Текст книги "Ликующий джинн"

Автор книги: Вадим Чирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

–Что за слово ты бормотал ночью? Какой-то снолуч... И что за шеф-робот? Откуда взялись еще и невидимки? Это все твоя Кукурбита! Вот что такое другие планеты для землян! Может, ты сегодня останешься дома?

Славик не ответил ни на один вопрос.

–У него два последних школьных дня, – подал голос папа, который до сих пор не вмешивался в мамин допрос, – пусть пойдет. Я его отвезу и привезу. Он там отвлечется.

–Я позвоню в школу и спрошу, как дела, – решила мама. – Попытаюсь поговорить с Еленой Матвеевной. Но чтоб ты проводил его до самых дверей. И у дверей же и встретил. Если он останется дома, наверняка будет звонить Кубику. А в школе, слава богу, собираются нормальные люди. Относительно, конечно. И я отпрошусь, наверно, с работы и буду дома к обеду.

Папина голова была под самой притолокой. Он ею кивал.

–До самых дверей...

Славик запивал бутерброд кофе с молоком и думал, что мама отрезала сейчас последнюю возможность как-то размотать клубок.

–Ты посмотри, какой он стал бледный! – с трудом доходили до него мамины слова. – Честное слово, я прямо не знаю, что мне с ним делать! Прямо не знаю!..

Самым нормальным человеком в школе был Стас. Он и понимал Славика с полуслова, и все в нем примечал.

–С тобой будто чирик приключился, – сказал он, чуть увидев друга. – Ты чего такой вставленный? Глюкануло тебя с твоими гринами? Давай толкай телегу.

Славик не знал, с чего начать – так все сегодня перепуталось в его голове.

–А что я тебе в последний раз рассказывал?

–Про живца. Клюнули они?

Славику пришлось вспоминать "про живца".

–Стопудово, – наконец ответил он. – Клюнули...

Рассказывая про ресторанный эпизод, Славик забывал иногда, о ком говорит – то ли о героях мультика, то ли о себе. Стас это заметил.

–Ты, братиша, зашился, я вижу. Тебе на Канары пора, отдыхать. А то еще день-два, и ты совсем уедешь. Глючишь, братиша, глючишь...

День второй

До телефона.он добрался, когда маме – а она отпросилась все же с работы – пришлось выйти в магазин

–Дядь Вить! Как дела?!

–Никак. Еще одно "странное ограбление", а после – молчок. Но раз так – значит, все в порядке..

–Что "в порядке"? Ограбление – и в порядке?

–Ну да. Шеф жив. Я беспокоился, что снолуч уложил его насмерть. Убийств, кроме комаров, на моем счету за всю жизнь не было, я бы не хотел, чтобы у меня на шее повис этот тяжелый камень.

–Дядь Вить, значит, невидяйка работает по-старому? И ничего, значит, не изменилось?

–Вроде так... Ты все сделал тогда, в ресторане, как надо?

–Три вперед, семь назад.

–Ну, не знаю, Слава. Могло быть, что ты ошибся.

–Дядь Вить, и что теперь будет?

–А Питя не появлялся? – ответил вопросом на вопрос художник.

–Нет... Так что будет? – повторил главный вопрос Славик.

–Не знаю, коллега, и гадать не буду. – Кубик был сегодня озадачен не меньше его. – В конце концов мы имеем дело с инопланетной техникой. С их, так сказать, фокусами. Прежде чем вручить тебе невидяйку, они, наверно, хорошо о ней подумали. О ее возможностях Тем более после Ныреха. И после моего честного рассказа о Земле и порядках на ней. Может, они кое-что предусмотрели? Не знаю, ничего на этот раз не знаю. Нам остается только ждать... Тебя охраняют? Я имею в виду родителей.

–И день, и ночь.

–Понимаешь, – продолжал свою беспокойную мысль Кубик, – если ничего не случится, то есть если невидяйка работает в прежнем режиме, следующий ход за шефом. И он его не упустит. Ему нужен молстар. Может, он докумекает даже до снолуча – что он тогда брякнулся лбом об стол не просто так, а с нашей помощью. Он башковитый мужик, шахматист по уму, и с большим, если не сказать огромным замахом. На что он замахивается, трудно даже сказать. Я тебе честно признаюсь, Слава, дай бог, чтобы мы с тобой остались целы в этой передряге – вот какая тайная мысль меня тревожит. Может, отдать этому злыдню и молстар? Он ведь нас в покое не оставит. На, мол, только отвяжись!

Кубик передохнул.

–Может, отдать, а, Слав?

–Дядь Вить, – вместо ответа сказал Славик, – а что все-таки он подумал, когда вы его грузили Кукурбитой?

–Скорее всего, что я пудрю ему мозги... Но слишком уж много за нашими спинами всяких тайн – он мог.краем, так сказать, мысли предположить и такой вариант: была, черт ее дери, Кукурбита. Сейчас столько сообщений о летающих тарелках, о похищениях землян, о Шамбале, о других планетах. Вся эта информация так или иначе застревает в мозгах... Может, отдадим ему молстар, а, дружище? – настаивал Кубик.

–Дядя Витя, давайте лучше подождем.

–Понимаешь, ждать в этой ситуации – значит дать противнику полную волю. Тому ли учат нас Маринина, Донцова и Полякова?

Кубик был встревожен и не скрывал этого. После разговора с ним в голове у Славика замаячила смутная картинка, от которой, тем не менее, как холодным ветром, веяло угрозой: где-то там, далеко от его дома, сидит шеф-паук и плетет свою паутину; круг паутины ширится, вот-вот и кто-то из них забарахтается в липкой и упругой сети.

Курс на Егоровку

Всю вторую половину дня, после школы, Славик промаялся вокруг да около телефона. Звонить должны были ему, звонить должен был он. Ведь там, за пределами его дома, такое могло твориться! Мама же строго следила за тем, чтобы не случилось ни того (звонка), ни другого.

Мобилу б ему, мобилу!

Был один звонок, который мама назвала нечеленораздельным – она тут же после него примчалась к сыну спросить, не ему ли звонили. Славик отмахался: звонить ему могли только Стас и Шандор, а они разговаривают на человеческом языке. "Галимо" и "примато" не в счет.

Звонить мог Кубик и сообщить он мог то, без чего дальнейшая жизнь невозможна; услышав же голос Елены Сергеевны, он, понятно, издал нечеленораздельный звук.

В общем, день прошел насмарку, дрянной день, пустой и бессмысленный. Непонятно, зачем солнце светило. Славик шатался из комнаты в комнату, смотрел в окна, подходил к коту, листал учебники, доставал украдкой молстар, трогал кнопки... и быстро прятал его за книги, услышав мамины шаги в коридоре. Ходил пить воду, хотя пить не хотел... Мама как привязанная сидела дома, не вышла даже в магазин, хотя хлеб был только черствый, говорила по телефону, часто заглядывала в комнату сына, возилась на кухне – ну как привязанная, честное слово, как привязаннная! Ну выйди, ну забеги к соседке, ну вспомни, что нужно взять что-то в аптеке... нет, сидит у телефона и не устает следить за каждым движением сына.

У Славика появилась даже злокозненная мысль – уложить маму снолучом минут хоть на десять, но он на этот шаг не решился, вспомнив, как брякнулся лбом в стол шеф. Да и мама не шеф... Зато испробовал снолуч на Брысике – и тот послушно развалился после щелчка "авторучки" на диване. А мама, как назло, тут же вошла в гостиную.

–Что это он так разоспался? – спросила она и подозрительно посмотрела на сына. Мамина выросшая за последнее время настороженность касалась теперь всего, даже поведения лентяя-кота.

–А что ему еще делать!

–Ты бы поиграл с ним.

–Перебьется. – Славик пошел в свою комнату, а мама глядела ему вслед и качала головой. Сын вел себя не так, как всегда. В нем явно была заноза, но попробуй-ка дознаться у пятиклассника, какая!

Они вообще полны секретов, тайн, отвратительных открытий об учителях и родителях – вообще о хрупком мире взрослых, те только делают вид, что их мир прочен и надежен, а их поведение безупречно...

Сепаратисты, сказал как-то один из знакомых Стрельцовых про детей-школьников (начиная с пятого класса), – еще большие сепаратисты, чем националисты и религиозники! У них своя территория, свой язык, своя музыка и песни, своя поэзия (рэп), графика. И чем дальше, тем... Свои законы, одежда, прически, повадки, походка, своя философия, свои властители дум, герои и кумиры – государство! А что мы? Рабы, которые их обстирывают, готовят им еду, подносят, лечат, трясутся за них, выполняют все их прихоти, терпят любую дурь, капризы, смены настроения – лишь бы они продолжали властвовать... Иногда мы, правда, бунтуем, но нас быстро усмиряют, наказывая нас долгим раскаянием...

Вечером Славик вышел в очередной раз попить воды и услышал в спальне громкий голос мамы – не для телефона, а для папы, это разные голоса:

–Что-то происходит, – говорила мама и Славик замер у дверей, остановленный этими словами. – Что-то происходит, но что, я не знаю. Он сам не свой и все-все скрывает. Он научился скрывать! Но ведь я знаю, я чувствую, что что-то не так! Это, конечно, связано с Кукурбитой и с Кубиком! Другого ничего не может быть. Я говорила с Еленой Матвеевной, она тоже видит, что Славик не в себе. Ты как мужчина давно должен был найти с ним общий язык...

–Думаешь, я не пробовал? Он и от меня все скрывает. А я не следователь. Я тоже вижу: что-то происходит, но... Какая-то по-моему, началась заваруха...

–Эта проклятая работа совершенно не дает возможности заняться ребенком! Я чувствую, он уходит от меня все дальше, а я ничего не могу сделать!

–Ну, уход это естественный процесс... – разводил философию папа.

–А потом мы обнаруживаем, что наш сын принимает наркотики или втянут в уличную банду! Как ты, отец, можешь так рассуждать?! Нет, нет, нужно немедленно принять какие-то меры!

–Какие меры? Против чего меры? – Папа пытался, как всякий мужчина, мыслить последовательно и логично.

–Я же сказала, – неожиданно взвилась мама, – я не знаю! Но их нужно принять!

–Это очень интересно, – сказал папа, – предпринять, не знаю что ради неизвестно чего. Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что.

Но маму было уже не остановить.

–Если ты отказываешься делать для ребенка хоть что-то, это сделаю я! Нужно уехать!

–Куда?! Я не смогу, меня не отпустят. Или предложат уволиться.

–Я в этом не сомневалась, что ты ничего не можешь. Вот что: я забираю Славика и уезжаю. – И тут прозвучало самое страшное: – Я оборву все его опасные связи!

Славик, стоя у двери, превратился в камень.

–Куда ты уедешь?!

–Хотя бы в ту же Егоровку! (Славик схватился за голову). Она хоть и недалеко, но это глушь, там тепло и зелено. Там эта балаболка Нинка. Там нет под рукой телефона, которого я уже боюсь как огня! Там не будет Кубика! Славик сможет подготовиться к экзаменам. И я еще помогу твоей маме с огородом. Будем с сыном выдергивать сорняки.

Это был приговор, Егоровка была тюрьма, где в основном выпалывают сорняки.

–А с работой как?

–Я возьму недельный отпуск за свой счет. За счет, между прочим, моего летнего отпуска. Речь идет о ребенке!

–Может, все-таки попробовать его разговорить?

–Вот и попробуй. Но я все уже решила.

–Славка будет против.

Да, Славик против. Он даже затоптался у двери в знак своего несогласия.

–Пусть! – прозвучало последнее жестокое слово.

В этот день Славик решил, во-первых, что никогда-никогда не женится, а что от Егоровки ему не отвертеться, он понял еще раньше, зная мамину непреклонность. Но рёв получился сам собой, как только папа вошел в его комнату. Славик не стал скрывать, что слышал весь их разговор в спальне, и объявил, что ни в какую Егоровку не поедет, что лучше он выбросится с седьмого этажа, перестанет есть и пить, не будет больше учиться, уйдет из дому куда глаза глядят...

В общем, ничего интересного в этой вечерней беседе не было, главное, ничего нового для читателя, которого ведь тоже отрывали иной раз от каких-то горячих дел и зашвыривали в глухомань вроде Егоровки. Читатель тоже, может быть, устраивал рёвы, но могу сказать, они были бесполезной тратой слезной влаги: решения мам, "когда речь идет о ребенке", чаще всего бесповоротны.

В ушах Славика весь этот вечер звучали мамины слова: "оборву все его опасные связи". То есть: связь с Питей, с Кубиком, со Стасом... с шефом... даже со смешным Шандором с его всегдашней торопливостью и дотошным изучением русского языка. Вместо всех этих связей у него будет бабушка, сорняки на ее огороде, Нинка, Евдокимовна и ее куры.

Последний школьный день

Последний школьный день был, как и полагается, суматошный, полный пожеланий отдохнуть, «чтобы со свежими силами начать новый учебный год», наставлениями, как провести лето, просьбами «не забывать, что у них впереди еще целых пять школьных лет», напоминанием о том, что их ждут еще экзамены, напоминанием, звучащим, как угроза.

Ознаменовался он только одним памятным моментом. Елена Матвеевна, русачка, устало повторив все, что говорилось сегодня директором и учителями, все-таки съязвила. Наболело, должно быть, за год. Это было вроде выдоха:

–Как вы, наверное, заметили, я очень уважаю вашу самостоятельность, – сказала она, и треть класса повернула к ней головы. – И даже уважаю ваш язык: взять хотя бы слова "прибамбасы" и "трендель". – Еще треть подключилась к слушанию. – Его нельзя не уважать, ибо это тоже творчество. Словотворчество, которое существовало в народе во все времена. Ведь каждое слово русского языка когда-то было произнесено или написано впервые – и может быть, вызвало чей-то гнев и отрицание. Ну, например, слово "отчуждение". Или "раскаяние"...

Здесь Елена Матвеевна замолчала и оглядела класс. Большинство его смотрело теперь на учительницу, класс понимал, что русачка откровенничает, что с нею случалось нечасто. Как-то она, тоже, видимо, откровенничая, высказалась по поводу известного трехбуквенного слова, которое кто-то написал на спинке парты:

–Не понимаю вашего обостренного интереса к этому слову. В человеческом теле есть сколько угодно частей, обозначенных тремя буквами: "ухо", "нос", "рот", "шея"... Ну вот и напишите, например, на стене крупными буквами слово "шея" и сходите с ума от восторга...

–Я настолко уважаю ваш новояз, – продолжила она наболевшее (напоминаю: Елена Матвевна была высокая, статная женщина с невозмутимым породистым лицом российской императрицы, и народ, сидящий на партах, время от времени раболепно внимал ей), настолько уважаю словотворчество, что предлагаю даже во время каникул... – снова пауза и оглядывание лиц пятиклассников, – предлагаю даже написать на нем какой-нибудь рассказ-сочинение. Тему я не называю, пишите все, что придет в голову. Тому, кто представит мне такое сочинение, кто успешно, говорю специально для Тенянова, "прогонит телегу" (в классе взвизгнули от восторга), я в первый же день поставлю "пятерку" и буду говорить об авторе уважительно целый год. Но постарайтесь, чтобы все сочинение было на новоязе! Чтобы там были и "шнурки", и "самса", и "обломинго", и "бычье", и "чувих" , и "глюки", и "натады"...

Могу даже добавить к вашему словарю несколько слов. Вот, пожалуйста: белентрясы, аноха, зубылда, разлемзя, халудора. Еще: шишлять, расцацуривать, тауриться, хабалить. Не правда ли – звучат заманчиво?

После этого Елена Матвеевна села, открыла журнал и стала рассеянно листать его, глядя на оценки, усыпавшие страницы. Годичная усталость взяла свое. А пятиклассники повернулись друг к дружке и расшумелись так, что сказать им что-либо еще было уже невозможно.

На большой перемене Славик выскочил на улицу и схватился за телефонную трубку.

–Дядь Вить, я еду в Егоровку! Меня туда увозят! Что делать?

–Слава святым угодникам! – ответил Кубик. – Я и сам об этом думал – о том, чтобы тебе на время уехать. Никому не говори, куда едешь. Ни слова о Егоровке! Давай, Слава, давай! И не ропщи.– Егоровка не худшее место на земле.

–А вы, дядя Витя, вы туда не приедете?

–Обо мне позаботилось провидение. Меня неожиданно пригласили в Варшаву, поучаствовать в выставке. Я беру пяток холстов и завтра дую в столицу Польши. Тоже примерно на неделю. Тебя ведь в деревню загоняют только до экзаменов?

–Да. Дядь Вить, а новостей никаких?

–Пока полный молчок. И "странные" ограбления" прекратились. Но "молчок", я чую, временный. Там, по-моему, что-то должно происходить, что – не знаю... Ну да черт с ними! Мой привет кузнечикам на лугу и лягушкам на речке. Евдокимовне и Нинке – нижайший. Как и Полине Андреевне. Узнай про козу...

На урок Славик опоздал минуты на три, но упрекать его Алгеброид (еще одно прозвище – Генус, от Геннадия) не стал. Он, как всегда, прямой и насмешливо-важный, просто повел пальцем, длинным, как указка, от двери, где стоял Стрельцов, к парте и держал руку опущенным семафором, пока тот не сел.

Егоровка

И все равно в Егоровку Славик ехал ненавидя ее. Он был хмур и в поезде, и в автобусе. И на мамины вопросы не отвечал, и сам, конечно, ничего не говорил. Смотрел в окно. И думал... о побеге. Но куда? Домой? Там папа. Кубик в Варшаве. Выйти вроде бы в туалет, а на самом деле соскочить с поезда на любой этой сосново-еловой станции и идти, куда глаза глядят. К Бабе Яге. На, мол, ешь меня! Я и сам в твою печь полезу!..

Понятно, что и мысли о том, что творится дома, не оставляли его. Не вышла ли милиция на след шефа-невидимки? Не случилось ли все-таки что-нибудь с ним после ресторанного эпихода? Как там Стас, Шандор? Вдруг Питя сигналит и сигналит ему в компике, а он в это время сидит в поезде и смотрит на бегущие назад зеленые перелески, болота и серенькие случайные домики то тут, то там.

Таким же хмурым и молчаливым он подходил к бабушкиному дому.

Будто почуяв приближение гостя, на крыльцо выскочила Нинка. Она было разулыбалась, но увидев Славкино хмурое лицо, разразилась целой речью. Ее стоит привести:

–Явилси – не запылилси! Гляньте на него – будто корову на бойню ведут! Вдругорядь и не выйду, коли такое увижу. Гляну в щелочку – и дверь на щеколду. Это ж надо! К бабушке, называется, приехал. Да его, как дверь от старого сарая, всего перекосило!

"Дверь от старого сарая", которую легко было представить, была всего обиднее

–Это ж с какого самолета тебя в Егоровку забросило? – не унималась Нинка. – Небось в Америку летел? Я выхожу на крыльцо и – нате! – Славка навстречу! Тут и собственным глазам не поверишь. Чес-слово, перекрещусь – и нет его. А, Славка? Ты мне гостннца привез, раз уж приехал? – Нинка тараторила не переставая. – А бабка опять умирать собралась. Бок, говорит, болит, хоть возьми, говорит, оторви его да и выбрось, говорит, собакам. А сама чугуном на шестке ворочает – у нас поросенок завелся, мамке на ферме дали, выкармливай, мол, сама... – Нинка болтала и болтала. – Ну, картошка-то у нас есть, дак бабка болтушку ему и варит... Ты тех кукол не привез? Ну, помнишь, тех, что ты с ними в кукурузе игрался, от людей прячась, такие смешные, еще разговаривают...

Славик плюнул, ступил во двор, потерпел бабушкины объятия... бросил сумку на крыльцо и двинулся в огород – кукситься, а может, и плакать со злости. Его догнал голос Нинки:

–А Кубик твой шалопутный где? В его комнате мышей развелось! А я тебе письмо написала. – Нинка, оказывается, шла за ним следом.

–Я не получил, – буркнул Славик.

–Написала, а отправить никак не могу, – продолжала рассказы Нинка. – То-сё, туда-сюда, а до почты-то дойти надо! Да и у нас ведь по весне то дождь, то ветер, а слякоть! А грязь! Один раз с зонтом вышла, сапоги надела – а ветер как дунёт, так я чуть не улетела. Я думаю, нет, подождет Славка моего письма, ничего с ним не случится. Потом собралась и отправила...

–Полкан! Полкан! – позвал собаку Славик.

Пес оскалился в такой улыбке, что хоть фотографируй его. Коты, подумал Славик, никогда не улыбаются.

Вот начался огород.

–У твоей бабки все повылезало, как на свадьбу, а у нас токо-токо из земли кажется. Хоть плачь. Ну прям как наколдовали! А вот тута – ты глянь, глянь! – кукуруза у Андреевны так полезла, будто ее из земли гонит кто. Видишь?

