Текст книги "Среди свидетелей прошлого"

Автор книги: Вадим Прокофьев

Вадим Прокофьев
СРЕДИ СВИДЕТЕЛЕЙ ПРОШЛОГО

РОТ АВТОРА

На страницах этой книги, в заголовках ее все время будут встречаться слова «архив», «архивы». Но это книга не только об архивах. Она рассказывает о тех, кто трудится в них, ищет, творит. И прежде всего – об исследователях-историках.

Все, о чем здесь ведется речь, добыто трудом многих русских и советских ученых. Автор же выступает только как рассказчик, знающий цену этой большой работе. Рассказывать о прошлом, о свидетелях его можно бесконечно.

Поэтому многие наши замечательные ученые в этой книге только названы, о других сказано немного, а некоторые исследователи и попросту не упомянуты. Дела каждого из них заслуживают отдельной книги.

СЛЕДОВАТЕЛИ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ

БЕЗМОЛВНЫЕ СВИДЕТЕЛИ

ише, не нужно шуметь. И расспрашивать тоже. Ведь это криминалистическая лаборатория. Их несколько в нашей стране, и мы находимся в одной из них.

Там, в углу, научный сотрудник рассматривает что-то, напоминающее слепки. Наверное, отпечатки следов преступника. Слепки сделаны из вязкой пасты, а раньше их отливали из гипса. Рядом за столом женщина в халате и с лупой в руке застыла над каким-то предметом. Быть может, на нем отпечатки пальцев преступника. А что это за аппарат? Для каких целей он предназначен? Сейчас нам покажут. В аппарат закладывают бумагу. Она залита не то чернилами, не то тушью. Не разберешь ни слова. А теперь? Пожалуйста, читайте – каждую букву, каждое слово.

Сколько тут различных приборов, штативов, колб с химикатами! И скульптуры. Головные скульптуры. Это совсем неожиданно. Почему же их поместили в отдел криминалистических и специальных исследований?

Оказывается, преступник часто оставляет после себя только один реальный след – жертву преступления. К тому же случается, труп находят уже полуистлевшим. И вот по черепу восстанавливают скульптурный портрет. Затем фотографируют его и фотографии рассылают для опознания.

Но ведь этот метод научно разработал скульптор М. Герасимов. И разработал вовсе не для криминалистики, а для истории. Недаром же Герасимов – доктор исторических наук.

Но метод Герасимова равно пригоден и для историков и для следователей-криминалистов.

Но не будем мешать. Скоро окончат экспертизу, ее результаты передадут следователю, потом прокурору. И дело поступит в суд. Попрощаемся и уйдем отсюда с пожеланием, которое, быть может, не совсем любезно со стороны гостей, так добивавшихся этой экскурсии… И все же: «Надеемся, что скоро настанет время, когда исчезнет необходимость в криминалистических лабораториях!»

Заглянем теперь и в исторический музей. Зайдем в его лабораторию. Вот и знакомые скульптурные портреты. Узнаете? Это, например, завоеватель Тимур. Те же штативы и колбы с реактивами. А вот тот работник в углу лаборатории что-то внимательно разглядывает в лупу. Рядом аккуратно сложены какие-то пожелтевшие бумаги, залитые чернилами и тушью. Их сейчас отправят в криминалистическую лабораторию. Ведь она выполняет множество заказов, поступающих от историков! Не зря А. М. Горький отметил, что «историк смотрит в даль прошлого с высоты достижений своей эпохи, он рассказывает о процессах законченных, как судья о преступлениях или защитник преступника».

Представим себе зал суда. Судья, народные заседатели, государственный обвинитель и защитник – все на своих местах. На столе перед судьей – папки: «дела», вещественные доказательства. Сейчас будут давать показания свидетели…

У историков на столах тоже много вещественных доказательств. Есть у них и свидетели. Что же касается «дел», то они не уместятся ни на одном столе. Если все эти «дела», которые изучают историки, плотно-плотно прижать друг к другу и расставить на полке, то полка вытянется от Москвы до Свердловска, а может быть, и чуть дальше!

И как тут не вспомнить о знаменитом детективе Шерлоке Холмсе! Вооруженный методом дедукции, легендарный сыщик по самым на первый взгляд незначительным и малозаметном деталям, пустячным фактам восстанавливал картину и логическую связь поступков и действий людей. Вот у него в руках обыкновенная шляпа. Шерлок Холмс всматривается в нее и вдруг начинает рассказывать о том, каков характер ее владельца. А взглянув на грязные ботинки, он безошибочно определяет, в каких районах Лондона они побывали.

О работе следователей, сыщиков буржуазного мира, разведчиках-следопытах написаны горы книг. Что и говорить, это увлекательное чтение в часы отдыха.

А ведь есть историки-следователи, археологи-следопыты. Может быть, вы слыхали о. Борисе Александровиче Рыбакове, действительном члене Академии наук СССР. Нет, о нем, о его поиске еще не написан роман. А жаль!

Где-либо в семейном альбоме Бориса Александровича, вероятно, хранится фотография – высокий, очень плотно обитый человек с острым взглядом больших, немного навыкате глаз рассматривает древнюю литейную форму. А если нет такой фотографии, то во многих библиотеках вы встретите книгу Рыбакова «Ремесло древней Руси». Прочтите эту капитальную работу, за которую Борис Александрович, еще будучи молодым доцентом Московского университета, был удостоен степени доктора исторических наук. По литейной форме он восстановил картину металлургического производства на Руси!

Увлекательный поиск. И, конечно же, метод дедукции. Но этого мало: незаурядный дар исследователя, огромные знания – вот о чем должен был бы рассказать писатель, создавая роман об археологе Рыбакове.

Так что историк – это прежде всего «криминалист», изучающий «улики», оставленные людьми, жившими задолго до наших дней.

Но вот тут-то и начинается различие профессий.

Следователь, как правило, имеет дело с преступником. Улики нужны ему, чтобы бесспорно доказать наличие состава преступления. Правда, иногда эти улики, наоборот, говорят о невиновности человека.

Историк тоже «уличает». Но ему приходится выступать и как прокурору и как защитнику. Исторические «улики», «следы», оставленные людьми прошлого, могут свидетельствовать и о величайших злодеяниях и о гениальных открытиях, они рассказывают и об узаконенном насилии, и о героической борьбе с ним. И, конечно, историку всегда приятнее произнести защитительную речь, нежели обвинительный приговор.

Но прежде чем сказать свое «да» или «нет», прежде чем обвинять или защищать, прежде чем делать теоретические обобщения, историк должен убедиться, что «улики», которыми он располагает, достоверны, что это, так сказать, подлинники, а не имитации, не подделки; что они объективно свидетельствуют о событиях, людях, явлениях, а не являются случайностью, плодом личных симпатий или антипатий и т. п.

И снова историк выступает как криминалист. Снова он занят сбором улик, опросом «свидетелей», проверкой показаний.

«Свидетели» тоже бывают самые различные. В очень общем понятии – все, что создано руками человека, все, что связано с его трудовой и духовной деятельностью, все, что как-то материализовалось в виде вещественных памятников или произведений науки, искусства, литературы, законодательства, – все это «свидетели» историка. Все это следы человека прошлого.

Находить «следы» – дело нелегкое. Пустите неискушенного человека по следу преступника – вряд ли он приведет туда, куда следует. Так же и со «следами» прошлого. Их нужно уметь прослеживать, уметь читать.

А как часто мы проходим мимо этих следов, не замечая, не думая о том, как много могут рассказать нам безмолвные свидетели прошлой жизни человечества! А ведь эти рассказы куда увлекательней самых пышных вымыслов – и, во всяком случае, поучительней их.

Мы порою привычным взглядом окидываем храм Василия Блаженного, Петропавловскую крепость, развалины смоленской стены и, чего греха таить, часто знаем о них ровно столько, чтобы дать краткую справку любопытствующему прохожему или подрастающему сыну. А немые свидетели знают очень, очень много. И не только о себе. Попробуйте заговорить с ними. И они расскажут о мастерстве псковских каменотесов XVI века, построивших храм Василия Блаженного, поведают о трагической судьбе узников царизма, брошенных в казематы Алексеевского равелина, воскресят подвиги русского воинства, разившего у древних стен Смоленска и войска Сигизмунда III, и полчища Наполеона, и гитлеровские банды.

Немые памятники умеют говорить. Только нужно научиться беседовать с ними.

