Текст книги "Страстное тысячелетие"
Автор книги: Вадим Жмудь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Как всё сложно! А какая мне нужна любовь? Нужна ли? Да. Такая, как смерть. Ибо с ней кончается жизнь. То есть кончается все, что было раньше. Все новое, старое забыть, и новому отдаться, так, чтобы уж только смерть положила этому конец...
А может быть, и любовь мы переносим на всё, что напоминает нам любимого? Нет, пожалуй, не так. Если я встречаю человека по имени Иоанн, я не люблю его так же как брата Иоанна. Ненависть сильнее любви, она заразительна. Она разрастается сама собой, а любовь требует огня души и без него умирает.
* * *
К этой женщине Он относится не так, как ко всем нам. Меня это раздражает. Чем она Его пленила? Почему Он выбрал её? Её профессия – позор для всякой женщины. Он говорит, что продавать тело – не то же, что продавать душу. "Те, кто продают ласки, не делают плохого в сравнении с теми, кто продает свою веру, свои убеждения, своих друзей". Разве много таких, кто продает душу? Я не знаю, что он имеет в виду. Но эта женщина мне не нравится. Её зовут так же, как Его мать. Этим она Его пленила. Во всем остальном она ничуть не лучше прочих женщин. Ах если бы Мария было не её имя!
Она молода. Мириам. Нет, она не красива! Мария. Терпеть не могу! Он называет её красавицей. Он ничего не смыслит в красоте женщины. Никто из них ничего в этом не смыслит, потому что все они соглашаются с Ним, что она красавица. Просто они привыкли с Ним соглашаться. Ему это нравится. Разве плохо чувствовать себя в окружении людей, которые соглашаются со всем, что ты скажешь? А разве хорошо? Скорее, плохо!
Назови ночь днем, и они скажут "Верно, учитель". Назови море твердью земной, и они скажут: "Так, учитель". Если я скажу: "Верно", то это только тогда, когда мои мысли будут именно таковы же. Он умеет переубедить. Но не всегда же!
Если я не согласен, я буду задавать вопросы, сомневаться. Он говорит, что надо не сомневаться, надо верить. Прав ли Он? Я сомневаюсь. Они верят. В этом их сила. Они верят, что Он прав, поэтому они Ему верят. Я сомневаюсь, что надо верить, поэтому я сомневаюсь. Замкнутый круг. И по кругу этому я хожу.
В том, что Он заступается за неё я открываю большую справедливость. Слова Его верны. Но что-то тревожит меня. И я понимаю – не будь она так красива, Он не заступился бы за неё. Ну, какая же тут справедливость?
Конечно, надо поправиться: она красива только с его точки зрения. Скажем, некоторая привлекательность у неё имеется, но не такая, какой следовало бы ожидать от женщины её профессии.
Он говорит, что женщины не должны её обвинять, поскольку сами они не отказывается принять подарки за любовь. Как можно такое смешивать? Подарки за любовь или подарки любви? Он не понимает разницы!
"Мужчины не должны поднимать руку на неё" – тут Он прав.
"Многие жёны много хуже её" – смотря какие жены.
Он говорит, что она, отдавая то, что ей принадлежит, лишнего не требует, но лишь то, что ей необходимо для жизни!
Да что Он знает о женщинах!?!
Пожалуй, Он её возведет в святые! Нет, не хочу больше слушать.
Они оставили они её, а она пошла с нами. Чудная компания: пророк, дюжина учеников и ... нет, не буду произносить это слово!
* * *
Симон и Фома утверждают, что Он из пяти хлебов и нескольких рыбин наломал прорву провианта, которой накормил целую толпу. Не припомню такого. Но и они, кажется, люди честные. И в своем уме же оба. Кому же верить? У Него спросить? Не хочется. Как это я не в курсе этаких чудес? Надо быть внимательнее.
Вот и ещё среди Его учеников все говорят, что Он по воде ходил как посуху. Не помню. Не при мне это было. Как же это самое интересное мимо меня проходит? Но и спорить с ними я не берусь. Люди они рассудительные, даром говорить не станут. Что-то в этом есть, ведь дыма без огня не бывает. Он и впрямь не обыкновенный человек. Надо внимательно за Ним смотреть, что-то я многое пропускаю в последнее время. Не то, что остальные.
