Текст книги "Баженов"

Автор книги: Вадим Пигалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Революционная гроза приближается. Неожиданно наступил застой в промышленном производстве, парализована торговля, нарушена система снабжения продовольствием. Положение дел усугубляется тем, что наступил неурожайный год. Крестьяне, оставляя насиженные места, бродяжничают, поднимают мятежи, грабят продовольственные склады. Нужда накаляет политическую атмосферу. Королевский двор бессилен что-либо сделать. Ложа Великого Востока обложила своих многочисленных зажиточных «братьев» более высокими взносами и «добровольными» пожертвованиями. Кассы ордена быстро пополняются капиталом. Значительную их часть тайные руководители масонства определяют на благотворительность, филантропию, на помощь голодающим.

– Полагаю, что это делается для того, – высказывал свое мнение граф Брюс, – чтобы еще больше подчеркнуть несостоятельность законной королевской власти и привлечь простолюдинов на сторону масонов. Таким образом, – резюмировал Брюс, – сии коварные люди одной рукой клянутся в верности государю и отечеству, а другой рукою расшатывают королевский трон.

Абсолютизм действительно потерпел поражение. Но плоды победы достались отнюдь не тем, кто в открытом бою рисковал жизнью. Они достались буржуазной аристократии, которая поспешила прибрать к рукам Национальную гвардию, призванную защищать завоевания революции. Главнокомандующим Национальной гвардии был назначен маркиз Лафайет, весьма влиятельное лицо в масонских кругах. Будучи членом ложи «Чистоты», он не уставал повторять, что задача масонства – это «помощь бедным», «воспитание сирот» и «стремление к братству всех людей» на равноправной основе. Однако, став Главнокомандующим, он закрыл доступ в Национальную гвардию не только простолюдинам, но вообще представителям всех демократических слоев общества.

Такова же «логика» поведения и самого популярного деятеля революции, графа Оноре де Мирабо. Он тоже был влиятельным человеком среди масонов и завсегдатаем политических клубов – лож. Первоначально Мирабо завоевал себе популярность красноречием, острыми политическими выступлениями, либеральными лозунгами. Однако, став лидером Учредительного собрания, он незамедлительно повернул вправо и стал действовать вопреки Декларации прав человека и гражданина, предложенной самими же масонами и принятой 26 августа 1789 года. Не лучшим образом повели себя и другие «конституционалисты» – представители крупной буржуазии, ловко манипулировавшие красивыми лозунгами. «Так крупная буржуазия, отделившись от своих недавних союзников по третьему сословию, установила фактически и юридически свое господство в стране». Требования крестьян остались невыполненными. Был принят также декрет, направленный против рабочих. Он запрещал стачки и объединение рабочих в союзы. Зато достигла своих целей буржуазия. Она устранила на своем пути те препятствия, которые мешали свободной предпринимательской деятельности и ограничивали ее политическое влияние.

Разумеется, Екатерина Великая была далека от такого анализа происходящих во Франции событий. Ее, как представителя монархической власти, волновало другое. Графу И. А. Остерману (от 24 сентября 1791 года) Екатерина писала, что французского короля «заставили подписать нехристианскую конституцию, но антихристову, по которой ipso facto отрешен от римской веры…». В следующей записке тому же Остерману императрица довольно четко излагает свою позицию солидарности с представителями абсолютистской власти: «Я думаю, чтоб с Венским и иными дворами условиться, чтоб, когда французское собрание пар(ламента) объявит от себя, что оно со всеми державами хочет жить в согласии, им ответствовать и требовать освобождения короля Людовика XVI, супруги и фамилии, и в противном случае от них не принимать министров, а своим приказать выехать, кораблей их не пускать в гавани и всех присягнувших собранию французов не терпеть нигде; королевской же партии дать покровительство, понеже сие дело есть дело всех королей, с которыми тогда уже поссорились, когда по всей вселенной разослали министров для взбунтования народов».

Екатерина на основании некоторых донесений пришла к заключению, что во французской революции и поражений королевской власти повинны прежде всего масоны, которые, по мнению француза Джона Робинсона, плетут сети заговора «против всех религий и правительств Европы». А посему, считала императрица, отнюдь не случайно, что многие иноземные дипломаты и пронырливые торговцы, а также разного рода авантюристы (типа Калиостро), выступающие под видом ученых и ясновидцев, являются масонами, кои пытаются распространить в России свое влияние и заручиться клятвами русских в верности ордену и влиятельным заморским особам. Ближайшие доверенные лица Екатерины, в том числе Брюс, Потемкин и Прозоровский, еще более подогревали тревожные настроения и «догадки» императрицы. Ссылаясь на более или менее достоверные агентурные данные, они докладывали о подозрительной деятельности масонов на территории разделенной Польши, а также в пределах Литвы и Белоруссии, присоединенных к России. В донесениях говорилось, что католики и униатское духовенство направляют свою тайную деятельность на искоренение православной веры, на восстановление шляхетской Польши в пределах 1772 года и что в этом активное участие принимают масоны, особенно члены ордена Злато-розового креста – розенкрейцеры.

Не могло не тревожить Екатерину и то, что в голодный 1787 год члены российских лож объявили кампанию помощи бедствующим крестьянам и стали демонстративно открывать благотворительные общества. Императрица усмотрела в этом коварство, к которому, как докладывал Брюс, прибегали французские масоны, желавшие противопоставить себя официальной монархической власти, заявить о ее несостоятельности и тем самым приблизить час революции.

Чувствуя настроения Екатерины II, русские масоны, близкие к императрице (из числа придворных и секретарей), спешили разуверить «матушку», снять подозрения в свой адрес. Они снабдили ее доступной масонской литературой, которая не содержала, на их взгляд, никакой крамолы.

Екатерина писала: «…я принялась читать все глупости и неясности масонския, и так как это доставляло мне множество материала, чтобы подшучивать, по крайней мере, над сотней лиц в день, господа члены братства поспешили просветить меня поболее, полагая таким образом привлечь меня на свою сторону». Ответы на все эти старания были однозначны. Екатерина II видела в масонстве «форму притворства» и «лицемерия в этом мире», она называла русских масонов «больными», не видящими того, что даже сама обрядность «носит на себе неопровержимую санкцию той страны, где зародилась эта коварная игра».

«Кто делает добро для добра, тому зачем обеты, притворство с переодеванием, столько же суетным, как и смешным?» – спрашивала Екатерина. Свое отношение к масонам императрица излагает и в написанных ею в 1785–1786 годах комедиях, к которым Екатерина часто отсылает тех, кто пытается изменить ее мнение о «вольных каменщиках».

В комедии «Обольщенный» она высмеивает доверчивых людей, которые одурачены, на ее взгляд, мистической литературой и разными шарлатанами. Говоря о «нравственном учении» масонства, императрица приходит к заключению: масонство отвлекает человека от семьи, от гражданского долга, от общества и делает его эгоистом. Что же касается «тайной» масонской благотворительности, то автор комедии стоит на привычной позиции монарха: абсолютная власть и общественная инициатива должны находиться в полном согласии, ибо всякое проявление частной, не согласованной инициативы – раскол и колобродство.

События во Франции еще более заставили Екатерину II делать выводы именно в этом направлении. Она была убеждена, что разразившаяся революция – это не более чем бунт, спровоцированный злонамеренными людьми, жаждущими власти, а не справедливости. В августе 1791 года императрица писала Гримму: «Я от природы питаю большое презрение ко всем народным движениям и бьюсь об заклад, так же верно, как дважды два четыре, что стоит только открытою силою разнести две лачужки, чтобы всех баранов заставить скакать в какую хотите сторону через палку, которую вы им подставите; самые безумные, самые бешеные из них первые покорятся и будут с жаром опровергать то, что прежде защищали». Не верила Екатерина, давно распрощавшаяся с «революционными мечтами» своей ранней молодости, и в «добрые конституции». Когда в сентябре 1791 года Людовик XVI подписал конституцию, она возмутилась его «глупости» и заявила: «Лучшая конституция не стоит дьявола, потому что она делает гораздо более несчастных. чем счастливых, что прямые и честные люди от нея страдают, и только для злодеев она выгодна, так как им наполняет карманы и никто их не наказывает». Екатерина, стремившаяся оправдать свою монархическую позицию, утверждала, что конституция и провозглашенные в ней свободы – это обман, ибо сие ведет к «безначалию», а «безначалие, – писала она, – есть злейший бич, особливо когда действует под личиною свободы, сего обманчивого призрака народов».

