войти в вашу землю обетованную, которую вы для них приготовили! И где?!

– В Намболе.

– Что?!? – опять завопила слегка было успокоившаяся Елена. – Пять или шесть тысяч километров?!? Нет, вы точно все белены объелись!!!

– Ну-ну, все не так мрачно. Мы хорошо подготовились. И вовсе не собираемся заставлять их топать пешком. Еще каких-нибудь семь-восемь месяцев, и можно начинать. По миллиону в год примерно. Или по два. Или по пять. Бой покажет.

– Хорошо. Допустим. И чем вы их собираетесь там занимать?

– Нефть. Алмазные рудники. Другие полезные ископаемые. Сельское хозяйство. Строительство. Работы полно. И когда мы завершим эту операцию, мы получим мощнейший геополитический противовес стремительно исламизирующейся Нигерии, с пятьюдесятью миллионами приставленного к делу христианского населения, первоклассной – для Африки, разумеется – инфраструктурой и сильной, целеустремленной элитой, которая целиком и полностью обязана нам абсолютно всем. И с уровнем жизни людей, на порядок выше, чем у соседей. И с этого плацдарма будем двигаться дальше.

– Н-да... А как же Монте-Карло на берегах Лимпопо?

– Будет вам и белка, будет и свисток, дорогая. Все будет. Только не сразу. Я бы взял сразу, но приходится, увы, частями.

– Я хочу посмотреть на это.

– Обязательно, дорогая. Я же сказал – скоро полетим.

– А какое чудо вы имеете в виду?

– А вот это – и есть настоящий секрет, дорогая. Какое же это будет чудо, если я стану трезвонить о нём на каждом перекрестке!

– С ума сойти. А дальше?

– Что – «дальше»?

– Какой следующий проект? Китай? Россия?

– И Китай. И Россия. И Индия. А потом – Луна.

– Луна?! Какая... какая Луна?!

– Та самая, пани Елена. Которая светит по ночам.

– И... что вы там собираетесь делать?!

– Добывать изотоп гелия, без которого наши термоядерные электростанции не смогут работать. На Земле его запасы просто смехотворно малы. Поэтому придется на Луне, – он печально вздохнул и улыбнулся немного смущенно.

– Вы действительно сумасшедший, – тихо проговорила Елена. – А на это где вы возьмете средства?!

– Америка, Россия, Япония, мы. И Индия с Китаем. Такой проект не потянуть в одиночку. Ну, я, на самом деле, не очень хочу это сейчас обсуждать. Это довольно отдаленная перспектива.

– И вы считаете, такое возможно?!

– Ах, дорогая, да обязательно! Нет ничего невозможного для людей, целенаправленно и солидарно занимающихся каким-нибудь делом. Проблема в том, что этим делом может запросто оказаться какая-нибудь мерзость. Вот я и слежу за тем, чтобы этого не происходило. Все мерзости, так уж и быть, я сделаю сам, чтобы было потом, на кого свалить, – Майзель снова оскалился.

Но на этот раз Елена не поверила, будто ему весело.

ПРАГА. ИЮЛЬ

Елена старательно соблюдала принцип «погружения». Первый раз, когда она напросилась с ним вместе в бассейн, Майзель пожал плечами, как только он умел, усмехнулся:

– Дорогая, я там не купаюсь. Я плаваю. В это время беседовать довольно затруднительно.

– Ничего. Я тоже люблю плавать. А когда еще представится возможность бесплатно поплескаться.

– Не имею ничего против. А купальник у вас с собой?

– Как вы выражаетесь, – обязательно.

– Пойдемте.

Вертикальный, потом горизонтальный лифт. Горизонтальные лифты она вообще впервые в жизни увидела в «Golem Interworld Plaza». По ее убеждению, такого вообще больше нигде не существовало. Она спросила Майзеля об этом. Он кивнул утвердительно:

– В корпорации эта роскошь тоже не всем доступна. Руководители подразделений и отделов – да. А обычные сотрудники пользуются только вертикальными лифтами. Здание огромное, а мне нужно везде успеть.

