Текст книги "Охотники за пришельцами"

Автор книги: Вадим Чирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Зернышки

Пять гранатового цвета зернышек из шести, которые выплюнули студенты, съев фрукты, упали на асфальт и затерялись в пыли, а последнему повезло – оно попало на землю, на зеленую лужайку между аптекой и кинотеатром. На этой лужайке играли две маленькие девочки с большими бантами в волосах. У одной бант был желтый, как одуванчик, а у другой – синий, как глаза хозяйки банта. Обе передвигались на корточках и зачем-то ковыряли землю щепочками. Может быть, они что-то, вчера потерянное, искали, а может быть, что-то друг от дружки прятали. Их мамы сидели неподалеку, на скамейке под каштанами. Листья каштана словно бы начали уже обгорать по краям.

Мамы говорили:

– А вот моя Леночка…

– А вот моя Светочка…

Девочки говорили:

– А вот моя мама…

– А моя мама…

С рыжеющего каштана на зеленую лужайку слетел голубь с черным полукольцом на шее. Глядя на девочек, он, наверно, подумал, что на земле рассыпано нечто вкусное. Он похаживал в сторонке, косясь на девочек, и поклевывал землю тут и там.

Лена увидела гранатового цвета зернышко, выплюнутое студентом, и сказала:

– А я сейчас посажу дерево…

Света ответила ровно через секунду:

– И я посажу. – Но не нашла, что посадить, и передвинулась к подружке, чтобы посмотреть, что та будет сажать.

Лена вырыла ямку, уронила туда зернышко и засыпала землей. А заровняли ее девочки вместе. Теперь обе смотрели на то место, где было зарыто зернышко, и приговаривали:

– Здесь вырастет дерево…

– Скоро-скоро…

– На нем будут яблоки…

– Вкусные-вкусные…

– Сладкие-сладкие…

– А я яблоко сорву…

– И я сорву…

То ли это приговаривание оказалось волшебным, то ли по другой причине, но из земли показалось зеленое копьецо и начало подниматься. Чуть поднялось, принялось разворачиваться и в секунду превратилось в зеленый лист. За первым копьецом вышло наружу еще одно и тоже развернулось в зеленый лист.

Листья стали подниматься, девочки увидели веточку, на которой и сидели листья. Они закричали:

– Растет, растет! – и захлопали в ладоши.

Обе мамы подбежали к дочерям.

– Что случилось?

– Смотрите, смотрите! – кричали обе девочки. – Дерево растет! Из нашего зернышка!

Мамы увидели растущее на глазах деревце, хотели всплеснуть руками, начали это движение, но руки остановились на полпути, замерли, а рты раскрылись. В этом положении мамы застыли.

А деревце – ствол, ветки, листья – стало уже величиной с расписной чайник, листья были почти круглые, на конце заостренные, твердые и блестящие, как у тополя.

Деревце перестало расти, и на нем, как по знаку волшебника, появились три ярко-желтых цветка величиной с цветок весенней лесной ветреницы, ну, с три копейки, в каждом цветке было по пять лепестков.

Цветы крепко и ароматно запахли, тут же прилетели три пчелы и сели на них. Повозились, повозились в цветках, выпачкались по локоть в желтой пыльце и одновременно снялись и улетели.

Девочки и мамы следили за этим, пожалуй, так, как если бы перед ними в темноте разгорался костер.

Цветы покрасовались на деревце минуты, наверно, три-четыре, а потом – раз – и стали вянуть. Посыпались наземь один за другим лепестки… И на месте каждого цветка стали вызревать-наливаться сперва зеленые, но на глазах желтеющие плоды. Чем больше они желтели, тем становились прозрачнее, янтарнее…

– Яблоки, яблоки! – закричала Лена. – Я хочу попробовать!

– И я, и я! – потребовала Света.

– Не смейте! – дружно сказали мамы. – А вдруг они ядовитые!

Но тут девочки закапризничали. Изо всех сил тянулись они к янтарным плодам, – ведь они их сами вырастили! – а мамы тянули их в обратную сторону. И, конечно, девочки расплакались. А мамы, чтобы не привлекать ничьего внимания к сцене, позволили девочкам сорвать плоды. Каждая взяла по одному, а третий мамы решили разрезать дома пополам, чтобы попробовать (или хотя бы лизнуть) первыми.

Только "яблоки" были сорваны, как листья на деревце стали вянуть, сохнуть и опадать. Всего лишь за три минуты все они осыпались, пожухли и стали похожи на те, что лежали уже к этому времени на осенней земле. Деревце теперь не остановило бы на себе ни одного взгляда – это был просто высохший кустик. Да и он простоял недолго – вдруг надломился под каким-то малым ветерком и упал.

Вот чего не увидел в этот день любознательный Глобус, а пойди он за студентами дальше десяти шагов, увидел бы, что произошло с зернышками янтарного плода, упавшего на землю.

И мы пока ничего не узнаем о янтарных плодах, которые попали в руки двух маленьких девочек с большими бантами. Мамы увели их домой, все четверо скрылись в одном подъезде. На этом-то мы и окончим очередную странную историю.

Чьи-то шутки

Когда в 8 15 утра директор 33-й школы Николай Александрович вошел в вестибюль, он увидел посредине его хоровод из учителей. Круг взявшихся за руки шести женщин и одного мужчины походил бы на нововогодний, если бы он двигался и пел «В лесу родилась елочка…» Но учителя молчали и все время тревожно оглядывались. Проходившим мимо ученикам останавливаться они не разрешали.

– В чем дело? – строгим голосом, как если бы это были школьники, спросил директор. Он был молодой начальник и считал, что если он будет с учителями суров, его будут больше уважать.

– Посмотрите, – показала головой Нина Алексеевна, классный руководитель 7-го "Б", небольшого роста полная женщина, на неровное фиолетовое пятно на полу.

– Откуда здесь чернила? – удивился Николай Александрович.

– Это не чернила, – ответил ему высокий и прямой, как палка, физик, Геннадий Михайлович, по прозвищу Генус. Прозвище дали ему восьмиклассники за то, что он обращался к любому, вызванному к доске, старомодно и многообещающе: "Ну-с, молодой человек…"

– А что?

– Это, Николай Александрович, лучше всего назвать эН-Я – Необъяснимое Явление. – Голос физика был чеканен, как если бы он сообщал на уроке формулу. – В пятне исчезает всё, что туда попадает. Одиннадцать минут назад, – Генус глянул для верности на часы, – в нем пропали два семиклассника.

– Не может быть! – вскричал директор. – Кто?

– Мои, – сказала Нина Алексеевна, – Журавлев и Синицына. – И добавила виновато: – Вчерашние…

Вчера эти двое поймали на озере в лесопарке лягушку и посадили – руководила Синицына, исполнял Журавлев – посадили ее в ящик стола, чтобы насолить Ирине Сергеевне, англичанке. Та прилюдно обвинила их в любви друг к другу (чего еще не было) лишь за то, что Журавлев передал впереди сидящей Синицыной записку, перед этим осторожно тронув ее волосы (красивые, гладкие, как шелк, ниже плеч).

Ирина Сергеевна открыла ящик, лягушка, дожидаясь освободителя возле щели, прыгнула…

Вчера же был разбор в кабинете директора этого "ужасного, дикого и какого-то первобытного" по словам Ирины Сергеевны, случая.

Из металла, звучавшего в голосе Николая Александровича, – слов мы приводить не будем, они известны каждому, – можно было бы отлить танк среднего размера.

В конце разбора обоим злоумышленникам было приказано – зачем тогда разговор в кабинете директора? – без родителей в школу не приходить. Им оставалось только пообещать…

А сегодня они ступили один за другим в фиолетовое пятно на полу вестибюля и исчезли…

Сбежавшиеся на крик свидетелей происшествия-чуда учителя немедленно образовали вокруг пятна ограду-хоровод, чтобы никто больше в него не ступил, и ждали директора для разрешения этого сверхвопроса.

Николай Александрович обмысливал ситуацию. Вдруг он обернулся к физику.

– А вы уверены… – начал было он, но Генус, понимавший всё с полуслова, опередил директора:

– Уверен как в собственном существовании, – отчеканил он. – И моя физика пока что не в силах объяснить этот феномен. А то, что это феномен, докажет эксперимент.

