Текст книги "Воспоминания (Катакомбы XX века)"

Автор книги: В. Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Несколько месяцев я ходила туда, с трудом ориентируясь в транспорте. Отец Серафим принял монашество, и очень скоро его сделали архимандритом, так что я его видела незадолго до его пострижения. Церковь на Солянке была очень маленькая, туда ходили люди одни и те же, духовные дети отца Серафима. К нему относились уже как к старцу, службы были такие, что, действительно, стоишь и не знаешь где ты, на земле или на небе. И люди жили этими богослужениями. Все праздники, все субботы, все воскресенья... Постом, можно сказать, не выходили оттуда. Хотя мне было это очень трудно, было время, когда я ходила тайком, потому что я еще тогда во власти родителей находилась. Мой отец очень строго следил за нашим воспитанием, в частности, за мной больше всех. И когда он узнал – ну я не скрывала этого – о том, что я прилепилась, как это называлось, к одной церкви, он побывал там и заявил: "Ходи куда хочешь, только не туда. Это скрытый монастырь".

[...]А другая община была "мечевская", она такая была известная, гораздо многочисленней. Я, например, когда несколько раз туда попала, то не захотела туда ходить. Потому что, несмотря на то, что все взгляды, обстановка, все было совершенно одинаковым, – там чувствовалась община. Свои – это одно, а к посторонним отношение совершенно другое. Нечленов общины как-то так, знаете, принимают не очень. У них было широкое знакомство, все они друг друга знают, друг друга поддерживают, одни убеждения, одни взгляды – одна жизнь. А в храме на Солянке было гораздо свободнее. Там такого разграничения особого не было.

В 28-м году отец Серафим уже ушел в затвор. Так что я его знала всего три года его служения там. Если бы он не ушел, его бы, конечно, моментально арестовали, потому что тут же арестовали молодого священника, отца Алексея Козлова, и дьякона и послали в ссылку. Оставался еще отец Владимир Криволуцкий.

Отец Серафим ушел в подполье не из-за боязни быть репрессированным. Нет. Это был раскол церковный. Митрополит Сергий заключил союз с советской властью, подхватив то, что не сумели, вернее, не успели сделать "обновленцы". Он сделал заявление, что вся масса осуждаемого и репрессированного духовенства преследуется не за религиозные убеждения, а только за политические. Репрессии сразу же усилились, Соловки были переполнены духовенством. Тогда ведь осталось 19 епископов на всю страну. Остались лишь какие-то группы. И когда митрополит Сергий объявил в церквах о поминовении властей, – вот тогда разделились: Маросейка отошла, Солянка, еще Даниловский монастырь.

Получилось так, что я отлучилась на некоторое время, когда в институт поступила в Ленинграде. Детей специалистов вдруг стали приравнивать к детям с рабочим происхождением, и мне разрешили тоже держать экзамен. Я выдержала его, но за отсутствием мест в Москве не была принята. И мне предложили место в Петербурге, тогда уже Ленинграде. Так я поступила в медицинский институт. На меня смотрели косо, присматривались ко мне, в газете один раз прокатили видели, что я, проходя мимо церкви, перекрестилась.

На нашем курсе была одна девочка, что-то такое феноменальное в смысле пустоты. Ей было безразлично решительно все. И вот однажды она бежит по аудитории, держа в руках лист с фамилиями, и кричит: "Девочки! Расписывайтесь! За закрытие церквей и снятие колоколов!" Все расписываются, но когда она подходит ко мне, я просто вычеркнула свою фамилию и говорю: "Вот тебе моя подпись!" И об этом, конечно, стало известно. И, конечно, повод для исключения представился.

Это было первое надуманное сталинское дело, так называемое "дело Промпартии". Везде проходили митинги, во всех учебных заведениях, тем более высших, на них единогласно поддерживали приговор для участников этого дела смертную казнь.

