Текст книги "Баженов"

Автор книги: Вадим Пигалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

«И КРЕМЛЬ УКРАСИТСЯ СВОЕЮ НОВОЙ ДОЛЕЙ»[3]3
  Эти слова взяты из стихотворения, которым сопровождается рисунок Казакова о торжествах закладки дворца. Под стихами – подпись: «А. С». Рисунки хранятся в Музее архитектуры. На них есть собственноручные пометки Баженова: «Прожект и практика архит. Баженова».


[Закрыть]

Прошел год. Для Василия Баженова он был напряженным. Минувшие торжества еще больше воодушевили архитектора и его коллег, послужили громкой рекламой, но именно это имело и свои отрицательные последствия. Баженова часто использовали в роли экскурсовода. Модельный дом в Кремле превратился в своего рода музей.

И все же работа шла, и весьма интенсивно. Были разобраны Тайницкая башня, часть кремлевской стены и ряд строений на площади, уложены дороги для подвоза строительных материалов, вырыты котлованы под фундамент. Одновременно с этим Баженов продолжал вносить частичные изменения в планы построек.

Измайлов предложил перевезти модель в Петербург, чтобы с помощью наглядности окончательно рассмотреть и утвердить проект. Баженов согласился. Ему не терпелось приступить к самому строительству, чтобы наконец прекратить бесконечные переделки.

Осмотр модели состоялся на Исаакиевской площади. Проект наконец утвердили. Модель разобрали и снова перевезли в Москву. На 1 июня 1773 года были назначены торжества по поводу «положения первого камня».

Вновь начались волнующие хлопоты.

На Кремлевском холме возвели портал дорического ордера с четырьмя колоннами – символами времен года. От этого места к Тайницкой башне вела лестница «о сто шестидесяти пяти ступенях к пласу». Здесь Баженов велел соорудить храм славы с четырьмя арками – «что значило четыре части света». Под арками – зарифмованные лозунги о могуществе России. В нишах храма установлены бюсты четырех стихий: воздуха, огня, воды и земли. На огромных щитах – эпизоды сражений: чесменская битва, поражение турецкого флота, отчаянная борьба за Бендеры. И везде пояснительные тексты – стихи.

Члены архитекторской команды – в одинаковых платьях, изготовленных по рисункам Василия Ивановича. Среди них брат архитектора, Дмитрий Баженов.

Парапет, лестница и плас покрыты алым сукном. Колонны, статуи, бюсты увиты лаврами. В строгом порядке расставлены гвардейцы в парадных мундирах.

В ярких лучах утреннего солнца, под голубым куполом июньского неба, на фоне белокаменных соборов и колокольни Ивана Великого получилась весьма внушительная театрализованная композиция. Сценарий продуман до мельчайших деталей. Случилась лишь одна небольшая неувязка.

Перед самым началом торжеств к Баженову подошел Измайлов, любезно взял архитектора под руку, отвел в сторону от коллег и шепнул:

– Ея величества не будет, она занемогла.

– Как так! – воскликнул Василий.

– Тиш-ш-ш… спокойненько. Все будет ладненько. Государыня приказала ничего не отменять и все учинить так, как задумано.

Баженов почувствовал, как его почему-то бросило в жар. Он нервно прошелся вдоль столов, на которых были приготовлены ритуальные принадлежности. Остановился. Резко сорвал парик, швырнул его на мраморную штату, которая предназначалась для закрытия «гнезда» в фундаменте.

– А это! Как изволите устранять сию оплошность?

К плите была приделана медная доска. На ней художник Петербургской академии Иван Пурышев выгравировал памятный текст. Среди прочих надписей такие слова: «Закладка была 1-го июня 1773 года при императрице Екатерине Алексеевне Второй…»

– Оплошность, я думаю, невеликая, – успокоительно сказал Измайлов. – Ее, впрочем, и нет. Матушка государыня всегда в наших сердцах, а следовательно, всегда с нами. Нам ли, голубчик, формализовать то, что принадлежит истории. Ну а что касательно потомков… они, как я полагаю, поверят сей надписи, ибо ни вы, ни я, ни кто-либо другой не смогут в грядущие века засвидетельствовать истину.

Архангельский собор наполнился людьми. Ровно в 9 утра началась служба. Потом Баженов ушел к мастеровым и каменщикам. Неторопливо проверил наличие и порядок разложенных на столах предметов, предназначенных для закладки. Был молчалив. На вопросы коллег отвечал неохотно.

Началась церемония. Впереди процессии четыре каменщика несли мраморную плиту для «гнезда». За ними – члены архитекторской команды. На серебряных блюдах несли профессиональные фартуки, лопатки, архитекторские кирки и прочие атрибуты. Князь Волконский нес чашу с водой для извести. Двенадцать учеников на всем пути следования разбрасывали красные гвоздики и лепестки роз.

Шли в определенном порядке. Одни расходились к границам пласа, другие вставали вдоль портала, третьи останавливались на повороте лестницы, освобождая дорогу членам Кремлевской Экспедиции. Они тоже шли с серебряными блюдами. Казаков нес известь, Баженов (с двумя ассистентами) – кирпичи из мрамора с «вензелями Ее императорского величества и Его императорского высочества».

Специально к торжествам были изготовлены медали. Их нес ротмистр Иван Вахромеев.

Пролог завершила пушечная пальба. Окрестности Кремля окутались клубами порохового дыма.

Когда канонада затихла, Баженов решительно вышел вперед, быстро окинул взглядом толпы присутствующих, собрался было развернуть бумагу с текстом выступления, но тут же передумал, сунул бумагу в нарукавный отворот мундира.

Начал спокойно:

– Празднует Восточная Церковь обновление Царя-Града; ибо благочестивый Константин перенес трон от берегов Тибра во Византию и украсил оную великолепием, и богодухновенно освятил то место. В сей день обновляется Москва.

Далее Василий Иванович рассказал о трудных сражениях с турками, о славных победах россиян на суше и на воде.

И в то время, как на поле брани решается судьба отечества, говорил Баженов, в стране намечаются великие преобразования: «правосудию твердые столпы сооружаются, темные и безграмотные люди к знаниям приобщаются, к счастливой жизни готовятся, пустыни населяются, училища умножаются, худовидные грады облачаются в великолепие; дерзостные междоусобия прекращаются, смерть изгоняется».

– Ликуйствуй, Кремль! – срывающимся голосом прокричал Баженов.

Выступление Баженова «Слово на заложение Кремлевского дворца» – документ интересный, важный.

– В сей день, – продолжал архитектор, – полагается первый камень нового Ефесского храма, посвящаемого божией в России наместнице, толико же и добродетелями, колико своим саном сияющей. А я, будучи удостоен исполнить Монарши повеления в сооружении огромного дома и всего великолепного в Кремле здания, готовяся зачати оное, почитаю должностью нечто молвить о строениях московских, ибо то к сему дню и к делу сему пристойно, и нечто выговорить и о своей профессии, ибо здание здесь начинается. Иоанн Данилович, сын Даниила Александровича и внук Александра Невского, воспитанный в Москве при отце своем, соделался наследником Российского Великокняжеского престола, возрастя на прекрасных местоположениях Москву, по благословению Петра Митрополита пренес Российский трон из Владимира, а с ним и Митрополит переселился в Москву.

Далее Баженов напомнил слушателям об истории Кремля, отдельных монастырских сооружений, о заселении Замоскворечья. Рассказал архитектор и о происхождении названий московских улиц.

– По временам Иоанна Даниловича Москва, яко центр российских земель, стала год от года размножаться. – Продолжал зодчий. – Во время великого князя Иоанна Васильевича она возсияла, ибо он увеличил Кремль и обвел его новыми стенами, гордыми украсив пх башнями. Во время сына его и внука красоту свою и веление умножала, а внук его царь Иоанн Васильевич воздвиг стены и башни Китая. Царь Борис Федорович Годунов, а по нем царь Михаил Федорович, царь Алексей Михайлович, царь Федор Алексеевич еще Москву и распростирали и украшали. А потом и время и радение обитателей привели ее в то состояние, в коем мы ее видим.

Нет, зодчий отнюдь не стремился блеснуть своими знаниями в области истории архитектуры первопрестольной столицы. Был движим лишь одним желанием: показать знатным особам, любящим рассуждать о древняя красотах, показать всем горожанам, кои в суете сует не всегда замечают движение времени, привыкают пользоваться тем, что есть и не очень-то стремятся что-либо изменить, – показать, что архитектурные творения не родились сами по себе. Что сие – труд многих поколений. А если бы люди всегда довольствовались лишь тем, что перешло по наследству, рабски поклонялись тому, что создано до них, то не была бы Москва такой, какая она есть. Важно было упомянуть об этом и в силу других обстоятельств. Баженов успел разглядеть, что Екатерине часто не хватает терпения доводить то или иное начатое дело до конца. Она жаждет громких, но быстрых побед. Строение же, замысленное Баженовым, требовало терпения и многих лет кропотливого труда.

– Египтяне первые привели архитектуру во преизрядный порядок, – говорил Баженов, – но, не довольствуясь только хорошим вкусом и пристойным благолепием первоначальным, едину огромность почитать начали, от него и пирамиды их, возносяся к небу, землю отягощают, гордяся многолетними и многонародными трудами и многочисленною казною. Греки, хотя и все от Египтян и Финикиян ко просвещению своему получили, но, став лучшего и почтеннейшего на свете охотниками и введя сию охоту во весь народ, архитектуру в самое привели изящное состояние.

Василий перевел дыхание, смахнул пот со лба и доверительным тоном, как бы советуясь с коллегами, продолжил:

– Некоторые думают то, что и архитектура, как одежда, входит и выходит из моды, но как логика, физика и математика не подвержены моде, так и архитектура, ибо она подвержена основательным правилам, а не моде. Когда Готы овладели Италией, они, привыкнув к великолепию зданий римских и не проникнув того, в чем точно красота здания состоит, ударились только в сияющие архитектуры виды и, без всякого правила и вкуса умножая украшения, ввели новый род созидания, который по времени получил от искусных исполнителей, хотя и не следующих правилам, огромность и приятство. Такого рода наша Спасская башня, но колико она не прекрасна, однако не прельстит толико зрения, как башня Гавриила Архангела. Грановитая палата хороша, но с Арсеналом сравняться не может. Колокольня Ивановская достойна зрения, но колокольня Девичья монастыря более обольстит очи человека, вкус имущего. Церковь Климента покрыта златом, но церковь Успения на Покровке больше обольстит имущего вкус, одна смесь прямой архитектуры с Готическою, а другая созиждена по единому благоволению строителя.

В «Слове на заложении Кремлевского дворца» Баженов изложил принципиальные взгляды на архитектуру. Они сложились в его сознании за все эти годы в результате долгих и глубоких раздумий. Сравнивая отдельные, наиболее известные строения, он логически доказывал, что их монументальность отнюдь не зависит от грандиозных размеров, а является результатом умелого использования пропорций, гармонии.

Надо сказать, что именно в этом заключается главный секрет всех баженовских построек. Этого принципа он придерживался и при проектировании Кремлевского дворца. Замысленные зодчим здания величественны не столько своими размерами, сколько общим построением и неразрывностью всех архитектурных деталей.

Василий Иванович выдержал небольшую паузу и следующую фразу своего выступления произнес как великую клятву:

– Ум мой, сердце мое и мое знание не пощадят ни моего покоя, ни моего здравия[4]4
  Здесь и выше приведены отрывки из выступления Баженова 1 июня 1773 года по случаю «положения первого камня». Текст выступления был опубликован в 1813 году в «Московском телеграфе» № 17. Полностью, без сокращений, «Слово на заложении Кремлевского дворца» приводится в книге В. Снегирева «Зодчий Баженов». М., 1962, с. 220–223.


[Закрыть].

Члены Кремлевской Экспедиции и архитекторской команды, мастеровые, художники, каменщики, плотники были не в силах сдержать своих чувств. Они встретили клятвенные слова архитектора восторженными аплодисментами, ибо знали и успели в том убедиться, что сие сказано не ради красного словца. Баженов проследовал к месту закладки. Ему были поданы пергамент, памятные медали и монеты. Василий Баженов сложил их в серебряный ваз, залил воском, заложил в «гнездо» и прикрыл мраморной плитой с надписью на медной доске: «Сему сданию прожект сделал и практику начал Российский Архитект Московитянин Василий Иванович Баженов. Болонской и Флорентийской Академии, Петербургской Императорской Академии Художеств Академик, главный Артиллерии Архитект и Капитан, сего сдания начальной Архитект и Экспедиции оного строения Член, от роду ему 35 лет». (Далее указаны имена его помощников, Матвея Казакова и других членов экспедиции.)

Вновь заговорили пушки. Долго не смолкало дружное «ура».

Главнокомандующий Москвы, сенатор Михайло Никитич Волконский и генерал-аншеф, сенатор, граф Петр Иванович Панин положили первые мраморные кирпичи в основание будущего здания. То же проделали затем главный архитектор и члены экспедиции.

Вся Москва огласилась колокольным звоном. В небе кружились стаи голубей и ворон. Они долго не решались сесть на купола и крыши домов. Большие колокола угомонились ровно через час. Но звон какое-то время еще продолжался: то ли эхо носилось над городом, то ли усердствовали окрестные церквушки.

Баженов в этот день пришел домой раньше обычного. Хотелось побыть одному. Аграфена Лукинична почувстовала это, нашла повод для занятости, ушла в другую комнату. У Василия был вид уставшего, но счастливого человека. Он молча посидел у спящего сына. Глаза слипались. Прилег на диванчик и уснул…

ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ

Измайлов был чем-то взволнован. Баженов заметил это, как только вошел в его кабинет.

– Прошу присаживаться, – сказал начальник экспедиции.

Измайлов сидел в своем кресле. Морщился как от изжоги, тяжело вздыхал, тер лоб и виски то одной, то другой ладонью.

– Нездоровится мне что-то нынче, голова так и раскалывается… Нет, не могу… ты уж лучше, голубчик, сам читай.

Начальник экспедиции положил перед архитектором бумагу. Это был официальный приказ Екатерины II о прекращении всех строительных работ на территории Кремля. Указывалось также, что необходимо засыпать рвы, разобрать фундамент, восстановить в прежнем виде стены и башни, употребив для этого имеющиеся строительные материалы.

***

Сие случилось осенью 1775 года. После двух грандиозных актов величественного спектакля императрица решила опустить занавес. Премьера кремлевской эпопеи завершилась. Нельзя сказать, чтобы все это время Баженов был слеп и не замечал, что надвигается что-то неладное. Тревожило многое.

После торжественной pакладки дворца строительство фактически не финансировалось. На запрос экспедиции Екатерина отвечала: «Прибавки суммы денег ныне не будет, а производить работы из прежде определенных денег, располагая на что оных стать может». Однако имеющихся, «прежде определенных денег» было ничтожно мало. Екатерина, кроме того, запретила пополнять новыми людьми архитекторскую команду. Она также лишила главного архитектора помощников, загрузив их другой работой.

Кое-кто усиленно распространял слухи, что работы в Кремле обречены на неудачу, так как строительство ведется на неустойчивых почвах, близ реки.

Баженов в своих записках доказывал, что плохой грунт – помеха лишь для безграмотного архитектора. Он отмечал, что практика мирового строительства знает немало примеров, когда здания огромных размеров сооружались на весьма зыбких почвах. Зодчие, умело используя секреты строительства, превратили природные неудобства в достоинство, подспорье: постройки стоят прочно, им не страшны никакие землетрясения. Зыбкая почва служит им периной.

Борьба за осуществление проекта стоила Баженову нервов. Федор Каржавин этой борьбы не выдержал и уехал за границу. Баженов искренне сожалел о потере способного работника, но отговаривать не стал. В глубине его души теплилась надежда на удачу. Трудно было представить, что строительство могут отменить. Шутка ли сказать, почти семь лет напряженной работы!

В чем же причина катастрофы? В литературе разных времен, в том числе при жизни Баженова, высказывалось мнение, что самая вероятная и объективная причина – это финансовые соображения. Да, государственная казна в те годы действительно оскудела. Война с турками сожрала много денег. И все-таки это малоубедительно. Ведь первоначально, когда план строительства только начали разрабатывать, положение с финансами было еще более трудное. Война была в самом разгаре. А сейчас, к 1775 году, она успешно завершилась в пользу России. Империя получила ключи от Крыма, отвоевала стратегически важные крепости, выход из Азова. Турция начала выплачивать солидную контрибуцию. Казалось бы, какой смысл именно в это время прекращать строительство?

Ранее в числе прочего бытовало мнение, что строительство, начатое Баженовым, напесло вред Архангельскому собору и другим старинным постройкам. Вопрос долго и внимательно изучался многими исследователями.

Беспокойства за старые сооружения действительно были. В конце 1773 года, когда Баженов поехал в Петербург, он тщательно наказывал Казакову: «Всякую неделю примечать между контрфорсов и против собора Архангельского, не будет ли отсадки, и для того брать предосторожность упорами». Сооружение контрфорсов продолжалось и в 1774 году.

Поводом для беспокойства и прекращения работ послужил случай, который произошел в отсутствие Баженова: упала старая стена на месте бывшего Черниговского собора.

Измайлову было поручено провести обследование и составить заключение о состоянии старых построек. Этим занимались архитекторы Карл Бланк, Григорий Бартенев и Иван Яковлев. Они представили «Примечание». В нем говорилось, что старая стена в ломку назначена и подрыта с тем, чтоб упала, «дабы тем способнее к разборке рабочим людям приступить было возможно (как-то ныне уже и разбирают), а та упадшая стена никаковому в близости строению вреда не учинила».

Баженов тоже представил объяснение. Он писал, что падение стены было запланировано, а если бы даже в результате земляных работ в каком-либо старом строении появилась небольшая трещина, то это, по мнению архитектора, не представляет большой опасности. Ибо «когда строение новое связывается с старым, то одно давно осело, а другое должно искать своего места по своему грузу, а на оном почти неприступном месте да еще с оставшими забутками и насыпью никакой сумнительной притчины нет, как только почесть осадкою, хотя бы то было свидетельствовано Парижскою художеств Академиею, в чем бы я совершенно не усумнился, да и здешние архитекторы подтвердили самые же некоторые мои мысли, кои еще при самом приступе мною многажды были представлены экспедиции да и всегда взносимы в журнал в присудствии, но обстоятельства не позволяли иметь пропорциональную сумму на столь великое здание, а когда положутся деньги и люди, то поправится порядок, будет успех в течение строения, да и трещины загладятся по притчине той, что одна часть другую будет снабдевать нужным, ибо оное здание просит одно у другого помощи, то есть новое строй, а старое подкрепляй».

Словом, судя по всему, вокруг кремлевской перестройки разгорелись страсти. Екатерина, очевидно, не желала участвовать в этом споре и отдавать предпочтение тому или иному мнению. Она отдала приказ о прекращении строительства. Это решение, видимо, созрело еще раньше. Не хватало лишь повода. Поэтому императрица затягивала финансирование строительства, ждала удобного случая, чтобы отказаться от кремлевской затеи. И вот такой случай представился.