Он вынул из кармана 20-копеечную монету, показал ее зачем-то всем, навесил руку над пятном на полу и обвел хоровод значительным взглядом фокусника. Разжал пальцы.

Все глаза проследили за падением монеты, но учителя услышали не звяк ее о каменный пол, а тоненький короткий свист взлетевшего и в мгновение ока исчезнувшего двугривенного.

– Давайте позвоним! – крикнула одна из учительниц. – Давайте позвоним!

– Куда? – директор остановил на ней холодные глаза. – В милицию? Президенту? В Организацию Объединенных Наций?

– В академию наук!

– Уж лучше я всё возьму на себя, – решительно сказал Николай Александрович и снова строго посмотрел на хоровод. – Какой же я буду директор, если…

С этими словами он поправил галстук, одернул пиджак, кивнул физику, смотрящему на него взглядом испытателя, сделал шаг вперед и ступил на фиолетовое пятно. Раздался не свист, а, скорее, вой, длившийся секунды три, и Николай Александрович тоже исчез.

– Полный улёт! – только и молвил физик, прибегнув почему-то к школьному жаргону. – Фантастика!

Хоровод еще крепче схватился за руки.

Директор 33-й школы, ступив в пятно, почувствовал рывок и такое головокружение, что закрыл глаза. Последняя коротенькая мысль его была: "Наверное, это смерть".

Он через что-то пролетал, кувыркался, в глазах попеременно было то красно, то желто, то сине… Вдруг ноги его обо что-то стукнулись, колени подогнулись, он чуть не упал, выставил вперед руки и открыл глаза. Перед собой он увидел стол, стоящий у стены незнакомого кабинета, и сидящего за ним полного мужчину. Рядом с ним стояла сухопарая женщина с сердитым лицом.

Полный поднял на него глаза.

– Ну так, Коля, – сказал он, – а теперь давай начистоту. Рассказывай всё и не думай отвертеться.

– Что рассказывать? – спросил Николай Александрович и удивился своему голосу, ставшему вдруг тоненьким, не директорским. Да и в самом деле что рассказывать – про фиолетовое пятно в вестибюле его школы и про то, что он только что кувыркался, как первоклашка?

– Я тебе напомню, если у тебя такая короткая память, – неприятным голосом сказала женщина. – Вы с Бубликовым подставили стул со сломанной ножкой Наталье Дмитриевне, она упала и чуть не сломала позвоночник. Кто из вас отломил ножку?

"Почему эта женщина со мной на "ты"? – подумал директор. – И вообще – где я?" И хотел уже об этом спросить, но вовремя опомнился: директор школы не может не знать, где он находится. На то он и директор, чтобы всегда знать, где он, с кем разговаривает и почему. Второе, что заставило промолчать Николая Александровича – только что произнесенная фамилия Бубликов. Так звали его давешнего одноклассника; вместе с Валерой они действительно сотворили подляну Наталье Дмитриевне… В каком это было классе? В шестом. Ножку отломил во время перемены неизвестно кто, а вот подсунуть с виду целый стул грузной Наталье придумал он, Коля Бояринов. Может быть, в отместку за ее злопамятность, а может, за всегда презрительно выдвинутую нижнюю губу. Интересно будет посмотреть на нее, когда она шлепнется…

– Ну, что ты молчишь? – спросил полный мужчина.

Николай Александрович решился:

– Бубликова, – спросил он, – зовут Валерием? – И снова удивился своему тоненькому голосу.

– Не придуривайся, Бояринов! – лицо женщины покраснело. – Или ты хочешь из нас дурачков сделать?

Полный молча разглядывал стоявшего перед ним… кого? Кого?!

Николай Александрович кашлянул, поднял руку к галстуку, решив навести порядок в отношениях с этими странными людьми, которые неизвестно за кого его принимают. И выяснить наконец, что за фокусы здесь происходят. Этот ералаш начал ему надоедать! Он поднял руку к галстуку, но не нашел его на привычном месте. Начал искать, шаря по груди… Заметил слева от себя какое-то движение, повернулся, увидел зеркало. Из зеркала на него смотрел… мальчишка… очень знакомый… Николай Александрович зажмурился, не поверив зеркалу, и потряс головой.

– Нет, вы только гляньте на него! – Сухопарая женщина хлопнула себя по бедрам. – Он еще собой любуется! Первый раз вижу такое – чтобы хулиган после содеянного смотрелся в зеркало! Ну и каким, скажи на милость, ты себе представляешься?

– В самом деле, Бояринов, – поддержал ее полный. – Уж в такой-то момент заглядывать в зеркало – это, по-моему, просто наглость. Ты бы лучше сказал, что ты думаешь о своем проступке.

– Полагаю, – сказал Николай Александрович тем же тоненьким голоском, – что это была дурость, вернее, импульсивность, свойственная переходному возрасту. Вы же как педагоги знаете, что наперед редко кто из них думает. Разумеется, проступок нельзя оставлять безнаказанным. Но вот о чем я хотел вас спросить…

Женщина перебила его:

– Что ты несешь? – выкрикнула она. – Нет, – обернулась она к полному, – он в самом деле считает нас дурачками!.. И про кого ты говоришь? Про себя или про каких-то "них"? У них, видите ли, импульсивность – а у тебя что?! Стул-то поломанный кто Наталье Дмитриевне подставил?

У Николая Александровича снова закружилась голова.

В этой невесомости нужно было обрести хоть одну точку опоры.

– Я, – твердо признался директор 33-й школы. – Отрицать не буду: было.

– Было! – снова вскричала женщина. – Говорит, будто это случилось бог знает когда! Час назад это произошло!

"Час назад?! – Николай Александрович снова почувствовал себя в невесомости. – Что-то со мной произошло, и я все еще не знаю что"…

А полный уже взял решение задачи на себя:

– В общем, так, – объявил он. – Завтра ты, Бояринов, приходишь в школу с родителями. Вместе и потолкуем о вашей, как ты говоришь, импульсивности. Может быть, ты в следующий раз будешь думать наперед. Иди!

Николаю Александровичу захотелось еще раз заглянуть в зеркало, но он не рискнул. Подумал, что зеркало есть, наверно, в приемной, и подчинился приказу.

Он подумал, что зеркало всё ему объяснит.

Выйдя, директор пошарил глазами по стенам приемной и увидел таблички на противостоящих дверях. На одной было написано: "Директор Журавлев Вячеслав Федорович", другая гласила: "Завуч Синицына Лариса Анатольевна".

– Ты что, Бояринов, остолбенел? – услышал он голос молодой пышноволосой секретарши, поднявшей к нему голову. – Влетело тебе? А сейчас еще и Бубликова приведут…

Зеркало директор, чувствуя, что всё в голове у него перемешалось, отыскал, оглянулся на секретаршу, склонившуюся к пишущей машинке (пишущая машинка? А где компьютер?), подошел к нему… На него смотрел тот же знакомый мальчишка…

Да ведь это он сам – только двадцать лет назад!

Значит… Выходит, что… совершив чудесный полет через потолок и еще, наверно, через что-то, он обратился в того самого шестиклассника, который час назад подставил сломанный стул грузной англичанке!

К чести нашего директора надо сказать, что он отличался быстрой сообразительностью.

Еще раз глянув в зеркало, Коля Бояринов – а в этом уже не надо было сомневаться – кинулся назад, в директорский кабинет. Он хотел кое-что выяснить.

– Что тебе, Бояринов? – неприязненно спросила у него завуч.

– Вячеслав Федорович, Лариса Анатольевна, – начал он, не удивляясь уже своему мальчишечьему голосу, – скажите, пожалуйста, вы учились в 17-й школе?

– Да-а… – протянули они одновременно.

– А вы помните… – У Коли Бояринова сузились глаза, как если бы он был Николаем Александровичем, руководителем средней школы. – А вы помните, кто, будучи еще в шестом классе, посадил в ящик стола лягушку, и потом она прыгнула в лицо Ирине Сергеевне?

Директор и завуч медленно повернули головы друг к другу. Затем перевели округлившиеся до шариков от пинг-понга глаза на Колю Бояринова.

– Да как ты сме… – неуверенно, но разгоняясь голосом для гневной отповеди наглецу, начала Лариса Анатольевна; начала было, но неожиданно поперхнулась и закашлялась. Этим воспользовался злоумышленник.

– Вот только я не помню, чем окончилась эта история…

– Эта? – ошарашенно спросил полный.

Завуч же всплеснула руками.

– Кто тебе рассказал о ля… об этом слу… эту чепуху?

Вячеслав Федорович, отставив стул, поднялся из-за стола. Подошел к Бояринову и как-то нерешительно, словно желая проверить, на самом ли деле перед ним стоит реальный шестиклассник, ерзая головой, притронулся к его плечу. Этот жест машинально повторила и Лариса Анатольевна. И стоило им обоим прикоснуться к нему, как всех троих рвануло вверх, потолок перед ними расступился, Коля Бояринов услыхал уже знакомый вой, только погуще, уши заложило, как при подъеме самолета, в глазах потемнело… и вот ноги снова стукнулись обо что-то. Коля открыл глаза: он стоял в вестибюле своей школы, в средине чернильного пятна. На него испуганно смотрел хоровод из семи учителей, он держал за руки шестиклассников Славу Журавлева и Ларису Синиицыну…

Зеркала в вестибюле не было, а нужно было узнать, кто он сейчас – Коля Бояринов или Николай Александрович. Наш путешественник по временам и вообще по черт знает, между нами говоря, чему, прибегнул к единственному проверенному средству – кашлянул и поднял руку к тому месту на груди, где у директоров обычно находится галстук. Галстук был на месте!

Что-то звякнуло у ног – Николай Александрович увидел вертящийся по полу двугривенный; семеро учителей на этот раз уставились на монету. Монета поплясала и улеглась.

– Вот, значит, как, – неизвестно чему подводя итог, сказал директор. Он заметил, что высоченного роста физик смотрит на него – со своей высоты – не испуганно, как все, а внимательно, холодновато и изучающе – как на объект эксперимента. Это ему не понравилось, он хотел что-то сказать Генусу, но Генус его опередил:

– С благополучным возвращением, – с легким поклоном сказал он. – Надеюсь, вы не ушиблись, прошибая потолки? Я думал, – добавил он, – что знаком с физикой, но это оказалось не так. Фантастика знает о ней больше… – И склонил голову, будто подчиняясь неизбежному.

В этот момент над головами оглушительно зазвенел звонок. Николай Александрович поморщился, дожидаясь конца звонка.

– Все по классам! – подал он кавалерийскую команду хороводу. Тот рассыпался, учителя поспешили в разные стороны, оставив директора с двумя шестиклассниками. Николай Александрович наконец-то обратил внимание на них. Он выждал минуту, что-то обдумывая. И разрешил ситуацию следующими словами:

– А я и не знал, что мы коллеги. – Внимательно глянул на поднятые к нему лица и добавил: – Ну, пошли! – О вчерашнем, об их проказе с лягушкой и о родителях, которые должны были прийти в школу, Николай Александрович не заикнулся.

Только-только трое покинули фиолетовое пятно, как оно стало съеживаться, бледнеть, – они оглянулись на него, – и вот исчезло. Под ним оказался относительно чистый пол.

Вестибюль опустел, в школе 33 начались уроки.

Ясновидец Шахов

– Шахова я сегодня непременно вызову!

Даня Шахов, веснушчатый долговязый шестиклассник, споткнулся, остановился, оглянулся. Страшные эти слова произнесла Раиса Ивановна, матеша, – но где она? Учительницы поблизости он не увидел. Может, он услышал ее голос по директорскому динамику? Она проговорилась в его кабинете и вот… Шахов поднял голову – нет, динамик висел далеко. А невидимая математичка подтвердила угрозу – сказала ему прямо в ухо, он даже отшатнулся:

– Непременно!

Троечник Шахов закрутился на месте. Он настроился на перемену, на двадцать самых лучших школьных минут, а тут такое! Откуда голос?

Школьники валом валили во двор. Его толкнули, нажали, повлекли за собой – вынесли на свежий воздух. Самые лучшие школьные минуты… Но у крыльца Шахов остановился.

Удрать с математики? Нет, удирать нет смысла. Раиса Ивановна сегодня же пошлет кого-то за родителями. У него в журнале "еле-еле тройка" и законнейшая "двойка". А домашнего задания он снова не сделал.

Когда в прошлый раз матеша объясняла сложение и вычитание дробей с разными знаменателями, он о чем-то хорошем задумался, а когда дома раскрыл учебник, ему в глаза бросилась задача, которая могла рассердить любого нормального человека. Там было написано, что некая Вера в первый день прочитала 5/9 книги, а во второй – на 1/6 меньше… Даня так разозлился, что зашвырнул учебник в угол комнаты. Он мгновенно представил себе эту Веру: почитав, она хваталась за карандаш и высчитывала, какую часть книги одолела. Зачем?! Какое отношение имеет то, что ты читаешь, к дробям?! Пять девятых! А на чем ты остановилась, помнишь? В каком приключении застало героя твое вычитание? Нет, конечно! Наверно, думаешь, что будет с героями книги через две девятых!..

Короче говоря, представив всё это, Даня вскипел, как чайник, и пар, наверно, забил у него из ноздрей. Он тоже схватил карандаш и… нарисовал на листе бумаги книжную Веру в виде дроби: цифра 5 у нее была на груди, потом шла черточка-пояс, а на юбке была цифра 9. После этого он чуть не вслух объявил, что сложением и вычитанием дробей с разными знаменателями, если они применяются к художественной литературе, он, Даня Шахов, никогда заниматься не будет! Этой дробевидной Вере он не пара!..

Так получилось вчера, сегодня, конечно, Даня поостыл. А когда услыхал в коридоре голос матеши, и вовсе забеспокоился. И неожиданно для себя ухватил за рукав отличника Балашова, полненького и розового мальчика, как и все, спешившего во двор подышать свежим воздухом.

– Кит, помоги! – Балашова звали Никитой, прозвище Кит было тут как тут.

Беляш (еще одно прозвище) дернулся. Но Даня держал его крепко.

– Помоги, Кит, – повторил он, – меня сейчас Раиса вызовет!

– Откуда знаешь? – Отличник посмотрел на свой рукав и понял, что его не отпустят.

– Знаю. Объясни по-быстрому сложение и вычитание. И дай списать.

– Ладно, – покорился Балашов, – пошли.

Раиса Ивановна обязала его помогать отстающим, сейчас, к сожалению, был как раз тот случай.

В этот день был поставлен мировой рекорд (хоть сообщай об этом Гиннессу) по освоению материала и скорописи. То ли отличник оказался изрядным объяснялой, то ли Даня на этот раз – внимательным слушателем, но тему он понял с ходу (ничего сложного в ней не было, видать, во всем виновата была дробевидная Вера), примеры переписал (самому решать было некогда), и, ненавидя Веру, сдул задачу.

Звонок на урок застал Балашова и Шахова за партой.

– Из-за тебя не отдохнул, – упрекнул его полненький Беляш. – А мне движение рекомендовано.

– Родина тебя не забудет, – пообещал Даня. – Сам погибай, а товарища выручай. – Это были слова генералиссимуса А. В Суворова, где-то им вычитанные.

Шестой "Б" заполнил класс. Вошла Раиса Ивановна. Все расселись, поутихли. Матеша раскрыла журнал. Она напомнила тему и, найдя глазами насторожившегося, как заяц при постороннем звуке, Даню, назвала его фамилию:

– К доске пойдет Шахов! – В голосе ее прозвучала жуткая решимость не давать больше никаких поблажек лентяям.

Даня и Кит, сидящие на разных партах, переглянулись.

У доски Шахов вел себя нагло. С профессорским видом, стуча мелом и усмехаясь, он разделался с двумя парами дробей, подмигнул слегка опешившему классу и скорчил рожу Раисиному затылку. Матеша, не веря себе, смотрела в его тетрадь.

– Так успела Вера прочитать книгу за два дня или нет? – задала она вопрос из учебника.

Наступил момент еще одного торжества Шахова.

– Она бы успела, – ответил он не столько Раисе, сколько 6-му "Б", – если бы читала, а не считала, сколько прочла!

– Не нагличай. Шахов, – не совсем уверенно сказала учительница. – Подумаешь – выучил один раз! И то, наверно, случайно. Посмотрим на тебя послезавтра. Садись, "четыре".

– Почему не "пять"? – еще раз сдерзил Даня, идя к своей парте.

Урок пошел дальше, Даня, как всегда, отдался случайным мыслям, таким же непредсказуемым, как полет в окне воробья или канареечного цвета тополиного листа. И все же одна из мыслей была: "А как, интересно, я угадал, что она меня вызовет?" Но вот пролетел очередной желтый лист, и следующая мысль сменила эту, которую надо бы подержать в голове хоть пару минут.