Я никогда политикой не интересовалась, но получилось так: я шла в институте по коридору, ничего не зная, не ведая об этих самых собраниях. И вдруг из одной аудитории выскочила как раз та самая девушка и кричит: "Чего ты тут гуляешь?! У нас собрание, митинг, а ты тут гуляешь!" И затащила меня в аудиторию. Там уже в самом разгаре был митинг, одна из девушек истерическим голосом выкрикивала: знаете, что было бы, если бы они совершили эту диверсию? – все на свете как будто бы погибло. Было очевидно задано голосовать за смертную казнь. Кричат: "Ну, как голосуем? Единогласно? Единогласно! Все". Я помню, какое у меня было состояние – казалось, мне дурно станет. Я слышу: "Единогласно!" – значит, я все-таки голосую "за". Они это не спрашивали, не говорили даже: поднимите руки. Единогласно и все. Что же делать? Мне пришлось подняться и заявить, что я за смертную казнь голосовать не буду. И тут такой вой, крик поднялся, и тут же постановили, что мне нет места в институте, что меня нужно исключить. После этого несколько раз собиралась ячейка, и однажды меня призывают на эту ячейку и говорят, что, конечно с тобой говорить бесполезно, но если бы ты согласилась отказаться от своих взглядов (уже не говорили, чтобы подписаться за смертную казнь, а вообще от взглядов отказаться), мы бы тебе приставили человека, который бы тебя просветил и оставили бы в институте. Но я им сказала, что они совершенно правы, когда сказали, что "говорить с тобой бесполезно", это правда – бесполезно. И меня благополучно из института исключили.

[...]В своей жизни я выделяю несколько периодов, которые называю "миллион терзаний". Так вот у меня "миллион терзаний" был, когда я в конце 20-х годов училась в Петербурге – некуда было ходить. В церкви, которые признали руководство митрополита Сергия, я не ходила. Для меня это было целой драмой, ведь богослужение стало для меня жизнью. Я иду, вижу – идет богослужение, и прохожу мимо. Страстная неделя, богослужение совершается, я прохожу мимо, потому что там была эта "поминающая церковь". Такую установку давал митрополит Кирилл, который был назначен патриархом Тихоном первым местоблюстителем. Он говорил, что кто понимает, кто знает Истину, тот должен стоять в оппозиции, потому что это единственный для нас способ свидетельствовать об Истине. Я эту свою линию выдержала.

Все это было на глазах старушки, свояченицы митрополита Кирилла. Когда я попала в Петербург, поступила в медицинский институт, я ни за что не хотела жить в общежитии, потому что со мной были мои иконы. И после долгих перипетий – скиталась по разным углам, у знакомых – меня, наконец, устроили, ни больше ни меньше как к родной сестре покойной жены митрополита Кирилла. Когда я жила у нее, она постоянно получала от него письма из ссылок, читала мне эти письма, посылала ему посылки. Я помню, как помогала ей с этими посылками, покупала громадные табачные ящики и собственноручно их переделывала на маленькие (тогда было очень трудно достать ящики). Вероятно, в письмах митрополиту она обо мне иногда упоминала. И не только поэтому, что я помогала ей, – она знала, что у меня был очень тяжелый период.

Митрополит Кирилл в лагерях не был: сначала тюрьма – потом ссылка. Кончается ссылка, он освобождается на какой-то коротенький промежуток времени, потом снова его арестовывают и посылают в новую ссылку. Так он изъездил всю Сибирь и Казахстан. В последний промежуток между его ссылками митрополит приехал, был в Москве и получил место, где он мог поселиться, небольшой городок Гжатск. К нему ездила туда одна женщина, которая получала от него письма с описанием всех его ссылок (я с ней тоже была близко знакома). Со слов этой женщины, по дороге в Гжатск митрополит Кирилл прежде всего отправился для очного свидания с митрополитом Сергием Страгородским. А тот не принял его и предложил поговорить со своим секретарем, так и сказал: "Обратитесь, пожалуйста, к такому-то епископу, изложите ему все, что хотите, а он мне доложит". Конечно, он разгневался, ведь по завещанию патриарха Тихона митрополит Кирилл был назван первым местоблюстителем, таковым себя ощущал, но, будучи в ссылках, был не в состоянии вести управление Церковью. Когда появилась "Катакомбная церковь", митрополит Кирилл прислал из одной из своих ссылок послание, в котором писал, что "если эту Церковь, т. е. находящиеся в оппозиции отдельные (приходы), некому возглавить, то он их возглавляет".