– Вы тщательно отрабатываете вашу легенду о всесилии и всеведении.

– Авторитет, дорогая, легко потерять, но так трудно заработать! Вот мы и пришли.

Она вышла из раздевалки к бассейну. Майзель стоял на первом уровне вышки. Елена смотрела на него во все глаза. У него была на редкость впечатляющая мускулатура. Настолько впечатляющая, что у Елены, обычно довольно скептически относившейся к мужским прелестям, шевельнулось нечто вроде восхищения. И это были не распухшие сокровища культуристов: не объем, а именно рельеф поразили Елену, – мышцы, перевитые сухожилиями и туго натянутые на скелет. И на нем не было ни следа растительности, словно на статуе. И кожа его была такого роскошного, золотисто-оливкового цвета, хотя вроде бы не пользовался он никакими соляриями. Зато Елена была беленькая, как сметанка.

Он помахал Елене рукой и прыгнул. И вошел в воду красиво и мягко, почти без брызг. Это тоже было здорово, – Елена даже позавидовала.

Короткими сильными гребками он подплыл к бортику и, отфыркиваясь, как морской лев, поманил Елену:

– Смелее, дорогая! Вода теплая, вам понравится.

Елена подошла к лестнице. Он смотрел на нее в упор, и в глазах его плясали веселые чертенята. И что-то еще было в его глазах.

Она была именно такая, как он и представлял себе. Еще тогда, когда впервые увидел ее, и когда захлестнуло его мгновенным приливом жаркой волны желания. Мягкие и в то же время отчетливые линии сильного, узкого в кости, с тонкой жировой прослойкой, тела, с длинными, безупречной формы ногами, с мраморно-прозрачной кожей. Порода, с восхищением подумал Майзель. И едва ли не физически ощутил, как ляжет ему в ладонь ее грудь, – не большая и не маленькая, а именно такая, как нужно. Как у девушки, – и соски так отчетливо проступают сквозь чашки купальника. Мой размер, подумал он, чувствуя, как опять застучал пульс в висках. Господи, да что же это такое?!

– Что это вы так на меня уставились!?

– У вас потрясающая фигура, пани Елена.

– У вас тоже.

– Я, между прочим, серьезно, – Майзель, как показалось Елене, даже обиделся.

– Спасибо. Приятно, что вы умеете обращать внимание на такие мелочи.

– Ну, я не назвал бы это мелочью. Кто знает, согласился бы я столько времени проводить в вашем обществе, если бы мне не было это так приятно. Мне нравится, что вы так чудесно выглядите. Это чрезвычайно льстит моему мужскому самолюбию, – Майзель прямо смотрел на Елену и улыбался.

– Пан Данек, мы, кажется, договаривались.

– Напомните.

– Что вы не будете даже пытаться подбивать ко мне клинья, – у Елены предательски заалели мочки ушей. Она надеялась, что достаточно далеко стоит от Майзеля, чтобы ему было легко это заметить.

– И что? Неужели я пообещал?

– Да.

– Не может быть.

– Совершенно точно.

– Наверняка я сделал это, чтобы усыпить вашу бдительность. Но если вы еще раз меня попросите...

– Я вас прошу.

– Хорошо, дорогая. Чего хочет женщина, того хочет Бог, – Майзель оскалился и, откинувшись назад, нырнул спиной и поплыл. Очень быстро.

Елене пришлось сильно изменить не только свой распорядок дня, но и стиль жизни. И режим питания, потому как уходить от него на обед было довольно неудобно. Пришлось перейти на японскую кухню. Следовать драконовскому ритму Майзеля можно было, лишь обладая незаурядным здоровьем. Елена всегда следила за собой: массаж, гимнастика, бассейн, косметический салон – все это было для нее вполне обычным повседневным делом. Ее жизнь требовала от нее всегда быть в форме. Но Майзель! Он, видимо, обладавший от природы крепким организмом, минимум дважды в день, если не было ничего срочного и экстраординарного, проплывал в бассейне по нескольку километров. И с пяти до шести утра, прослушивая новости и сводки, проводил в фитнесс-студии. Угнаться за ним было просто нереально. Елена отважно пыталась сделать это, но быстро поняла – ей не потянуть. Она продолжала упорно ходить с ним в бассейн и бегать по электрической дорожке, пока Майзель занимался на каком-то умопомрачительной сложности спортивном агрегате. И ловила на себе иногда его удивленно-одобрительный взгляд. И ей было приятно. Гораздо приятнее, чем она могла и хотела себе признаться.

У него в подчинении было множество женщин. Невероятно много для полувоенной, как уже было Елене понятно, организации, какой являлась «Golem Interworld». Все молодые, моложе Елены или примерно ее ровесницы, ухоженные, подтянутые, иногда даже красивые и всегда – обаятельные и улыбчивые. Не с дежурными оскалами секретарш, а с настоящими, человеческими улыбками. И, удивительное дело, – он вовсе не игнорировал их женскую сущность, не старался сделать вид, что это просто сотрудники в юбках. Нет, он говорил комплименты, и улыбался, и целовал ручку, и трогал за локоток, и гладил по спинке, и заглядывал в глаза. Она уже знала, что дальше этого не идет, но, видимо, и этого было достаточно, – все его подчиненные-женщины просто взлетали при его появлении. И готовы были свернуть горы, чтобы он так посмотрел или погладил. Он словно говорил каждой из них: ты умница и красавица, я от тебя без ума, а теперь иди и покажи, на что ты способна! И они показывали. Они, кажется, вовсе не воспринимали его, как конкретного мужчину, с которым у них может что-то произойти. Скорее, как некую эманацию чистого мужского духа, излучение, которое расходилось от него во все стороны. Это даже не было психологической манипуляцией, как, может быть, у кого-то другого, это была суть натуры, и женщины чувствовали это безошибочно.

Когда она завела с Майзелем разговор на тему женской эмансипации, то узнала о нем такое, от чего у нее едва не отвисла челюсть:

– Ну, во-первых, женщины, как специалисты – если они хорошие специалисты – много предпочтительнее мужчин.

– Это почему же?!

– Потому что женщина – это операционная система с параллельной многозадачностью, – усмехнулся Майзель, – а мужчина, в лучшем случае, с вытесняющей, а то и вовсе шестнадцатибитная ДОС. Женщины выполняют несколько дел одновременно и все – одинаково успешно и тщательно. Хотя и не обязательно быстро. Женщина – это просто вторая версия программы Человек, издание, так сказать, дополненное, переработанное и улучшенное, в определенном смысле. Кроме того, для женщин карьера – соображение второго, а то и третьего порядка, как и деньги. Для них важна социализация, востребованность, ощущение собственной привлекательности, – прежде всего как женщины, а затем уже как профессионала. Мы не говорим об исключениях, пани Елена, исключения есть, были и будут всегда, но речь не о них. Вы согласны?

– Я пока не хочу спорить или соглашаться. Я хочу дослушать. Дико интересно, что и как вы видите.

– А я вот так это вижу. У меня очень жесткие правила в отношении женщин. Как и в отношении мужчин. Женщины в «Golem Interworld» работают меньше мужчин, приходят на час позже и уходят на час раньше. Беременные после четырехмесячного срока не работают – слишком много стресса, мы не почта. Замужние с одним ребенком работают максимум три дня в неделю, с двумя – максимум два. Подряд или в разбивку, как кому больше нравится.

– Это безобразие.

– Почему?!

– А равноправие?

– Глупости, – отмахнулся Майзель. – Равноправие – выдумка идиотов. И идиоток. У женщины есть ее предназначение, определенное Создателем. Никакие конституции и демонстрации это не могут отменить, понимаете? Это дети, – Он не смотрел на Елену, говоря это, и ей показалось, что он нарочно избегает на нее смотреть. – И эмоциональный контакт матери с ребенком важнее любой карьеры и любых денег. Это аксиома, как говорит его величество. У нас и так мало детей. Я же не говорю, что женщины должны непременно метаться всю жизнь между кухней, церковью и детской. Это устарело, к счастью ли, к сожалению, – другой вопрос. Женщина – носитель духа народа, недаром у евреев вопрос о принадлежности к еврейству решается по женской линии. Женщины – это душа, а душе нужны внимание и забота. Выжимать соки я могу из мужчин. У женщин – другая роль, пани Елена.

– Какая?

– Будить творческое начало. Вы посмотрите, как подпрыгивают мои мужчины, чтобы понравится моим женщинам. Я, когда это вижу, сам подпрыгиваю.

Елена, представив себе подпрыгивающего Майзеля, засмеялась.

– А почему на два часа меньше работают? Что, мужчины выносливее?

– Не в этом дело. А носик, как вы говорите, попудрить? Я причесаться-приодеться перед романтическим вечером? Пани Елена, женщина в отличном настроении способна на такие трудовые и творческие подвиги, какие мужчине не снились. Мужчину, наоборот, нужно все время манить несбыточной целью, фата-моргану ему рисовать.

– Ну да. Я знала, вы редкий циник – но такой?!

– Разве это цинизм?

– Нет. Конечно, нет, это просто фигура речи. А люди знают, что вы про них понимаете?

– Не знаю. Мы ладим.

– Я заметила.

– И это – главное. Я вам еще одну вещь скажу, дорогая, которая вас, возможно, удивит, или испугает, или оба вместе, как говорят. Я просто очень люблю женщин, пани Елена.

– Ну, это мы уже выяснили.

– Я не шучу, на самом деле.

– Вот как. Что это значит?

– Это значит, что я не могу видеть женских слез. Не могу ударить женщину. Не могу видеть мертвых женских тел. Детских тоже, но это немного другое. Не могу ни понять, ни простить насилие, направленное на женщину. Я столько видел этого, и в Африке, и в Азии. Я этого не могу переносить, понимаете? У меня такое включается внутри... Не могу.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – Елена посмотрела на него и вздохнула. – Я ненавижу войну. Это всегда происходит, когда идет война.

– Да. Обязательно. Первое «правило» победителя – насиловать женщин, чтобы унизить врага, растоптать его, напугать навеки.

Майзель замолчал, глядя в окно.

– И чучмеков я тоже за это ненавижу, – вдруг сказал он. – Там вообще нет женщин, понимаете, пани Елена? Они не смеют быть женщинами, им не позволяют. Их убивают за это. Коровы, детородные машины, собственность, что угодно! Они потому такие уроды, полулюди, что у них женщин нет!

Боже мой, подумала Елена. Боже мой, что ты за чудище?!

– И несмотря на все это... Совсем никого?

– Никого.

– Не хотела, но спрошу, пожалуй. Уж очень любопытно.

– Вы о чем?

– Что это за история с Габриэлой Златничковой?

– Это не с ней, – усмехнулся Майзель.

– Пан Данек, я не имею намерения уличать вас в непоследовательности или чем-нибудь эдаком. Эта история вызвала столько разговоров в Праге. И не только в Праге. Да и удивительного ничего в этом нет, предосудительного – тем более. Она красавица, знаменитость, вы...

– Вы думаете, я постеснялся бы признаться в этом?

– Но это ведь вы избили ее друга, не так ли?

– Друга? – удивился Майзель. – Друга? Вы называете другом женщины говнюка, который сначала сделал ей ребенка, а потом начал гулять направо и налево, раздавая при этом интервью таблоидам и причитая, что она не может понять его тонкую, творческую душевную организацию?! Разумеется, столкнувшись с ним нос к носу, я ему сунул прямо в бубен, как следует.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю