Текст книги "Пусть дерутся другие (СИ)"
Автор книги: Вадим Булаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
– Одевайся, – бросил хозяйственник. – Подстрижёшься в блоке.
Я провёл рукой по мокрым волосам. Зарос. На позиции не стригся, в камере «Юга» мастера элегантных причёсок тоже не нашлось. Привычная полоса, называемая сержантом Бо «ирокез» и являющаяся штатной причёской моего взвода, основательно вымахала в длину, подпираемая с боков свежей шерстью. Раньше, пока бегал от всех, наоборот, отпускал шевелюру, пряча чип за ухом, а в «Титане» плюнул на всё и вернул себе привычный вид.
– Освобождай помещение!
В длинном, широком переходе сопровождающие здоровяки затеяли инструктаж:
– Твой блок «А». Твои права узнаешь у старшего по блоку. Обязанности тоже. Ты – оранжевый. Существует три вида заключённых: синие – срок до пяти лет, зелёные – от пяти до десяти, и оранжевые – от десятки и выше. В чужие блоки не заходить. По первому требованию охраны прекращать любую деятельность. Слово администрации – закон, – я был далеко не первым, кто вынужденно пропустил ознакомление с внутренними правилами, потому понимал – следует запомнить всё сказанное. Второй раз повторять не будут. – Оранжевые считаются социально опасными. Им запрещается, – дальше следовал обширнейший перечень ограничений, судя по которому, более отверженного сукиного сына, чем я, в галактике не сыскать. Какие уж тут права... – Любое нарушение правил карается согласно тяжести содеянного. За драку – карцер. За нанесение телесных повреждений, кражу или лжесвидетельство – по уложению об уголовных преступлениях в рамках компетенции начальника тюрьмы. Тяжкие проступки влекут за собой новый срок, добавляемый к имеющемуся.
Так, под занимательную лекцию, я дошёл до своего нового дома – камеры № 119. Нумерация повторялась дважды: справа от решётки небольшими, аккуратными цифрами и в самой камере, на противоположной от перекрывающей вход решётки, стене. Там – под трафарет, оранжевыми, в тон робе, метровыми символами.
Вход почему-то оказался открыт.
– Оставь вещи здесь.
Моё бесплатное обиталище более всего походило на узкий, светлый пенал размерами два на пять метров. С двухъярусной койкой, неогороженным санузлом, совмещённым с рукомойником, знакомыми жёлтыми кругами на стене и полу, с полным отсутствием иной мебели. Обе койки выглядели свободными.
Бросив бельё на нижнюю, я попытался порадовать себя вожделенной водой, буквально чувствуя на губах влажную прохладу, однако резкий окрик охранника перечеркнул все планы:
– Потом обживёшься! К надзирателю!
С сожалением оторвал взгляд от крана. Попросить разрешения напиться?
Ну его... Не так уж и долго терпеть осталось. Интуиция подсказывала, что скоро всё закончится.
Выскочив в коридор, повернулся лицом к стене – одно из обязательных условий, узнанных по дороге: при передвижениях в сопровождении сотрудников администрации осужденный всегда, без напоминаний, стоит рылом к ближайшей вертикальной поверхности со сведенными за спину руками, если нет других распоряжений от служащих тюрьмы.
Только сейчас заметил – остальные камеры пустые. Видно, что в обитаемы, но вот хозяева отсутствуют. На работах?
– Привет, парни! – донеслось с дальней стороны блочного коридора. – Привели новичка?
– Наше почтение, Пай, – поздоровались мои сопровождающие с загорелым, пухлым мужчиной в тюремной униформе, косолапо спешащим к нам – углядел краем глаза. – Да, привели. Файл получил?
– И изучил. Давайте заканчивать. Побыстрее вас отпущу из нашей скорбной юдоли.
Предложение здоровякам понравилось. Они обменялись парой шуточек, по очереди попрощались и убрались восвояси, оставив меня стоять лицом к стене.
– Повернись.
***
Первое впечатление о надзирателе я посчитал ошибочным. На комплекцию повёлся, на свободный покрой формы, ну и внимательность подвела.