Узкая ножевидная пластинка из кремня с ре-тушью поведает пытливому исследователю об упорном труде первобытного человека, который изо дня в день, из месяца в месяц делал все тот же нож. В краеведческих музеях хранятся шлифованные каменные молотки, проушные топоры, ромбовидные наконечники стрел, тяжелые латы, неуклюжие пищали, мотыги, зернотерки.

Орудия труда и оружие, всевозможные украшения, посуду, остатки жилищ принято именовать вещественными или археологическими памятниками. Их изучает специальная отрасль исторической науки – археология. Археолог – это историк, вооруженный лопатой. Труд археолога кропотлив. Ученый должен не только добыть из земли памятники материальной культуры, но в «беседах» с ними восстановить облик человека, понять, какие и как он строил жилища, во что одевался, чем занимался, какова была его техника. Необъятным хранилищем археологических памятников является земля. И только незначительная часть их извлечена пока учеными и подвергнута исследованию.

Хотя археологические памятники очень важный вид исторических источников, они не могут обрисовать всю разнообразную картину человеческой жизни в прошлом. Поэтому историки обращаются и к другим свидетельствам. Эти свидетельства сохранили нам человеческая память, быт современных людей.

На первый взгляд может показаться странным – исторический памятник в современном быту? Разве что какая-либо историческая реликвия, передающаяся из рода в род? Нет, речь идет именно о быте.

В нашем быту сохранилось еще много пережитков давно прошедших времен. Изучая эти пережитки, историк пополняет свои знания о нравах, обычаях, традициях людей, обитавших в ту или иную отдаленную от нас эпоху, о социальном укладе их. Еще и сейчас на островах архипелагов или в дебрях Африки живут племена, которые значительно отстали в своем экономическом и культурном развитии от народов других стран. В быту этих племен можно наблюдать удивительные сочетания различных по времени своего происхождения культур. В журналах и книгах мы не раз встречали фотографии людей, у которых на головах замысловатые уборы из перьев, огромнейшие серьги в ушах, а иногда и в ноздрях, металлические мониста на груди. Эти украшения – пережиток «детства человечества», когда обладание металлом считалось у людей признаком богатства. Но иногда «дикарь», украшенный монистами и перьями, опирается на современный винчестер и отлично знает, что такое доллар…

Подобных пережитков много, и они встречаются не только среди жителей Африки или островов Тихого океана, их можно наблюдать и в быту у так называемых «цивилизованных» народов. Значит, пережиток – памятник, позволяющий историку судить о прошлом. Эти памятники называются этнографическими, и изучает их специальная отрасль исторической науки – этнография.

Народная память сохранила нам множество песен и легенд, сказок, былин, возникших в самые отдаленные времена. Они передавались из уст в уста, от поколения к поколению. В этих сказках и былинах встречается описание жилищ, уклада семейной и общественной жизни, одежды и нравов людей. Такие памятники называются литературными или фольклорными.

Очень важный памятник старины – язык, на котором разговаривают современные народы. В нашем языке немало напластований. Многие слова возникли в очень отдаленные времена, и порой они раскрывают некоторые особенности быта, образа мышления, занятий живших тогда людей. Это тоже памятник и его называют лингвистическим.

Археологические, этнографические, литературные и лингвистические памятники могут рассказать о многом и важном – о состоянии производительных сил человеческого общества в тот или иной отрезок времени, об искусстве древних мастеров; они объяснят филологу происхождение многих слов, укажут на источники тех или иных привычек и нравов. Но археология, этнография, лингвистика и т. п. бессильны, когда заходит речь о гражданской и политической истории народов.

Только живое слово, будь то запись на глиняной дощечке клинописью или царапины на камбии бересты, драгоценные пергамены, машинописные листы, телеграммы и т. п., – только они, письменные памятники, со всей полнотой и в деталях повествуют о жизни народов и в далеком прошлом и в наши дни. Письменные документы – это самый важный и самый распространенный вид исторических памятников, которыми оперирует ученый. Правда, нужно сразу оговориться: умалять значения других видов памятников не следует. В отдаленные времена люди жили еще первобытными общинами и у них не было письменности. Только археологические и этнографические памятники позволяют нам приоткрыть завесу некоторых сторон той далекой от нас жизни.

Если археологи имеют дело с очень широким и разнородным кругом памятников, то историкам тоже приходится сталкиваться с самыми, разнообразными по своим внешним признакам и содержанию памятниками письменности. Разнообразие форм обусловлено временем происхождения памятников. Что же касается содержания, даже трудно перечислить все их многообразие.

Все письменные документы историки классифицируют по нескольким признакам. Прежде всего определяется время происхождения памятника – создан ли он в феодальный период или относится к капиталистическому или к социалистическому. А там возможна и еще более дробная, более специализированная классификация. Историк учитывает, сохранился ли памятник полностью или в наличии только его отдельные части – фрагменты, дошел он до нас в оригинале или в черновых записях, копиях. По приемам записи документы бывают стенографические, шифрованные, записанные при помощи геометрических знаков, в виде фонозаписи и т. д.

По своему, содержанию исторические документы подразделяются на несколько видовых групп.

Законодательные памятники – к ним, например, относятся «Русская правда», Уложение 1649 года, указы, повеления, постановления, решения.

Статистические документы – «Переписные книги» XVII – начала XVIII века, «Ревизии» XVIII–XIX веков, всевозможные статистические описания губерний, труды Центрального статистического управления, переписи народонаселения и т. п.

Международные договоры и дипломатическая переписка, всевозможные торговые трактаты, конвенции, декларации, ноты, меморандумы.

Судебно-следственные материалы и мемуарная литература, периодическая печать и публицистика, военно-оперативные материалы, акты, экономико-географические описания.

Это далеко не полный перечень разновидностей письменных памятников.

Существует специальная вспомогательная историческая дисциплина – источниковедение, которая и занимается разработкой приемов изучения и использования каждого вида письменных исторических памятников.

До тех пор пока остатки материальной культуры людей хранятся в земле, пережитки остаются неизученными, а памятники письменности лежат без употребления, они не имеют, да и не могут иметь, значения исторического источника, хотя потенциально и являются таковыми. Но как только археолог извлекает из земли памятники материальной культуры и начинает их изучать, этнограф открывает ранее не известные науке детали быта и нравов людей, а историк привлекает к разрешению проблемы никому неведомую рукопись, – сразу же эти археологические, этнографические и письменные памятники сделаются историческими источниками, на основании которых ученые строят свои выводы и заключения.

Всякий, кто так или иначе направляет свои творческие усилия на изучение истории какого-либо вопроса или явления, не может ограничиться только знакомством с литературой, написанной по данному вопросу. Чтобы вникнуть в суть исторических явлений, понять обстановку, в которой они совершались, ощутить дух времени, необходимо обращаться к памятнику, а уже потом изучать все, что по этому поводу было сделано другими исследователями, писателями, художниками.

На необходимость изучения в первую очередь исторических памятников, исторических источников, а затем уже литературы указывали все, кто так или иначе обращался к историческим исследованиям.

К. Маркс и Ф. Энгельс в своей повседневной работе всегда обращались к источникам и документам, не довольствуясь сообщениями из вторых рук. В 1890 году Ф. Энгельс, говоря об изучении теории марксизма, писал Иосифу Блоху: «…изучать эту теорию по первоисточникам, а не из вторых рук… это гораздо легче». В одном из писем к Марксу Энгельс с возмущением замечал: «Я основательно прочел трактаты старого сэра Джона Девиса… это главный источник; цитаты из него тебе встречались, конечно, сотни раз. Это чистое безобразие, что нельзя где угодно найти подлинных источников; из них всегда можно извлечь бесконечно больше, чем из обработки их, где все, что в источниках ясно и просто, делается непонятным и запутанным».

Поль Лафарг, характеризуя методы работы К. Маркса, вспоминал: «Маркс не довольствовался сообщениями из вторых рук, он сам всегда добирался до первоисточника, какие бы трудности это не представляло. Даже ради второстепенного факта он спешил в Британский музей, чтобы в его библиотеке проверить этот факт».

В. И. Ленин не раз указывал на необходимость изучения истории во всей полноте фактов, что возможно только при обращении к источникам, а не к литературе. Ленин говорил, что факты нужно брать в их целом, в связи и взаимосвязи, с учетом конкретной исторической обстановки. Факты же отрывочные, взятые произвольно, могут принести только вред. Не приходится говорить, что ученые-историки, изучая прошлое, работают прежде всего над памятниками его.

Значит, существует большая разница между историческими источниками и исторической литературой. Литература, так сказать, «вторична», она пишется на основании изученных источников. Правда, многие литературные произведения, написанные на основании источников, с течением времени сами превращаются в исторические памятники, исторические источники. Примером этого – «Книга о скудости и богатстве» И. Т. Посошкова и четырехтомник «История Российская с самых древнейших времен» В. Н. Татищева. Труды ученых, произведения писателей, картины художников, созданные на основании источников, играют сами роль источников при изучении истории той или иной отрасли науки, творческого пути писателя или художника.

ЗАТЕНЕННЫЕ ОКНА

Как же сохранились письменные документы, где они нашли себе приют в течение многих веков, отделяющих нас от полулегендарных столетий древности?

Если хранилищем археологических памятников является земля, а этнографические и лингвистические памятники нашли свое прибежище в народном быту, то письменные памятники сохраняют в специальных древлехранилищах, где они оберегаются от огня, сырости и т. п.

Эти древлехранилища называются архивами.

Архив. И сразу же воображению рисуется что-то пыльное и затхлое, отжившее, прошлое… И видится этакий Акакий Акакиевич. Очки в оловянной оправе, непонятно как зацепившиеся за фиолетовый кончик носа; ворох пожелтевших листов, могильная тишина, шуршание бумаги, вечность… Что-то в этом роде представляется тем, кто никогда не соприкасался с архивами.

Есть еще, к сожалению, и такие люди, которые путают архивы с похоронными бюро или… «в общем с чем-то кладбищенским»! Ведь говорят же, что «такого-то пора сдать в архив». Это почти одно и то же, что «вычеркнуть из списка живых». Бюрократа у нас часто называют «архивной крысой», а рутинеров, цепляющихся за привычное, спокойное, старое, упрекают в том, что они «обросли архивной пылью».

Да, много нелестных выражений начинаются словом «архив». И виновато в этом прошлое архивного дела в царской России.

Вспомним, как безнадежно звучат слова составителя «Дела об описании прежних лет архивы». Их цитирует В. Короленко в докладе «Сто лет назад и в наше время».

Сто лет велось описание Балахнинского архива, и за это время «оказались от изъядения мышьми многие книги и на них оболочки, а у других и листы повреждены, и при том в палате от бываемых дождей сквозь каменный в потолке свод по ветхости на излатах крыши проходит течь, через что состоит крайняя опасность дабы в полагаемой в той палате производимым делам не могло причиниться погнития и повреждения».

И писатель, так и не обнаруживший Балахнинского архива, горестно резюмирует: «Пройдет еще сто лет. И опять кто-нибудь будет просматривать эти полуистлевшие вязки бумаг, если только мышеядь и пробитие дождями не покончит с ними так же успешно, как покончили они с большинством дел, находящихся в Балахнинском магистрате».

Вот что означало «сдать в архив»!

Это о документах. А люди, работавшие в них?

Невольно помянешь ядовитого мемуариста XIX века Филиппа Филипповича Вигеля. О, он умел позлорадствовать! Лучшего знатока архивов России конца XVIII и начала XIX века Бантыш-Каменского Вигель представил «мрачным старцем, всегда сердитым и озабоченным»: «…вечно брюзжащий, он не допускал иных интересов, кроме архивных; могильное молчание воцарялось в его присутствии; жизнь вне мертвых хартий была ему непонятна».

И, наверное, были такие, у кого на руках имелись бесценные документы, письма, книги и которые невольно задумывались: а стоит ли их сдавать в архив? Сохранятся ли они там для потомков? Ведь не только «мышеядь и пробитие дождями», но и пожары и бездушные чиновники в любой момент могут уничтожить эти ценности.

В волоколамском Иосифовом монастыре известный русский археограф, издатель древних документов Строев обнаружил архив. «Архив помещался в башне, где в окнах не было рам. Снег покрывал на пол-аршина кучу книг и столбцов, наваленных без разбора, и я рылся в ней, как в развалинах Геркуланума. Этому шесть лет; следовательно, снег шесть раз покрывал сии рукописи и столько же на них таял: теперь, вероятно, осталась ржавая гниль».

Уничтожали архивы мыши, снега, пыль, вода, пожары и… чиновники. Чиновники были стихийным бедствием «на законном основании». Они уничтожали «по распоряжению свыше».

Архивных помещений было мало. Документов и чиновников – много. Чиновникам не очень хотелось оберегать архивы. У них была другая забота – как бы что-нибудь прибавить к своему жалованью за счет архивов!

Практика архивного дела помогала этому. Чтобы разместить новые документы, уничтожались старые. В 1845 году для освобождения помещений архивов разрешено было отбирать к уничтожению материалы, пролежавшие в архивах свыше 10 лет.

В 1847 году было «отобрано» 30 тысяч «единиц хранения». А ведь «единица хранения» – это не один документ! Обычно это несколько или ряд документов, связанных друг с другом общностью содержания. Через пять лет, в 1852 году, отобрали и уничтожили уже 68 тысяч «единиц хранения»!

Согласно особым правилам разрешалось продавать «несекретные материалы»… на бумагу для оберток! Доход от продажи шел для «наградных» чиновникам. И, конечно, те уж старались. В Пскове продали архив казенной палаты, где хранился миллион единиц хранения. В Витебске архив распродавали «на пуды». И продали ни много, ни мало – тысячу пудов! Нижний Новгород не хотел отставать и продал 30 возов документов приказчикам «под рыбу».

Ученые пытались бороться с этим варварством. Но они бессильны были что-либо изменить.

Один из крупнейших архивистов России XIX века, Самоквасов, безнадежно резюмировал, что уничтожение архивов будет продолжаться и впредь, так как «волею судеб архивное дело в губерниях вручено 150–200 „ученым“ в лице чиновников, исправников, безграмотных попов, „отставных козы барабанщиков“ и недорослей».

Теперь пора пригласить читателя на Большую Пироговскую улицу в Москве. Там расположились несколько самых крупных советских архивов и Главное архивное управление при Совете Министров СССР.

Огромные 10—12-этажные здания щурятся на оживленные улицы узкими вертикальными разрезами чуть подслеповатых окон. Внешне эти здания мало отличаются от тысяч подобных. Разве что этими окнами. Окна необычные. Снаружи сквозь них ничего не видно, но свет в помещение они, конечно, пропускают. Дело, разумеется, не в любопытных взглядах прохожих. Да и с тротуара не заглянешь, скажем, на десятый этаж. Свет – враг документов, враг бумаги. И его допускают в архивные хранилища в ограниченном количестве и в рассеянном состоянии.

Здесь невозможны «дождевые пробития» и чуть ли не на каждом шагу встречаются пожарные краны, висят красные тушки огнетушителей. Кстати сказать, в архивах собраны все технические новинки по борьбе с огнем.

Не скребутся здесь и мыши. И пыль веков не оседает на бесчисленных стеллажах. Пыли вообще нет. Но документы все же на всякий случай спрятаны от нее, а заодно и от света и от влаги в картонные коробки.

Урчат многочисленные лифты. Снуют озабоченные люди в халатах. А в огромных залах над столами склонились седые, темноволосые и русые головы. Это читальный зал.

Уже первого знакомства хватит для того, чтобы изменить безнадежное и традиционно унылое представление, связанное со словом «архив».

Но хватит об архивных заключениях. Они в прошлом. И не случайно так радостно, оптимистически звучат строки стихотворения, написанного по поводу передачи писателем Телешовым своих бумаг в архив.

 
Но помнить Вас прошу одно,
Былое вызвать живо
Одним лишь способом дано:
При помощи архива!

Великой родины дела,
Надежды и порывы,
Воспоминанья без числа
Хранят в себе архивы!

Так будем до последних дней
В гореньи непрерывном
Работать для страны своей
На поприще архивном!
 

Улица 25 октября, некогда – Никольская. Она знаменита не только бывшим Славянским базаром, хранящим память о старой Москве. Рядом со Славянским базаром – строгое и своеобразное здание.

Где еще в Москве есть дом, на фасаде которого висит сразу двое солнечных часов! Во дворе какого московского дома можно обнаружить чудесный теремок с лепными наличниками на окнах, с резными дубовыми дверями и изразцовыми, кафельными печами! Этот теремок не простой. Здесь когда-то помещалась первопечатня Ивана Федорова. Правда, она горела и ее перестраивали, но это уже не суть важно.

В здании с часами, в теремке разместился Московский государственный историко-архивный институт.

Здесь готовят будущих научных работников исторических и прочих архивов СССР.

Заглянем в кабинет вспомогательных исторических дисциплин. Кабинет настолько колоритен, что разглядывать его узорчатые кафельные печи, потолок со звездами, серебряной луной, медным солнцем, искусно нарисованными по голубому полю потолка знаками зодиака, можно бесконечно долго. Мы сможем вернуться сюда еще в перерыве.

А пока… Прислушайтесь и приглядитесь. Идут практические занятия по вспомогательным историческим дисциплинам: «…Это изображение буквы „А“ – аз в скорописи XVI века».

Аз – еще куда не шло. Но вот преподаватель добрался до «ъ» – ер, «ы» – еры, выносных «к» – како, «м» – мыслете, и студенты словно потеряли дар речи. Первокурсники, а оказывается, читать не умеют! Тянут «A-а», как первоклассники, только что севшие за букварь!

Азбучный шок у студентов произошел оттого, что азбука, которую им задали выучить, все же не совсем обычная. В ней ять и юсы – малые и большие – ферт, фита и «и десятеричное». А там еще выносные буквы, знаки придыхания и прочее. Это азбука древнерусского языка. И преподаватель не просто знакомит своих слушателей с нею, но еще и рассказывает студентам о графике письма в древней Руси.

Зачем эту азбуку изучают будущие архивисты, наверное, понять не трудно. Она нужна, чтобы прочесть документ, которому этак лет 500–600! Но не только в этом дело. Здесь постигаются и начала палеографии. Это вспомогательная историческая дисциплина, и изучает она графику древнего письма, ее изменения в веках, изучает внешние признаки рукописных и печатных памятников.

Студенты-архивисты читать по-древнерусски научатся быстро, а вот навыки в распознавании графики рукописей будут накапливать всю жизнь.

А для чего? Не все ли равно, как в XIV веке графически изображалось веди («В») или глагол («Г») и как их стали писать в XVI столетии? Казалось бы, главное – прочесть, понять содержание документа!

Оказывается, это еще полдела – прочесть рукопись и понять, что в ней написано. Все сведения, которые тот или иной документ сообщает, нужно «поставить во времени», определить их место в ряду других фактов, убедиться в том, что документ подлинный, а не подделка.

Вот тут-то и возникают затруднения.

Проследите за собой, за своей личной перепиской. Всегда ли мы помечаем датой письма к друзьям и знакомым? Часто, очень часто многие забывают это сделать. Те, кто не ведут дневника, но имеют привычку записывать свои мысли, нередко оставляют записи без датировки.

В древности тоже были рассеянные люди, писавшие об очень интересных событиях, но забывавшие ставить дату.

А бывает и так, что дата стерлась или кусок бумаги, на котором она значилась, оторвался, место было залито краской или чернилами. Документ же, который нельзя датировать, потерян для исследователя, даже если само его содержание и чрезвычайно любопытно.

Представьте себе такой случай. Вдруг нам было бы неизвестно, когда в Древнерусском государстве составили «Русскую правду». Подлинников не сохранилось, «Правда» дошла до нас в более поздних списках. Могли бы мы на основании только одних статей сборника судить о социально-экономическом и политическом устройстве Древнерусского государства? Могли, конечно! Но ведь Древнерусское государство просуществовало с IX по XII век, и различные редакции «Правды» отражают изменения, которые проистекали и в социальном и в политическом устройстве империи Рюриковичей. А вот когда именно эти изменения произошли – в IX ли, или в XII веках, – без даты на сборнике законов мы узнать не смогли бы.

Конечно, существует масса всевозможных косвенных данных, по которым довольно точно устанавливается время создания документа. Но бывают случаи, когда датировать документ можно только по графике его букв, почерку и некоторым другим внешним признакам, имеющимся на документе.

К сожалению, мы лишены возможности каждый день приходить в архивный институт на занятия по палеографии и другим вспомогательным историческим дисциплинам. Поэтому попробуем для общего знакомства с ними прочитать кое-какие книги. Их, кстати, много накопилось за два почти столетия развития исторической науки в России.

Наиболее полные сведения можно почерпнуть из книги доктора исторических наук, профессора, крупнейшего советского палеографа, источниковеда и архивиста Льва Владимировича Черепнина «Русская палеография». Эту книгу с интересом читают даже неспециалисты.