Не могла согласиться Екатерина и с тем, что труды французских философов, коими она ранее увлекалась и даже включала отдельные положения в свои Наказы, могли повлиять на умонастроения людей и приблизить час революции. «Французские философы, – писала она 5 декабря 1793 года, – о которых думают, что они приготовили французскую революцию, быть может, ошиблись только в одной вещи, а именно они думали, что проповедуют людям, у которых они предполагали доброе сердце и добрую волю, а вместо того прокуроры, адвокаты и все злодеи прикрылись их принципами, чтобы под этим покрывалом, которое они скоро сбросили, сделать все то, что совершало самаго страшнаго самое ужасное злодейство».

«Рассеяние заразы французской» – вот что больше всего волнует императрицу, о чем бы она ни размышляла в этот период. Именно под этим углом зрения была воспринята и знаменитая книга Радищева о «Путешествии».

В марте 1792 года пришло сообщение о покушении на короля Густава III. Говорилось о том, что в заговоре активное участие принимали масоны. Вслед за этим в Петербурге распространились слухи, что якобиты в союзе с иллюминатами и розенкрейцерами готовят покушение на Екатерину II.

В связи с тайными донесениями из Берлина в Петербурге начинаются лихорадочные поиски некоего француза Басевича, которому якобы поручено посягнуть на жизнь государыни. Затем усиленно заговорили о том, что этот план зреет в кругах московских масонов. Князь Прозоровский предложил императрице издать указ об аресте Новикова. Екатерина не решилась. Возразила: «Нет, надобно найти причину».

– Таковые имеются, – возразил, в свою очередь, Прозоровский.

– Но не те, что нам нужны, – перебила государыня. – Господин Новиков печатал ругательную историю ордена иезуитского. Да, мы недовольны сим мероприятием. Но лишь в том смысле, что мы объявили иезуитам Белоруссии свое покровительство, а господин издатель самолично вмешивается в эти тонкие и особливые дела государственной важности. Займитесь другим, более важным, – продолжала императрица. – В октябре 1785 года я предписывала образовать комиссию для обревизования всех московских школ и пансионов, в коих масоны сеют колобродства. Я велела проверить учебники. Они должны быть такие же, какие приняты в казенных школах, а не каковые угодны смутьянам. В том же году я предписывала графу Брюсу составить роспись всех книг, изданных масонами; не скрывается ли в них умствований, не сходных с простыми и чистыми правилами веры нашей православной и гражданской должности, не наполнены ли сии книги новым расколом для обмана и уловления невежд?

– Насколько я знаю, таковая работа проведена…

– Вы правы, князь, – опять перебила Екатерина. – Содержателям вольных типографий в Москве мы строжайше предписали подтвердить, чтобы они остерегались издавать книги, исполненные странными мудрствами или, лучше сказать, сущими заблуждениями п колобродствами, ведущими к расколу. В июле 1787 года я приказывала своему секретарю Храповицкому написать в Москву, чтобы запретили продажу всех книг, до святости касающихся, кои не в синодальной типографии напечатаны, И вот теперь надобно проверить, сколь ревностно исполняются эти указы, ибо всякое нарушение предписаний – есть сознательное неподчинение и злобное вредительство. Мною были даны и другие указания, о коих я пока умолчу. Если мои догадки верны, а время и усердие преданных мне людей сие покажет, то аресты, любезный граф, неизбежны.

Тем временем тучи над масонами все больше сгущались. Этому в немалой степени способствовала и международная обстановка. После объявления в 1787 году второй турецкой войны стало очевидно, что Пруссия и Швеция относятся к России враждебно. А между тем покровителями русских «братьев» были именно прусские и шведские масоны. Екатерина поспешила связать это с международной и внутренней интригой, с возможным существованием заговора. Тем более что иностранные дипломаты и тайные масоны – агенты, как было доложено императрице, зачастили к наследному принцу Павлу. Было решено установить негласный контроль за перепиской масонов, особенно с зарубежными «братьями», а также следить за визитерами к Павлу, в том числе за Баженовым, который уже неоднократно бывал в Гатчине и находился под подозрением. Желая усилить контроль за Москвой, Екатерина назначила князя Прозоровского главнокомандующим, ибо он отличался исполнительностью, во всем любил дисциплину и порядок.

О принятых мерах, в том числе секретных, каким-то образом тут же узнали масоны-иностранцы, руководившие русскими «братьями». Кое-кто поспешил выехать из России, другие затаились, приняли меры предосторожности. Барон Шредер, в частности, приказал русским масонам прекратить (до особого указания) всякую переписку и сношения с зарубежными масонами. При этом он ссылался на указания орденских начальников, которые категорически запретили принимать в ложи новых членов и объявили так называемый «силанум» – молчание. Однако многие русские масоны, ничего не подозревая и не усматривая в своих действиях никакого греха, продолжали свои «работы» в ложах и особой осторожностью не отличались.