Славик глянул на ростки, образовашие зеленый круг, и обомлел. Круг был как раз на том месте, где стояла "тарелка" пришельцев!

–Будто кто гонит ее из земли, – повторила Нинка. – Ну будто наколдовал кто!

На сердце городского гостя потеплело. Оказывается, деревня связана с главным в нем! Пришельцы оставили здесь свой след! Может, и еще есть что-то? Бабушкины "вылеченные" им колени, например. Евдокимовна и ее портрет, где она молодая. А ведь молодой-то сделали ее они с Нинкой, когда оставили молстар на тумбочке. Та курица, на которой он провел эксперимент...

И огород с зелеными листочками, вылезшими из черной земли, и балаболка Нинка, и ворчливая Евдокимовна, и Егоровка стали вдруг и ближе и знакомее; Славик неожиданно для себя глубоко-глубоко вздохнул и ощутил необыкновенно свежий и пахнущий весной воздух, какого никогда не вдохнешь в городе.

–А речка, – вспомнил он, – а на речку пойдем?

Нинка в одно мгновение стала неприступной.

–Будто у меня столько времени, сколько у тебя. Если дела позволят, пойдем. Да и что на ней делать: купаться холодно, а загорать по эту пору так только лодырям да еще хужожникам, вроде твоего Кубика.

Выяснилось на следующий день, что колени у бабушки снова болят. Евдокимовна на свой портрет не смотрит, но чтобы уберечь от мышей, спрятала в сундук. Курицу же, пережившую невиданный эксперимент (от курицы до яйца и обратно), от других не отличишь, чудо, с ней происшедшее, она пропустила мимо глаз и ушей.

Так началась для Славика весенняя Егоровка. Назавтра она навалилась на него не хуже города, где ширил сеть-паутину шеф-робот. Здесь за время с прошлого лета и по сю весну, зацвела пышным цветом злодейка-любовь, о чем и рассказала Славику Нинка, ходя за ним следом. Тоже нашла подружку! Все повлюблялись: Наташка и Тамарка, обе, – в Генчика. Васек – в Тамарку, но та в его сторону даже не посмотрит. Генчик тоже, кажись, полюбил – Наташку. Подружки рассорились, но обе дружат с ней, с Нинкой, и ходят теперь к ней по очереди, а она не знает, как их помирить, потому что любовь в самом разгаре. В нее, в Нинку, влюбился Юрчик, но Юрчику еще расти и расти, пока он не догонит ее в росте. Шибздик! Как такому ответить на любовь?

Генчик, Васек и Юрчик, узнав о приезде горожанина, пришли поздороваться. Пожали друг дружке руки, сели на бревно. Разговор состоялся солидный, мужской:

–Ну как там. в городе?

–Нормально.

–Говорят, убивают часто?

–Случается. Это ведь город. А вы с михайловцами еще деретесь?

–Деремся. Как не драться! – На правой скуле Васька была здоровенная ссадина. – Чего ж еще делать.

–Ну и...

–То они нас, то мы их.

–А Митяй?

–В колонии Митяй. Он по пьяни чужой дом спалил. Ты, если что, поможешь нам?

–Не смогу на этот раз. Я с матерью приехал. Ненадолго. Огород засадить.

–Вечера-то свободные.

–Дали бы им.

–Трусишь, да? – Это, конечно, ерепенистый Юрчик.

И в этот же момент с крыльца раздался голос мамы:

–Славик! Уже поздно, иди домой.

Трое гостей понятливо оглянулись на крыльцо.

–Ну ладно... – Один за другим встали. Пожали горожанину руку.

–Как-нибудь приди. Расскажешь, как там дела. У нас тоже найдется что рассказать.

–Приду...

Утром Славик садился за учебники, потом присоединялся к бабушке и маме, корпевшими над грядками. Следом наступала очередь сорняков в картошке и кукурузе, сорняков на грядках, и черед полосатого, как сбежавший арестант, колорадского жука, который, чуть картошка проклюнулась, сел на листы. Еще надо было навтыкать подпорок к помидорным кустикам, слабым и ломким, и подвязать их.

Евдокимовна и Нинка тоже были на огороде; бабушки перекликались, кляня жуков и жалуясь на боли в спине, а мама выпрямлялась и растирала охая поясницу.

К кукурузному кругу Славик время от времени подходил, вглядываясь в каждый новый листочек, который вылезал из земли: он все надеялся, что явится вдруг незнакомое растение, чье семечко случайно прилипло к днищу корабля еще на Кукурбите. Или неслучайно посаженного кем-то из астронавтов. Но ничего, кроме настырного вьюнка, из земли не показывалось.

Мама держала сына под строгим надзором.

Он, к примеру, со двора – просто пройтись, – она тут же на крыльцо:

–Куда это ты собрался?

Он в огород (к кукурузе) :

–Чего тебе там надо?

Он прилег на крыльце и уставился на небо: облака плывут... Мама опять на крыльце и уже намерилась о чем-то спросить, но прикусила язык. Может быть, она хотела сказать:

–Далось тебе это небо. Смотрит и смотрит!

А потом приходил вечер...

Вечер

Вечер в Егоровке, если говорить точнее, не «приходил», не «наставал», а – наваливался, как, может быть, наваливается на оплошавшего охотника медведь. Надвигался, нависал – вот еще ближе и ближе... а после наваливался, и Славику хотелось убежать. Но убежать от вечера в Егоровке некуда, он – везде, он, всевластный, над каждой крышей, в каждом дворе, в каждом углу.

И поэтому Вечер казался нашему горожанину еще и мрачноглазым Повелителем (черный широкий плащ, насупленные густые брови), которому в деревне подчиняются беспрекословно. Взмахнул он своим жезлом, сбросив плащ с правого плеча, – и грянул хор лягушек на речке. Речка, тихая днем, говорила сейчас, кричала, стонала, пела лягушачьими голосами. Еще раз взмахнул – и потянуло по ногам сыростью, холодком. Повел жезлом над крышами – и все собаки начали караульную свою перекличку. Одна где-то залает, и все до единой подают в поддержку голоса, дают знать, что не спят, не дремлют. Полкан с приходом Вечера навастривал уши (вернее, одно, другое у него было неподъемно) и так и сидел – слушая и время от времени гавкая, а то и сладко подвывая.

Бабушка по команде Вечера начинала зевать и натягивать на ноги шерстяные носки.

Калитка скрипнула – это идет с вечерним визитом к маме тетя Аня, а у ее калитки звучат голоса то Тамарки, то Наташки: "Нин, а Нин!"

Девчонки – к ним по дороге присоединялись трое мальчишек – шли в дискотеку. Точнее – к дискотеке, потому что малышню на танцы не допускали. Так они и околачивались возле толкотни в бывшем Доме культуры весь вечер, шушукаясь, кокетничая перед мальчишками, шепча друг дружке на ухо жуткие тайны и хихикая. Славик как-то пошел с ними, но быстро вернулся домой: музыка там была позапрошлогодняя, до рэпа в Егоровке еще не доросли.

Женщины дома сначала сидели на крыльце. Потом становилось прохладнее, и обе – хоть время по ним засекай! – перебирались в "залу", где уже устроилась на стуле прямо перед телевизором бабушка. В теплых носках, в очках, за которыми при желании можно было увидеть закрытые глаза.

Все здесь, все подчиняются непреложным законам Повелителя-вечера! И в сознании Славика рождалось сопротивление, даже злость против этой покорности. И даже против тети Ани, ни в чем не повинной.

Хоть бы раз послушала маму, городскую жительницу, у которой тоже, наверно, есть что сказать или рассказать. А она говорит, говорит, говорит. Так у них весь вечер и проходит, а когда настает время спать (Вечер подал знак), тетя Аня поднимается и подводит итог: "Ну, поболтали и ладно". А мама так и не сказала ни слова, только кивала два часа подряд, и думала, наверно, не в силах остановить соседкин язык, о своем.

О чем неустанно рассказывала тетя Аня, Славик слышал урывками, когда заходил в комнату. В комнату он заходил, чтобы глянуть на будильник, который в полутьме показывал сколько-то без чего-то, или переброситься хоть словцом с мамой. Но тетю Аню перебить было невозможно:

–Туда бутылку идеи, сюда бутылку идеи...

–Это ж надо – пенсионеры на селе самые богатые люди! Живая копейка только у них, а у других шиш...

–В общем так: устали люди от перемен!..

От "бутылки идеи" отдавало далекими Гошей и Петюней. "Живая копейка" – это еще куда ни шло. Но как можно устать от перемен, которые, одни, и есть смысл жизни!