Это потому, что я все время смотрю на Его лицо. Я не могу оторваться от его лица, и совсем не слежу за руками. Я не замечаю событий, я только ощущаю общую атмосферу. А Он не обыкновенный, это правда. Ведь каким-то образом Он меня воскресил. Надо спросить об этом.
* * *
– Учитель, скажи, как ты вернул меня к жизни? Ведь я помню – из меня столько крови вышло. Я должен был умереть.
– Но ты ещё не умер. Я кое-что знаю. В тебе ещё достаточно было крови. Раньше наступает обморок, а лишь затем – смерть.
Этот свет. Ровный, приятный свет, со всех сторон. Этот свет не оставлял теней!!! Да, правда! А тогда меня это не удивляло. А что меня тогда удивляло? В этом состоянии не удивляешься. И Он был в моем сне. Во Сне? В смерти? Как он сказал – в обмороке?
– Значит, человека умершего можно воскресить?
– Не всякую смерть можно побороть, но то, что часто выглядит, как смерть, иногда и не смерть. ... Бывают такая смерть, от которой человека можно вернуть к жизни.
– И ты многих можешь воскресить?
– Кого-то смогу. Зови меня в таких случаях.
– Как же это?
– Если, утопленник...
– Как та девочка?
– И она тоже. Надо вылить воду, и вдуть воздух...
– Чтобы вдохнуть в него жизнь заново?
– Ну, вроде того – чтобы начал дышать.
– И ты часто оживляешь утопленников, Учитель?
– Были такие попытки.
– А удавленника?
– Не пробовал, но иногда оживить можно.
– Чудно!
– И вы сможете то же делать.
* * *
Симон спрашивает:
– Учитель, значит, верно, что ты – посланец Господа, что нас спасет?
– Просите вы Спасителя себе, Мессию, Христа... Каждый из вас должен понять: "Я – Христос. Я и есть спаситель".
– Ты – Христос, ты и есть – Спаситель...
Почему Он так говорит? Я его не понимаю. Я перестаю слушать. Мои мысли постоянно уносят меня от того, что сейчас в то, что было или в то, что будет. Я не могу долго слушать. Особенно – Его. Я воспринимаю его не умом, а сердцем. Многое из того, что Он говорит, мне не понятно. Я слушаю Его, я воспринимаю Его таким, каков Он есть, я приемлю Его всего, я Его люблю таким, каков Он есть. Мне иногда не важно, что Он говорит. Лишь бы говорил. Я любуюсь Им. Он говорит спокойно, но Он – самый живой из нас. Что из того, что Он спокоен? Я вижу, какая страсть в Нем заключена. Иногда эта страсть выливается наружу. Это был гнев, когда Он разгонял в храме торговцев и менял. Он опрокидывал их лавки с нечеловеческой силой, а его голос, казалось, мог бы заглушить всё что угодно. Несмотря на то, что в жизни Он говорит бархатным низким голосом, он срывался на визг. Но когда Он зарычал басом – это был рев льва. Его голос необыкновенный. Даже если бы Он говорил ерунду, все равно приятно было бы слушать этот низкий грудной голос, голос матерого мужчины. Таким же точно голосом по слухам обладал... Впрочем, сомневаюсь. Никто из цезарей не мог бы говорить таким голосом! Что-то говорит о девственнице. Что?
– В Риме есть запрет предавать смертной казни девственницу.
Нет, это не интересно. Какое мне дело до Рима? А, между прочим, он не проявляет никакого интереса к женщинам. Это никак не вяжется с его мужественной внешностью. Правда, Он не очень высок ростом, но этого не замечаешь как-то. Наоборот даже, когда он начинает говорить, он весь выпрямляется, а другие будто склоняются, или что-то иное происходит, но при этом совершенно точно кажется, что Он намного выше всех остальных.
– Есть и травы такие, что в большом количестве соки их ядовиты для человека и пить их означает верную смерть. Но в малых количествах если их разбавить в воде то они снимают боль. Не будешь ты чувствовать, даже если и зуб тебе станут рвать.
– Вот бы и мне такой травы.
– Я научу тебя готовить такие настойки, Иаков.
– А меня? – Спрашиваю я.
– И тебя, Иуда. Всех научу.
– Такой уксус если всегда пить, так и можно вовсе боли не бояться!
Я в восторге, я не могу поверить, что такое возможно. Потому что я очень боюсь боли. Панически. Но ещё сильнее я боюсь, что об этом кто-нибудь узнает. Мне доводилось добровольно идти на боль, но я вспоминаю об этом с содроганием. После моей попытки самоубийства он меня спас. Если бы не страх боли, меня бы ничто не удержало в этом мире. Была бы ещё одна попытка, только и всего. Более удачная. Теперь таких попыток не будет. Теперь в этом мире есть Он, и этот мир мне снова стал дорог, как и прежде. Нет!!! Ещё дороже, чем прежде.
* * *
– Иуда, что в сумке у тебя, что ты носишь её с собою всюду?
– Тут свитки моего ... Которые принадлежали отцу Иоанна, Захарии.
– Что в них?
– Отрывки разных разговоров и речей записаны.
– Почитай что-нибудь.
И я читаю то, что знаю наизусть.
* * *
Они заинтересовались Александром. Странно. Все им интересуются. Что в нем великого? Почему его называли великим? Полководец не может быть великим. Царь, превратившийся в полководца ещё менее велик. Царем нужно родиться, полководцем можно стать. Далеко не каждый полководец может приблизиться к трону, но любой царь может принизить свою роль до полководца. Зачем он воевал? Захватил то, чем не смог управлять. Для себя ли? Сам он не нуждался даже в кровати. Для сына? Сыну он оставил огромное царство, да тот не смог с ним совладать и это его погубило. Для жены? Для матери? Нет! Так для кого? Для народа? Нужно ли было Македонии, чтобы её сыны погибали в схватках за землю, которая так и не стало частью Македонии? Самое лучшее было бы – презирать Александра. Его следовало бы назвать Александр Не-В-Меру-Жадный. Александр Тщеславный. Александр Безумный.
Мне нравится Учитель. Одна из причин этого, видимо, в том, что он призывает совершенно к противоположному. Не воевать, а смиряться. Не стремиться к богатству и к власти на земле. Прощать врагов своих. В этом очень много ума. И много истинно богатой души. Его души. Иисус, ты читаешь про Александра, а Александр стал бы читать про Иисуса? Ныне причисленный к сонму олимпийских богов Юлий трепетал пред могилой Александра. Римские и греческие боги, сотворенные из людей, вы всего лишь статуи без души. Если бы иудеи делали богов на манер римлян, голосованием, насколько же были бы лучше их боги! Мы бы выбрали тебя, Иисус. Потому что мы тебя любим, а ты – нас. Ты не отправлял бы наших детей на войну, а научил бы их радоваться солнцу, морю, травам и лесам, любить землю свою и народ свой. Так же сильно... Как я тебя люблю, Иисус!
* * *
Он не придерживается тех правил, которым Он нас учит. Поначалу мне казалось, что я ошибаюсь, или что-то не понимаю. Теперь я этого уже не могу не замечать. Он учит нас скромности, но где же Его скромность? Он называет себя Пророком, а иногда и Сыном Господа, или что-то в этом роде... Посланником небес. Кто перед Ним преклоняется, тот уже и спасся по вере своей. А кто с Ним спорит, того небеса проклянут, и бог покарает. Он учит всепрощению, а сам проклял смоковницу, которая не дала ему плодов. Разве дерево виновато, что плоды его созрели до срока и все они были собраны? Учит полюбить врагов своих, а сам Ирода называл лисом и призывал на его голову кар земных и небесных. Тут и моё сердце с Ним. Я тоже ненавижу Ирода. Только мне казалось, что Он учит изгнать из сердца гнев, и мне было стыдно за себя, что я этого сделать не могу.
Как же можно изгнать гнев? Разве гнев – это не столь же естественное чувство, как и любовь? И кто не подвержен гневу – подвержен ли тот любви? Разве не любовь чаще всего бывает одной из причин гнева? Разве на тех, к кому мы равнодушны, мы можем гневаться? Гнев приходит, когда у нас отнимают то, что мы любим. Это, когда любимый человек нам делает больно, или когда любимому человеку делают больно другие. Когда не любишь, то и не гневаться легко. Значит ли это, что следует вырвать из сердца любовь, чтобы изгнать из него поводы гневаться?
Он говорит нам, что унижен будет, кто возвышает себя, а кто принижает, тот возвысится. Но Он себя нисколько не унижает. Скорее возвышает. Значит ли это, что Он будет унижен? Не желаю я такого суда Божьего, где Его унизят! Но ведь Он возвышает себя?! Или все заповеди, что Он говорит для нас, к Нему неприменимы? Эта женщина уж слишком обхаживает Его. Смотреть на это нет сил. И Он поощряет её своим взглядом. Ему приятно, что она обтирает Его с благовониями, а та уж и рада стараться! Целую склянку мирра вскрыла. Что она делает?! Его же помаленьку надо, а она прямо так и перевернула над Его головой!
– Зачем, женщина, ты вылила на голову Учителю целую склянку мирра?
– Оставь её, Иуда. Она выражает свои чувства, как может.
– А тебе это нравится?! Разве подобает тебе поощрять поклонение себе? Разве не скромности ты нас учил?
– Послушай, Иуда, я так хочу. Я несу людям учение, я должен быть им понятен. Эта женщина приняла моё учение, я для неё значу для неё много больше, чем склянка мирра.
– Так ты нам предлагаешь быть скромными, а для себя скромности не признаешь?
– Видишь ли, скромность предполагает умолчание о себе. Как же молчанием я завевать сердца людей? Кто таится, того не знают.
– Значит, у тебя двойная мораль? Всех призываешь быть скромными, а к себе этого не относишь?
– Я выбрал иной путь.
– Разве не своим примером следует учить людей благородству души?
– Ты прав, Иуда, но правда не так пряма, как нам порой хочется.
– Для себя у тебя другая правда?
– Разве речами я не выделяюсь среди прочих, Иуда?
– Да, речами ты не таков, как все мы. Но поступки...
– И поступки у меня должны быть иными.
– Ты добиваешься, чтобы тебя называли Богом?
– Это уже свершилось, прислушайся, Иуда.
– И тебе это нравится!
– Пусть они поклоняются мне и моему доброму слову, а не Ироду и его звонкой монете. Пусть подчиняются любви, а не удару хлыста. Ради этого согласен я потерять свою душу.
– Не дорожишь своей душой?
– Моя жизнь длинна и она не здесь вся – большая её часть осталась там.
– Как тебя понимать?
– Я пришел с Небес и туда надеюсь уйти. Когда это свершится, многих из вас я возьму с собой, и вы ещё при этой жизни вы увидите истинное царство разума и справедливости.
– Ты указываешь на небеса.
– Куда же мне указывать? Я о них говорю.
– Ты говоришь загадками, ты называешь себя богом, ты не ругаешь женщину, которая вылила полную склянку мирра тебе на голову!
– Не ругать я её должен, а благодарить! Если разумом она меня не понимает, так сердцем постигла. Это лучше. Подойди женщина, спасибо тебе, дай я поцелую тебя.
– Вот как! Ты целуешь за возлияния тебе эту женщину! Ты возгордился, Иисус!
– Целуют не за что-то а почему-то. Это не плата, а проявление благодарности. Чувства не покупают. Кто-то должен окончить это спор. Хватит об этом, прошу тебя.
– Нет, погоди! Объясни мне – как же ты благодаришь её за неумный поступок. Она потратила целую склянку мирра, а ведь её можно было продать, а деньги раздать неимущим – разве не к этому ты нас призывал? Без толку пропало такое богатство!
– Щедрость на мелочности не построишь, Иуда. Забудем о том.
– А мне жаль тех людей, которые могли бы прокормиться теми деньгами, что мы могли бы выручить за эту склянку.
– Когда я умру – что сделаете вы с телом моим. Иуда?
– О чем ты, Учитель? Ты не умрешь! Разве к тому идет?
– И все же – если бы я умер – ты бы пожалел мирра на мою голову?
– Как ты мог такое помыслить, Учитель?
– Говори!
– Нет, я бы вылил всё склянки мирра, какие бы мог найти – мы же тебя так любим, Учитель!
– Ну так вот что: когда я умру – не траться на похороны. Мне ничего не нужно будет. Она уже всё сделала. Эта женщина не стала ждать моей смерти – она сейчас воздала мне ту дань уважения, которую ты бы воздал мне мертвому. Поверь мне, лучше при жизни увидеть, как тебя любят, чем после смерти быть обласканным. Права она, что не скрывает любовь перед живым – мертвым это не нужно. Вот я умру, а ты раздай тогда деньги бедным, и не покупай для меня мирра, ибо она уже приготовила меня. И покончим с мирром.
– Не убедил ты меня, Учитель, и поцелуй твой она купила недостойно. Не так бы я дорожил твоим поцелуем, как она – легко он ей достался, и не за благое дело.
– Успокойся, друг мой – тебе нужен поцелуй мой – иди же, я поцелую тебя!
– Нет! Ты смеешься надо мной! К тому же от тебя пахнет так, как от жреца. Ещё бы тебе в плащаницу завернуться – точь-в-точь новоявленный святой на собственных похоронах.
– Как знать, может быть слова твои пророческие, Иуда...
С какой легкостью Он согласился меня поцеловать! Сразу видно, что никакого чувства в этот поцелуй Он не вкладывает! Такой поцелуй – это пытка! Как раскаленный метал он обжигает того, кто любит всем сердцем. Вот если бы Он любил меня...
* * *
– Вот посмотрите – эта трава растет повсюду.
– Конопля?
– Да. Из её сока можно приготовить снадобье, которое лишает человека чувства боли.
– Учитель, научи нас приготовлять такое снадобье.
– Это снадобье опасно. Его нельзя применять просто так.
– Ну а если человеку очень больно?
– Если очень больно, то можно применить. Если зуб рвать или рану лечить. Только его надо сильно разводить. Если не разводить, а как приготовить, так и применить, то беда будет. Человек разума лишится, как будто в него бес вошел.
– Учитель, мы будем применять это средство осторожно.
– Ну хорошо, я научу вас. Но прежде обещайте мне, что будете советоваться со мной всякий раз, пока не научитесь сами определять, какое количество этого лекарства можно применить.
– Учитель, мы всякий раз слушаем тебя.
– Хорошо. Я покажу вам, чада мои, не только, как делать жидкость одурманивающую, но и как оживлять людей. Знайте же, что если кто этой жидкости выпьет чрезмерно, то и он выглядеть будет как покойник, но его излечит только время. Несколько дней проспит он и очнется сам.
– Чудные дела!
* * *
– Учитель, когда оживлял меня, ты и мне одежду расстёгивал?
– У тебя, Иуда, сердце не останавливалось. Ты просто был в забытьи. Почему ты спросил?
– Так просто.
* * *
Вся беда в том, что когда Он говорит, я его не слышу. Его голос проникает в меня, я чувствую себя спокойно, умиротворенно, всё что Он говорит, я приемлю... Я засыпаю, а Он продолжает говорить... Слова входят в меня, но я не улавливаю их смысл... А Он говорит...
– Вот послушайте притчу, что я вам расскажу. У одного богатого человека служил домоправитель, который давал добро этого господина в рост. Даст в долг семьдесят мешков пшеницы, а к возврату требует сто. И расписку на сто составляют, поскольку и заемщику выгодно: ему-то пшеница нужна для посева, и он по осени все триста мешков будет иметь. Также и другие товары давал в рост. Но вот господину донесли, что управляющий расхищает его добро. Позвав домоправителя, он сказал ему: "Что это я слышу о тебе? Дай мне отчет об управлении твоем, ибо отныне ты у меня управлять не будешь". И огорчился управитель: "Что же мне делать? К управлению домом хозяин мой не допускает меня, а землю возделывать я не умею, просить же милостыню – стыдно. Знаю, что делать, дабы после того, как отстранен буду от управления этим домом, меня приняли в какой-нибудь из других домов". И, пригласив по отдельности каждого из должников хозяина своего, он спросил у одного: "Припомни, что ты должен хозяину моему?" Тот отвечал: "Сто бочек оливкового масла". Тогда домоправитель сказал ему: "Верно, по расписке так. А брал ты пятьдесят. Вот я отдам тебе твою долговую расписку на сто бочек, а ты верни мне всего лишь шестьдесят, но нынче же". Затем он спросил у другого: "А что ты должен?" Тот отвечал: "Сто мешков пшеницы". Тогда он говорит ему: "По расписке так, а брал ты семьдесят. Вот я верну тебе твою долговую расписку, а ты верни восемьдесят, но не далее, как завтра". И кладовые господина того наполнились товарами разными, и увидел господин, что богатства его приумножились, и похвалил этот господин домоправителя за находчивость, сказав: "Иногда и грешники могут быть примером для праведников, в иногда праведники заблуждаются, заблуждался и я в тебе, простим же друг другу и оставайся у меня на службе". Вот почему я и говорю вам: "Будьте правы перед своей совестью, и не заботьтесь о том, что люди о вас подумают. Берегите чужое добро, как своё, а со своим расставайтесь легче, чем с чужим, ибо не товары – наше богатство, а чистая совесть, и дружба людей, что вокруг нас. Приобретайте друзей, раздавая богатство свое, ибо богатство обманчивое счастье, а чистая душа – это вечная обитель счастья".
* * *
– Павел, что это Лука пишет?
– Он записывает слово Учителя нашего.
– Что же он записал?
– Прочти, Лука.
– Я записал притчу, которую вчера рассказал Учитель. У одного богатого человека служил домоправитель, и ему донесли, что тот расхищает его добро. Позвав домоправителя, он сказал ему: "Что это я слышу о тебе? Дай мне отчет об управлении твоем, ибо отныне ты у меня управлять не будешь". И задумался управитель: "Что же мне делать? К управлению домом хозяин мой не допускает меня, а землю возделывать я не умею, просить же милостыню – стыдно. Знаю, что делать, дабы после того, как отстранен буду от управления этим домом, меня приняли в какой-нибудь из других домов". И, пригласив по отдельности каждого из должников хозяина своего, он спросил у одного: "Что ты должен хозяину моему?" Тот отвечал: "Сто бочек оливкового масла". Тогда домоправитель сказал ему: "Вот тебе твоя долговая расписка, садись и напиши скорее: пятьдесят". Затем он спросил у другого: "А что ты должен?" Тот отвечал: "Сто мешков пшеницы". Тогда он говорит ему: "Вот тебе твоя долговая расписка, напиши: восемьдесят". И похвалил Господь нечестного домоправителя за находчивость, сказав: "Иногда и грешники могут быть примером для праведников". Вот почему я и говорю вам: "Приобретайте друзей, раздавая обманчивое богатство свое, чтобы после смерти вас приняли в вечные обители".
– О чем же эта притча, Лука? Что он хотел этим сказать, Павел?
– Вот сразу видно, Иуда, что ты не часто слушаешь Учителя и не понимаешь Его слова. Ведь управляющий толково поступил. Он каждому должнику своего господина сделал подарок, чем заслужил дружбу и милость каждого из этих должников. Если бы его господин прогнал, то у него появилось много друзей.
– Не понимаю. Каждый должник был рад уменьшить свой долг, в этом я не сомневаюсь. Но что каждый из них стал его другом, в этом я сомневаюсь. И уже точно, что никто из них не возьмет его к себе управляющим, видя, как он разворовал имущество своего прежнего хозяина, а напоследок ещё и долговые расписки поменял, чем нанес хозяину ущерб безо всякой выгоды для себя. Этот управляющий не только вор, но и глупец. За что же его похвалил Господь?
– Да за смекалку же похвалил, Иуда, ну как ты не понимаешь?
– Значит, просто своровать – плохо, а с хитростью своровать – достойно похвалы? Чему вас учит эта притча?
– Уже ты и Учителю не веришь, что этот управляющий умный и находчивый?
– Да в чем же он умный? Умный был бы, так не спрашивал у должников бы, кто что должен, ведь у него расписки были на руках, а в них всё написано. Умный был бы, так подумал бы заранее, что землю он возделывать не умеет, а милостыню просить ему стыдно, и не обворовывал бы хозяина!
– Экий ты неверующий, Иуда. Право слово, непонятливый ты.
– Да вы-то уж прямо на лету схватываете всё, и подумать не хотите лишний раз.
– Наше дело не думать, наше дело – учиться и веровать.
– А коли бы уж на то пошло, будь этот управляющий настоящим пройдохой, не так бы он поступил.
– А как?
– Да вот сказал бы должнику: "Ты моему хозяину должен сто бочек оливкового масла. Если договоримся, то я эту расписку сожгу, но ты мне взамен напиши другую, что должен пятьдесят бочек масла не хозяине, а мне. И тебе выгодно, и мне".
– А господин бы его не похвалил!
– А уж он после этого сам господином стал бы, так что ему похвалы этого господина вроде бы и не к чему.
– Всё-то ты вывернешь, всё-то переиначишь, Иуда. Лука, как записал, так и оставь. Нам Иудины пояснения ни к чему, нам слово Учителя важно сохранить.
Надо бы порасспросить Его, что Он хотел сказать этой притчей, но я не могу. Мне стыдно, что когда Он говорил, мои мысли были совсем о другом.
* * *
Он один не спал. Вернее, Он думал, что не спит только Он. Поэтому Он говорил сам с собою вслух – у Него была такая странная привычка. Ученики Его думали, что Он разговаривает с небесами. Нет, Он говорил сам с собой. Мне было слышно каждое его слово. Когда у меня закрыты глаза, я не пропускаю слов. Он сидел у огня и рассуждал:
– Мне уже и самому опостылела эта вечная борьба со всем миром. Я тверда знаю, что мне не устоять. Коли уж надлежит принести себя в жертву счастью народа, среди которого живешь, то нынче – самое время. Сейчас канун Пасхи, праздник. Если меня схватят, то, конечно, потребуют моей смерти. Не от ненависти, нет. Они меня боятся. Ирод боится меня, и его шпионы рыщут за мной следом. Они желают схватить меня тогда, когда я буду один. Они не хотят сражения. Я тоже не хочу кровопролитья. Никто не хочет этого. Значит, наши желания совпадают. Они хотят схватить меня, я... Хочу ли я? Нет. Но этого не избежать. Рано или поздно найдется предатель. Из учеников моих кто-нибудь не выдержит этой жизни. И тогда ему станет стыдно уходить от нас. Человек так устроен, что ему легче быть обиженным, чем обидчиком. Этот кто-то будет искать случая обидеться, после чего уйдет с гордо поднятой головой. Ему так будет легче. Куда же он пойдет? Без денег, без друзей, как щепка, подхваченная волнами, не у этого берега, значит у того прибьет её. Стражники и шпионы Ирода – вот чьей добычей он станет. Коли этому случиться, так уж лучше бы сейчас. Завтра праздник. Если меня схватят, то по случаю праздника могут и отпустить. И тогда ещё некоторое время у меня будет для того, чтобы учить этих людей. Сегодня схватят, завтра отпустят – неплохой вариант. Отпустят ли? Отпустят. Куда им деваться? В крайнем случае, посадят в темницу. Это бы и к случаю. Ирод велит посадить меня в темницу, но завтра та самая пятница. Будет затмение солнца. Они народ суеверный, подумают, что небо подает им знак, что меня следует отпустить. Это бы тоже было очень кстати. Как же ещё воздействовать на эти тёмные души, как не чудом? Иудея, тебя призывают к добру, ты хватаешь пророка, и в этот день на три часа меркнет свет дневной! Трепещи, Иудея! Изменись! Посмотри на себя! Не небесных ли знаков тебе надо ждать, чтобы стать лучше? Только угроза кары небесной способна содрогнуть тиранов. Ну, так ты содрогнешься, Ирод. Так содрогнешься, что испуг твой докатится до Рима. Если бы меня схватили завтра... Предавший меня завтра был бы моим спасителем... Но что это я? Разве я желаю того, чтобы кто-то из моих учеников предал меня? Нет, это было бы крахом всего. Этих двенадцать я люблю, я верю в них. Они – я сам. Я бы умер за каждого из них. Но я бы не смог предать никого из них. Как же я помыслил, чтобы один из них предал меня? Нет, не хочу, не желаю... Пусть лучше позже меня схватят, пусть казнят, пусть не будет ни праздника, ни затмения, но позже... Лишь бы не ценой предательства. Никто из них не должен жертвовать своей душой для спасения моей жизни. Никто. Душа ценнее жизни. Умереть легче, чем быть отвергнутым, проклятым, ненавидимым и презираемым. И никому из них я не желаю этой участи.
* * *
– Уж рассвет. Все спят. Как они беспечны! Они знают, что о них есть кому подумать. Людям всегда надо быть уверенными, что кто-то есть, кто думает о них ежечасно. Тогда они спят, как дети.
– Учитель, ты не спал?
– Уже проснулся, Пётр? Не спалось мне что-то.
– А мне снилось, будто я восседаю на позолоченном кресле, которое стоит у врат в чудесный сад. У меня на поясе ключи, а передо мной лежит книга, в которой записаны все дела земные. Я читаю в этой книге судьбы людей, и открываю им врата в чудесный сад.
– Это запах цветущего сада навеял тебе этот сон, Петр.
– Вставайте, братья! Уже рассвело!
– Не буди их, Петр. День длинный. Пусть спят.
– Петр, как тебе удается проснуться раньше всех?
– Но не раньше Учителя.
– А где Иуда?
– Только сейчас заснул.
– Я не сплю, Учитель. Я думаю.
– О чем, Иуда?
– О твоих словах.
– О каких словах?
– Ты говорил, что тебя предадут. Один из нас должен предать тебя.
– Так вот оно что? Ты не спал и тогда тоже?
– Прости, Учитель, я слышал. Почему у тебя так много врагов, Учитель? Почему против тебя злоумышляют? Почему Каиафа и Анна посылают стражников? Чтобы разыскать тебя? И ты это знаешь! Почему же ты не прячешься?
– Зачем же искать того, кто не прячется? Зачем прятаться тому, кто не боится?
– Они хотят схватить тебя тайно, когда поблизости от тебя нет друзей.
– Ну так долго же они будут искать случая.
– Они же могут застать тебя в каком-нибудь доме, где ты ночуешь.
– Сейчас тепло, Петр, и мы ночуем под открытым небом.
– Если же они схватят тебя, мы все погибнем за тебя, Учитель!
– Нет, Петр, вы не сделаете этого.
– Учитель, без тебя наша жизнь нам не дорога.
– Петр, тебе не дороги те истины, которые мы вместе открывали?
– Учитель, как ты можешь так говорить? Твоё слово свято для нас!
– Так несите его людям. А если мы все погибнем, то каков итог?
– Учитель, что же нам – стоять и смотреть, как стражники хватают тебя?
– Именно, стоять и смотреть. А если вас станут обвинять в дружбе со мной, то отрекитесь и уйдите с миром, для того, чтобы в другом месте проповедовать мои слова.
– Никогда! Нет, Учитель, я не смогу отречься от тебя!
– А я говорю, что отречешься. И вот меня нынче вечером схватят, а ты ещё до второго крика петуха отречешься трижды от меня.
– Учитель, не тому ты нас учил и не дело ты говоришь!
– Молчи, Иуда!
– Нет, я молчать не буду! Ты хочешь сделать из нас предателей? Ты видишь в нас предателей, хотя никто из нас тебя не предал!
– Слова мои я и тебе повторю – если на то пойдет, то и ты меня предашь, но жизнь свою спасешь.
– Никогда! Я свою жизнь отдам за тебя, если потребуется!
– Ну, так значит, не тому я вас учил, и не верно вы меня поняли. Вы сотворили себе кумира из меня, сына человеческого!
– Но ты же Бог! Ты оживлял людей?
– Это вы ложные чудеса устраивали, чтобы у меня больше было учеников. Думаешь. Иуда, я не догадался, что дочь старейшины синагоги ты опоил зельем? Учил ли я вас обманом ловить души и сердца людей?
– Очень она мне нужна! Она сама виновата! Она украла у меня бутыль и пила из неё.
– А если бы она умерла? Грех этот был бы на твоей совести и на моей также.
– Нет, не грех это – воровке отравиться тем, что она украла – сама она и была бы виновата.
– О чем ты говоришь? Дочь старейшины – воровка? Уж верно, она решила, что это волшебное лекарство? Не ты ли её в этом убедил?
– С чего ты это взял?
– Отвечай, Иуда. Обманывал за моей спиной людей? Говорил, что я – Бог?
– Я не обманывал. Ты и есть – Бог. Ты видишь меня насквозь.
– Не совсем насквозь, но кое-что вижу. Не всё, что знаю о тебе, я рассказываю, Иуда.