Пай не выглядел жирным рохлей. Напротив, его кряжистая, ширококостная фигура с толстыми от мышц руками и ногами, более всего подходила пожилому тренеру по борьбе, позабывшему о красивых кубиках пресса и спортивной осанке, но исправно выходящему на ковёр «размять кости».
Возраст – за пятьдесят, круглолиц, шеи почти не видно – голова сидит практически на плечах. Физиономия приятная. Рост – как у меня. Глаза – водянистые, блёклые.
– Я – старший надзиратель Пай. Ты – Маяк, – его нисколько не удивило моё имя. – Твоя камера 119, твой личный номер 2024А. На все обращения сотрудников отвечать с обязательного представления «Заключённый 2024А», и дальше по обстановке. Смотря что спросят.
Он достал из кармана белый прямоугольник с упомянутыми цифрами, протянул мне.
– Приклей на левую половину робы, пониже плеча. Вот тут, где у военных и полиции крепятся именные нашивки. Знаешь, где? – с сомнением уточнил надзиратель. Я кивнул, принял прямоугольник и пристроил его куда приказано. – При смене одежды – переклеишь. Без номера на глаза не попадайся. Доступно?
– Да, господин Пай.
– Религиозные пристрастия имеешь?
– Нет, господин Пай, – однако подумав, что держаться атеизма вечно я пока не готов, дополнил. – В настоящий момент – нет.
Шут его знает, как тут с верой в высшие силы. Может, особо упоротым поблажки дают?
– Отправление культовых обрядов в свободное время. Процесс молитвы согласуешь со мной. Никаких громких воззваний к Богу и его разновидностям. Молись про себя. Усвоил?
– Да, господин Пай!
Промахнулся. Верующим здесь сидится, как и прочим. Без льгот.
– Распорядок дня блока «А» выучишь после перед отбоем. Тебе предоставят такую возможность. Так... камеру тебе определили, номер выдал... – надзиратель явно припоминал что-то ещё, по нелепой случайности вылетевшее у него из головы. – Стрижка! Тебя надо подстричь! Иди вперёд!
Полноватый палец указал направление. Туда, откуда недавно пришёл Пай.
– Двигайся!
... Решётка, звуковой сигнал открывания замка, переход, решётка, сигнал, тамбур-шлюз с толстенными дверями, пекло...
Мягко переступая, старший надзиратель вывел меня на открытую площадку, огороженную по периметру высокой стеной с нитями заградительной проволоки поверху. Дальняя часть территории представляла собой спортзал под открытым небом, где возились с железом смуглые, мускулистые люди в оранжевых штанах. Верхняя часть одежды отсутствовала, однако при появлении Пая все оставили штанги, гантели и прочие снаряды, начав торопливо одеваться.
Ещё один кусок площадки представлял собой забетонированные скамейки под высоким навесом, на которых сидят такие же оранжевые. Точнее, уже не сидят – встали, переминаются с ноги на ногу, изучая меня. Оставшаяся часть территории носила разметку баскетбольного поля и пустовала.
Раздетости спортсменов Пай будто бы не заметил. Понюхал раскалённый воздух, от которого ещё больше хотелось пить, небрежным кивком указал на скамейки.
– Иди к старшему по блоку. Скажи, чтобы привёл тебе голову в порядок. Заодно и познакомишься.
Спросить, кто из этих одинаковых людей является старшим, я не успел. От группы поднявшихся отделился худой мужчина средних лет с мелкими чертами лица, трусцой побежал навстречу, издали рапортуя:
– Господин старший надзиратель! Докладывает старший по блоку, заключённый 1882А! В блоке «А» без происшествий!
– Принимайте новенького. Подстригите, покажите, где что находится, растолкуйте наши порядки.
– Будет исполнено! – остановившись за метра за три, бегун согнул голову, да и часть спины, в полупоклоне.
Говорил Пай ровно, без начальственных ноток, но подобострастие, с каким застыл старший, сообщало о многом, как и поведение остальных, замерших почти по стойке «смирно». И ещё в глаза бросилось отсутствие других надсмотрщиков, как на стене, так и на территории площадки.
Прячутся от жары? Доверились системам наблюдения? А если нападение? Сорвёт крышу у какого-нибудь оранжевого, бросится без предупреждения – и конец Паю.
Или не конец? А если группой нападут? Тюремщики попросту физически не успеют добежать, чтобы отбить своего.
Что-то тут не то... Надзиратель, в одиночку, без страховки входящий к оранжевым, явно понимал, что делал. И ничего не боялся. Недаром же он в старших ходит – такая должность абы кому не предлагается. Управляться с теми, кто наворотил на серьёзный срок – талант нужен, протекции от «достойных граждан» мало.
Похер. Не моё дело. Успею разобраться, если захочу. Времени у меня достаточно. Целых пятнадцать лет.
Не прощаясь, Пай вернулся в здание, оставив меня на площадке.
– Как звать? – меняя тон на покровительственный, спросил старший.
– Маяк.
– А по ID?
– Маяк.
– Меня называй Мистер До-До.
Я усмехнулся. Какой из тебя мистер, До-До? Мистер – это важная поступь, расправленные плечи, вздёрнутый подбородок, манеры аристократа в тридцатом поколении. А ты – приспособленец с претензией на значимость.
При начальстве знак вопроса из себя изображаешь, угодничаешь, не поднимая глаз, а оставшись без высокого зрителя, пытаешься новенького прессануть? Да я ещё в учебке на таких командиров насмотрелся. Каждый третий новобранец пытался из себя генерала корчить, мечтая выглядеть крутым. Поучал, пробовал свысока покрикивать, удовлетворяя детские комплексы.
Служба безошибочно расставила по местам, кто есть кто, а сержанты помогли. Смешали всех в единую, серую массу. Потому что от солдата требуется служить, а не бравадой кичиться. Бравада на гражданке хороша.
И старший по блоку – сродни дневальному по казарме. Обязанностей вагон, а власти – ноль. Все мы осужденные, просто ты чуть лучше пристроился, облегчая тюремщикам административные задачи.
Посчитав моё молчание за покорное принятие новых реалий, До-До недовольно фыркнул:
– Маяк – это средство навигационного оборудования. Имена, обычно, звучат иначе. Или ты из дерзких? Придумал себе новый образ, стараясь нас впечатлить?
А ещё я не люблю, когда без веского повода говорят «мы» и начинают вещать от какой-то группы людей, а то и от всего человечества целиком, хотя оно – это самое человечество, данного болтуна никогда не уполномочивало говорить от своего имени. Прочие ведь вернулись к своим занятиям. Кто в тень, на скамейку, кто к железу. Чего ты выпендриваешься?
– Меня зовут Маяк, – произношу ровно, почти миролюбиво, отбрасывая недовольство в сторону. – Так записано в сопроводительных файлах.
Почему не хамлю? Пить очень хочется. Прошу:
– Дайте воды.
– Сначала стрижка. Иди под навес. Оболваним.
Нашу зарождающуюся перепалку слушали все, большинство в открытую, не делая вид, что им неинтересно. Худощавый, морщинистый мужчина встал со скамейки, подошёл к стене и открыл ранее незамеченный мной кран с водой. Припав к носику, напился. Поплескал на ладони, растирая влагу по шее, сунул под мощный напор голову, охлаждаясь.
До-До наблюдал за мной, за моим жадным взглядом.
– Стри-ижка, – ехидно растягивая гласные, напомнил он. – Приказ господина старшего надзирателя.
– Напьюсь – подстригусь.
При виде плескающегося осужденного жажда стала совсем нестерпимой.
Плевал я на ваши тюремные забавы. Рутинную скуку разнообразить захотелось? Вот друг с другом и развлекайтесь. Песни пойте или старые анекдоты пересказывайте.
Делаю шаг в сторону, обходя старшего по блоку. Морщинистый, закончив водные процедуры, блаженно щурится. Тоже так хочу.
В моё плечо впивались чужие пальцы. Больно, продавливая кожу ногтями сквозь ткань робы, под дружелюбное:
– Куда собрался? Нарушаешь приказ господина Пая?
Если До-До собирался меня остановить этим фактом, то глубоко просчитался. По поводу не давать мне воды распоряжений не поступало, а всё, что не запрещено – то разрешено.
– Напьюсь – подстригусь, – повторяю я более настойчиво, на пределе вежливости.
– Подстрижёшься – напьёшься. Хочешь меня переспорить?
Пальцы ослабили хватку, но лишь для того, чтобы другая рука толкнула меня в шею. Несильно, однако пошатнуться заставила.
– Марш вперёд!
Старший, под начинающиеся смешки оранжевых, совсем осмелел. Ну, урод...
Пятнадцать лет! — разрядом пронеслось сквозь меня. – Пятнадцать, сука, лет!!!
А Псих прошептал где-то там, на задворках сознания: «Не бойся».
Зрение приобрело небывалую чёткость – словно оно полностью оторвалось от мозгов, заволакивая их расплывчатым туманом.
Пятнадцать лет! Взаперти! И какое-то дерьмо ещё смеет куражиться?!!
Всё накопленное, сдерживаемое, загнанное вглубь, хлынуло наружу мощным потоком. Секунду, вдох, сейчас полегчает...
Кулак впечатался в глумливую морду До-До как в боксёрский мешок. Коротко, резко, на мгновение ощутив неприятную, сухую шкуру этой сволочи.
Голова старшего по блоку дёрнулась, точно её пришили к телу на тонкой нитке, запрокинулась назад, выпячивая кадык. Распахнувшуюся от неожиданности пасть перекривило, совершенно по-идиотски отвешивая нижнюю губу. Розоватую, с синеватыми прожилками изнутри, почему-то бесящую до нового приступа ледяной ненависти.
Удивлён? Это только начало.
Корпус, начиная движение с отставленной ноги, полуоборотом помогает второму кулаку. Желаю как следует наградить этого сраного мистера прямым в живот. Желаю...
Пятнадцать, блядь, лет!!!
Ого! Я крут! Могу, когда захочу… Глаза у До-До выпучились, пасть, под сдавленное «Ы-а» совсем расширилась, что твой тоннель. А пузико-то мягкое, словно желе продавил. С самого суда так хорошо не было!
Остался последний штрих. В подбородок, снизу. Потом – к крану с водой. А дальше пох...
Мир померк, разом вырвав меня из реальности и безжалостно швырнув в угольно-чёрное ничто.
Глава 2
В себя пришёл... не представляю, когда. Вокруг – кромешная тьма, хоть глаз коли. Внутреннее ощущение времени и пространства притихло, тело трусит от промозглой сырости.
Твёрдо убеждён в одном – я лежу на чём-то жёстком, не мягче камня. Поскрёб ложе пальцами.
На ощупь – сплошной бетон. Влажный, тяжело пахнущий, заставляющий изо всех сил бороться с рвотными позывами. Мне знаком этот запах – дешёвая санитарная смесь. Похожей обрабатывали мою камеру в «Юге», выдавая для этого ведро и тряпку. Потом ещё руки болели, покрываясь мелкими язвами – перчатки для работы с химическими соединениями тюремщик постоянно забывал, так что обходился без них.
Да если бы только вонь беспокоила! По телу словно грузовой платформой проехались. Кости болят, суставы ломает, в голове – бессвязный кошмар, очень похожий на тяжкое похмелье после недельных возлияний.
На языке – привкус аптеки.
Итак – мысли разбегались, как солдаты при виде начальства – я лежу на бетоне и ничего не помню с того момента, как попытался нанести До-До апперкот. Вырубили?
Однозначно. Рядом никто не отирался, надсмотрщик из дверей не выбегал. Этого крепыша точно бы заметил. Через браслет инъекцию вкатили? Вряд ли, не те у прибора задачи. В нём, скорее, немного взрывчатки найдётся, чем игла для уколов.
Снотворным со стен выстрелили?
Более реалистично. Система активной безопасности способна на многое, в том числе и на экстренное усмирение непокорного осужденного. Об этом я не подумал... Сидящему за пультом наблюдения оператору достаточно дать команду – и нужный боеприпас летит в цель.
Вот как тут всё устроено... Современненько, в духе прогресса. Роботизация заменила классических охранников на стенах. А я – болван, теперь, вот, расплачиваюсь.
Попытался проверить догадку на практике, вычленив из общей какофонии страдающего организма ноющие точки уколов. Какое там! Стало только хуже. Части тела будто состязание устроили, взахлёб жалуясь на недомогание и подкрепляя жалобы на редкость паскудными ощущениями.
Н-да... вляпался!
Пока переваривал столь мудрую мысль в мутной голове – трижды пробовал подняться. Сначала – привычно, отжавшись от бетона, потом – более осторожно, с колен. И неизменно возвращался обратно, на вонючее, обессиленно шепча проклятия без конкретного адреса. Отлёживался, часто дыша и прижимая бестолковую голову к холодной поверхности – усмирял неизменно возникающую дезориентационную болтанку в задней части черепа, трансформирующую любое усилие в опасный водоворот, грозящий потерей сознания.
Терпел, ждал, пока отпустит, пробовал снова.
Рассудив, что слишком тороплюсь, начал действовать, как в замедленной съёмке. Медленно, очень медленно встал на четвереньки, с трудом сел, сплёвывая в темноту противную, сладковатую слюну. Ощупал лицо – вроде нормальное, без опухолей от чужих подошв. Губы будто чужие, щека плоская, онемевшая, в левой руке покалывает. Долго валялся, не меняя позы.
Отсюда и дискомфорт. Только сейчас обратил внимание, что трясусь, как ненормальный, а зубы выбивают частую, ритмичную дробь.
Холодно.
Нужно немного гимнастики, разогнать кровь. Пересиливая себя, поднял руки вверх, развёл в стороны. Проделал упражнение снова... Немного согрелся. Во всяком случае, прекратилась дрожь.
Вспыхнул свет. Яркий до рези в глазах, с фиолетово-белым оттенком, насквозь искусственный и утомительный. Он вырвал из тьмы кусок серой, монолитной стены, покрытой множеством крупных капель, выхватил мои тёмные от влажной грязи брючины и такие же грязные тапочки. Дальше я не смотрел, инстинктивно зажмурившись.
Мощное освещение, издеваясь над ошеломлённой сетчаткой, пробивалось даже сквозь смежённые веки.
Со всех сторон раскатисто донеслось:
– Заключённый 2024А! За нарушение режима содержания вы наказаны пятью сутками нахождения в карцере! Вы ограничиваетесь в социальных правах, предусмотренных положением «О местах лишения свободы»! По отбытии наказания пребывание в карцере будет зафиксировано в личном деле! Распорядок дня устанавливается в соответствии с получаемыми указаниями от сотрудника администрации!
Человек, применивший для пущего эффекта громкоговоритель, заткнулся. Свет уменьшил яркость до терпимого, по коже пробежали мурашки от очередной волны озноба, пальцы ног скрутило судорогой.
Я в карцере.
Приехали. Хотелось бы сказать: «Как неожиданно!», но нет, не скажу. Меня об этом предупреждали. И за внезапный порыв начистить чужую морду тоже раскаиваться не стану. Зачем? Тогда мне это было нужно больше, чем вода. Было жизненно необходимо. Поэтому я всего лишь удовлетворил насущные потребности, выпустил пар без конкретной, выпестованной ненависти. Отвлёкся от реальности. А с душевными страданиями До-До как-нибудь разберусь, если они вообще есть.
Со вздохом приоткрыл глаза, посмотрел по сторонам. Помещение три на три метра. Вмурованный в пол унитаз, откидная узенькая койка, зафиксированная на защёлку. В углу – табурет, чудо безумной инженерной мысли. Кривой, косой, с закруглёнными углами и щербатым пластиковым сиденьем, уходящий ножками в бетон. Ближе к дверям – массивный умывальник.
Пить!
***
... Я простоял у водного потока почти вечность. Хлебал, лакал, глотал, цедил сквозь выбитые зубы, булькал, помогал себе ладонью, делая её ковшом, и снова пил, как в последний раз.
Отвязался от крана лишь когда стало совсем невмоготу, а живот представлялся аквариумом. Сыто отрыгивая, плюхнулся на пол – сил для ходьбы совсем не осталось, все в водопой ушли, оставив на память тяжесть в ногах да неистовое желание расслабиться.