И вдруг снова, так же явственно, как полчаса назад, прозвучал в его голове голос Раисы Ивановны. Он перевел взгляд на учительницу – та смотрела на него, не слушая Вовку Годуна, стоявшего у доски. Вот что проговорила математичка, не открывая рта: "Почему он выучил? Что произошло? Ведь вот же опять отсутствует!"

– "Да выучу, выучу – чего пристала!" – сердито подумал Даня.

– Шахов, не груби! – неожиданно для класса, для Дани и, может быть, для себя, вспылила матеша. И, конечно, осеклась. И поправилась тотчас же: – Я хотела сказать, – торопливо разъясняла она всем и Шахову, – что ты совершенно недопустимо ведешь себя: я приступаю к новой теме, а он опять отвернулся к окну! Если не хочешь слушать меня, можешь выйти из класса!

Шахов покосился на Кита – тот смотрел на него мигая и потирая переносицу.

Всё остальное время урока Даня сидел, мстительно не сводя глаз с учительницы (на это, кстати, уходило всё его внимание, и того, о чем она говорила, он не слышал). Она же, чувствуя на себе враждебно-неотвязный взгляд, в сторону упрямца глаз больше не поворачивала.

На перемене Беляш подошел к Дане.

– Как ты узнал, что Раиса тебя вызовет?

Дане не хотелось говорить, что услышал голос невидимой математички, и он ответил коротко:

– Вычислил.

– Может, ты ясновидец? – на всякий случай спросил Кит и, не дождавшись ответа, пожаловался: – А мне вот всё-всё приходится и слушать, и учить.

– А ты иногда не учи, – от души посоветовал Шпаков. – Отдых всякому организму требуется.

– Не могу, – вздохнул Беляш. – Я на учебу генно запрограммирован. – Отличинк Балашов был членом детского научного общества, там собирались вундеркинды со всего района, на таком-то вот языке они, наверно, и объяснялись.

После математики была история. На уроке истории, в самом его начале, Даня решил проверить, нет ли у него на самом деле дара ясновидения. Он "послушал" Татьяну Игоревну – не задумала ли она чего против него, но "истеричка" насчет Шахова "молчала". Так оно и получилось, его не вызвали. Ура.

После опроса Татьяна Игоревна начала не очень интересный рассказ о возникновении религии у первобытных людей, а Шахов решил проверить свое ясновидение еще раз – на Наташке Зыбиной, в которую был влюблен вместе со всей мужской половиной 6-го "Б". Узнать, не влюблена ли случайно и она в него, Даню.

У Наташки были широко расставленные, мало что замечающие, серые глаза-озёра, прямой нос, гладкие длинные волосы по бокам лица и длиннющая, как стебель кувшинки, шея. Наташка была похожа на какую-то артистку, а може, и на всех сразу. Шахову очень хотелось хоть разочек попасть в ее глаза (а через них и в сердце), но сколько он ни пытался, у него не выходило. Если Даня возникал перед ней, она смотрела так, что ему хотелось оглянуться и узнать, кого она видит за его спиной.

За его спиной она наверняка видела кинокамеру и копошашихся возле нее киношников.

Итак, Даня уставился в Наташкин затылок и попробовал выяснить, о чем она думает. Красавица, как оказалось, думала во время рассказа Татьяны Игоревны обо всем на свете, только не о религии первобытных и не о Шахове. Даню она не зацепляла даже самой коротенькой мыслью, словно того в ни в классе, ни даже в мире не существовало.

Жаль, конечно, очень жаль…

После этого разочарования на Даню напал стыд. Было впечатление, что он только что без спроса порылся в Наташкиной маленькой сумочке, которую она носила в школьной сумке. Чувство было пренеприятное. Даню даже бросило в жар, и он сказал себе, что ни за что и никогда больше не будет прослушивать чужие мысли.

Тем более, что мысли красавицы были о такой чепухе, что лучше бы этого не знать.

Он успокоил себя тем, что, скорее всего, у него нет никакого ясновидения, а просто он фантазирует. Это Кит подбил его на фантазию.