Все три месяца в Гжатске он каждому желающему – будь он епископ, священник, мирянин, кто угодно – каждому, кто болел этим вопросом, готов был письменно или непосредственно разъяснить суть всего этого происходящего. Свою переписку с митрополитом Сергием он отпечатывал и раздавал (у меня тоже был экземпляр), где он объяснял суть происходящего и прежде всего обвинял Сергия в том, что он узурпировал верховную церковную власть и злоупотреблял этой властью, подчинив Церковь государству. Таким образом осуществлялся замысел Ленина о разорении Церкви изнутри. С этой целью сначала они подняли на щит "обновленцев", рассчитывая, что через них они разорят Церковь, но тогда народ был на высоте. Тогда действительно люди не ходили в эти храмы и называли их "красными храмами".

Когда митрополит попал в Гжатск, он вспомнил обо мне и просто сам пригласил, чтобы разъяснить мне, хотя бы постфактум. Это был 36-й год, когда я была у него. Это был, если хотите, единственный раз, когда я его видела. До того один раз, когда я была еще маленькая, бабушка взяла меня на службу, служил архиерей (митрополит Кирилл), и все подходили под благословение и целовали ему руку. И он как-то сам делал такое движение. И я, маленькая девчонка, говорю: "А зачем он подставляет мне свою руку?" Вот какой я была экземпляр! Это был единственный раз, а потом я только слышала о его службах, потом устремилась на этот крестный ход – но не попала, и тем дело и кончилось, все мое знакомство.

После встречи с митрополитом я уехала из Гжатска в 6 часов вечера, спешила на поезд, а в 10 часов за ним пришли, снова арестовали и отправили в Казахстан. В Казахстане держали уже под домашнем арестом, до него почти никого не допускали. И ходил к нему только, видимо, какой-то провокатор.

В 37-м году митрополита Кирилла расстреляли.

Нина Владимировна Трапани

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ ОТЦЕ ПЕТРЕ ШИПКОВЕ

–

Трапани Нина Владимировна (1912-1986), родилась в г.Мытищи Московской обл. В 1943 г. арестована по делу об "Антисоветском церковном подполье", по которому также был арестован еп. Афанасий (Сахаров). С 1943 г. находилась в Рыбинском (Волжском) ИТЛ. После окончания срока заключения сослана в Казахстан. В 1954 г. освобождена по амнистии. С 1954 г. жила в Мордовии (с. Большие Березники), затем в г. Потьма, недалеко от места пребывания ее духовного отца иеромонаха Иеракса (Бочарова) (инвалидный дом для заключенных). В 1957-1986 гг. проживала в г. Владимире. Работала бухгалтером. Автор воспоминаний "Епископ Афанасий (Сахаров)", опубликованных в сборнике "Молитва всех вас спасет", ПСТБИ, М., 2000. Полностью "Воспоминание об отце Петре Шипкове" опубликовано в ВРХД. 1987-II, Э 150, с. 286.

Послереволюционные годыNo Какое это было удивительное время! Пир веры, совершаемый Христом, когда званые отказались от вечери, а находящиеся на житейских дорогах и перекрестках оказались избранными: люди духовного звания отказывались принимать священный сан, а светские устремились в ограду церковную и с радостью приняли на себя иго Христово, великое пастырское служение. Эти Божии избранники были яркими светочами, благоговейными служителями Церкви Божией и добрыми пастырями бессловесного стада Христова, просиявшие в ХХ веке исповедничеством и мученичеством.

Одним из этих пастырей был и о. Петр.

Сын замоскворецкого купца, он сам некоторое время занимался торговлей. Но душа его горела и стремилась к Богу. Был он женат и, кажется, по любви, но жена оставила его. С той поры о. Петр отрешился окончательно от всех житейских попечений и обратил мысленные очи к небу, куда переключились вся любовь и все устремление его души.

[...] О. Петр принял священный сан в 1921 году от святейшего патриарха Тихона, и началось его служение Богу и людям. Одно время он был даже секретарем святейшего и был глубоко предан ему как при жизни, так и после смерти.

Недолгим было служение святейшего патриарха Тихона – всего 7 лет, но оно запечатлено на века.

[...] Архиереи, не признавшие за митрополитом Сергием канонического права производить церковные реформы, и духовенство целого ряда церковных приходов начали именоваться "тихоновскими" или "непоминающими", так как они отказались возносить имя заместителя за богослужением рядом с именем местоблюстителя митрополита Петра.

В числе этого духовенства находился и о. Петр. В то время он был настоятелем храма св. мученика Никиты в Москве.

В это время особенно необходимо было духовное общение пастырей, большая осторожность, чтобы не сделать ложного шага, не оторваться от церковного единства.

Среди "тихоновских" приходов числились церковь св. Николая на Маросейке, где настоятелем был о. Сергий Мечев, и церковь свв. мчч. Кира и Иоанна – Сербское подворье – с о. Сергием Батюковым (впоследствии архимандрит Серафим) во главе. Эти священнослужители пользовались большим авторитетом среди духовенства. О. Петр часто заходил на Сербское подворье к о. Серафиму, пользуясь его руководством

[...] Вскоре начались аресты, в основном среди "тихоновского" духовенства. Был арестован и выслан на Соловки и о. Петр.

В то время в Соловецких лагерях был весь цвет Русской Православной Церкви. Множество священнослужителей, целый сонм епископов: еп. Иларион (Троицкий)*, еп. Мануил, еп. Платон (Руднев), который еще недавно служил священником на Сербском подворье (в заключении он исполнял должность капитана парохода, курсировавшего по Белому морю) и многие другие. В 1928 году к о. Петру присоединились священнослужители Сербского подворья о. Алексей Козлов и диакон о. Виктор Щеглов.

–

* Священномученик архиепископ Верейский Иларион (Троицкий, 1886-1929), канонизирован в 2000 г.

К голосу соловецкого епископата прислушивалась вся страна. На Соловки поступали все сведения о перипетиях церковной жизни, и верующие люди с нетерпением ждали отзыва Соловецких узников. Так, на опубликование знаменитого воззвания митрополита Сергия от 29.7.1927 соловецкие иерархи ответили посланием, в котором очень сдержанно, но твердо указывали заместителю на его неканонические действия.

В соловецком лагере о. Петр заведовал каптеркой, в помещении которой духовенство собиралось для обсуждения церковных дел. Там писались и подписывались знаменитые соловецкие воззвания. В то время на Соловках еще совершались богослужения. Подъем духа был велик. Какой же молитвенный столб поднимался оттуда к небесам, огненный столб!

По окончании срока ссылки о. Петр вернулся в Москву и поселился в Загорске. В это время все "непоминающие" церкви в Москве были закрыты, и уцелевшие священники совершали богослужения нелегально, окормляя своих духовных чад.

О. Петр устроился работать на игрушечную фабрику в должности бухгалтера. Богослужения совершал дома. Он сразу же вошел в сношения с о. Серафимом (Батюковым), живущим в Загорске на нелегальном положении, и стал пользоваться его духовным руководством, так же как и о. Иеракс. Это была уже "Катакомбная церковь". Тайно совершались богослужения, и священники обходили и объезжали дома своих духовных детей, совершая требы.

В это время вернулся из ссылки еп. Афанасий (Сахаров) и вошел в сношения с московским духовенством. Все непоминающие иерархи находились тогда уже в ссылках, и верное митрополиту Петру духовенство примкнуло к освободившемуся из ссылки епископу.

Владыка Афанасий бывал в Загорске у о. Серафима, виделся с о. Петром, служил в домовой церкви о. Иеракса.

В 1937-м о. Петр приезжал в Лосиноостровскую. В доме, где жил о. Иеракс, умерла самый старейший член семьи, девяностовосьмилетняя бабушка Мария Степановна. Из соображений конспирации о. Иеракс не мог ее отпевать, и поэтому был приглашен о. Петр. Отпевание он совершил на дому и проводил покойницу на кладбище. Гроб несли на руках от самого дома. В то время похоронная процессия не была в диковинку. На кладбище была совершена панихида. В этот день я впервые увидела о. Петра близко, он очень недолго побыл и уехал.

Люди, соприкасавшиеся с о. Петром в житейских делах, не всегда были довольны им. Он мало думал о себе, о своем благополучии, о самом необходимом в жизни, чем раздражал окружающих, не умевших понять его. Таких, как он, обычно называют "недотепами", и мало кто понимает их. Помню случай еще на Сербском подворье. В воскресный день Великого поста о. Петр перед литургией пришел повидаться с о. Серафимом. На паперти, где толпились нищие, он снял калоши и через переполненную церковь прошел в алтарь. Я шла следом и удивилась, увидев пару калош, доверчиво стоящих на видном месте. Калоши по тем временам были дефицитом, их получали по ордеру, и вряд ли они бы уцелели. Я подобрала их и сдала за свечной ящик старосте. Вскоре пришел о. Петр. Лицо у него было огорченное и растерянное: калош не было. Узнав, что их припрятали, о. Петр оживился и, молча взяв сверток, удалился, и только на паперти обулся.

Этот маленький эпизод очень характерен для о. Петра – он весь в этом поступке. С одной стороны – большая непрактичность, полное отсутствие внимания к внешней стороне жизни, с другой – величайшее благоговение к святыне, к храму Божию, даже порог которого он не помыслил переступить в грязных калошах.

"Иззуй сапоги от ног твоих, место, идеже стоиши, земля свята есть" (Исх 3:5).

Всю свою жизнь он прожил именно так.

У о. Петра были родственники, но он жил среди своих духовных чад. Всем смыслом его жизни стало служение. Это не просто служба церковная, которая в наше лукавое время иногда превращается в ремесло. Это было истинное служение Богу – непрестанное предстояние и бескорыстное служение людям, не вызванное необходимостью, но – сознанием долга.

Здесь уместно привести слова одного священника, пострадавшего в те тяжелые дни за чистоту Православия, за святую стойкость в вопросах веры: "Дважды обручается душа Христу. Один раз наедине, в своей глубине, в своей сокровенности, в своем одиночестве. Другой раз – в Церкви. Она обручается Ему через обручение ближнему, соединяется с Ним, соединяясь с ближним, находит Его в любви церковной".

Вот в таком служении пребывали священники, лишенные возможности внешне участвовать в церковной жизни, но продолжавшие свое пастырское служение, тесно соединившись с паствой в одну общую семью под нависшими грозовыми тучами.

Началась война. Общение стало затруднительным. Плохо ходили поезда, на въезд в город и выезд нужно было иметь письменное разрешение и т.п.

19 февраля 1942 года в Загорске умер о. Серафим. О. Петр совершил над ним чин погребения. Похоронили батюшку под домом, под тем местом, где помещался престол его домашней церкви. Все это было сделано негласно. Осиротела его паства. Другие священники приняли на себя руководство частью паствы о. Серафима.

О. Петр, приняв на себя руководство частью паствы, сам как-то вырос, прошла его застенчивость. Пришло время применить весь накопленный им в молитвенной тиши духовный опыт. Насколько он был мудр и духовен, свидетельствуют его духовные чада.

Сам лишившись духовника, о. Петр стал приезжать в Болшево, где в это время жил о. Иеракс. Его приезд всегда вызывал радостное чувство. Он был каким-то очень мягким, и со всеми у него установились очень теплые отношения. Всех объединяло одно общее дело, одинаковое положение и сознание того, что в каждый час наши пути могут разойтись, и каждый должен будет в конце концов один понести свой крест.

Это случилось в ноябре 1943-го. В Болшеве был арестован о. Иеракс и я с ним. В Загорске арестовали о. Петра и монахиню Ксению, духовную дочь о. Серафима и хозяйку дома, где он жил. Все мы находились во внутренней тюрьме МГБ. Начались допросы. Мое "дело" в основном было связано с о. Иераксом. Но однажды следователь в моем присутствии просматривал дело о. Петра.

– Посмотрите, какая у него физиономия – настоящий торгаш, – сказал он, показывая мне фотографию батюшки.

Фотография была неудачной. Лицо о. Петра, как-то поднятое кверху, казалось широким, а ворот свитера доходил да подбородка, скрадывая шею. Конечно, это не красило его. Я заметила, что никто еще не выбирал себе физиономии, – довольствуясь тем, что Бог послал. Это было началом разговора. У о. Петра был другой следователь, а моему поручили снять с меня допрос о нем. Почему-то он это делал неохотно.

– Вот почему он, вернувшись из ссылки, не стал открыто служить в церкви, а маскировался под служащего? – ворчал следователь.

– По-моему, он не маскировался, а действительно работал на фабрике бухгалтером, – ответила я.

– А почему он не стал служить в церкви?

– Спросили бы его об этом.

– А Вы-то как думаете?

– А я вообще об этом не думала.

– Ну, так подумайте теперь.

– Может быть, он не хотел снова совершать вояж, из которого только что вернулся? – предположила я.

И следователь, в общем-то неглупый человек, написал в протоколе, что "Шипков не хотел служить в церкви, потому что боялся снова быть арестованным".

На следующий день он снова вызвал меня и сказал, что протокол надо переписать.

– У нас не арестовывают священников за служение в церквах, – пояснил он.

Я снова подписала протокол без этой фразы.

В августе 1944 года в пересыльной тюрьме мне удалось увидеть о. Иеракса и владыку Афанасия. О. Петра я не встретила, он присоединился к ним позднее, и все трое уехали в Мариинские лагеря, в Кемерово. Через несколько дней и меня отправили в Рыбинские лагеря.

До 1946 года я регулярно переписывалась с дорогими святителями и знала все об их жизни. Сначала все трое работали в поле, а затем были сторожами, дневальными. И все время совершали богослужения. Лагерное начальство относилось к ним хорошо. Но после 1946 года им пришлось расстаться. Владыка и о. Иеракс были переведены в Москву, во внутреннюю тюрьму, а впоследствии в Потьму, в Темниковские лагеря. О. Петр остался в Мариинске.

Я из Рыбинских лагерей была переведена в Куйбышев, предварительно побывав во внутренней тюрьме, и переписка с о. Петром у меня прекратилась. Впоследствии, когда о. Петр жил на вольном поселении в Сибири, а я находилась в Казахстане, он послал мне письмо. Но из-за отсутствия конверта он свернул письмо треугольником и написал на одной стороне мой адрес, на другой стороне свой. И письмо пошло путешествовать. Его везли то в одну, то в другую сторону, на нем наставили много штампов, так что и адрес замазали, но добросовестно доставили мне его ровно через полгода. Я была очень огорчена, так как ответное письмо не застало о. Петра на месте – он к тому времени переменил адрес.

В 1953 году о. Петр получил, наконец, возможность выехать из Сибири. Вернувшись в Москву, он направился в патриархию. Нужно сказать, что, будучи еще в Мариинских лагерях, при настоловании патриарха Алексия, владыка Афанасий и бывшие с ним священники обращались к избранному святейшеству с письмом, в котором просили принять их в общение с возглавляемою им русской Церковью, признавая его законной главой.

О. Петр почувствовал себя достаточно крепким для продолжения священнослужения и, получив указ о назначении в Боровск, направился к месту службы. Ни владыке Афанасию, ни о. Иераксу Господь не судил служить в храме по окончании ими ссылки, и только о. Петр вернулся к служению в Божьем храме и с этого времени всего себя отдал на это великое дело.

Если и прежде для о. Петра не существовало иной жизни вне храма, то теперь он отдавал всего себя нераздельно, не считаясь со временем и окончательно позабыв о себе. [...]

Некролог из журнала Московской патриархии

Шипков Петр Алексеевич скончался 2 июля 1959 года в возрасте 70 лет.

Уроженец Москвы, он окончил 6-ю московскую гимназию. С юных лет горел желанием послужить Церкви Божией и отличался особым усердием к церковному богослужению. В 1921 году он был рукоположен святейшим патриархом Тихоном. Одно время о. Петр был секретарем покойного патриарха. О. Петр был настоятелем одного из московских храмов. Будучи одиноким, он любил монашеский образ жизни, личных интересов не имел и отличался нестяжательностью. Для него не было большей радости, чем пребывание в храме Божием. Богослужение он совершал истово, благоговейно, строго наблюдая за тем, чтобы все в церкви было благообразно и по чину. Последним местом его служения был город Боровск Калужской епархии.

Все свои силы о. Петр отдал на устроение прихода и благоустроение храма.

Кончина о. Петра повергла в великую скорбь всю его паству, для которой он был истинным отцом и наставником.

Отпевание совершил архимандрит Никандр с собором духовенства 4 июля 1959 года. Погребен о. Петр на Покровском кладбище г. Боровска.

Монахиня Досифея (Вержбловская)

О МАТУШКЕ МАРИИ

–

Монахиня Досифея (Елена Владимировна Вержбловская, 1904-2000) родилась в Воронеже. Работала в детском доме. В 1937 г. была арестована за свои религиозные убеждения и сослана в лагерь строгого режима на Дальнем Востоке. После освобождения в 1940 г. духовные поиски приводят ее в "Катакомбную церковь". В течение 18 лет была на послушании схиигуменьи Марии, последние годы под духовным руководством прот. Александра Меня. До конца жизни прожила в "домашних монастырях".

[...] Я обратилась к своему духовнику с просьбой, чтобы он принял мои обеты и сделал так, как это делают католики. Он улыбнулся и сказал, что у нас этого нет, что сделать этого он не может. Но я не унималась, и каждый раз, когда мы встречались, я всегда просила его: "Нет, а Вы все-таки сделайте, как они. Сделайте это, о. Петр".

О. Петр приезжал раз в месяц в Москву – он был близко знаком с моей Марен*, которая покровительствовала всем гонимым и скрывающимся священникам, которые ей встречались. Надо сказать, что о. Петр (Шипков) не служил явно ни в одной церкви – он скрывался, работал простым бухгалтером в Загорске, а служил тайно – по домам. Он был представителем "Катакомбной церкви" скрытой, потому что тогда был раскол, и часть церковных приходов ушла под водительство еп. Афанасия (Сахарова), который и был нашим епископом. Я узнала об этом позже.

–

* Marraine – крестная мать (фр.), Елена Васильевна Кирсанова (прим. ред.)

Видя мое упорство, о. Петр, наконец, сказал: "Хорошо, я Вас отвезу в такое место, где Вы получите то, чего ищите. Я не могу принять Ваши обеты, но там Вы можете получить то, чего ищите".

