Текст книги "Страстное тысячелетие"
Автор книги: Вадим Жмудь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Сегодня вы собрались, чтобы осудить её, мою Аспазию. За сводничество! За растление молодых девиц! За безверие! Разве эти слова подходят к ней? Разве о ней язык повернется сказать такое?
Если бы она молча стояла тут, уже этого было бы достаточно, чтобы отвергнуть все обвинения! Она могла бы защитить себя лучше, чем я, лучше любого другого защитника, поскольку нет и не было в мире женщины, равной ей по уму, да и многих мужчин она превосходит талантами, к таким мужчинам я отношу и себя. Да, я не стесняюсь признать её первенство надо мной, поскольку истинное величие состоит не в том, чтобы отрицать чужое превосходство, а в том, чтобы признать его и принять с чистым сердцем. Но законы Афин не позволяют женщине выступать в Ареопаге.
Я глубоко уважаю законы, и подчиняюсь им. Всё же я должен сказать, что законы писаны людьми, которые исходили из того, что знали они, из своего опыта, который, скопившись с годами, составил их мудрость. Сограждане, если бы вы, знали Аспазию так, как знаю её я, если бы выслушали её мнение о различных материях, если бы поговорили с ней хотя бы немного – вы бы сделали для неё исключение. Да, следовало не запретить Аспазии говорить перед форумом, а вменить ей это в обязанности, и не для защиты от обвинения, а для того, чтобы знать её мнение по каждому вопросу.
Нам не привычно, что в прекрасном женском теле может заключаться великий дух, удивительная сила ума. Я и сам скажу: к речи женщины не пристало прислушиваться при принятии решений государственному мужу, каким являюсь я, чтобы голос сердца не заглушил голоса рассудка. Но с ней всё не так. С ней голос рассудка и голос сердца сливаются воедино. Разве плохо, что сердце одобряет то, что диктует разум?
Вы говорите – она из куртизанок, потому, что у неё были верные друзья из мужчин, коих она удостаивала ласками, если они были достойными этого. Разве не вольна она в своем выборе? Ведь она – свободная жительница. Коли не посвящена она богам, то вправе распоряжаться собой. Если она приглашала в свой дом молодых девушек и они знакомились между собой и с юношами – кто усмотрел в этом сводничество? Разве она торговала их любовью? Разве они вступали в предосудительную связь по её совету? Свободные граждане знакомятся, обмениваются мнениями, обсуждают различные вопросы – разве не тем же самым занимаются все люди всегда и повсюду? Почему на рынке можно обсуждать цену на овощи, а у себя дома люди не вольны обсуждать красоту произведений искусства? Если ваятель может себе позволить запечатлеть красоту женского или мужского тела в камне, и на это смотрят – это никому не придет в голову осуждать. А если среди красивых женщин устраивается соревнование, кто более достоин позировать скульптору для его очередной статуи – это называют развратом? Сам Гермипп смотрел с вожделением на молодых девиц, кои являли свою красоту на строгий суд ценителей, видно он не от благих помыслов решил очернить это. Спросите его – что он делал на собрании ценителей искусств – в каком искусстве он, Гермипп, разбирается? В искусстве плести интриги и клеветать на порядочных людей – вот в чем!
Конкурс красоты Гермипп назвал сводничеством и развратом. Тогда пусть он бросит свой вызов богиням, ибо они устроили нечто подобное перед простым пастухом Парисом!
Да простят мне боги, как прощаю я Гермиппу его неразумение сего предмета.
Аспазия чиста, она на собственные средства устраивает приемы, и лучше невозможно распорядиться деньгами. Она открыла салон, в котором принимает гостей для бесед, и это дело благое, поскольку из беседы рождаются мысли умные, в спорах они проверяются, побеждают мысли истинные, и из того развивается мудрость. Мудрость же мы в Афинах ценим высоко, ибо мудрость людей государственных дает основу мудрости законов, а правильные законы способствуют процветанию государства.
Кто из вас усомнится в мудрости великого Сократа? А ведь он называет Аспазию своей "несравненной учительницей"! И он посещает её салон. Позвать ли его в свидетели, или достаточно будет моего слова? Так неужели я или кто иной настолько вознесется в своей гордыне, что откажется выслушивать того, кто учит Сократа?
Вы знаете, что Анаксагор часто посещает салон Аспазии, где находит для себя мысли, которые черпает из её речей. Должен ли я пояснять, кто таков Анаксагор? Позвать ли и его?
И его ученик, Еврипид, который также всем известен своим умом, но так же известен своей ненавистью ко всем женщинам – он делает для неё исключение, он преклоняется перед ней!
Великий Зенон также посещает её и не только ради встреч с Анаксагором и Еврипидом, но больше ради самой Аспазии. То же скажу и о Протогоре.
Врач Гиппократ, этот кудесник, который исцеляет безнадежно больных – и он преклоняется перед умом Аспазии.
А ваятель Фидий? Его скульптуры украшают и это достойное место. Вспомните, как подозревал его народ Афин в бесчестности? Пришлось ему разрезать золотую тунику, в которую он одел статую богини Афродиты, чтобы все могли взвесить её и убедиться, что ни единой унции золота не оставил для себя великий мастер, все золото в точности было израсходовано на прекрасное одеяние богини. Сограждане, вспомните, в какой восторг повергло вас лицезрение обнаженного тела богини! Все забыли, что она – статуя, и смотрели, и не могли оторваться от этой красоты. Никто и не подозревал из вас, что под туникой скрывается мастерски сработанное прекрасное тело красивейшей из женщин. В едином порыве восторга все вы умоляли Фидия не скрывать больше этой красоты под золотым покрывалом, которое предложили Фидию оставить у себя в качестве награды за искусство. Фидий – мастер, гений, художник. Но ведь создатель этой красоты черпал свое вдохновение, глядя на мою Аспазию! Красота её тела родила красоту камня. И не только камня. Она – муза многих искусств.
Прелестная мелизанка соединила в себе ум и красоту, она – совершенство! Кто из вас отказался бы разделить с ней жизнь? Она выбрала меня, и я этому рад несказанно, я оставил свою жену ради неё, но я не бросил детей, хотя оба уже скоро станут настолько взрослыми, что родительский дом будет им тесен.
Если бы я оставил жену при себе, а Аспазию ввел в дом, как наложницу, закон не осуждал бы меня – Перикл имеет право на это, как и всякий другой гражданин Афин. Вы не знаете, но знаю я и скажу вам – Аспазия так любит меня, что согласилась бы на это, дабы не причинять мне неудобства. Но мог ли я предложить такую долю женщине, которую ставлю много выше себя?
Сограждане! Много лет вы видели Аспазию подле меня и уважали её, как мою законную жену. Она была для меня радостью жизни, хранительницей домашнего очага, поверенной каждого дня и утешением в бедах. Без неё я не мыслю своей жизни. Она знает тайну речей, разглаживающих морщины, её любовь утешает всякое горе, её ласки опьяняют ум. Теперь же вы её судите. Значит, есть причины. Эта причина – я, Перикл. Не будь я Периклом, до моей жизни не было бы дела Великому Форуму.
Я, Перикл, ваш стратег и ваш слуга – вы вправе судить не только её, но и меня самым строгим судом, и если бы меня вы собрались судить, вам было бы легче меня вопрошать, а мне было бы легче говорить. Горе моё в том, что суд идет над ней – над моей ненаглядной. Какое дело до неё вам, сограждане? Вы подозреваете её вредном влиянии на меня? Если бы и так – это моё дело, только моё. Коли я вам плох – судите меня! Про неё же скажу, что я не был бы Великим Периклом, как вы меня называете, если бы не она.
Враги мои обвиняют её в ненужных расходах – на предметы роскоши. Может быть Фидию не надо было платить за его работу? Или дать ему мраморную глыбу похуже? А не думается ли вам, что его работы переживут нас всех и составят славу Афин? Ненужные расходы! Может быть Гиппократу предоставлены слишком большие средства для его опытов? Не эти ли исследования лежат в основе его знаний, которыми он пользуется, врачуя каждого из нас? Слишком хорошо покормили бедного философа, слишком украсили фасад дворца, слишком большую премию учредили победителю в состязаниях... Разве великое делается с оглядкой на расходы? Большая награда привлекает лучших, а лучшие составляют славу состязанию. Стремление к победе заставляет многих упражняться и в уме и в ловкости. Победителей мало, претендентов много – в этом я вижу славу Афин. Быть может, нас уже не будет, а имена Сократа, Фидия и Гиппократа останутся в памяти детей наших, внуков и их детей даже. Слишком большие расходы? Да ведь, давая деньги скульптору, мы не вывозим их из государства. А тот отдаст их земледельцу за плоды его труда, каменотесу за мрамор, расплатится за то и другое. Деньги эти многих побудят трудиться на благо родного города. Разве лучше было им лежать в казне? Хорошо, сограждане, раз я слишком много средств потратил на украшение Афин, я верну эти деньги в казну. Я внесу свои собственные средства. Но уж тогда на каждом воздвигнутом храме, на постаменте каждой статуи, на входе музея, библиотеки и театра я прикажу высечь надпись "Воздвигнуто на собственные средства Перикла" у пускай таковыми они и останутся на века, и пусть потомки нас рассудят. Согласны ли вы?...Ах, не согласны...Я так и думал.
Враги мои обвиняют Аспазию в безверии. Разве человек без веры станет заказывать статую Зевса? А жертвовать свои средства на украшение храма Афины, хранительницы нашего города? А учреждать премию за лучшие сочинения на темы из жизни богов?
Враги мои говорят, что я готов пожертвовать ради неё славой Афин. А я в ответ говорю, что не колеблясь пожертвую ради неё своей жизнью! Жизнью – да, честью – нет! Кто сможет упрекнуть меня в том, что я забыл свой долг? Где и когда я принес в жертву чему бы то ни было славу Афинам?
Враги мои не терпят моего счастья. Зато я счастлив иметь их врагами. Да, я должен был быть справедливым, а справедливость всегда требует одного наградить, а другого наказать. Наказанные поднимают голос против меня, и я этим горжусь. Значит, не так сильно я наказал виновных, чтобы лишились они мужества, чтобы потеряли они право высказать свободно свое недовольство. Если бы я сокрушал врагов во прах – разве они остались бы на Афинской земле? Кто осмелился бы поднимать голос против Великого Перикла? А может быть я тем и велик, что не боюсь иметь могущественных врагов?
В чем смогли бы вы упрекнуть Аспазию, будь она не женщина, а мужчина? Она была бы первой среди нас, и я рад был бы присягнуть ей на верность и послушание. Достойно ли упрекать её в том, что она – иностранка? Пора бы уж это забыть. Для неё Афины – первая и единственная Родина, ибо не была она счастлива в Милете, и никогда не вернется туда.
А разве город наш не посвящен женщине – богине – Афине? И разве сама Афина не иностранка – ведь она родилась на Кипре.
Непорочная дева Афина! К тебе призываю! Защити хотя бы ты мою Аспазию от несправедливых обвинений, ибо эти обвинения тяжелы, и наказанием за них бывает смерть, и как же можно представить себе такое в отношении моей Аспазии, о, Афина, ведь ты защитишь её? Ибо если не к тебе, то к кому же ещё взывать мне, и если ты её не защитишь, то кто? И что же остается Периклу, Великому Периклу, Несчастному Периклу, которому..."
И тут слова застряли в горле у Перикла. Никто ещё до этого дня не видел, как Великий Стратег рыдал.
* * *
– Её оправдали?
– Ну, разумеется, ведь мы все этого хотим.
– Почему так резко обрываются эти притчи, Учитель?
– Потому что это – не история, а литература. Тот, кто это писал, не мог знать всего, что здесь описано, он домысливал. События взяты из разных времен, а автор этих текстов, я думаю, один и тот же. Может быть, сам Захария написал эти диалоги. Если бы я когда-нибудь взялся за перо, я бы, наверное, воспользовался этой формой. Она легко читается, динамична, эмоциональна.
– Учитель, ты будешь писать книгу?
– Если это случится, то не раньше, чем я перестану быть тем, что я есть сейчас.
– Как это ты так говоришь? Что же случится?
– Я могу перестать быть сыном человеческим.
– И стать посланником небес?
– Да.
* * *
– Симон, что Учитель говорил про небеса?
– А то, что он послан с неба, и на небо вознесется.
– Кто же с небес может посылать?
– Кто-кто? Да никто другой, кроме владыки небесного, господа нашего.
– Господь посылает на землю человека? Я для чего?
– Не человека, он же ясно сказал – не буду, дескать, сыном человеческим. Буду тем, кем был, говорит.
– А кем же? Чьим сыном?
– Знамо чьим. Божиим сыном он и был и будет, а человеческий сын он только на время.
– Я и сам так думал, но боялся его спросить. Хорошо, что ты разъяснил.
– А я-то что ж. Я бы сам тоже не догадался, но ведь он сам сказал. Никому другому не говорит это – скрывает. А нам открылся. Нас он отличает. Я вот знаешь что думаю? Он говорит, что, скоро на небеса вернется. Так и нас он заберет в блаженную и вечную жизнь, если захочет. Он же сказывал – многие из вас уже при этой жизни вкусят блаженства.
– Так и говорил?
– Да ты что – забыл? Ещё про детей говаривал, что им легче в рай войти.
– Верно, вспомнил. Так и что?
– А то. Он же сказал: "многие", да не сказал "все". А раз всех забрать не сможет, то возьмёт тех, кто из нас всех важнее. Вот меня, думаю, возьмет в любом случае.
– Это почему ещё?
– Видишь, я какой сообразительный, а тебе, Фома, всё разъяснять надо. Конечно, я ему больше нужен, чем ты.
– Ну ты это, знаешь? Ты брось!
– А вот ты у него спроси, кто важнее из нас, он тебе и сам подтвердит. И если кому доверит ключи от рая, так уж точно: не тебе, а мне.
– Ну это мы ещё посмотрим!
– И смотреть нечего.
– Тихо! Молчи. Учитель идет.
– О чем вы тут спорите, чада возлюбленные мои?
– Скажи, учитель, кто важнее из нас?
– Что это вам в голову пришло выяснять такое?
– А коли ты на небо всех не возьмешь, так уж только самых главных. Вот и хотим знать судьбу свою.
– И чему я только вас учил! Да разве ж в том спасение души, чтобы стать важнее других в вашем понимании?
– А как же! Кто больше милости раздаст, тот и важнее! Кто умнее, да большее количество учеников привлечет – тот полезнее тебе, значит, он главнее среди прочих.
– Чепуха! Если ты милостыню даешь, чтобы я тебя заметил, или кто другой так это уже не от щедрости сердца твоего исходит, а от расчета. К выгоде своей ты будешь делиться с неимущими, в расчете на больший куш. Разве же это добрый поступок? Когда ты добро бескорыстно творишь, то пусть левая рука твоя не ведает, что сделала правая, пусть ты отдашь милостыньку и тотчас забудешь о ней. Кто имеет память долгую да слово хвастливое на свои благие поступки, тот щедр напоказ. Такие не дождутся блаженства ни на земле, ни вне её.
– Как же возвыситься в святости?
– Выше других будет тот, кто меньше прочих станет помышлять о том, чтобы возвыситься. Если хочешь быть первым среди щедрых, то забудь о себе, и помни о других. Кто ниже других ставит себя, тот на деле выше прочих. Кто же возвышает себя – унижен будет.
– Верим тебе, Учитель, и слово твое вошло в нас.
– Ну, хорошо, хоть бы уж вы меня поняли.
* * *
– Вот посмотрите – эта трава растет повсюду. И никто не знает, что из её сока можно приготовить снадобье, которое лишает человека чувства боли.
– Учитель, научи нас приготовлять такое снадобье.
– Зачем, Андрей?
– Мы могли бы облегчать людям страдания.
– Это снадобье опасно. Его нельзя применять просто так.
– Ну а если человеку очень больно?
– Если очень больно, то можно применить. Если зуб рвать или рану вычищать от грязи. Только его надо сильно разводить в уксусе. Если не разводить, а как приготовить, так и применить, то беда будет. Человек разума лишится, как будто в него бес вошел.
– Учитель, мы будем применять это средство осторожно.
– Ну хорошо, я научу вас. Но прежде обещайте мне, что будете советоваться со мной всякий раз, пока не научитесь сами определять, какое количество этого лекарства можно применить.
– Учитель, мы всякий раз слушаем тебя.
– Слушаете всякий раз. Да не всякий раз понимаете, что я говорю. Ладно, ведь это я сам виноват, когда меня не понимают. Надо бы мне научиться объяснять, что хотел втолковать.
– Мы понимаем, Учитель. Не вини себя, мы сами будем впредь внимательнее слушать благую весть от тебя.
– Хорошо. Я покажу вам, чада мои, не только, как делать жидкость одурманивающую, но и как оживлять людей, которых ещё можно оживить, и как отличить тех от прочих. Знайте же, что если кто этой жидкости выпьет чрезмерно, то и он выглядеть будет как покойник, но его излечит только время. Несколько дней проспит он и очнется сам.
– Чудные дела!
* * *
– Учитель, когда оживлял меня, ты и мне одежду расстёгивал?
– У тебя, Иуда, сердце не останавливалось. Ты просто был в забытьи. Почему ты спросил?
– Так просто.
* * *
– В садах Гефсимании мы будем отдыхать нынче вечером, чада мои.
– Почему в садах, Учитель?
– Ибо сады – это прекраснейшее место для обретения гармонии духа и тела. Вот, кстати, и про сад Семирамиды почитаем.
* * *
САДЫ ВАВИЛОНА
– Шаммурамат...
– Что, мой повелитель?
– Я только хотел, чтобы ты повернулась. Мне нравится смотреть на твое лицо. Меня очаровывает твой взгляд. Ты божественно красива.
– Ты меня смущаешь, мой повелитель.
– Не зови меня повелителем, это ты – моя царица, а я твой раб.
– Ты слишком добр, о господин мой.
– Мой народ так не считает.
– Твой народ знает царя Навахудоноссора, а я знаю моего господина.
– Почему ты называешь меня господином? Ведь ты – мидийская принцесса, ты моя жена, царица!
– Я – твоя раба, а ты мой господин. Тебе нравится называть меня Шаммурамат, и это стало моим именем. Я забыла другие имена, хотя я не знаю этого имени, оно стало моим.
– Шаммурамат... Так звали одну богиню. Она жила на земле давно – сто поколений ушло после неё, но люди они помнят её, потому что она была прекрасна. Она была прекрасна как ты. Она родилась в горах и голубицы вскормили её своим молоком. Она была неразлучна с природой, и она была прекрасней всего, что есть на земле. Самые белые жемчужины были черны рядом с её зубами. Самые пурпурные розы были бледны рядом с её губами. Самые чистые бриллианты были мутны радом с её глазами. Самый тонкий бархат был груб радом с её кожей. Такова и ты, моя Шаммурамат.
– Твоя любовь заменяет тебе зрение, о, мой царь, но я рада твоим словам. Мне бы хотелось, чтобы моя краса всегда радовала твой взор, но вот у меня уже появилась одна морщинка, а скоро их будет много. Скоро стану я не так мила, и ты возьмешь себе новую жену – молодую и красивую.
– Не бывать этому! Ты и только ты будешь всегда моей царицей!
– Глаза мои скоро не будут так ярко блестеть, слезы, которые я лью по тебе, когда ты покидаешь меня, о мой царь, они выпьют мой взор и состарят кожу на моих щеках.
– Ну так я больше не покину тебя.
– Ты молод, полон энергии, тебе не сидится на месте, а я жду тебя во дворце и буду вечно ждать и всегда радоваться твоему возвращению, хоть на день, хоть на час, хоть на миг.
– Не укоряй меня, что покидаю тебя иногда – так много на свете есть диковинного, все я хочу увидеть, все познать, о и жизни не хватит на это. Мои войска приносят мне победы, я покоряю новые земли, растет мое царство, возрастает и могущество. И нет двух одинаковых мест. Я сам хочу везде побывать, все увидеть.
– Ты так много ездил. Расскажи мне о дальних землях. Какие там люди, какие города, леса, горы?
– Знаешь ли ты, какие в мире диковинные есть растения! Одни цветут белыми чашами в человеческий рост, другие приносят плоды величиной с младенца, третьи вьются длинной веревкой без конца и края, а четвертые растут на деревьях, а корнями свисают вниз и из воздуха берут себе питание и влагу. Одни цветут на рассвете, другие – на закате, есть такие, что цветут ночью, а иные – лишь в особые дни или особые годы. Знаешь ли ты какие в мире диковинные существуют животные? Бывают на свете звери высотой выше верблюдов, а весом – как две дюжины лошадей, а вместо носа у них огромная змея, уши как опахала, ноги как колонны. Есть и такие кони на свете, у коих ноги как стволы деревьев, а шея такая, что голова достает до небес. И такие собаки есть, что летают по ночам, а днем спят, повиснув на деревьях вниз головой, и такие кошки, что большие, как львы, раскраски диковинной и силы неимоверной!
– Ах, царь мой, сколько видал ты в своих походах чудес дивных!
– Я видел, так и ты увидишь! И не только увидишь, но и будешь иметь ты их в своем саду, который я для тебя построю!
***
– Хочу я, чтобы в моей столице, в Вавилоне, в самом его центре построен был сад невиданный. Чтобы было в нем пять этажей, и на каждом чтобы росли деревья диковинные, со всего свету привезенные, чтобы текли ручьи прохладные по руслам каменистым, чтобы звери к ручьям и озерам на водопой выходили и человека чтобы не боялись, а звери – диковинные, с разных стран света привезенные, и чтобы не было одинаковых деревьев больше пяти, и не было одинаковых зверей больше пары, но чтоб не было на свете такого дерева, цветка или животного, какого бы не было в саду моем. Сроку вам даю полгода, кликнуть мастеров со всего царства и представить мне макет того сада, вырезанный их белого камня, а коли мне тот сад понравится, то награжу и назначу главным строителем того, что его создаст, а коли не ни один макет мне не понравится, так буду я сердит, а уж каков я в гневе бываю, так вы это знаете.
***
– Геродот, почему ты называешь сады Вавилона чудом, и ни слова не говоришь о Вавилонском зикурате?
– О котором зикурате ты говоришь? Их там несколько, а чудо бывает лишь однажды.
– Но самая большая башня Вавилона – разве она не величественна?
– Великая – да. Но чудо ли? Её построили люди, и если люди захотят, они построят ещё одну такую же, а может быть и больше.
– Но ведь и сады построили люди.
– Нет, сады построили боги. Что ты удивляешься? Ты думаешь, Геродот сошел с ума? Нет, это ты – сумасшедший, что пытаешься изучить чудеса света по моим записям. Если хочешь познать мудрость – поезжай и посмотри сам, а после скажешь, люди построили этот сад, или боги.
***
– Геродот был прав! Этот сад – творение богов!
***
– Великий Александр, чем прикажешь служить тебе?
– Послушай, Лео, мне кажется, я скоро умру.
– Ты утомился, император. Ты – бог, ты не умрешь, разве боги умирают?
– Нет, я умру, хоть я и бог. Конечно, я попаду на Олимп, все так говорят. А кто не верит всем – тот глупец. Но прежде я умру. А мне так не хочется умирать. Силы покидают меня, а столько еще надо сделать. Сын мой – справится ли он с такой большой империей, какую я оставляю ему? Обо многом я подумал, многое преуспел, а вот о наследнике не позаботился. И вот я тут, среди жары этого душного города... Вавилон мстит мне. Ты слышишь, Лео, я виноват перед ним. Я хотел ему славы, я приказал разрушить остатки Башни, расчистить площадку и возвести новую башню, ещё выше и красивее, но я не успел, отвлекся, забыл. Вчера я увидел пустую площадь и вспомнил.
– Великий Александр, прикажи, и башня будет построена!
– Поздно, ни к чему. Живой Александр уже не успеет подняться к богам Олимпа, а мертвый итак скоро предстанет перед ними. Лео, мне душно, я задыхаюсь. Вавилон мстит мне за поругание. Много городов я разрушил и отстроил заново, много храмов сравнял с землёй, но всегда я был прав, Лео! Я наказывал непокорных, я изгонял идолопоклонство, я уничтожал дикость и невежество, я заставлял народы трепетать пред моим именем и отвращал их от их заблуждений, нес им истинную веру, я приводил их в лоно богов Олимпа, нашим богам я посвящал свои победы. Но башню я разрушил не со зла, Лео! Я хотел её заново отстроить, ещё выше, ещё краше!.. Посмотри, что получилось. Десять лет пустует это место, с тех пор, как я покорил этот город и покинул его, на этой площади, здесь, где стояла башня – пустота. Даже люди не ходят тут. Они обходят стороной это место. Только вороны осмеливаются садиться сюда. Ворон – гордая птица. Но когда я приближался к Вавилону в этот раз, ты помнишь, Лео, живые вороны клевали мертвых. Такого никто не видывал, не к добру это. Не в добрый час я вернулся в Вавилон. Этот город душит меня. Все, что я хотел разрушить мне удавалось, но то, что я решил построить, не удалось, и Вавилон мне мстит. Я задыхаюсь.
– Великий Александр, позволь перенести тебя в прохладное место?
– Да, Лео, прохлады – вот чего я хочу. Но где ты найдешь прохладу в этой духоте? Жарко... Люди сходят с ума от жары, даже звери сходят с ума. Моего любимого льва лягнул осёл, и лев умер. Дурное предзнаменование, Лео, я умру.
– Государь, это предзнаменование не о тебе. Умру я, ведь меня зовут Лео. Прикажи меня убить, исполни волю богов – а ты будешь жить вечно.
– Пожалуй... Нет, вздор! Ты не лев, Лео, а кроме того ... Ты помнишь печень у жертвенного животного была поражена! Вот и другое знамение.
– Это жрец виновен, прикажи его убить.
– Я бы так и сделал, но жреца звали Пифагор, и я подумал, возможно он тоже философ, как и тот, другой? Одного философа я уже казнил, а ведь он был родня Аристотелю.
– И Аристотель был так же горд. Философы не преклоняют головы перед царями, они не чтут даже богов! А тот не почитал тебя, который и царь и бог!
– Я – бог, ты прав. Пятого дня на пиру я пил из чаши Геракла. Но, Лео, когда я поднял кубок, я почувствовал резкую боль в спине.
– Это старые раны, император и жара. Прикажи перенести тебя в сад.
– Да, я задыхаюсь. В сады, пусть перенесут меня в сады царицы Шаммурамат!.. Скорей!
***
– Боги, вы сжалились надо мной! Вавилон меня прощает! Как здесь хорошо! Какой я был глупец, что стремился куда-то! На востоке меня называли Аль Искандер, и верили, что это чело мое, а не шлем блестит как золото, и рога на моем шлеме – это мои рога. Они называли меня богом, и я им верил. Тех, кто не верил, что я – бог, я заставил поверить. Я покорил все народы, до которых смогла дойти моя армия, и если бы было, куда идти, я пошел бы дальше! Но нигде мне не было так хорошо, как здесь. Такая прохлада, и аромат цветов... Они напоминают мне родную Македонию. Зачем я покинул её? А зачем покорял мир? Не лучше ли было провести всю жизнь в этих садах? Диоген посмеялся надо мной, я его спросил: "Чего ты хочешь? Я могу выполнить любое твое желание!", а он ответил: "Посторонись и не заслоняй мне солнце!". А теперь и у меня было лишь одно желание, чтобы эти прекрасные деревья спрятали меня от солнца. Значит, солнце – сильнее меня, хоть я и бог? Не оно ли помутило мне разум, и я забыл о башне? Солнце, ты испугалось, что я доберусь до тебя и покорю тебя своей силой? Нет, нет, мне не нужно солнца. Я не хочу солнца. Я хочу остаться в этом саду навсегда...
***
– Великий Александр, прибыли гонцы от наместника Эфиопии.
– ...
– Великий император!..
– ...
– Тихо, Император спит...
– ...
– Император умер.
* * *
– Учитель, почему в Иудее три власти?
– Ты имеешь в виду власть Цезаря, власть Тетрарха и власть церкви?
– Да.
– По сути есть одна власть – власть Рима, которую осуществляет прокуратор Египта Понтий Пилат. Он – глаза и уши Цезаря, а также его карающий меч. Но самое главное, он – кошелек Цезаря. Он собирает дань и отсылает её в Рим. Первосвященники и Тетрарх прислушиваются к Риму и не идут ему наперекор. Все они хотят одного и того же.
– И это хорошо, учитель, ведь так? Как же было бы разобраться нам, кого слушать, если бы они все требовали разное?
– Они хотят одного и того же для себя, Симон, и когда они требуют одного и того же, людям не легче.
– Как это, Учитель?
– Все они хотят сласти и богатства, все требуют подчинения и денег.
– Всем нужны деньги, да где же их взять? И как их сберечь?
– Сберегать не надо. Сегодня ты поделишься последним, завтра с тобой кто-нибудь. Так все и будут сыты. Если ты сегодня не отдашь монету нищему, завтра придет сборщик налогов и отберет её у тебя.
– Но если я не сберегу монету, сборщик налогов отнимет у меня что-нибудь другое.
– Душу-то он отнять у тебя не сможет.
– Кому же отдать? Если монета одна, то кому её отдать – сборщикам или священникам?
– Сборщики от имени кого приходят?
– От имени Цезаря.
– А священники для кого просят?
– Для бога.
– А чей портрет на монете нарисован?
– Цезаря.
– Вот и отдайте Цезарю – цезарево, а Богу оставьте божье.
– А богово – это что?
– Где ты видишь портрет Бога?
– Разве я его где-то вижу?
– Посмотри на себя, Симон. Сам человек по чьему образу и подобию сотворен?
– По божескому.
– Стало быть монета для Цезаря, а душа человека – для бога.
– Цезарю деньги, а богу – себя?
– Да. Уж это лучше, чем богу кидать монеты, а душу отдать Цезарю. Но если захочешь отдать и деньги богу, отдай их первому нищему человеку, и считай, что отдал их богу.
– Как же от нищего деньги попадут к богу?
– А если бы ты был бог, и видел, что человек нуждается, неужели бы ты не помог ему? Ведь тот кто нуждается, видимо, чаще вспоминает бога, ибо больше ему надеяться не на кого.
– Если бы я был богом, я бы нищим помогал, уж это точно.
– Ну так деньги, что ты хочешь отдать богу, неси сразу нищим, ведь это все равно их конечная цель.
– Как же ты прав, учитель!
– А к тому же, Симон, если человек сотворен по образу Божьему, то человек похож на Бога, а Бог похож на человека. И если Бог ходит среди вас, то вы его не узнаете. Как тогда ты можешь быть уверен, когда перед тобой человек, что ты не Бога видишь?
– Ты прав и в этом деле!
– Тут в сумке Захарии как раз был рассказ о деньгах. О золоте. Вот он.
* * *
ТЕЛЕЦ
– Послушай, Аарон, люди ропщут. Вторая неделя пошла, как ждем возвращения Моисея с горы, одни говорят – он ушел советоваться с Господом, иные сказывают – потерял он дорогу нашу и хочет искать путей с вершины, чтобы осмотреться, а есть и такие, что говорят, не вернется он, бросил нас, а сам ушел дорогой горной туда, где есть пища, питье и кров. Люди от праздности стали жестокосердны, а голод их делает подобным зверям. Еду они выменивают на одежду, одежду на золотые украшения, а золото и серебро выигрывают в кости, а иные так отбирают силой или угрозами. Сила стала важнее рассудка, милосердие неведомо, слабые и убогие голодают, дети не видят ни еды, ни питья и никто не внемлет матерям, взывающим к щедрости и справедливости. Того и гляди, возьмутся за оружие, и тогда горе нам.
– Следует собрать все оружие и раздать верным людям нашим – скажешь, что в окрестностях видели следы барса, люди будут в охране поочередно бодрствовать. Также начнем делить еду и одежду – поровну, детям особо, женщинам также свою долю определим, мужчинам – иную. Кто в охране стоять будет – двойную тому долю выдавать будешь. Собрать также велишь все золото, монеты, украшения, серьги золотые и серебряные, речь я держать буду перед старостами от каждого обоза, ты же не объясняй ничего – вели собрать всё злато и свезешь ко шатру моему.
