Текст книги "Пусть дерутся другие (СИ)"
Автор книги: Вадим Булаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Едва он заткнулся, в коридоре прогудело:
– До-До! Свободен!
Старший по блоку поднялся, подхватил стул, доложил о том, что мероприятие прошло без происшествий, и свалил из поля зрения.
Его место занял крепыш-надзиратель. Я, на всякий случай, встал на жёлтые пятна, за пару мгновений успев привести койку в порядок. Зачем? Из-за привычки, приобретённой в армии. Видишь начальство – наводи лоск. В подкорку вдолблено, на инстинктивном уровне.
Пай постоял, изучая внутренности камеры, покачался с пятки на носок, с одобрением щурясь неизвестно каким мыслям. Когда ему надоела тишина, он заговорил:
– Усвоил урок?
– Какой из них, господин старший надзиратель? По пребыванию в карцере или рукопашному бою?
– Второй. Ты проиграл, несмотря на все старания. И будешь проигрывать, потому что я так хочу. Потому что никто не может выиграть у государственной машины. Вам попросту нечем выигрывать, а одного умения драться – мало. Нужны возможности, которых вы, оранжевые осужденные, лишены. Соображаешь?
– Да, господин Пай.
Скупость ответа, основанная на тюремном уставе и моём полном несогласии, вызвала у надсмотрщика лёгкое раздражение, трансформировавшееся в развёрнутое толкование выдвинутых постулатов:
– Ты достойно держался в карцере. Не требовал доктора, не взывал к совести охраны, не сыпал проклятиями. По законам жанра я должен восхититься твоей стойкостью, провести душещипательную беседу с сокровенными признаниями, и возвысить тебя до равного, – тюремщик начал прогуливаться вдоль решётки, взад-вперёд, заложив руки за спину на сержантский манер. – Но этого не будет. Мне не нужны любимчики. Мне нужны покорные. Ответь мне, Маяк, что подвигло тебя драться до последнего? Это иррационально. С каждой разбитой физиономией ты приобретаешь если не врага, то соперника.
Посчитав данный этап беседы законченным, он остановился, вопросительно выгнул бровь в ожидании пояснений. Я признался, не видя смысла юлить:
– У меня срок по верхней планке, господин старший надзиратель. Хочу внутренне перенастроиться, принять будущее. Пока получается плохо. А драка – она помогает выпустить раздражение. Только и всего. Ну и чмом становиться как-то... претит.
– Не можешь сдаться?
– Да, господин старший надзиратель. Не могу.
– Похвально, – Пай понял, о чём я пытаюсь сказать. – И опрометчиво. Тебе не победить систему. Она крепче всех нас, вместе взятых. Рано или поздно сломаешься.
– Возможно.
– Я тебя услышал. Настроен барахтаться до упора. Что же... ускорим процесс. Думаю, небольшой вводной будет достаточно. Тюрьма № 4 расположена вдали от всего, так что о побеге и не мечтай. Не дойдёшь. Подохнешь в дороге. Мы, сотрудники администрации, несём службу вахтами. Приезжаем на автобусе, уезжаем на автобусе. Вместе, потому что личный транспорт запрещён. Все тюремные автомобили имеют защищённый запуск и контролируются со спутника. При попытке захвата они остановятся. Пока доступно?
– Да, господин старший надзиратель.
– В случае бунта срабатывают протоколы защиты. Кое-что ты на себе уже испытал, но это так, считай, по затылку мама погладила. Выходы блокируются, активируется система подавления, прибывает спецназ. Зачинщики получают пожизненное, участники – на рассмотрение суда. Сколько – не скажу. С момента постройки тюрьмы, а это более семидесяти лет назад, ничего подобного не происходило. Гасилось на корню раньше, чем некоторые отчаянные парни осмеливались открыто протестовать против существующих порядков. Уяснил?
– Да, господин старший надзиратель.
Продолжил Пай не сразу. Он скептически усмехался, будто искал во мне что-то эмоциональное, бунтарское, сродни плохо скрываемой непокорности. Искал, и не находил, вынужденно пересматривая какие-то свои выводы о личности осужденного 2024А.