Предусмотрительность масонов-иностранцев была не случайной. Через полмесяца после назначения Прозоровского главнокомандующим императрица в собственноручной записке интересовалась численностью масонов: «Касательно известной шайки полезно будет без огласки узнать число людей, оной держащихся: пристают ли вновь или убывают ли из оной». По мнению Прозоровского, «сия шайка» пустила в Москве глубокие корни. Он сообщает, что масоны всюду: в университете, в церкви, в ученых собраниях, в купеческом обществе, они организуют свои типографии, лечебницы, а своих учеников-семинаристов всячески стараются проводить на влиятельные места и всюду имеют своих ставленников и шпионов.

Екатерина II немедля замечает: «Имена семинаристов нужно знать, паче же тех, кои постриглись, дабы не попались в кандидаты епархиальные для епископства».

В ноябре 1791 года Н. И. Новиков, испытывая финансовые затруднения и чувствуя, что над ним сгущаются тучи, был вынужден подписать «Акт уничтожения типографической компании», Однако масонские книги, запрещенные Екатериной II, продолжали выходить. Они печатались в «тайной типографии», расположенной в доме, где жил Шварц, близ Меньшиковой башни. Рабочие здесь были особые – немцы. Это роняло еще большую тень на Новикова, так как книги, печатаемые в этой типографии, выходили под маркой новиковской типографии и часто без указания года. Таким образом, эти книги могли в любое время приписать Новикову, обвинив его в злостном нарушении государевых указов.

Политическая атмосфера в 1791 году еще больше накалилась. Произошел разрыв со Швецией, сопровождавшийся военными действиями. К границам Курляндии двинула свои войска Пруссия. Грозила выступлением Польша. В Англии шли приготовления к выходу флота в Балтийское море. В экономике России, как и во Франции накануне революции, наступил застой. В правительственном аппарате царили разногласия, подогреваемые вельможами-масонами, кои были недовольны действиями императрицы и страшились возможных последствий. Весной 1791 года Екатерина II, по свидетельству приближенного ко двору масона Лопухина, подписала указ о производстве следствия над «мартинистами». Она передала его графу Безбородко. Но последний не торопился пускать указ в ход, так как «не видел повода» и считал, что преследование масонов «не соответствует славе Екатерины».

Зимою 1791/92 года Баженов, выполняя волю масонов, нанес очередной визит Павлу. Наследник престола встретил на сей раз архитектора не очень дружелюбно. Но, узнав, что зодчий прибыл предупредить его о надвигающейся опасности, Павел весьма подобрел. Цесаревич тут же уничтожил все компрометировавшие его документы. Затем он счел возможным отблагодарить Баженова.

– Я, как ты знаешь, определен матушкой генерал-адмиралом русского флота. Не желаешь ли ты, друг любезный, быть со мною рядом? Я предлагаю тебе поступить на службу в Адмиралтейство по архитектурной части.

Друг зодчего Каржавин писал, что Баженов «вступил в оную службу на 700 рублей жалованья, продав свой дом в Москве, а в Петербурге, заводясь всем нужным, снова пришел до совершенного разорения, когда государь-наследник, выпрося его из ведения императрицы, принял под свое покровительство и поправил состояние его, определив его к разным местам и детей его в собственный свой штат…».

13 апреля 1792 года Екатерина подписала указ Прозоровскому, в котором она велела подобрать «надежных» людей и произвести обыск у Новикова, как в московском его доме, так и в деревне. Одновременно с осмотром имения Новикова Прозоровский подверг обыску и книжные лавки. Запрещенных ранее книг было найдено немало. Имел ли к ним отношение Новиков? Трудно сказать. Ведь многие книги печатались в «тайной типографии» без его ведома. Но их наличие у торговцев и на складах было достаточным основанием для обвинений, ибо объективно складывалось впечатление, что Новиков знал об их существовании, но умышленно молчал.

25 апреля в Москве началось следствие.