Ранее перестройку Кремля императрица связывала с длительной работой Комиссии по новому Уложению. Вскоре, однако, выяснилось, что это мероприятие обречено на провал. Оставалось уповать просто на эффект самого строительства, на престижность этого дела, на его значение в международном масштабе. Но обстоятельства поменялись, и это перестало быть актуальным. Слухи о несостоятельности России оказались бесплодными. В этом убедился весь мир. Русские одержали над турками блестящую победу. Кроме того, Екатерина Алексеевна увидела, что кремлевское строительство – дело затяжное, хлопотное, которое к тому же отнюдь не работает на оздоровление внутригосударственного климата. А именно эта проблема стала весьма волновать императрицу. Эти настроения всячески подогревал и Потемкин. – Кучук-Кайнарджийский договор о вечном мире надобно должным образом отпраздновать, – говорил Потемкин Екатерине. – Это еще более вселит радость в души простых людей, наполнит их сердца признанием великих заслуг Матери Отечества. Да и Европе не мешало бы громко напомнить о нашей силе, могуществе и единстве государства Российского. – Далее Григорий Александрович сгустил краски вокруг пугачевского бунта. Нарисовал мрачную, весьма безрадостную картину роста крестьянских волнений. Убедить в этом государыню, заставить ее трепетать перед нависшей угрозой не составляло особого труда. Тем более что многое соответствовало действительности. Вести из отрядов, направленных на усмирение взбунтовавшихся, приходили далеко не радостные. Пришло, в частности, сообщение от двоюродного брата Григория Александровича, генерал-майора Павла Потемкина. 11 августа 1774 года он доносил Екатерине о тревожном росте пугачевского отряда: «…В Кокшайске он перебрался через Волгу с 50-ю человек, в Цывильске он был только в 150; в Алатыре в 500; в Саранске около 1200, где достал пушки и порох, а в Пензе и Саратове набрал более 1000 человек и умножил артиллерию и припасы. Таким образом, из беглеца делается сильным и ужасает народы».

– А посему сейчас нам потребно о многом забыть, – продолжал убежденно басить Потемкин, – и все силы, все средства, весь разум и всю фантазию нашу направить на поднятие духа народного. Надобно пробудить верноподданнические чувства, отбить охоту веровать в бредни самозванца Емельки. Как?

– Вот именно, друг мой, – подначила Екатерина. – Вопросы задавать немудрено. Надобно на них ответствовать.

Потемкин пропустил это мимо ушей. Он продолжал нагнетать тревожную атмосферу.

– Когда в России разгораются бунты и нет никакой возможности потушить их, остановить дикую дубину, то в жертву приносятся даже самые почитаемые и безобидные идолы…

Екатерина впилась взглядом в Потемкина.

– Народ любит меня… Я докажу это! И ты, Григорий Александрович, поможешь мне в этом. Не так ли?

– Оказать оную услугу для меня не токмо обязанность, но и великая честь. А посему я готов сделать это сию же минуту.

Екатерина удивленно посмотрела на Потемкина, пожала плечами.

– Ты хотел что-то предложить?

– Прежде всего, как мне думается, надобно прекратить затею с Кремлем, – серьезно и весьма убежденно заявил Потемкин. – Есть множество людей, кои сим мероприятием недовольны, ибо у русских не принято возвеличивать новое на костях своих предков. В первопрестольном граде, как и в империи вообще, принято с почтением относиться к древностям, чтобы не нарушать связь времен и не оскорблять память людскую. Для новых строений есть множество пустующих земель. Россия, слава тебе господи, наделена землею с избытком. Какая же надобность губить ветхозаветие? Разве мыслимо ради Нового завета сжигать Ветхий завет? Не скрою, сие большей частью слова не мои. Но тем паче считаю своим долгом предупредить, что кремлевская затея возбуждает страсти не токмо фанатичной черни, но и людей именитых, в том числе имеющих отношение к высшему духовенству. Они усматривают в этом иллюминатско-масонскую зловредность и проявление гордыни, коя противна православному духу.

Екатерина задумалась. Такое она слышала впервые.

Потемкин вновь перехватил инициативу. Он предложил использовать того же Баженова, но в ином качестве: разработать проект грандиозного городища для народного празднества. Это был замысел устроить фейерверк, огни которого были бы видны на демидовских рудниках, в Саратовской губернии, в Яицкой слободе, в Париже и в Лондоне.

В 1775 году Екатерина даровала Потемкину графский титул и почетную шпагу. Шансы Орлова снова упали.

***

Баженов сидел бледный. Зная характер Василия Ивановича, Измайлов ждал бури. Но ничего подобного не последовало. Для возмущения у архитектора не было сил, внутри что-то оборвалось, голова налилась свинцом, руки ослабли, пальцы едва держали листок бумаги.

– Стало быть, все… Свободен… Я, пожалуй, пойду, – глухим, подавленным голосом проговорил Баженов и как полусонный направился к выходу.