– Теперь о показной гордости и злоумышлениях в отношении тирана-тюремщика, то есть меня. Про блок «Е» слышал? До-До должен был тебе рассказать.
– Рассказал, господин старший надзиратель.
– Это чистая правда. Для перевода в те благословенные края требуется три рапорта о вопиющем нарушении режима содержания. Станешь портить мне нервы – я их напишу. Сразу, – он выделил эти слова. – Три. В каждом упомяну попытку нападения на сотрудника тюрьмы – это по умолчанию лишает тебя возможности подавать любые кассационные прошения. Понятно?
Я медленно кивнул, позабыв дежурно «господинкнуть». Многовато у него власти. Или заливает? Ладно, разберусь, у оранжевых выясню. Те точно в курсе.
Тюремщик, удостоверившись, что сказанное дошло до адресата, буднично продолжил:
– И ничего мне за такой подлог не будет. А потом ещё раз ничего не будет. Я – неприкасаемый.
***
Он ещё долго распинался о пользе покорности для здоровья, приводил весьма здравые аргументы в защиту постулата о «непротивлении судьбе», вскользь упоминал о том, что с детства обожает ММА и что способен расправиться с любым желающим, а то и с двумя, зачем-то прошёлся по моей технике рукопашного боя, обозвав её «бессвязным говном, собранным из абсолютно разных методик».
Похоже, Пай действительно любил кулачный спорт. Критикуя вчерашние схватки, он оживлялся, впадал в разбор нюансов, но тут же сам себя одёргивал, возвращался к наставлениям по поведению, регулярно пугая карцером.
И ничего о новом осуждённом не понимал.
Карцер меня не сломил, а наоборот, помог своей жёсткостью, жарой и жаждой. Сработал как внезапный карантин для уставшего от всего человека, обременённого ворохом моральных проблем, скопившихся из-за вечной занятости. Бежал, бежал, и вдруг затяжной привал. Вся жизненная спешка, как-то сама собой, осталась в стороне, давая возможность найти давно откладываемые решения.
Я – как этот счастливчик. Сумел воспользоваться подарком и добиться того, чего так не хватало – одиночества. Но не обычного, когда один, без людей вокруг, а внутреннего, во сто крат более сильного и умиротворяющего. Способного дать полное осознание всех проблем и по-настоящему покопаться в себе, отбросив шелуху из навязанных обществом понятий.
Кто я, что я, чего хочу... Из подсознания невольно всплыл туманный фрагмент допроса, когда я, дурной от химии и слюнявый, бубнил про папу, маму, ананасы.
Не то. Самообман. Искренний, возведённый в степень непреложной истины, самообман. Карцер в этом помог разобраться, хорошенько вскипятив прикрытые рубахой мозги.
Я выйду отсюда, или сдохну. Но пятнадцать лет ждать не смогу, физически не смогу.
Папа, мама, Псих – да, они важны и занимают в душе каждый своё, важное место. Ради них можно пойти на многое, включая смерть. Но их рядом нет, поэтому откровенность признания никого не обидит. Все бы меня поняли правильно.
Больше всего я обожаю свободу.
Для этого я готов на многое, а драка... начало пути. Поиск близких по духу, по наклонностям, способ расположить к себе, отсеяв лишних, ненужных. Как в школе, в новом классе. С кем-то ты находишь общий язык, выяснив отношения за оградой, с кем-то становишься непримиримым врагом, а с кем-то и начинаешь дружить. В мужских отношениях кулаки многое значат, подменяя доброй потасовкой тысячи пустых слов. Помогают понять, кто перед тобой.
У меня нет времени ходить вокруг да около, примеряясь и подыскивая друзей среди оранжевых. Некогда пробовать и разочаровываться, надеяться и терять надежду. Мне нужны те, кто по освобождении, или через связи на свободе, гарантированно выполнит единственную просьбу – через сеть, по указанному первым номером адресу, свяжется с мамой Психа, сообщит ей важное. Тюрьма – она же умеет и выпускать, а не только стережёт.
Они – отчего-то казалось, что Псих не останется в стороне и выберется раньше – вытащат, спасут, не бросят. Да, в одиночку отсюда не сбежать, я реалист. Пай умолчал о множестве хитростей по отслеживанию осужденных, давая возможность познакомиться с ними самостоятельно и затем проведать карцер. Так удобнее добиваться повиновения. Мол, тебя же предупреждали, а ты, тупой, лезешь и лезешь, напарываясь на неудачи. Сдавайся, пока не поздно. Смирно сиди.
Но с помощью извне спектр возможностей расширяется. Дополнительные, дружественные мозги —дополнительные варианты выбраться на свободу. Поэтому ты, господин «страшный» надзиратель, своей попыткой преподать осужденному урок через разбитую морду и заведомый проигрыш, невольно оказал услугу, подсказав начало пути. Я буду драться столько, сколько нужно и со всеми желающими, пока не проведу отбор кандидатов на роль почтальона. И клал я болт на твой карцер, как и на блок «Е».
Потому что всё пойдёт по твоим же правилам, но в моей трактовке. Запретишь драки – перейду на шашки с нардами. Ничего, приспособлюсь, подстроюсь, мимикрирую, но подходящего человека найду.
Пятнадцать полученных лет позволяют смело утверждать: буду как все – выйду одним из последних среди находящихся сегодня в блоке «А».
Не хочу так. Хочу раньше.
Интерлюдия №3
Рука мазнула по экрану коммуникатора, стирая нарисованное. Потом зависла в воздухе, отставила указательный палец, и принялась в неизвестно какой раз за этот день набрасывать схематическое изображение женского полового органа.
Получалось так себе, узнаваемо, но бесталанно. Впрочем, в художники рисовальщик и не рвался – он таким нехитрым образом всего лишь снимал стресс от свежих новостей.
Женский орган для разнообразия сменился мужским, далее последовала задница. Большая, глобусоподобная, носившая в себе абсолютно негативный подтекст, несмотря на простоту и корявость изображения.
Отставив коммуникатор подальше, человек скептически оценил самопальный шедевр, про себя удивляясь несомненному сходству задницы с его внутренними самоощущениями и недавней, внеплановой аудиенцией у главы КБР.
Оттопырив нижнюю губу, творец небрежным прикосновением создал на левой ягодице точку, символизировавшую мерзкий прыщ. А на правой написал пошлое ругательство из трёх букв. Так стало получше, образней.
Аппарат внутренней связи, прикреплённый к столешнице, мигнул зелёным. Цветом, которым секретарь в приёмной сообщал о визите подчинённых.
Быстро пришёл...
Нажатие кнопки, и коммуникатор погас, отправляясь в карман пиджака. Лицо человека из раздражённого превратилось в уверенное, руки легли на поверхность стола.
– Входите.
– Вызывали? – дверь приоткрылась, и в кабинет вошёл агент по особым поручениям Ллойс.
– Да. Присаживайся. У нас новости по Виту Самаду, он же «Маяк».
Прослуживший без малого двенадцать лет оперативник никогда не ждал хороших известий в отношении разрабатываемых. Зато к плохим был всегда готов, что очень помогало по службе.
– С ним что-то произошло?
– Мы его отдаём, – у сидящего за столом человека получилось сказать буднично, словно речь шла о сезонных скидках на стиральные капсулы в супермаркете, а не о сложной операции по приручению первого лица Нанды.
– Кому?
– Резиденту Федерации. Решение принято на самом верху, – добавил он, пресекая вопросы.
– Так просто? – Ллойс безэмоционально воспринял досадную новость, перечеркивающую работу последних недель.
– Да. Маяк уходит взносом в фонд добрых отношений. Взамен – внеплановая поставка управляющих блоков для горного оборудования. Вдобавок, наша идея о шантаже воспринята с недоверием. Её посчитали слишком смелой и даже опасной для дальнейших отношений с соседями. Любая война рано или поздно заканчивается, а элиты, с которыми придётся дружить, остаются.
Внимательно слушавший агент по особым поручениям недоумевающе изогнул бровь.
– Простите за откровенность, но это чушь. Компромат в политике, скорее, укрепляет дружбу, чем её разрушает.
– Я озвучил полученный ответ.
Воспринималось пояснение иронично, с множеством подтекстов, потому Ллойс понимающе промолчал.
– Маяка выдаём через семнадцать дней. На планету прибудет челнок с транзитного корабля, и наш мальчик, – сидящий за столом демонстративно посмотрел в потолок, – отправится покорять просторы космоса, к своим командирам. А мы останемся тут, разгребать дерьмо без лопатки.
Интуитивно чувствуя досаду начальства, Ллойс сжал следующий вопрос до минимума, чтобы не давить на больную мозоль:
– Фильм?
– Снимем, конечно! Про запас. Без живого свидетеля, которого можно показать всем сомневающимся, он потеряет процентов семьдесят эффективности, однако выбора особого нет. Пригодится. Ты же знаешь наших политиканов. Сегодня фильм не нужен, а завтра «Предоставьте хоть что-то, бездельники!». Подключи второго пленного, Артура Бауэра. Как он, кстати?
– Выздоравливает, – философски ответил агент. – Контактен.
– Приемлемо. Обязательно задействуй этого малого. Когда – сам определишься. Но не затягивай.
– Ясно. По остальным солдатам Федерации... Пришёл ответ из военной разведки. Нашлись. Сидят в закрытой тюрьме на территории армейского учебно-тренировочного центра. Фамилии и имена не известны, однако через несколько суток после подрыва маяка туда привезли группу людей, по численности сходную с количеством выживших.
Хозяину кабинета немедленно захотелось украсить задницу в коммуникаторе здоровенным поперечным шрамом. Работали, работали, и... пшик.
Похожие чувства переживал и Ллойс, держа их в себе. Выработанное спокойствие не треснуло, но изрядно продавилось. Требовался позитив:
– Доступа к ним нет, как и агентурных позиций. Я об этом в запросе особо уточнял.
– Или отказались сотрудничать, подсунув отписку, – развил вариативность комбинаций человек за столом.
Агент по особым поручениям вяло пожал плечами, как бы желая сказать: «А что я могу, при таких условиях?». Начальник его понял.
По существующему разделению полномочий КБР ориентировался больше на внутренние дела, чем на внешние. Армейская разведка – наоборот, отвечала за внешнюю сторону границы Розении, имея слабые позиции внутри страны. Это несовершенство порождало вредную бюрократию и межведомственные склоки, однако до откровенного саботажа организации не скатывались, разве что в мелочах. Слишком часто пересекались интересы, чтобы портить отношения.
Поди теперь, угадай, как сложилось на самом деле. То ли военные агента берегут, то ли действительно не могут.
– Оставь в прошлом, – посоветовал хозяин кабинета. – Данная карта больше не разыгрывается. В приоритете съёмки. Время поджимает. Начнём с интервью, как с костяка. Информационное мясо потом нарастим. О начале съёмок я договорился. Самое занятное, с умеренно-оппозиционным журналистом, обожающим неудобные вопросы. Из положительных качеств – он стопроцентный профессионал, знает меру и кое-чем обязан лично мне. Номер я тебе перешлю, дальше сам разберёшься.
– Мне забрать Маяка из четвёртой тюрьмы?
– И это тоже. Организуем перевод поближе, в столичную. Сегодня же свяжусь с Управлением по Исполнению Наказаний, пусть начинают готовиться. Или уговаривать на особое сопровождение?
– Если можно, на особое, – попросил агент. – Обычным этапом ему долго добираться. От недели до двух. С отдельно приставленным конвоем за пару суток доставят.
– Согласен. Выезжаешь сегодня. О результатах вербовки доложишь. Остальные детали в рабочем порядке. И напоминаю, начни с организации интервью. Журналист человек занятой. Созвонись, узнай его график, ну и так далее...
– Сделаю.