Цокнул языком, прощаясь с уходящим привкусом лекарств. Осмотрелся, позволив себе внимательно изучить карцер.
Койка, табурет, унитаз, рукомойник, стены, я… Из всего увиденного особенно заинтересовали стены. По ним активно стекала влага, образуя на полу массу мелких лужиц, с разной скоростью ползущих к центру пола.
Откуда столько воды? Взгляд скользнул по стене вверх, и тут же оборвался – слишком ярко. Источник света трудился на совесть, не давая карцерному гостю мечтательно пялиться в потолок. Возвращал к бренной поверхности, подчёркивая своё превосходство: вот тебе лужи, вот отвратный бетон – ими и любуйся, а сюда смотреть – ни-ни!
Поставив тюремщикам «отлично» за садистские выдумки, собрал волю в кулак и с трудом встав, опустил койку. Луше сидеть на ней, чем на мокром полу. Окрика сверху не последовало – стало быть, можно.
Тогда обнаглею, лягу. Тем более, до сих пор всё болит.
Удивительно, но едва я растянулся на плоской, без постельных излишеств, койке – снова уснул, как убитый, наплевав на дискомфорт, сырость и холод. Организм, издёрганный судом, переездами, сопутствующей нервотрёпкой и морально-убийственным приговором уверенно добирал своё, приводя в порядок расшатанную нервную систему единственным доступным способом – покоем.
***
Побудка наступила не менее внезапно, чем недавний сон. Монотонный сигнал зуммера, подкреплённый флегматичной командой: «Подъём. Убрать койку. Приготовиться к приёму пищи», вышвырнул меня в этом мир, напоследок громыхнув завершающим аккордом: «До отбоя использовать спальное место запрещается».
Выполнил распоряжение, переместившись на табурет, однако высидеть на нём смог минут пять – умышленно неудобная конструкция. Задница постоянно норовит съехать, перенося центр тяжести на колени.
Окончательно проснувшись, занялся физкультурой. Поприседал, отжался, радуясь, что буря в голове утихла, вновь долго, с наслаждением, пил воду, припав губами к носику крана.
В карцере заметно потеплело. Лампочки в вышине погасли, им на смену пришло естественное освещение. Задрав голову, я от удивления присвистнул. Потолок отсутствовал, показывая вместо себя небо. Ясное, прозрачное, без единого облачка, перегороженное стальной сеткой.
– Фигасе...
Я угодил в колодец. Высота стен – метров восемь. Снизу они тёмные от сырости, однако, по мере отдаления от пола, постепенно светлеют. У сетки бетон почти белый, с лёгким налётом серого. Там же – сфера наблюдения и невразумительная штука на подвижном кронштейне, упорно ассоциирующаяся с самозарядной турелью.
За дверью послышались шаги. Квадратное окошко, вмонтированное на уровне пупка, приоткрылось, и в карцер упал брикет пищевого концентрата – спрессованная питательная смесь с витаминами и базовыми микроэлементами. Во всяком случае, так написано на упаковке.
Содрал обёртку, попробовал. На вкус – гибрид полигонной пыли и засушенных бобов.
Интересно, а бросание еды на пол – часть наказания или сознательное унижение?
– Упаковка съедобна, – расставил все точки над «i» голос сверху. – Её следует употребить в пищу. Остатки еды надлежит утилизировать в унитаз.
Ага, сейчас, буду я жратву выбрасывать. Мне силы нужны. Но отношение надзирателей к наказанному более-менее прояснилось: им всё равно, кто ты, что ты и в какое место ты засунешь своё человеческое достоинство. Принимать пищу никто принудительно не заставляет, как и подбирать её с грязного бетона. Брезгуешь – учись ловить брикет в полёте, или займись лечебным голоданием.
Через час, под нарастающей жарой, сырость начала мутировать в пар, предоставляя мне великолепную возможность познать все прелести карцера. Злое светило стремительно прогревало помещение, подбираясь лучами к самому дну импровизированного колодца.
Лужицы подёрнулись белёсой дымкой испарения, дыхание из-за усиливающейся, почти осязаемой влажности затруднилось, успевшая подсохнуть роба вновь увлажнилась от пота и прилипла к телу.
Недавней прохладой даже не пахло.
Ещё через час я торжественно переименовал карцер в душегубку. Стены нагрелись, создавая эффект добротного хамама, а оранжевая рубаха, из которой я смастерил подобие чалмы и постоянно смачивал её под краном, нагревалась, пока я успевал посчитать до двухсот.
Но самая прелесть началась ближе к обеду, когда лучи соприкоснулись с полом. Всё вокруг залил яркий, отливающий желтизной, свет.
Спасаясь, забился в угол, прикрыв плечи снятыми штанами и подтянув колени к груди для большей компактности. Голову освобождать поостерёгся – ей и так досталось.
Самое отвратительное, струйка воды из крана уменьшилась до размеров нити. Чтобы попить – приходилось долго стоять, подставляя спину небу и дожидаясь, пока наберётся маленький глоток. При этом открытые части тела пекло немилосердно, заставляя делать серьёзный выбор – сгорать под солнцем или ещё немного пострадать от жажды.
Запаниковав, я попытался опустить койку, чтобы спрятаться под ней. Заблокировано. Защёлка, примитивная с виду, не поддалась ни на миллиметр. Хитро... И жарко. Следующей идеей, призванной облегчить день до вечера, стало спустить воду в унитазе и вычерпать оттуда, сколько смогу. Один раз получилось, потом – нет. Сколько ни вслушивался, в бачке царила тишина. И тут отрубили подачу, сволочи.
Струйка в кране задёргалась, превращая тонкую нить в лохмотья, а затем и вовсе пропала...
Вся глубина совершённой ошибки дошла до меня довольно быстро. Из-за бережного отношения к природным ресурсам воду здесь, как и у меня на родине, делят на питьевую и техническую. Питьевая – для приготовления пищи и ванны, техническая – в той или иной форме для промышленности и канализационных систем. Обычно, последняя идёт с примесями химических реактивов, призванных очищать трубы и убивать микробов под ободком унитаза. Её я и налакался. Итог – ноюще скрутило живот, а по горлу заскребло наждаком, вызывая нутряной, сухой кашель.
Снова лоханулся, причём по-взрослому. От жажды последние мозги растерял.
Теперь, с опозданием, вспоминаю матчасть: отравиться технической водой в малых дозах нельзя – за этим следят, да и требования к жидкостям, поступающим в места проживания людей, довольно суровые. В принципе, пить можно, если больше нечего.
На свой страх и риск.
Я рискнул – и проиграл. Теперь настал черёд разгребать последствия.
Осознавая, что натворил, сунул два пальца в рот и долго, до спазмов, обнимался с унитазом, изредка прерывая процесс, чтобы отдышаться.
А дальше светило вошло в зенит, и начался термальный кошмар, оставшийся в памяти обожжёнными урывками.
***
Крошечный кусочек тени я воспринял как чудо. Не решаясь поверить в то, что тень вообще может существовать среди раскалённого бетона, я долго, затаив дыхание, смотрел на то, как она растёт, понемногу заполняя камеру.
Отупело любовался, дуя на побуревшие предплечья, морщился от лишних движений.
Дали воду. Оставленный открытым кран смачно чихнул, рыгнул, и, вместо почти невидимых обрывков, хлынул настоящий водопад. В бачке тоже зажурчало.
Вновь пил, восполняя потерю жидкости. До тошноты, до походов к толчку, исторгая из себя горькую от желчи жижу. Снова пил, бережно подсовывая горячую кожу под ледяной поток, и искоса посматривал в небо, надеясь, что вечер рано или поздно наступит.
***
Бетон остывал. Нехотя, с загадочным потрескиванием, доносившимся с небес, создавая в карцере относительный уют приемлемой для человека температурой. Светило покатилось дальше, терзать других неудачников или скромно рассматривать солончаковый пейзаж – кто знает? Пол нехотя остывал, чалма превратилась в рубаху.
Вскоре по стене поползли капли. Школьный курс физики, слабо усвоенный за моё краткое обучение, подсказал: конденсат.
Там, в наружном мире, дело идёт к ночи. Тёплый воздух из разогретого за день колодца, встречаясь со своим остывшим собратом, образует «точку росы», потом – по учебнику.
От безделья прикинул площадь стены, умножил на четыре, провёл аналогии с системой водоподачи из скважины, которую когда-то помогал обслуживать отцу. Там тоже трубы по вечерам становились мокрыми, перегоняя добытую из глубин, ледяную воду в поливные резервуары.
Многовато здесь водички. Специально многовато.
И вновь выводы напрашивались однозначные: карцер – сознательное устроенное издевательство над людьми. Продумано всё, каждая мелочь, каждый этап пребывания. Вода стекает? Наверняка вверху какие-нибудь охладительные системы расположены, общие для всей тюрьмы. Днём жарковато? Так что поделаешь – потолка нет, кондиционера тоже, зато на свежем воздухе... Ну да, понимаю, не в сказку попал, только незаконно это. Любая комиссия пыткой признает, направленной на...
Точного ответа я не придумал. Помещение подходило для реализации множества целей, основанных на смешивании человека с грязью. Без насилия, без рукоприкладства – просто, действенно, результативно. Природа и изоляция сами сделают, что требуется.
Вспыхнул искусственный свет.
– Отбой! – прогудел динамик, – Разрешается опустить койку!
За ужин – тишина, как и за обед.
Диетологи, мля...
Поиграв от злости желваками, опустил – защёлка не препятствовала. Сел, с наслаждением вытягивая ноги, шмыгнул носом.
Попробовал лечь под урчание пустого брюха. Куда там! На спине валяться невозможно, на боку – тоже. Кожа уже не кожа – стейк со сковородки, только жирком не шипит. Приколоться, что ли, крем от ожогов попросить?
– Попроси, – усмехнулся внутренний я, тот, который рассудительный и циничный. – И, заодно, срок себе накинь. Юмористов обычно в визоре любят, а не в тюрьме.
Кто бы спорил...
Отчаявшись найти удобное положение, вновь сел, уперев локти в колени и пристроив голову подбородком на сжатые кулаки. Надо уснуть. Завтра всё начнётся с начала.
Так и сидел, подрёмывая и регулярно вскидываясь, пока плечи не онемели от холода.
Опять холод! Промозглый, липкий, обволакивающий, подобно кокону.
Как я прошлой ночью спал? В такой морозилке? Это же практически нереально! Температура воздуха градусов семь или восемь, изо рта вот-вот пар пойдёт, зуб на зуб не попадает.
Сонливость ушла.
Вскочил, обошёл карцер по периметру, заставляя кровь активнее циркулировать по сосудам. Выполнил базовый комплекс упражнений для утренней зарядки, намертво вдолбленный в учебке. Обгоревшее тело, казалось, лопается и трещит при каждом движении.
Повторил. Ещё повторил. Стало полегче.
И так до утра. До первых лучей, принесших крохи тепла в бетонный колодец. Дождался побудки, убрал койку, слопал новую пищевую подачку, напился, как следует. После выбрал место посуше, привалился к стене и вырубился.
***
На третьи сутки пребывания я относительно приспособился к климатическим вывертам. Внутренние часы с точностью до минут подсказывали наиболее приемлемый график, согласно которому я спал понемногу утром и вечером, а в остальные промежутки либо пережидал день, скрючившись в позе эмбриона, либо занимался физподготовкой, коротая ночь.
***
На четвёртые – я начал ловить себя на мысли, что время в моём восприятии замедляется, как у поклонника техник изменения сознания. Во мне проходило около получаса, снаружи – несколько полноценных, выверенных часов.
Такое умение, спасибо Психу, обнадёживало. Именно он когда-то посоветовал научиться «уходить в себя, чтобы передохнуть и разобраться в важном». При оказии, первый номер частенько замирал с пустым взглядом, послав всё далеко-далеко. Раньше не понимал, как он это делает, теперь вот, само получилось.
Заодно научился сидеть на неудобном табурете, подобрав верную балансировку и отдыхая на нём от ночных упражнений. Тоже шло на пользу, размышлять о неизбежном побеге. Всю пятнашку я не высижу. Потому что не хочу.
***
На пятый день ко мне пришли. Ближе к вечеру, перед началом температурного спада.
