Текст книги "Страстное тысячелетие"
Автор книги: Вадим Жмудь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
– Я подстерегу этих стражников и убью их!
– Этим ты Иоанна не вернешь, а лишь увеличишь количество страданий на земле. У стражников должно быть есть жёны, дети...
– Я убью Ирода!
– До него не добраться. Тебя не пустят даже на порог его заднего двора.
– Я переоденусь нищим и проберусь в сад, как тогда.
– Тогда был праздник, по случаю дня рождения Ирод позволил нищим быть зрителями на его пиру. По будням Ирод не жалует нищих. Если тебе не переломают ребра, это будет большой удачей.
– Я убью Иродиаду!
– Она бережется пуще Ирода.
– Я убью Саломию!
– Ты никого не убьешь, Иуда, та будешь моим первым учеником.
– Я ненавижу их.
– Первое, чем мы займемся, попытаемся избавиться от ненависти. Это чувство разрушает человека. Пусть лопаются от ненависти твои враги, а ты посочувствуй им, ведь они будут несчастнее тебя, того, кто освободился от ненависти.
– Сочувствовать – убийцам брата? Учителя, я хотел сказать.
– Иуда, я не вправе требовать такого. Но я прошу. Изгони ненависть из своего сердца. Начни с Саломии. Её легко простить. Она молода, наивна...
* * *
– Саломия! Скажи Симону и Андрею, что скоро отплываем.
– Хорошо, Заведеюшка. Я их пошлю к тебе.
– Учитель, ты слышал? Опять это имя...
– Это – другая женщина. Это жена того рыбака, что окликнул её. Пойдем, познакомимся с ними.
* * *
– Здравствуй, добрый человек.
– Здравствуйте и вы, странники.
– Красивая жена у тебя. И дети ладные – позволь порадоваться твоему счастью. Вот, если бы все так жили, как ты.
– Радоваться нечему, какое уж счастье! Все дни в трудах, все дни в нужде.
– Разве у тебя на душе тяжело?
– На душе-то легко, да и в карманах не тяжело.
– Чего же не хватает тебе для счастья?
– Счастлив лишь тогда человек, когда все есть, что захочет, а у меня только лодка, да рыбачьи сети.
– Ошибаешься, счастлив тот, кто знает, что идет по правильному пути. Счастлив тот, кто держит свою судьбу в собственных руках. Кто может рассчитывать на свои силы, тот ни от кого не зависит. Кто не причиняет зла другим, тот может не опасаться зла ни от кого. У кого нечего отнять, то не вызывает зависти и не рискует жизнью, не дрожит днем и ночью в страхе за свое добро. Счастлив тот, кто смело смотрит людям в глаза, потому что нет причин у него ждать от них плохого. Счастлив тот, у кого морщины на лице появляются от улыбок, а не от скорби. Мне кажется, что ты счастлив, Заведей.
– Ты прав, человек, и говоришь умно. Только заботит меня то, что некому передать мне моё ремесло, а сыновья мои не желают быть рыбаками. Каждый раз через силу я выхожу с ними в море, приходится упрашивать, и порою и прикрикнуть, чтобы заставить их рыбачить со мной.
– Быть может, их предназначение в другом?
– В чем же может быть предназначение сыновей рыбака, как не в том, чтобы ловить рыбу?
– Отец, рыбу это мы видим с детства каждый день. Всю жизнь одно и то же. Вода, лодка, сети, рыба. Мы живых людей не видим неделями, все только рыба.
– Симон, что ты такое говоришь? Зачем тебе люди? А мы с матерью чем плохи? К тому же, как с уловом возвращаемся, вы же с Андреем уходите на всю ночь в кабак! Неужто там людей мало вам?
– Отец, Симон прав. С людьми общаться гораздо приятнее, чем с рыбой.
– Заведей, отпусти своих сыновей со мной, ибо не к рыбе их души лежат, не рыбу ловить они хотят, а людей ловить в свои сети.
– Ловить людей? Что ты под этим разумеешь?
– Человек никогда не бывает сам по себе. Душа его недолго летает во все стороны. Не в те силки, так в иные – все равно попадется. Если не привлекать людей к праведной жизни, так они пойдут по пути зла. Возвестить благую весть о том, что люди – братья, что всем пристало любить всех – значит ловить души заблудшие и возвращать их на путь истинный. Это я имею в виду.
– Этим ты занимаешься со своим товарищем? Я сразу понял, что вы – люди не простые. Уж и не знаю, что со мной, но я верю словам твоим, как если бы ты был мой давнишний друг.
– Верь мне и отпусти сыновей, коли они согласятся.
– Отец, отпусти нас.
– Отец, мы пойдем с этим человеком.
– Ваш выбор, дети, вы уж не в том возрасте, чтобы я решал за вас. Идите, проститесь с матерью.
– Отец, мы вернемся – мы только посмотрим мир и вернемся.
– Конечно, Симон, я знаю. Да, Андрей, слушай Симона, он – старший. Возвращайтесь, мы будем ждать. "Все сыновья обещают вернуться, и никто не возвращается, так было во все времена. Я уж давно ждал этого, давно смирился. Хорошо хоть, что не с худым человеком отпускаю их, и не одних".
* * *
Она напоминала мою земную мать. Конечно, она была моложе, но я помню свою мать молодой, такой, какой она была при нашей первой встрече, когда я обошелся с ней, как муж. Эта женщина была тоже красива, хотя и отличалась. Волосы её были другого цвета, другой разрез глаз, иные губы, но что-то в них было общее – не только имя. Мария, Марион, Мириам, Мари...
Девушка была напугана. Люди, окружавшие её гневались, и это мешало им видеть в ней равную себе. Они её презирали и желали ей зла. Я почти физически ощущал ту злобу, которая грозила вылиться бедой. Эта женщина была презираема всеми всего лишь за то, что законы любви ставила выше законов внешней добропорядочности. Так как она, поступали многие, но не у всех правда так явно выходила на всеобщее поругание, как у неё. Она не оправдывалась – она ушла в себя и смиренно ждала той жестокой участи, которую уготовила ей её неосторожность.
Я хотел их остановить. Женщины ненавидели её за то, что завидовали ей. Она посягала на право наслаждаться любовью с тем, кого изберёт. Мало того, она осмелилась и получать за это деньги, как, впрочем и весьма многие до неё и после. Мужчины ненавидели её за то, что боялись проявить к ней жалость в присутствии своих жен. В ней они видели своё унижение, и готовы были растерзать её, лишь бы опровергнуть собственную трусость в собственных же глазах.
И я говорил им:
– Что вам в этой женщине? Вам ли, женщины, обвинять её, когда вы и сами не отказываетесь принять подарки за любовь? Вам ли, мужчины, поднимать на неё руку, вам, которые вчера ещё рады были бы купить её ласки за подарки? Жёны ваши много хуже её, ибо требуют за то же самое от вас того, чем вы не обладаете, и принуждают вас подличать и воровать, душу свою губить, и порой до убийства доводят. Она же, отдавая то, чем никто кроме неё распоряжаться не в праве, лишнего не требует, но просит лишь то, что ей необходимо для сколько-нибудь нормальной жизни... Вы ли не благодарны за это ей, мужья? А вы, жены, если смогли бы вы доставить мужьям своим то же, что она – разве глядели бы они на неё? Разве стали бы разорять себя излишними тратами на то, что от вас могли бы получить даром? Ваши семьи полопались бы как стручки пересохшего гороха, и разлетелись бы вы по разные стороны жизни как горошины из этих стручков, кабы не дарили такие, как она, утех мужьям вашим! Кто никогда из вас не грешил – пусть первый бросит в неё камень, только глубже загляните в сердце к себе прежде чем осуждать иных.
И оставили они её.
И она пошла со мной.
* * *
– Симон, ты хотел бросить камень в Марию?
– Нет, Учитель, как можно!... Я просто поднял камень потому, что он показался мне необычным. Я таких не видел не берегу. Посмотри, какой он формы.
– Что ж тебя в нем удивило? Обычный камень, плоский.
– Плоский и широкий, такой можно спрятать за пазухой и никто его не заметит.
– Зачем же тебе камень за пазухой?
– Так... на всякий случай. Если кто ударит, так сам о камень ударится. А случится с разбойниками повстречаться, так можно кинуть в них.
– И что? Убить? Напугать?
– Пока суть да дело... не знаю... Ну захотелось мне поднять камень. Люблю я камни.
– Да люби на здоровье, твое дело. Только я не советую носить за пазухой камень. Жить среди людей, ожидая от них зла – это не жизнь. Лучше быть обманутым, чем потерять веру в людей.
– Да я не лишился веры, Учитель. Просто так, на всякий случай, я его оставлю. Уж больно он необычный – плоский, широкий...
– Ну хорошо, только в Марию не кидай, ведь ты же не считаешь себя безгрешным, а, Симон?
– Так как Мария я не грешил, а кидать в неё и не собирался вовсе. Так просто поднял камень.
– Ну ладно, ладно, договорились. Просто ты любишь камни, вот и все. Петр.
– Что?
– Я говорю – Петр. Камень. Тебе бы подошло имя Пётр.
– А я и не против. Можете меня так звать. "Только камень не выброшу. Мало ли, кого встретим..."
* * *
– Учитель, помнишь, ты сказал Иоанну, что если тебя ударили по одной щеке, надо подставить вторую? Зачем?
– Смирением, Иаков, скорее уймешь злобу, чем ответной злобой. Надо творить добро не только тем, кто к тебе добр, но и тем, кто зол. Только тогда зло не станет множиться.
– Разве само по себе зло множится?
– Зло причиняется не только по умыслу людей, но и по случайности. Добро же приходит лишь от людей. Если его не множить, если зло не уменьшать, то зло будет расти, а добро таять. Поэтому делитесь всем, что имеешь. Прежде, чем воспользоваться сокровищами, что тебе открылись, сообщи о них людям. Пусть и они пользуются.
– Как же они придут и заберут всё – и не останется тому, кто сокровище открыл?
– Я не о земных благах веду речь, Филипп, а о духовных. Чем их больше раздашь, тем богаче останешься.
– Не понятны слова твои, учитель.
– Вот ежели ты, Варфаламей, сказал радостную весть другим людям – она и их порадует, ведь так? Но и от тебя не убудет же при этом.
– Кто же скрывает радостную весть, когда она приходит. Только не много их – вестей-то радостных.
– Потому немного, что охотно делимся мы лишь тем, что легко далось нам. А что дается с трудом – тем мы делиться не желаем.
– Как же отдавать то, что трудом далось?
– Не следует держать возле себя для себя одного только то, что имеешь отдай другим. Не только сокровище души, но и прочим хорошим также делиться надо.
– Не пойму, учитель. Как можно делиться, если самому не хватает?
– Если все делиться станут, так хватит всем с избытком.
– Откуда же оно возьмется?
– Когда каждый станет отдавать, что имеет, деля поровну между нуждающимися, так и у всех будет сверх того, что надо.
– Не могу спорить, но и согласиться трудно.
– Экий ты, Фома... Вот у вас сейчас что есть на ужин?
– Пять хлебов и рыб несколько.
– Сильно ли вы голодны?
– И терпеть можно, но и поели бы с удовольствием.
– Значит, можете вы поделиться. Вот я переломил всё, что есть у нас разделил и раздал вам – кому нужнее, ибо я не голоден. Вы же поступите так как я – делите всё и давайте тем, кто сильнее вас нуждается. И все так поступайте. Кто меня слышит, кто верует мне – все делите всё, что есть у вас и между всеми делите.
– Учитель, людей много собралось. Все мы тебе верим, все слушаем со вниманием.
– Так и поступайте, как я говорю.
* * *
– Учитель, у всех есть что поесть, все сыты, от кусков отказываются, а у нас ещё хлебов и рыб двенадцать корзин.
– Точно ли все сыты, Матфей? Не забыли ли кого?
– Все – от старого до малого, и не довольных не осталось.
– Видите ли теперь, что творя добро и не требуя взамен ничего, вы можете умножить его, тогда как и со злом также – коли каждый из вас ударит другого, то и не останется небитого среди вас?
– Видим и веруем великой силе твоей учитель.
– В себя призываю вас верить. И тебя, Иаков, и тебя, Иуда, все в себя верьте. Творите добро вокруг себя и будете великими. Кто не будет стремиться в первые, тот и будет первым среди всех, а кто станет стремиться надо всеми возвыситься, тот низко пасть может.
– Правду ты говоришь, учитель. Веруем тебе.
– Коли верите, то хорошо, да если и поняли ещё – так и того лучше.
* * *
– Симон, как же это было – пять хлебов ломали, а наломали целую прорву, да ещё и осталось двенадцать корзин провианта?
– А ты так и не понял, Фома?
– Нет!
– Да потому, что он их благословил прежде. Я своими глазами видел. Рукой эдак повёл в задумчивости...
– Чудеса!!!
– А ты как думал? На то он и Пророк, чтобы чудеса творить.
– Надо бы это записать, да людям после сказывать.
* * *
– Если каждый из вас научит других двенадцать, а те – каждый по двенадцати и так по много раз, то ученье наше распространится всюду, где сердца не окаменели, не только в этих землях, но и в тех, что далеко.
– Вся земля наполнится последователями твоими, Иисусе, кроме тех земель, что отделены водой?
– И на острова дойдёт учение – ведь и туда же люди плавают. И за океаном также есть земли, и туда дойдет учение, если каждый станет учить многих.
– Как же за океанами земли? Разве океан не бесконечен?
– Океан велик, да, но и за ним земли есть такие же большие, как те, на которых мы.
– Что же людей оттуда мы не встречаем никогда, и сами туда не ходим? Видно непреодолим океан?
– Если построить большие корабли, то и океан переплыть можно. Есть и другой путь, но и он не легче.
– Что же это за путь, Учитель?
– По северному морю в иные времена можно идти.
– По морю – идти?
– Вода в некоторых местах иногда становится крепче, чем твердь земная, а в иных она всегда такова. Когда наступает холодное время, то прежде бури усиливаются, вода становится холодной, но потом успокаивается и застывает. После этого по ней можно идти пешком или в упряжи ехать.
– И ты бы мог идти по воде, как по земле?
– Я не только мог бы, но и ходил не раз по застывшей воде. Да и вы бы могли... Если бы только поверили мне, так многое вы могли бы. Но вам трудно поверить...
– Учитель, мы верим! Разве есть среди нас – кто не верит?
– Я – верую.
– Я – тоже верую, Учитель!
– И я. Все верим. Ты – наш Учитель, а мы – ученики твои. Веруем каждому слову!
– Дивные, однако, дела бывают, Учитель.
– Да, Иаков, бывают такие на свете дела, о которых и рассказать невозможно неподготовленному человеку.
– Мы понимаем, учитель. Мы не готовы. Но мы будем готовиться. Мы будем лучшими твоими учениками, и нам откроются тайны небесные, морские и земные.
– Всего я не успею вам сказать, но не столь важно узнать, что вокруг нас, сколь важно понять, что в нас. Себя надо изучать, душу свою понять и не загубить. Ведь что толку для тебя, если ты спасешь руку, но потеряешь душу? Если рука твоя творит зло – лучше бы тебе не иметь руки. Если глаз твой соблазняет тебя на дурное – лучше бы не видел он ничего. Для добрых дел люди должны жить, душу сваю беречь от зла.
– И тогда будет всем счастье?
– Да, только тогда и будет, Филипп. Только тем приблизить можно счастливую жизнь, что радеть о ближних, и помнить об этом всегда.
– А каковы главные заветы?
– Не убивать никого, и не желать зла никому – это важное. Возлюбить ближнего самого как самого себя. И другое есть многое, но без этого – просто беда. Пока люди не прекратят убивать других людей, счастья не наступит.
– Истинно ты говоришь, Учитель! Как верно!
– Раз ты согласен со мной, значит не далеко ты уже от того, чтобы и самому учителем стать.
– А что надо сделать, чтобы всеобщее счастье наступило?
– Каждому надо перестать желать личных выгод, а стремиться к общему благу. Если есть у тебя дом, а у другого – нет, пусти его жить к себе. Если есть еды много, а другой голодает – поделись с ним. Каждый должен не о себе думать, а обо всех.
– Мы-то на такое согласны. Но все – согласятся ли? Кто много имеет, тому трудно решиться отдать своё всё другим.
– Прав ты, Петр. Легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому стать добрым и щедрым. Скорее нищие поделятся последним, чем богатые. Также дети легче воспримут доброе слово, так что дети могут стать счастливыми, и в рай войти уже при этой жизни. И из вас многие, что стоят тут уже в этой жизни могут увидеть результаты усилий своих и вкусить плодов от доброты и нового завета.
– А другая жизнь существует?
– Другая жизнь существует, но, к сожалению, не для всех она дана. Чем скорее станут жить все по добру, тем раньше наступят те времена, что каждому дана будет новая жизнь, и она может стать вечной.
– А злым не дана будет новая жизнь, Учитель?
– Злым?.. Нет, злым не дана будет новая жизнь, злых не должно остаться к тому времени.
– Как хорошо все, что ты говоришь, Учитель!
– Да ещё бы вы поняли меня в полной мере – так было бы лучше. Но я и сам не знаю, как объяснить вам, ибо и я сам не все знаю.
– А тот, кто послал тебя – он знает все?
– Кто послал меня, конечно, знает много больше. Но это трудно объяснить... По сути я сам послал себя... Так уж сложилось.
– Ты не таков. Как все мы. Ты – бог?
– Я происхождением отличаюсь от вас, но я – сын человеческий. Хотя дух у меня иной, не земной.
– Небесный?
– Можно и так сказать. Хм... Небесный...
* * *
– Симон, как же это возможно – ходить по воде аки посуху?
– А ты так и не понял, Фома?
– Нет!
– Да потому, что он прежде дунул на воду и велел ей не волноваться и стать подобной тверди земной.
– Чудеса!!!
– А ты как думал? На то он и Пророк, чтобы чудеса творить.
– Надо бы это записать, да людям после сказывать.
* * *
– Учитель, скажи, как ты вернул меня к жизни? Ведь я помню – из меня столько крови вышло. Я должен был умереть.
– Но ты ещё не умер. Я кое-что знаю. В тебе ещё достаточно было крови. Раньше наступает обморок, а лишь затем – смерть. Ты так желал покончить со своей жизнью, что я не смог бы спорить с собой. Я просто помог тебе забыться есть такие жилки на теле человека, что коли их передавить, то человек потеряет сознание. После этого я спокойно забинтовал тебе руки и давал тебе питье и иные лекарства, пока ты и не помнил, что с тобой происходило.
– Значит, человека умершего можно воскресить?
– Не всякую смерть можно побороть, но то, что часто выглядит, как смерть, иногда и не смерть. Бывают такие болезни, которые лечатся без лекарств, хотя кажутся неизлечимыми. Бывают и такие виды смерти, от которых человека можно вернуть к жизни.
– И ты многих можешь воскресить?
– Если услышишь где, что человек только что умер, и меня успеешь привести, может быть мне и удастся этого человека оживить.
– Как же это?
– Если, например, захлебнулся человек только что и лежит, не дышит...
– Ну такой, уж точно, не встанет на ноги!
– Сам не встанет, но если ему помочь...
– Приподнять?
– Да прежде надо вылить воду, что в него вошла, а также вдуть воздух, да и если сердце остановилось, так и на грудь давить, но не так, чтобы ребра сломать, а понемногу и часто.
– А зачем дуть? Чтобы вдохнуть в него жизнь заново?
– Ну, вроде того – чтобы начал дышать.
– И ты сможешь оживить утопленника, Учитель?
– Попытаюсь каждый раз, а иной раз и получится. Если сразу его вытащат точно получится.
– И удавленника?
– Если сразу как только перестал дышать – так и удавленника оживить можно.
– Чудно!
– Если поверите мне и научитесь, то и вы сможете то же делать.
* * *
– Симон, как же это возможно – оживить покойника?
– А ты опять не понял, Фома?
– Нет!
– Да ведь сказал же он – дунуть надо ему лишь – и вдохнуть душу заново.
– Чудеса!!!
– А ты как думал? На то он и Пророк, чтобы чудеса творить.
– Надо бы это записать, да людям после сказывать.
* * *
– Учитель, значит, верно, что ты – посланец Господа, что нас спасет?
– Просите вы Спасителя себе, Мессию, Христа... Каждый из вас должен сказать себе: я – Христос. Я и есть спаситель.
– Ты – Христос, ты и есть – Спаситель...
– Да не я, Андрей, а каждый из вас должен понимать про себя: "Я – Христос. Кто, как не я спасет людей?"
– Никто кроме!
– В каждом должен быть Спаситель внутри, и если в каждом прибудет Христос – тогда все и спасутся.
– Пребудь же в нас.
– Почему ждете вы, что кто-то другой спасет вас?
– В чем же спасение?
– Спастись от зла в себе должен каждый. Для сына человеческого всё, что есть ценного на земле – это любовь ближних. Если этого нет – что заменит это? Никакие богатства мира не принесут счастья человеку, которого никто не любит. Что толку приобрести вещь, или много вещей, когда ради этого теряешь любовь и дружбу человека? Сколько сил мы тратим на то, чтобы добыть себе пропитание но разве хлебом единым жив человек? Разве голодный человек в окружении друзей не более счастлив, нежели сытый в кругу врагов? А если он для своей сытости обездолил кого-то разве не получил он врагов себе от этого? Если ты отнимаешь – так ты легко приобретаешь врага себе. Но если раздаешь, то не значит, что приобретешь друга. И давая, обидеть можно. Один обидится, что дал мало, другой – что дал много, а пуще обидятся на то, что другому дал больше того, что этому и тому. Для того, чтобы тебя любили, недостаточно быть справедливым или щедрым, для того же, чтобы возненавидели достаточно только быть скаредным и несправедливым. Так я говорю вам: истинно душу легче потерять, чем спасти, а тому, кто богат жалко богатства своего сильнее, нежели дружбы, ибо сладости дружбы и искренней любви он не ведает, а кто в его друзьях был – то многие по расчету. Богатства же своего он не пожелает лишиться ради дружбы. Не вкусить богатому небесного блаженства, которое состоит в примирении души со всеми.
– Как же голодный может быть счастливее сытого?
– Не хлебом единым человек жив.
– Значит, надо думать о душе и не думать о хлебе?
– Так, да. О душе надо заботиться, чем о еде. Мудрость людей в себе собирать и следовать ей.
– Заветы древних исполнять?
– Заветы – это законы, к которым люди пришли ценой страданий. То что мудростью многих людей добыто, ценно и в единый миг это отменять нельзя.
– Учитель, почему же ты не омываешь рук водой? Ведь ты прикасался к прокаженному? По завету ты должен очиститься водой, иначе и в город нельзя входить!
– Воды не достаточно, Иаков. К тому же тут такая вода, что она не очищает, а напротив добавит нечистоты моим рукам. Лучше я протру руки уксусом.
– Но ведь обычай предписывает омывать или хотя бы опрыскивать руки водой, а без этого ты не можешь считаться чистым.
– Обычай придумали люди мудрые, а исполняют его не всегда с толком. Порой уж лучше бы и не было хорошего обычая, чем его иметь, да не к месту применить.
– Ты говоришь загадками, Учитель.
– Нет, я говорю просто, но чтобы пояснить, надо привести пример.
– Так приведи.
– В Риме есть запрет предавать смертной казни девственницу. Его ввели из сочувствия невинной душе, из уважения к чистоте её. Этот обычай стал таким непреложным, что забыли об истоках его. И вот приговорили к казни одного человека и всю его семью, а у него были две дочери, девственницы.
– Как же поступили римляне?
– В этом всё и дело, Симон. Палач на глазах у публики совершил насилие над этими девочками, после чего их казнили.
– Разве это не справедливо?
– Не вижу в этом справедливости, Фаддей. Вместо уважения – дополнительное оскорбление и страдание.
– Лучше ли было им умирать невинными? Как знать? Кто может судить законы? Они были правы, что не нарушили обычаев.
– Они не были правы, Фаддей. Девочек надо было отпустить. Я уже не говорю, что семья не должна отвечать на отца...
– Не понятно ты говоришь, учитель, но святость твоих слов я чувствую.
– Иоанн, надо отвергать те обычаи, которые наносят вред. Соблюдать бездумно вреднее, чем не соблюдать вовсе. Доброе начало этих законов убито чрезмерным рвением в их применении.
– Не понимаю.
– Закон, даже хороший, не должен быть сильнее людей. Закон должен соблюдаться, это – добро. Но и добро в слишком больших дозах может стать злом.
– Как понимать, что добро может стать злом? Может ли и зло стать добром?
– И во зле иногда теплится добро. Знаешь, зачем дают уксус приговоренным к смертной казни?
– Чтобы облегчить боль.
– Правильно. Туда также добавляют желчь. Но для чего придумали казнь? Разве не для того, чтобы не только смертью, но и болью наказать преступника и устрашить тех, кто вздумает ему последовать?
– Да, для этого.
– Так и в стремлении причинить боль люди бывают иногда добры, вопреки поставленной цели. Даже в палачах есть доброта, её надо разглядеть и пробудить, развивать.
– Скажи, учитель – если доброго чего-то слишком много, то как оно всё же может из доброго стать злым, а злого если мало, то оно уже и не такое зло?
– Всему должна быть мера.
– Разве и доброе может быть слишком?
– Чем запиваешь ты еду свою?
– Как и все – уксусом.
– То есть уксусом зовешь ты кислое вино.
– И все так его зовут.
– Вкусным ты его находишь?
– Да. Его приятнее пить, чем воду.
– Если этот уксус не был бы разбавлен водой, ты бы смог его пить?
– Нет, от такого питья и зубы ломит.
– Видишь – добрый напиток становится злым в большом соотношении к воде взятый.
– Вижу, правда твоя мне понятна стала. Но как же зло – в малом количестве и оно может быть добром?
– Тот же уксус разве тебя не убеждает и в этом? Знаешь ли ты, что и ядами змеи лечить человека можно?
– Нет, не ведаю.
– Верь мне – это так. Есть и травы такие, что в большом количестве соки их ядовиты для человека и пить их означает верную смерть. Но в малых количествах если их разбавить в воде то они снимают боль.
– Вовсе снимают?
– Есть такие, что и вовсе. Не будешь ты чувствовать, даже если и зуб тебе станут рвать.
– Вот бы и мне такой травы.
– Я научу тебя готовить такие настойки, Иаков.
– А меня?
– И тебя, Иуда. Всех научу.
– Такой уксус если всегда пить, так и можно вовсе боли не бояться!
– Его нельзя пить всегда. Это вредно. Ты перестанешь чувствовать себя, ты станешь болеть и наконец не сможешь жить без такого питья. Его нельзя пить помногу. Если выпьешь много сразу, то наступит временная лихорадка, как будто ты умер. И лишь по прошествии времени ты придешь в сознание.
– Дивные вещи ты рассказываешь, Учитель.
* * *
– Иуда, что в сумке у тебя, что ты носишь её с собою всюду?
– Тут свитки, которые принадлежали Захарии, отцу Иоанна.
– Что в них?
– Отрывки разных разговоров и речей записаны.
– Почитай что-нибудь.
– Вот, например, называется "Послание".
– Читай.
ПОСЛАНИЕ.
"Наконец-то, ты будешь в моей власти, гордая царица! Что только не претерпел я ради этого дня! Послушай, Клеопатра, весть о тебе дошла до меня давно. Мог ли я остаться равнодушным к славе о твоей красоте, о твоем уме и о твоей страстности? В тебе соединились три очарования женщины, я желаю на тебя взглянуть! Заранее знаю, что мне этого будет мало. Я желаю обладать тобой!.. Ради тебя я готов был покорить заново твою страну, и я пошел на это. Да, внешний повод был достаточно серьезный – Египет отбился от рук, перестал исправно платить подать. А виновата в этом ты! Нам не нужны распри, которые затеяла ты со своим братом и мужем Птолемеем – забыли вы что ли оба, что ваша династия поставлена к власти Александром? Предок ваш был у него простым полководцем, а вы уж вздумали не подчиняться? Ну так ты покоришься мне – мои войска заставят гордую Египетскую царицу признать Рим. Но не этого я желаю. Я хочу, чтобы красавица Клеопатра покорилась мужчине Юлию.
Да, мне нужна твоя любовь. Я так одинок в своей славе. Город мой славит меня, как человека великого, женщины покоряются мне, но любят ли они меня? Жена моя холодна со мной – у неё один расчет только быть моей, и я это чувствую. Куртизанки мне не нужны – нет для мужчины зрелого в том радости, чтобы усладить женщину, которой профессия услаждать мужчин – все их слова, все жесты – наиграны. Все они похожи одна на другую, и нет в них души... А такой женщины, которая поняла бы меня и полюбила, я не встречал.
Годы мои идут. Александр владел уже всем миром в том возрасте, когда я не имел ещё даже надежды стать консулом. И вот теперь я велик – я первый в Риме, но нету счастья у меня – я чувствую, что годы мои клонятся к закату. Но я не сдамся! Если я так поздно достиг славы – чтобы её приумножить, я должен пережить своих врагов! Я буду жить долго, и так же, как вырвал я Рим из рук Помпея, так и молодость свою я вырву из рук судьбы!
Что дает молодость? Свежесть чувств – вот что. Одно питает другое. Чтобы быть молодым, надо иметь в сердце любовь. Кого мне любить? Жена моя холодна. Её холодность убивает мои чувства, а коли бы и была она немного более горяча сама мысль, что я должен возлежать с ней из обязанностей супруга, уже способна отравить радости любви.
Возраст мой дает о себе знать. Волосы на голове выпали. Так что ж? Я добился права носить постоянно лавровый венок! Сенат даровал это право как признание особых заслуг. Кто теперь видит голый череп мой? Так я буду отвоевывать свои годы у судьбы, и никто не встанет у меня на пути.
Послушай, Клеопатра, не верь тому, что я говорю – все ложь. Не в этом причина. Просто я люблю тебя – я вожделею о тебе. Я хочу ласкать твое прелестное тело, я хочу испить влагу твоих ароматных губ, я хочу глядеть в твои глаза с самого близкого расстояния, когда кроме глаз ничего не видно одна душа! Я хочу, чтобы и ты забыла обо всех, чтобы отрешилась от слуха и зрения, и лишь страсть владела тобой в моих объятиях. Я люблю тебя. Нету в этом логики. И не надо. Я мог бы приказать, я мог бы заставить тебя явиться предо мной как рабыне, ведь я – твой победитель, но я молю тебя – приди ко мне, будь моей, нет у меня иных желаний, иных устремлений в жизни, кроме того, как забыться в твоих объятьях, упоиться твоими ласками!
Это мое послание к тебе, Клеопатра. Ты его не прочтешь, потому, что я его не напишу, всего лишь мысли – в мыслях я тебя молю, приди ко мне."
И тут двери дворца отворились и ординарец, склонив почтительно голову, спросил: "Цезарь, раб доставил тебе послание от Клеопатры. Прикажешь впустить его?"
Юлий гордо выпрямился и надменно произнес: "Пусть войдет".
В распахнутые настежь двери вошел нагой египтянин, на плече которого лежал свернутый ковер, с виду очень роскошный. Раб бережно положил ковер и, подхватив брошенный ему кошелёк, кошачьей походкой выбежал вон. Когда ординарец удалился, Юлий неспешно развернул ковер, разглядывая диковинные узоры. Но едва лишь ковер развернулся, из него выскользнула удивительно стройная и грациозная девушка, красавица, каких Юлий не видывал, смуглая, полуобнаженная, молодая, и по характерной раскраске ладоней и лица Юлий с восхищением узнал египетскую царицу Клеопатру.
* * *
– Зачем записывать, что между другими людьми было? Ведь их уже нет на земле. Нам-то какое дело до них?
– Это – дела людские, они всегда повторяются. Кто не знает о других ничего, тот сам должен испить чашу ошибок своих. Кто о других людях судит, у того и мудрости прибавляется. О тех, кто вокруг тебя, судить не пристало либо оскорбишь ненароком, либо возвысишь не по заслугам. О живых лучше молчать. Не судите и не судимы будете. А о тех, кто ушел, судить надо, мертвому чрезмерная похвала не повредит, а виноватого осудить надо не для него – ему ничто не сделается, а для себя и для тех, кто после нас будет. Если не задумываться об ошибках, то мудрым не стать.
– Какие же ошибки тут описаны?
– Не только ошибки, Иаков. История людей – история страстей. Может быть, Захария собирал записи о сильных страстях, которые творили историю. Он был мудр, раз читал это.