Он повез меня в Загорск, к уже многим тогда известной матушке схиигуменье Марии. Раньше она была игуменьей большого женского монастыря в городе Вольске, где-то в Поволжье. В монастыре этом было 500 монахинь. Когда начались преследования, их всех разогнали. Матушку преследовали особенно, потому что у нее было много духовных детей и она пользовалась большой известностью. Но духовные дети ее прятали. В конце концов ей выправили документы на чужое имя, и она по благословению своего духовного руководителя, старца, которого она называла о. Ионой, приехала в Загорск и поселилась там. Матушка рассказывала, что старец Иона ей сказал: "Поезжай к преподобному Сергию, под его покровительство, и он сохранит тебя".

Вскоре около нее собралась группа таких же гонимых, как она, монахинь. Обычно с ней жило несколько человек, но фактически в ее маленький домик приезжало много людей, которые скрывались. Они находили здесь совет, поддержку и убежище. Это было удивительное место – приют для многих гонимых. Сама она (я потом узнала ее ближе) была изумительный человек. Вот к такой матушке о. Петр и решил меня привезти.

Я поехала с о. Петром в Загорск и перешагнула порог этого маленького домика. И сразу попала в совершенно другой мир. Мне показалось, что я в книгах Мельникова-Печерского. Маленький домик, низкие комнаты, крашеные полы, какой-то особенный запах меда и воска и горящих лампад. И вообще все это было удивительно: и манера разговаривать, и здороваться. "Благословите" простите"", – раздавалось все время. И когда к матушке подходили, то кланялись ей в ноги, и она давала целовать свою руку"

Когда мы вошли в домик, нам навстречу вышла небольшого роста старушка, с первого взгляда ничем не примечательная. Она молча и как-то тихо выслушала почтительные вступительные слова о. Петра, что вот-де, мол, матушка, я привез свою духовную дочь" уж Вы не откажите, Вы ее примите, Вы с ней поговорите" и т.д. и т.д. Она взглянула на меня искоса, и это был такой взгляд" Он будто пронизал меня насквозь – я почувствовала это физически. Небольшие серые глаза и с такой силой" Она протянула с некоторой иронической интонацией:

– Из образованных?

– Да, – ответила я открыто и покорно, – из образованных.

– А что ж, ты меня, дуру необразованную, будешь слушать?

– Буду, – решительно ответила я.

– Будешь слушаться меня?

– Буду, – повторила я.

– Ну что ж, – сказала матушка, – посмотрим.

Жизнь в маленькой общине в Загорске была совершенно необыкновенной. Это был островок среди общей жизни тогдашней Советской России. И не чувствовать этого было невозможно. Здесь было какое-то особенное сочетание жизни "бытового" монашества конца XIX века и вместе с тем жизни глубоко мистической, сокровенной, органически связанной с первыми веками христианства, когда не было никакого разделения церквей, – от начала до IV века, и потом, когда составлялись известные книги "Добротолюбия". Как будто параллельно шли две жизни в нашей маленькой общине: с одной стороны, быт, полный юмора и лукавства, смешного и иногда просто детского, а с другой стороны – молитва и мистическая связь с невидимым миром, который через матушку ощущался особенно близким.

У матушки были насельницы – типичные монахини, и каждая из них, оставаясь у нее жить подольше, конечно, старалась как можно больше ей угодить. Поэтому между ними было соревнование, с моей точки зрения – не совсем доброкачественное. Например, приказание: "Ставьте самовар!" Матушка требовала, чтобы все делалось как можно скорей, а это было довольно трудно: время военное – ни электричества, ни керосина. Вставали рано, до рассвета, и чтобы приготовить пищу, пользовались огарками церковных свечей. И вот, чтобы как можно скорее исполнить приказание матушки, у каждой был свой тайник (его называли "похоронка"), где было спрятано все необходимое для растопки березовая кора, щепки, спички и т.п. В этом отношении горбатенькая Раечка, которая постоянно жила с матушкой, была особенно ловка. Однажды я приехала туда пожить на две недели. Приехала с большой радостью, с готовностью хотя бы на эти две недели глубже войти в монашескую жизнь. Быт матушки совершенно сбил меня с толку.