Когда тетя Аня уходила наконец, Славик спрашивал у мамы:

–А что за "бутылка идеи"?

–Я тоже не знала. Спросила – она удивилась. Водку здесь называют так, "Национальной идеей". Ты спать сегодня не собираешься? Глянь, какая на дворе темнота!

А над темнотой двора, где сидел, насторожив одно ухо, Полкан, сияли уже в ночном чистейшем небе звезды, стонала и пела голосами лягушек речка, в кустах на краю огорода верещали сверчки, потом всех заглушал рев чьего-то мотоцикла, на сумасшедшей скорости несшегося через все село. Сейчас самое время посидеть на крыльце, подняв голову к раскрошенным и растолченным в пыль алмазам наверху и вспомнить о далеких друзьях на планете Кукурбита. Поговорить бы, поговорить, откровенничая... но с кем? Не с кем. Не с кем!..

Разговор с Питей

И как раз в это время, когда одиноко сидящего Славика прогоняли с крыльца в постель, папа, тоже маясь от одиночества, зашел в комнату сына, вдохнул знакомый запах, вздохнул и сел к компьютеру. Посмотрел молчаливые новости, пробормотал: «Не планета, а сумасшедший дом» и...набрал Славкин пароль, который случайно увидел как-то и запомнил. Вышел на его сайт.

Грех, грех – влезать в чужой сайт, это все равно, что влезать без спроса в чью-то душу, но старший Стрельцов так затосковал в этот вечер по родным, да и черт, видно, подтолкнул его руку, – он взял да и набрал Славкин пароль.

...и слишком много тайн появилось в последнее время у сына...

Переписка: о погоде, рэпе, конечно, новых электронных играх, об учителях, словечки, словечки... Дальше – машины, мотоциклы, качки-геркулесы, похожие на роботов... И вдруг – живой человек! Взъерошенная голова, мальчишка. Он пристально вглядывается в того, кто сидит перед компьютером. Разглядел – и не обрадовался.

–Я тебя знаю, – сказал непрязненно (старший Стрельцов вздрогнул от неожиданности), – ты Славкин папа. Высокий, как столб для проводов.

Мужчина оторопел настолько, что ничего не сказал в ответ.

–Как ты попал в Славкин компик?

–А ты? – вырвалось у Стрельцова старшего.

–Я – другое дело, – сказал мальчишка таким тоном, что Славикин папа понял: спорить здесь бесполезно. – Где Славик?

–Он сейчас в Егоровке, – послушно ответил папа.

–Егоровка? Так он там? Счастливец!

–А ты кто?

–Я?.. Я его друг.

–Как ты попал в его компьютер?

Опять неприязненная гримаса мальчишки.

–Это наш с ним секрет.

Папа Славика испугался, что дерзкий его собеседник возьмет да и исчезнет с экрана, и решил быть вежливым до конца.

–А как тебя зовут?

–Ну, Питя.

–Витя?

–Нет, Пи-тя.

–А-а... в каком городе ты живешь?

–В Туми.

–Туми? А полное название?

–Это и есть полное.

–Не знаю такого города.

Мальчишке, видимо, надоело отвечать на вопросы и и он спросил сам:

–Когда Славик будет дома?

–Через четыре дня, – снова послушно ответил папа.

–Вот что, – перешел совсем уж на приказной тон наглый мальчишка, – Он, наверно, беспокоится – тебе незачем знать, отчего. Ты поддерживаешь с ним связь?

И еще "на ты"!

–Да. Я жду звонка из Егоровки.

–Передай ему... Нет...

–Что передать?

–Передай ему, что звонил... пусть будет "звонил". Что звонил Питя и сказал, что все будет... все будет... – мальчишка подыскивал нужные слова. – Все будет... почти как с Бар-Косом. Он знает, о чем я. Повтори имя! – снова распорядился пацан.

–Бар-Кос.

–Не забудешь? – Так со Стрельцовым давно уже никто не говорил.

–Нет.

–Ну, будь здоров!

–И ты тоже...

На экране снова воцарился качок-геркулес с горой мышц, которые ему нужны только раз в году, когда он выходит на сцену. Все остальное время он носит на себе эту гору без толку. Она приходит в движение и вздувается, и сотрясается даже тогда, когда качку нужно взять со стола крошечную чайную ложечку.