– Хорошо. Свободен.
Отдав последнее распоряжение, человек достал коммуникатор с требующей шрамирования задницей, немного подумал, и убрал обратно. Занятия по рисованию окончены. Пора приниматься за дела.
***
Попрощавшись, Ллойс вышел из кабинета, отстранённо размышляя о том, что ничего сверхъестественного в сдаче Маяка нет. Событие предсказуемое и логичное, с очень короткой предысторией.
Недавнее наступление, увенчавшееся освобождением значительного куска территории страны, способствовало активизации разработки карьера редкоземельных металлов, ранее находившегося на самой границе линии боевого соприкосновения. До этого знаменательного события владельцы эксплуатировали производственные мощности всего лишь на четверть, скаредно экономя на оборудовании и рабочих.
Агент Ллойс считал данный подход к вопросу абсолютно нормальным. Вкладываться по полной, когда в пешей доступности вражеские войска – глупость, граничащая с идиотизмом.
Теперь же, с изменением обстановки, добычу нужно наращивать. И если горнопроходческие комплексы можно изготовить самостоятельно, то управляющие блоки, способные идеально контролировать производственный цикл почти без человеческого вмешательства, делают только на заводах Федерации.
Без них придётся вкалывать по старинке, с низкой эффективностью и целой оравой дорогостоящих, высококвалифицированных механиков. А это прямые убытки, как и перевозка оборудования с других, действующих карьеров.
О прочих продуктах полувоенного назначения, таких, как процессоры или узлы систем связи, и говорить нечего. Подобный сортамент нужен всегда, особенно при ограничении внешних поставок.
Потому и подарили пленного бойца-инопланетника. Пожертвовали пешкой в угоду промышленности. Для правительственных экономистов карьер с процессорами важнее, чем игры спецслужб.
Неприятно это осознавать, но от реалий никуда не денешься. В верхах совершили, по-своему, мудрый поступок. Они отдали Маяка, взамен получат требуемое в самые сжатые сроки. Всем хорошо: резидент в зародыше гасит скандал с участием солдата, а склады пополняются остродефицитными деталями.
Выгодная сделка, а, главное, своевременная.
Резидент Федерации особа хоть и неофициальная, но всем прекрасно известная и весомая. Пребывая в статусе частного лица, де-факто она курирует множество направлений, защищая интересы своих работодателей. В частности – поставки из других миров. По щелчку её пальцев любой межпланетный контракт может быть заблокирован, выплаты приостановлены, а перечень разрешённых к ввозу товаров урезан без каких-либо пояснений. И наоборот, на что-то прикроют глаза, где-то пропустят лишний космический грузовик с ценным содержимым.
На эту тему ходила довольно умная шутка среди бизнесменов и причастных к госуправлению: «Что делать, если Федерация вдруг исчезла? Надо внимательно осмотреться и пересчитать содержимое карманов. Она где-то рядом, выжидает».
Отличное наблюдение.
Мысли вернулись к пленному.
Пятнадцать лет лишения свободы, доставшиеся Виту Самаду, впоследствии должны были стать предметом торга между КБР и осуждённым. Пошёл навстречу при записи фильма, сотрудничал в процессе – получи лакомство: пересмотр дела с понижением срока.
Разумеется, преподносилось бы это как величайшее одолжение, нехотя и с комментариями о неимоверных усилиях по уговорам судьи. На уровне подвига.
При умелом подходе – мощнейший стимул. И, в случае бывшего бойца «Титана», безотказный. При разработке плана по шантажу президента сопредельной державы изначально планировалось: если не получится договориться, то после общесетевого выхода фильма-расследования непременно бы последовало ток-шоу, устроенное главными пропагандистами ведущих телеканалов. В общих чертах намечалось общение с известными блогерами, цикл статей в сетевой прессе.
Никуда бы Самад не делся, ходил бы, отвечал и клялся в чём прикажут. Зря его, что ли, в четвёрку законопатили, под надзор матёрого служаки Пая? Там не сахар...
Сравнения тюремной жизни со сладким пришлось Ллойсу по душе, а схема вербовки Маяка выстроилась в изящную логическую линию, со всеми ключевыми поворотами и аргументами. Всё получится. Осуждённый пока не знает, что скоро ему в небеса. На том и сыграем!
Глава 4
Навестивший меня агент по особым поручениям Ллойс произвёл фурор в оранжевой среде. Чтобы первогодку предоставили свидание, неважно с кем – такого не помнили даже старожилы.
Иногда, как рассказывал До-До, случались запросы с воли по старым делам, но тюремщики предпочитали обходиться своими силами, самостоятельно допрашивая осужденных и отправляя ответы адресатам.
А тут – целое путешествие произошло. На глазах у всех, и никто бы не сказал, что не видел, как меня выводили из блока, как за мной зарывались двери, и как я вернулся обратно уже после вечерней прогулки, прожигаемый голодными до новостей взглядами оранжевых.
Непостижимым образом весь блок уже знал: ко мне приехали извне, из свободного мира. Как они это узнали, почему я почувствовал, что они знают – прямого ответа нет. Просто все всё поняли без слов, довольствуясь обострёнными в заточении чувствами. Здесь, вообще, любое событие воспринимается несколько иначе, чем на воле. Там – буднично, мимолётно, тут – ярко, на оголённых нервах, проходя через интуицию и подсознание.
Примерно так. Псих разобрался бы лучше, я в подобных материях не знаток.
Пока топал к своей сто девятнадцатой – почти в каждой камере вскидывались, прижимались к решётке, словно я, как отмеченный удачей, имел сегодня право нарушать установленные порядки и говорить в коридоре, не спрашивая разрешения у охраны.
Но, когда я в полном молчании проходил мимо, половина из вскинувшихся потухала, исподволь надеясь, что я рискну, пойду против системы и хоть знаком, хоть жестом сообщу им нечто такое... чтобы порвало на ленточки, чтобы дыхание спёрло, чтобы взахлёб. А потом, отдышавшись, утихомирив колотящееся сердце, смаковать новость до завтрашней прогулки, где можно будет узнать подробности.
Другая половина разочарованно возвращалась к койкам, презирая меня за нерешительность.
Нет, парни. Не поделюсь. Это только моё. Персональное.
***
Беседа с Ллойсом, происходившая в пустом кабинете для допросов, больше походила на безальтернативное, принудительно навязываемое требование.
Специально притащившийся сотрудник КБР, знакомый по пребыванию в изоляторе «Юга», без обиняков сообщил, что может устроить пересмотр приговора, изменив срок с пятнадцати до пяти лет. Для этого счастья от меня требовалось всего лишь рассказать про свои злоключения журналисту, с упоминанием личных данных и чистосердечными ответами на все вопросы.
«Сущий пустяк, – веско утверждал он, – Ничего такого, о чём бы ты уже не разболтал».
Я сомневался, прекрасно понимая, что соглашусь, и наивно требовал гарантий.
– Сначала интервью, потом пересмотр, – агент был непоколебим. – Какие тебе нужны гарантии? Протокол сделки со следствием? Оно закончено. Прошение на пересмотр? Уже подано, с номером и назначенной датой рассмотрения. Показать файл, к сожалению, не могу – коммуникатор сдал при входе, но что ты теряешь? Пять – это перевод в статус синих заключённых, с большими привилегиями, чем у тебя есть. Тем более, фактов твоего непосредственного участия в карательных операциях не установлены. Заметь! Сразу в синие, а не в зелёные! При пограничной пятёрке!!!
Аргумент сильный, но для меня – чепуховый. Так и резанул:
– Прошение и отозвать несложно. Вам надо, чтобы я пел по вашим нотам – убедите.
Ллойс и тут нашёлся:
– Кто тебе сказал, что планируется единственное интервью? Наша страна собирает материалы о военных преступлениях врага, и ты – готовый свидетель. За первым интервью последуют новые интервью, более тематические. С разными ведущими; возможно, и пресс-конференция устроится. Для одного раза подобную возню не затевают. Посчитаешь, что мы тебя кинули – откажешься от показаний.
Ага... откажешься. При существующих признательных видеопоказаниях делать такой шаг, по меньшей мере, неумно. Записи заживут своей, отдельной жизнью, всплывая по мере надобности, и я стану не нужен.
Но у меня срок по максимуму. Дальше только пожизненное или блок «Е». Агент прав, угрозы почти никакой... И дело не в уменьшении лет в неволе – я в любом случае попробую сбежать. Дело в другом – в расширенных возможностях синих, считавшихся среди оранжевых почти фантастическими.
– Я хочу поговорить с Психом, – новое требование родилось само собой, в качестве компромисса для самолюбия.
На лице Ллойса промелькнула тень удовольствия. Он услышал невысказанное согласие сотрудничать, даже очертил улыбку. По-хозяйски, будто оценивал полезность нового приобретения.
А что мне оставалось, кроме как соглашаться? Гордо встать в позу и незаметно свихнуться, глядя половину оставшейся жизни на номера 2024А и 119? Ставить рекорды по пребыванию в карцере? Вздёрнуться, смастерив петлю из рубахи? Покусать охрану?
Он же без нужного результата не уедет. Или уедет, основательно отомстив за неудачу и заставив тысячу раз пожалеть об отказе.
– Это пока невозможно, – с грустью ответил КБРовец. – По техническим причинам. Твой товарищ переведён в тюремную больницу, а там связь запрещена. Могу поделиться последними сведениями о здоровье Бауэра.
Отсутствие коммуникатора у Ллойса говорило красноречивее его самого: «Деревья не растут до неба, а порядки везде едины. Особый агент, не особый – всем до фонаря. Положено сдавать – сдаёт, как миленький».
Показать гонор? Настоять, пусть изворачивается?
Нахмурившийся агент вновь нашёл, чем удивить:
– Давай договоримся так. По завершении сделки я постараюсь устроить вам пребывание в одной тюрьме. Это реально. У твоего товарища суд пока не назначен из-за состояния здоровья, но кто знает, как мы поладим? Вдруг и он в синие попадёт? Одного свидетеля нам мало.
Прозвучало с неприкрытым намёком на помощь в вербовке Психа. Помогать не буду – первый номер сам разберётся, что ему лучше, но шанс оказаться вместе упускать нельзя. Вдвоём мы способны на многое.
А... попробую. В родную сто девятнадцатую вернуться всегда успею. Тем более, наболтать я уже успел на два пожизненных в Розении и персональную пулю от «Титана». Тем ребятам глубоко параллельно – что есть интервью, что нет его. Их заботит лишь завершение того, что началось в окопе на передовой.
– Согласен.
***
Поэтому я и не стал обнадёживать оранжевых новостями. Молча прошёл в камеру, сгрёб выданные пожитки, и под ещё более ошалелые, поражённые взгляды осуждённых покинул блок.
Меня переводили в столицу. Для «проведения дополнительных судебных экспериментов в связи с открывшимися обстоятельствами».
Провожал меня лично Пай, на прощанье коснувшийся правого уха и тихо спросивший:
– Десант?
Я понял, что надзиратель имеет в виду.
– Пехота.
– Ну бывай, пехота.
Сложный человек... Нет. Он мне не нравится.
Двери блока закрылись, отрезая оранжевую реальность от чего-то нового.
***
Интервью проводилось в большой студии, оставившей у меня двоякое впечатление контрастом обстановки. В центре помещения с высоким потолком, на круглом помосте – столик, два удобных кресла, за которыми расположилась белая стена с логотипом передачи. Вокруг – софиты, направляющие видеокамер, монитор телесуфлёра, несколько ярусов простеньких кресел для зрителей, призванных хлопать в положенных местах или создавать массовку на экране. Повыше – огромное окно операторской с мелькающими там фигурами технического персонала.
Когда меня, аккуратно подстриженного в студийной гримёрке, обмазанного кремами, скрадывающими пятна шелушащиеся кожи на физиономии, переодетого в камуфляж без знаков различия и совершенно обалдевшего от всей этой суеты усадили на помосте, я почувствовал себя словно на принудительном препарировании. Включившееся освещение упрямо ассоциировалось с операционной, а расслабленный мужчина, устроившийся напротив, с хирургом-вивисектором.
Интервьюер выглядел чудаковато. Пиджак он не надел, оставшись в синей рубашке, галстуке, старомодных до невозможности подтяжках, свободных, тёмных брюках. Из обуви он предпочитал мягкие, скрадывающие шаги, туфли.
Каждый аксессуар – скромный и, одновременно, безумно дорогой.
Но все это дорогостоящее барахло меркло перед его большим, выпуклым лбом, небрежно зачёсанными назад волосами, множеством морщин, точно на свете не существует пластических хирургов и треугольной формой лица. Маленький, острый подбородок переходил в скулы, а те плавно перетекали в широкий лоб, создавая эффект напряжённой работы мозга вне зависимости от того, чем этот человек занят.
Вёл себя интервьюер соответственно образу. Сидел свободно, словно находился дома, а не в студии, со всеми был предельно корректен, говорил повелительно. Сказал – и забыл, уверенный, что распоряжение выполнят немедленно и без отсебятины.
Со мной он общался так же, как и с остальными, словно не замечал присевшую на стулья охрану и мои скованные ноги.
– Не обращайте внимания на свет. Расслабьтесь. Вас пока никто не видит, кроме присутствующих, поэтому отнеситесь к нашей беседе как к обычной болтовне. Если вам что-то покажется важным – перебивайте меня без стеснения. Итак, – в помещении установилась тишина, а телесуфлёр начал обратный отсчёт, оповещая о начале съёмки. На цифре «0» он мигнул красным, – Здравствуйте. Я – Глен Гленноу, и у нас сегодня в студии необычный гость, недавно взятый в плен боец добровольческой бригады «Титан». Ваш позывной – «Маяк»?
– Да.
– Предпочитаете данное обращение или предложите воспользоваться другим?
– В воинском ID фигурирует это имя, – ответил я, заранее предупреждённый о том, в каком порядке представляться перед камерой, – В прочих документах – Готто Ульссон, Вит Самад, Виталис Самадаки. По-разному. Но Маяк – привычнее. Поэтому давайте оставим, как есть.
– Ваше право, – кивнул телевизионщик, и с отрепетированной лёгкостью опёрся локтями на стол, сцепив пальцы между собой. Выглядело деловито и раскрепощённо. – Нашим зрителям было бы интересно узнать...
Интервьюировал собеседник гениально, ставя вопросы так, что все мои ответы укладывались в относительно короткие предложения и, при этом, не позволял скатываться до ограниченных «да» или «нет». Увлекал, изредка улыбался, одобрительно покачивал головой, заставив уже через десяток минут позабыть о том, где я нахожусь и сколько народу присутствует вокруг.
Мы просто общались, раскованно, но без панибратства.
Периодически Глен (он попросил называть себя только по имени, без уважительных приставок) задавал острые вопросы, вроде моего персонального отношения к войне или к потерям среди мирного населения, но в глобальные темы не ударялся, придерживаясь уровня ограниченной информированности рядового военнослужащего.
Что поражало – телевизионщика интересовала истина, без навязываемых точек зрения или озвучивания чужих домыслов. Как было – так и было, не больше и не меньше. Он, будто сторонний наблюдатель, фиксировал получаемые сведенья, воздерживаясь от оценок.
Во всяком случае, при мне.
Наверное, поэтому за всё время общения Гленноу ни разу не попытался выставить героя своего нового сюжета озверелым психопатом, записавшимся в «Титан» из любви к насилию и убийствам.
А я этого, признаться, ждал.
... Трижды запись останавливалась на перерыв.
Приятная ассистентка, повадками неуловимо похожая на тележурналиста, только младше лет на сорок, угощала соком и водой.
Пользуясь паузой, Глен делал какие-то пометки в рабочем планшете, хранящемся в невидимой для зрителей части столика.