На основании масонских бумаг Прозоровский в период следствия делает вывод, что «вольные каменщики» отрицают существующую организацию государства и церкви. Их цель – создание особой космополитической организации, членам которой «в присягу вмещено, что повиноваться они безмолвно должны главному начальнику, но кто он таков, об нем не спрашивать». Прозоровский замечает: «О государстве и отечестве нигде в розовых кавалерах (т. е. у розенкрейцеров) не видно; да, кажется, отечества быть у них и не может, как они братья со всеми в свете масонами» и стремятся «ввести единозаконие в свете». От таких людей, по мнению Прозоровского, немалый вред, «ибо которые вошли и привязались к ним, те все удаляются от всякаго государственнаго служения». Прозоровский предложил не передавать дело в обычный суд, чтобы лишить возможности масонов и обывателей «замешать оное дело». Екатерина прислушалась к этому совету и 10 мая 1792 года приказала А. А. Прозоровскому переправить Новикова в Шлиссельбургскую крепость, «а дабы оное, – писала она, – скрыть от его сотоварищей, то прикажете везти его на Владимир, а оттуда на Ярославль, а из Ярославля на Тихвин, а из Тихвина в Шлюшин, и отдать тамошнему коменданту; везти же его так, чтоб его никто видеть не мог, и остерегаться, чтоб он себя не повредил».

Далее допросное дело было передано С. И. Шешковскому.

Разбирая масонские бумаги, Прозоровский наткнулся на записку о Павле, составленную Баженовым. Это был отчет архитектора о его очередном визите к цесаревичу. По этому поводу Новикову были представлены вопросные пункты. Из показаний следовало, что это не первоначальный вариант записки. Отчет значительно отредактирован. Однако на основании первоначального варианта, как выяснилось на допросе, была сделана выписка «о образе мыслей той особы и по переводе отдана барону Шредеру, который хотел об этом писать в Берлин…».

Императрица, пришедшая в негодование и считавшая, что это есть свидетельство заговора, была вынуждена обратиться за разъяснениями показаний масонов к великому князю.

Но Павел все отрицал и даже, кажется, сумел убедить Екатерину, что это все наветы и «клеветническо-лакейские намерения». Императрица решила этот вопрос не заострять, чтобы не давать поводов для лишних разговоров. Однако подозрения остались, о чем свидетельствуют ее возражения на показания Новикова, найденные в следственном деле.

В. Баженов остался нетронутым. На сей раз ему повезло. Государыня сочла, что архитектор был слишком мелкой пешкой в этой игре, что он оказался игрушкой в руках масонов-заговорщиков, за что в достаточной степени и поплатился. Что же касается известного книгоиздателя и литератора Новикова, то императрица решила серьезно отомстить ему и тем самым устрашить других масонов. Формальных оснований для этого было достаточно. Имелись в том числе и дополнительные секретные донесения о сомнительных целях берлинских масонов, с коими поддерживались связи, о подозрительной переписке с зарубежными «мастерами» и т. п.

Кое-какие сведения и факты, представленные Новикову во время следствия, действительно были для него новостью. И если это каким-то образом затрагивало интересы отечества и роняло тень на его гражданскую честь, то издатель искренне каялся и не менее искренне заявлял о том, что был в неведении и никогда не помышлял о том, что его действия и причастность к масонству могут быть направлены супротив государства.

Решение императрицы – проучить масонов – было непреклонным. 1 августа 1792 года она подписала указ, в коем говорилось: «…И хотя поручик Новиков не признается в том, чтобы противу правительства он и сообщники его какое злое имели намерение, но следующие обстоятельства обнаруживают их явными и вредными государственными преступниками».

Екатерина в указе отмечала, что масоны «делали тайные сборища, имели в оных храмы, престолы, жертвенники; ужасные совершались там клятвы… которыми обязывались и обманщики и обманутые вечною верностию и повиновением ордену Злато-розового креста, с тем чтобы никому не открывать тайны ордена, и если бы правительство стало сего требовать, то, храня оную, претерпевать мучения и казни». В документе масонов обвиняли в том, что «дерзнули они подчинить себя герцогу Брауншвейгскому, отдав себя в его покровительство и зависимость», что «имели они тайную переписку с принцем Гессен-Кассельским и с прусским министром Вельнером изобретенными ими шифрами и в такое еще время, когда берлинский двор оказывал нам в полной мере свое недоброхотство». В числе прочих провинностей указывалось и на то, что масоны практикуют обряды и ритуалы, «вне святой нашей церкви непозволительные…».

Словом, приписывая Новикову все масонские грехи, которые, возможно, и были, но в коих повинен был не столько книгоиздатель, а сколько его ловкие орденские руководители, императрица повелела в указе «запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость».