Текст книги "История Украины с древнейших времен до наших дней"

Автор книги: В. Семененко

Соавторы: Л. Радченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

Несмотря на чрезвычайно заниженную оплату труда в колхозном секторе, крестьянство Украины приобретало товаров в государственных и кооперативных магазинах на сумму в 5—б раз большую, нежели получало в колхозах. Если бы в 1933 году колхозник питался только заработанными в колхозе продуктами, то его рацион составлял бы: хлеба и круп – 600 г, подсолнечного масла – 3 г, картофеля – 170 г, огородных культур – 2 г в сутки. Но на фоне постоянного дефицита продовольствия в городах неиссякаемым источником пополнения крестьянского бюджета и насыщения городских рынков продуктами стали приусадебные участки. Так, в Харькове к концу 30-х годов жители покупали на колхозных рынках 62,1 % потребляемой свинины, 76,3 % – мяса птицы, 89,2 % – куриных яиц, 59,1 % молока. В таких городах, как Днепропетровск, Днепродзержинск, Запорожье, Луганск, эти показатели были еще выше. В заселенных украинцами районах Кубани городские жители приобретали на рынках 92,6 % мяса, 78 % молока, 98,2 % картофеля, 96,5 % яиц, Иной была картина в Ленинграде: здесь рынки снабжали жителей мясом только на 16 %, молоком – на 13 %, картофелем – наг 14,4 %, яйцами – на 3,4 процента. Несмотря ни на что, рынок, материальная заинтересованность побеждали своей производительностью созданную насильственными методами колхозно-совхозную систему.

Форсированная индустриализация. Массовый террор 30-х годов

С начала 1928 года в управлении индустрией СССР стала преобладать формула не планов-прогнозов, а планов-директив. В апреле 1929 года XVI конференция ВКП(б) одобрила «оптимальный» вариант плана I пятилетки со среднегодовым темпом роста 22 процента. На практике же в ежегодные контрольные цифры развития народного хозяйства вносились все новые коррективы в сторону повышения темпов – руководство партии таким образом «подхлестывало» страну. Была поставлена задача провести форсированную модернизацию экономики, в кратчайшие сроки преодолеть разрыв между СССР и передовыми странами по уровню промышленности.

Для поощрения роста производительности труда в основном использовались моральные стимулы, а для ударников и стахановцев – и материальные. В 1930 году ударник получал в 8—10 раз больше, чем чернорабочий.

Если в 1929 году капиталовложения в основные промышленно-производственные фонды Украины составляли 438 миллионов рублей, то за 1932 год – уже 1 млрд 229 миллионов (в сравнительных ценах 1928 года). За четырехлетие (1929–1932) производственные мощности тяжелой промышленности удвоились. Были сданы в эксплуатацию 53 крупные шахты в Донбассе, где использовались врубовые машины и отбойный молоток, построены три огромных металлургических завода полного цикла – Запорожсталь, Азоветаль и Криворожсталь. Символом индустриализации стал Днепрогэс (1927–1932), где было установлено шесть мощных турбогенераторов американской фирмы «Дженерал электрик».

Первую пятилетку выполнить не удалось (как, впрочем, и все последующие), но иначе не могло и быть, ведь плановые задания заранее ставились как не выполнимые в полной мере. Довоенные пятилетки предусматривали обязательное «затягивание поясов» трудящимися, энтузиазм которых успешно эксплуатировался для целей технического перевооружения индустрии. Строители гигантских объектов нередко жили в тяжелейших условиях: бараки могли стоять без стекол в окнах и дверей, без полов и печей, протекала кровля, не было кроватей, постельного белья, матрацев, мебели. Почти не существовало бань и прачечных, свирепствовали эпидемии тифа, дизентерии, кори, малярии.

Бюрократическая, сверхцентрализованная система управления постоянно давала сбои: так, финансовый план строительства Харьковского тракторного завода до мая 1930 года менялся трижды, а генеральный – 7 раз. В результате производилось много ненужных работ; механизация строительства в 1932 году едва достигала одного процента, а в 1937-м – не более четырех процентов по плану.

За две с половиной пятилетки в Украине было построено 2 тысячи крупных народнохозяйственных объектов. Цифры по СССР еще более впечатляющи: за 1928–1940 годы национальный доход возрос более чем в 5 раз, выработка элетроэнергии увеличилась в 3,7 раза, добыча угля – в 4,7 раза, нефти – в 2,7 раза, выплавка стали – вчетверо, продукция машиностроения – в 20 раз.

Но привлечение в тяжелую индустрию огромных финансовых, материальных и людских ресурсов, игнорирование легкой и пищевой отраслей, невнимание к социально-бытовой стороне создали крайне напряженное положение с обеспечением населения продовольствием и товарами массового потребления. С осени 1936-го до конца июля 1937-го в сельскохозяйственных зонах СССР наблюдался хлебный кризис, кое-где – локальный голод. В течение 1936–1939 годов нормировалось все больше товаров и продуктов. В частности, одному человеку нельзя было покупать более чем по 2 кг мяса, колбасы, хлеба, макарон, круп, сахара, 3 кг рыбы, 0,5 кг масла, маргарина, 100 г чая, 200 штук папирос, 2 кусков хозяйственного мыла, 0,5 л керосина. Кроме того, эти официальные нормы стихийно урезались самими гражданами в очередях. Что касается таких товаров, как часы, велосипеды, патефоны, костюмы, то для многих жителей они вообще были в диковинку.

В апреле 1940 года в докладной записке руководителя органов НКВД Л. П. Берии отмечалось, что от недоедания выросла заболеваемость населения в Киевской области и в ряде регионов России. Пришлось вводить нормы потребления сметаны, яиц, молока, соли, кондитерских изделий.

Именно в эти годы сложился уникальный статус Москвы: имея всего два процента населения Советского Союза, столица получала из общегосударственного фонда мясных продуктов – 40 %, жиров, сыров, шерстяных тканей – 25 %, сахара, рыбных продуктов, круп и других товаров – 15 процентов.

Особенно ограничивалось село: за 1936–1939 годы в его торговую сеть поступало товаров в 4,5 раза меньше, чем в городе (в расчете на душу населения). Однако жизненный уровень колхозников и рабочих совхозов за данный период существенно улучшился. Во второй пятилетке (1933–1937) государство ослабило налоговое бремя, в большинстве артелей развивались пчеловодство, птицеводство, закладывались сады и ягодники, строились животноводческие фермы. Колхозникам предоставили возможность получать беспроцентный кредит для покупки скота.

Укрепление правящего режима в стране происходило не только на фоне роста производительных сил города и села. Как и любая авторитарная власть, большевистская диктатура использовала методы устрашения, судебного преследования инакомыслящих, террор в отношении лиц и социальных групп, считавшихся враждебными.

В принципе террор никогда не был для России XX века чем-то необычным: только за период 1905–1907 годов от рук радикалов погибло 4500 государственных служащих и примерно столько же «случайных лиц». Власть отвечала на эти действия, хотя и не адекватно – расстрелами или виселицами. Характерно, что в октябре 1917 года ряд видных большевиков – В. Володарский, А. Бубнов, Я. Фенигштейн заявляли: после взятия власти коммунистами придется обязательно вводить террор. Причина лежала на поверхности – часть населения категорически не воспринимала большевистских планов и доктрин. Надо сказать, что через 30 лет, на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, К. Е. Ворошилов честно изложил видение перспектив террора, заявив: «Весь мир против нас». При этом врагами, по его мнению, являлись все те, кто проживал за пределами СССР, а в «качественном» отношении – все некоммунисты. И если в 1921 году ВУЧК расстреляла трех девушек в возрасте 15–17 лет лишь за то, что они 21 день работали санитарками в махновском госпитале, то выступающие против власти тем более были обречены.

Неудачи в экономическом строительстве, аварии, производственный брак, неквалифицированные решения – все это очень удобно было списать на «вредителей», «саботажников», «замаскировавшихся врагов народа», «злостных оппортунистов», «иностранных шпионов».

Нелепо приписывать И. Сталину авторство тезиса об обострении классовой борьбы в процессе социалистического строительства. В 1928 году он лишь придал ему общегосударственное звучание. Задолго до него такую идею выдвигали Н. И, Бухарин, Г. Е. Зиновьев, X. Г. Раковский и другие. Например, X. Раковский, выступая 6 марта 1919 г. перед делегатами III Всеукраинского съезда Советов, заявил: «Чем дальше мы пойдем в социалистическом строительстве… тем больше будут увеличиваться наши враги». Сказано несколько косноязычно, но довольно ясно.

Маховик репрессий раскручивался постепенно. Пока нэп развивался поступательно, росла экономика, они имели в основном вялотекущий характер. Скажем, за 1925–1927 годы Комиссия по политическим делам при ЦК КП(б)У, рассмотрев 657 судебных дел, рекомендовала 210 обвиняемых осудить к расстрелу. Казней было бы и больше, если бы еще 9 апреля 1924 года И. Сталин от имени ЦК ВКП(б) не телеграфировал в Харьков: без санкции Москвы выносить смертные приговоры запрещается. И тут же конкретное указание – членов «Областного центра действий» осудить не к лишению жизни, а к различным срокам тюремного заключения.

По всему СССР за 1924 и 1926 годы было приговорено к расстрелу 2628 граждан, но лишь половина приговоров исполнена. Органы ГПУ – НКВД за 9 лет (1922–1930) арестовали 381 130 человек, однако не все они были осуждены на лишение свободы. Разумеется, цифра не малая, но она ни в какое сравнение не идет с вакханалией второй половины 30-х годов.

В Украине репрессии ужесточились с конца 20-х годов: уже в ноябре Г. Петренко и Н. Суровцеву обвинили в сотрудничестве с польской и немецкой разведками соответственно. Затем последовала первая волна репрессий: в 1929–1931 годах ликвидирована Украинская автокефальная православная церковь, в Москве расстреляли Ю. Тютюнника и восьмерых его соратников, в марте-апреле 1930-го состоялся суд над 45 членами «Союза освобождения Украины» («Союзу визволення України»), в начале 1931-го – арестовали группу командиров Красной армии, служивших в УССР, и т. д.

Второй, более массовый этап репрессий начался после убийства С. М. Кирова 1 декабря 1934 года, Оно оказалось совершенным на бытовой почве, И. Сталин не имел к нему никакого отношения (С. Киров являлся убежденным сталинистом, одним из немногих любимцев Генерального секретаря). Но сам факт убийства И. Сталин использовал мастерски, прежде всего для нагнетания подозрительности, небывалого усиления репрессивного аппарата.

Центр не видел иных методов борьбы с лавиной недостатков в работе государственных и партийных органов, кроме беспощадного террора. Проведенные в 1919 1936 годах шесть партийных чисток и проверок документов (было «вычищено» около 2,6 млн членов партии) не покончили со склоками, подсиживанием, кумовством, семейственностью, потрясающей безответственностью и некомпетентностью, мздоимством, от чего страдал прежде всего авторитет Политбюро и Совета Народных Комиссаров.

«Первые лица» на местах во многом вышли из-под контроля центра и стали единовластными хозяевами в своих регионах, соревнуясь друг с другом в насаждении собственных «культов» и «культиков». Авторитет руководителя теперь измерялся тем, сколько предприятий, колхозов, учреждений названо его именем. Ответственные работники, избранные в состав Советов, уклонялись от выполнения самых элементарных обязанностей, прекратили регулярно отчитываться перед населением сотрудники потребительской кооперации, торговли, коммунального хозяйства. В трудовых коллективах сошла на нет роль общественных организаций, а решение всех вопросов перешло в руки «треугольника» – директора, секретаря партийного комитета и председателя профкома.

В верхах партии продолжалась борьба бывших политэмигрантов и подпольщиков, причем последние считали себя незаслуженно обделенными властью.

Ставилась также задача ликвидации территориальных кланов, требовавших более широких полномочий. Не исчез «сепаратизм»: с весны – лета 1930 года в различных республиках СССР выдвигались планы усиления роли местных органов власти. Звучали предложения о переносе столицы Советского Союза в Ленинград, создании Компартии Российской федерации. Группа большевиков во главе с заместителем начальника сектора пропаганды Наркомата связи Крыловым разработала проект образования Российской демократической республики во главе с президентом. Далеко не случайно за 1935–1938 годы около 400 партийных, советских работников, деятелей культуры было обвинено в «национал-уклонизме». В ссылке находилось к 1937 году около 8–9 тысяч «троцкистов», которые имели тысячи приверженцев и сочувствующих по стране (за изучение работ В, Ленина и Л. Троцкого в нелегальных кружках «виноватые» исключались из ВКП(б) и подлежали аресту).

Параллельно разворачивалось преследование инакомыслящих, и не только среди национальной интеллигенции.

Выстрел в Кирова как бы демонстрировал, что враги не перевелись, поэтому на страну обрушилась стихия доносительства, наушничества, всеобщей подозрительности, недоверия. Поразительно, но большую часть доносов писали граждане, искренне верившие в идею коммунизма и непогрешимость высшего руководства, особенно И. Сталина.

В моду вошли политические отчеты членов партии, на которых оценивалось, сколько «врагов народа», прежде всего троцкистов, разоблачил тот или иной коммунист. К тому времени мало кто знал об интересном предложении Л. Д. Троцкого 20-х годов: «широко поставить дело общественного питания и постепенно улучшить его как идеальную форму контроля степени участия граждан в производстве, без чего говорить о реальном социализме преждевременно». Искушение выловить «заядлого троцкиста» стало так велико, что дела фабриковались с небывалой ранее интенсивностью. Если в 1934 году в Одесской области была раскрыта одна «троцкистская группа», то в 1935-м – уже 31, а в следующем году выявлен «Областной подпольный троцкистский центр». В результате только в течение 1935 года в области исключили из рядов ВКП(б) каждого шестого коммуниста, причем на некоторых предприятиях почти совсем не осталось членов партии, поэтому пришлось ликвидировать там партийные ячейки. Подобные акции приобрели такой размах, что 10 декабря 1935 года ЦК КП(б)У обратил внимание на недопустимость проявления болезненной подозрительности и «бдительности» разоблачителей. Однако атмосфера взвинченности, доносительства, политического кликушества не исчезала. К примеру, на собрании партийцев в Запорожье один из рабочих заявил: «Надо послать за границу нашего товарища для того, чтобы убить Троцкого».

Тем не менее после серии взрывов на шахтах Кемерово 23 сентября 1936 года И. В. Сталин счел, что следует ужесточить репрессии, и 30 сентября новым наркомом внутренних дел СССР стал Н. И. Ежов. При нем репрессии действительно достигли невиданных масштабов, особенно после печально известного пленума ЦК ВКП(б) в феврале – марте 1937 года, на котором основные трудности в народном хозяйстве объяснялись действиями саботажников, шпионов и диверсантов, замаскировавшихся троцкистов.

В 1937 году на Подолии, например, число жителей, репрессированных за «троцкистскую» деятельность, возросло по сравнению с 1934 годом в 60 раз, за «украинский буржуазный национализм»– в 500 раз, за «шпионаж» – в 60 раз. К 1 июля 1938 года за Днепропетровским управлением НКВД числилось 1145 «германских шпионов», 586 – «болгарских», 62 – «румынских», по 58 – «греческих» и «иранских», 52 – «латвийских», 32 – «японских», 31– «китайский», 15 – «эстонских» и 9 «финских», итого – 2084 человека.

31 июля 1937 года ЦК ВКП(б) утвердил приказ Н. Ежова местным органам НКВД, согласно которому за четыре месяца следовало репрессировать 268950 граждан, 75950 из них подлежали расстрелу. Решение о казни принимали внеконституционные «тройки» в составе первого секретаря обкома партии, начальника областного управления НКВД и прокурора области. Впрочем, даже их участие являлось номинальным, дел, по существу, они не рассматривали.

«Ежовщина» 1937 года носила антибюрократический, популистский характер и в принципе поддерживалась большинством трудящихся, все еще исповедовавших идею о хорошем царе и плохих боярах. Расширение силовых функций режима соответствовало взглядам И. Сталина на природу государственной власти в период противоборства капитализма и социализма. Недаром на обложке книги «Государство и революция» В. Ленина издания 1923 года он написал: «Теория изживания (государства) есть гиблая теория».

Общество все глубже погружалось в пропасть страха, отчаяния, моральной деградации. О какой офицерской чести могла идти речь, если, скажем, в доносе комкора И. Р. Апанасенко от 19 августа 1936 года на командарма первого ранга И. П. Уборевича говорилось: «Неверит в конницу и нашего Коня…» (стиль документа и оформления сохранен – В. С., Л. Р.).

Всего за 1935–1938 годы в Украине было арестовано 308 230 граждан, из них только в 1936–1937 годах осуждены 197 617. Во второй половине 1937 года для чистки КП(б)У от «врагов народа и троцкистско-фашистских элементов» в Киев были направлены Н И. Ежов и Н. С. Хрущев. А с января 1938 года Н. Хрущев стал исполнять обязанности первого секретаря ЦК КП(б)У. В результате из 102 членов и кандидатов в члены ЦК было расстреляно или осуждено 100 человек, из 11 членов украинского Политбюро погибли десять, из пяти кандидатов – четыре, из девяти членов Оргбюро – все. Из 5100 коммунистов, отмечавших в анкетах еще в 1926 году, что ранее находились в других партиях, к 1938 году не осталось ни одного. К сожалению, для части партийцев слово «украинец» стало синонимом понятия «петлюровец».

Если до января 1938 года количество смертных приговоров в Украине было меньше, нежели различных сроков заключения, то с прибытием Н. С. Хрущева число первых резко возросло.

Шквал репрессий начал несколько стихать после январского пленума ЦК ВКП(б) 1938 года, принявшего постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к аппеляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». С приходом на пост наркома НКВД в декабре 1938 года Л. П. Берии часть заключенных была выпущена из лагерей. Но старые кадры партии были уничтожены почти полностью, а ведь только коммунисты с дореволюционным стажем или вступившие в ее ряды в годы гражданской войны сохраняли волю к независимости от верхов, к конструктивной критике, преданность идеалам. Теперь власть сталинской группировки стала абсолютной, оппозиция ей уже не угрожала.

Западноукраинские земли между двумя мировыми войнами

В начале 20-х годов вне границ Советской Украины на территории 146 тысяч квадратных километров проживали 6,6 миллиона украинцев – в составе Польши, Румынии и Чехословакии. В сентябре 1921 года восточная Галиция была включена в состав Польши, созданы три воеводства – Львовское, Тернопольское, Станиславское, подчинявшиеся варшавским властям. Однако попытки лишить украинское население национальной идентификации провалились; в 1921–1922 годах украинские общественные организации провели частичный бойкот переписи населения, выборов в сейм и сенат, призыва в польскую армию. Тем не менее наступление на автономные права украинцев продолжалось, хотя они и были закреплены в Конституции Польши 17 марта 1921 года. От украинцев избавлялись в государственных учреждениях, включая уездные, на землях Галиции поселились 200 тысяч польских фермеров (осадников). Учителей-украинцев из Восточной Галиции переводили в западную часть, где преобладало польское население; студентами Львовского университета могли быть лишь те граждане, кто присягал на верность Польше.

31 июля 1924 года польский сейм одобрил программу создания утраквистических (двуязычных) школ, в которых даже молитву «Отче наш» запрещалось произносить на украинском языке, из букварей убрали все сведения об Украине. Но с октября 1925 года после протестов мировой общественности переселение украинских учителей в Западную Галицию прекратилось, а ряд лояльных к властям украинцев допустили к государственной службе.

Под гнетом цензуры находились 60 украинских издательств и около 120 редакций украинских газет и журналов (по состоянию на 1930 год). Систематически публиковались списки запрещенных украинских книг, альманахов, календарей и других изданий, выходивших как в Галиции, так и за ее пределами. К началу Второй мировой войны в них насчитывалось более тысячи наименований.

В то же время «украинская политика» Варшавы в отношении Волыни была тесно связана с концепцией «прометеизма» – обеспечения Польше роли лидера освободительной борьбы народов от Прибалтики до Кавказа. Соответственно в Волыни хотели видеть привлекательный пример польско-украинского сотрудничества, своеобразный «Пьемонт украинского движения». Здесь не проводилась, в отличие от восточногалицких регионов, политика ассимиляции украинского населения.

29 июня 1931 года бывшие сторонники С. Петлюры создали при поддержке воеводы Г. Юзовского Волынское украинское объединение (ВУО). Оно выступало за дружбу украинского и польского народов, автокефалию украинской православной церкви, инициировало программу наделения землей бедняцких слоев. ВУО поддержало идею двуязычия (польско-украинского) в системе просвещения, что на деле означало вытеснение украинских школ – к осени 1932 года их осталось на весь край только четыре.

Фактически Волынское украинское объединение обладало скорее моральным, нежели материальным или политическим, влиянием. К тому же в феврале 1939 года польское правительство приняло программу «государственной политики Польши на Волыни», где предусматривалась полная колонизация и католизация украинцев.

Чтобы привлечь внимание мировой общественности к проблемам Восточной Галиции, митрополит греко-католической церкви А. Шептицкий совершил в начале 20-х годов трехлетнюю поездку по восьми странам Европы и Америки. После прибытия на родину он был на месяц изолирован в Познани. Но владыка не имел намерений разжигать польско-украинское противостояние, поэтому 8 сентября 1925 года греко-католический епископат присягнул на верность польскому государству, хотя часть униатского клира исповедовала «христианский национализм».

Поскольку понятия «священник» и «просветитель» для галичан являлись синонимами, то благотворное влияние духовенства постоянно росло среди членов таких организаций, как «Просвита», «Ридна школа», «Союз украинок» и др. В 30-х годах духовной опекой украинского студенчества и молодежи занимались: «Академичное душпастырство», «Марийське товарыство», «Католический союз украинской молодежи» («Католицька спілка української молоді»). На базе последней было создано товарищество «Орлы», насчитывавшее к началу 1939 года более 30 тысяч человек. Почти 12 лет, с 1928 по 1939 год, во Львове работала Греко-католическая богословская академия – единственное высшее учебное заведение национального типа (во Львовском университете существовала лишь одна украинская кафедра – украинского языка и литературы). Тем не менее религиозная ситуация оставалась напряженной. Пользуясь покровительством власти, католики в конце 20-х годов потребовали вернуть им 724 православные церкви и монастыря (из 1169). Несмотря на неоднократные жалобы в судебные органы, к 20 октября 1933 года православным удалось вернуть только десять храмов.

Формой самоорганизации украинцев стали многочисленные кооперативные объединения, Союз украинских купцов и промышленников, Украинское техническое товарищество и другие добровольческие институции.

Что касается национально-политического движения, то в нем действовали самые различные силы: национальные демократы, националисты, консерваторы (в гетманском и христианско-демократическом вариантах), социалисты (марксистского и народнического типа) и коммунисты (до конца 30-х годов). Первые два направления сначала практически совпадали, но в течение 1923–1933 годов произошло их размежевание. Разногласия, яростные споры, взаимная вражда, вождизм мешали объединению зарубежных украинцев, их центров, Об этом с глубокой горечью писал один из деятелей Государственного центра УНР в эмиграции проф. Р. Смаль-Стоцкий: «Куди не глянеш, розтіч думок, брак організації, консолідації. Ми сильні в поборюванні самих себе, своїх братів. Як скажені собаки жеремося за костомахи, кинені до того між нас нашими ворогами».

Кредо радикальных (интегральных) националистов было выражено в положении 1923 года: один абсолют – нация, один категорический императив – ее воля к жизни.

Созданное же 11 июля 1925 года Украинское национально-демократическое объединение (УНДО) своими ориентирами избрало соборность, духовность, демократию, антикоммунизм. Находясь на позиции сотрудничества с польскими официальными кругами, его сторонники пользовались поддержкой трети украинской общественности. До 1930 года между УНДО и националистами существовало сотрудничество, прерванное затем из-за различного отношения к компромиссам с польской властью.

Наиболее радикальная часть молодежи из корпуса УГА еще в июне 1920 года на совещании стрелецкой Рады в Праге создала «Украинскую войсковую организацию» («Українська військова організація») во главе с полковником Е. Коновальцем. Она взяла курс на революционно-политическую борьбу, выполняя в дальнейшем миссию «армии в подполье». С весны 1922 года ее активисты начали проводить в Галиции акты саботажа, поджигать скирды хлеба польских осадников, совершать вооруженные нападения на жандармские посты, подрывать поезда и мосты. В течение нескольких лет боевики УВО сожгли 2300 польских фольварков, а в октябре 1922-го просоветски настроенная диверсионная группа С. Мельничука и П. Шеремета в составе 50 боевиков совершила рейд по всем трем воеводствам Галиции.

В 1922–1926 годах УВО организовала ряд покушений на государственных деятелей и чиновников (21 ноября 1922 г. С. Федак пытался убить диктатора Польши Ю. Пилсудского), ее «Летучие бригады» («Летючі бригади») экспроприировали деньги в почтовых отделениях. Станицы (филиалы) УВО существовали в Литве, Германии, Чехословакии, США, Данциге, боевики обучались в Восточной Пруссии, у хорватских усташей, в армиях Литвы, Италии, Голландии, Германии (сам Е. Коновалец имел литовское гражданство). Обладая разветвленной разведывательной сетью, УВО представляла интерес для некоторых европейских стран, прежде всего для Германии и Литвы. Несколько раз руководитель ОГПУ Советской Украины В. А. Балицкий обращался к руководству УВО с предложениями о помощи и сотрудничестве. Однако для Б. Коновальца основными противниками Украины после 1921 года являлись большевики и Польша, поэтому совместной деятельности не вышло ни с Компартией Галиции, ни с чекистами УССР.

В 1923–1924 годах УВО переживала кризис, многие ее активисты и боевики находились в тюрьмах, провалился план распространения диверсионных и пропагандистских действий на территорию УССР. Е. Коновальцу не удалось укрепить «Украинскую партию национальной работы» (Українська партія національної роботи), крепло влияние компартии Западной Украины. Затем от УВО откололась просоветски настроенная группа бывшего президента ЗУНР Е. Петрушевича и параллельно с УВО появилась «Западноукраинская революционная организация» («Западноукраїнська революційна організація»). Она выступала за расширение партизанского движения, часть молодежи перешла в ее ряды. Все эти события подорвали доверие к УВО, а в 1928 году германское правительство даже прекратило ее финансировать.

Чтобы укрепить национально-патриотические силы, в ноябре 1927 года в Берлине состоялась I конференция украинских националистов, в которой участвовали: представители УВО от «Группы украинской националистической молодежи» из Чехословакии (лидер – М. Коновалец), от «Союза украинской националистической молодежи» (Львов), от «Легии украинских националистов» (Чехословакия) под руководством Н. Сциборского. Затем в Праге 8–9 апреля 1928 года прошла II конференция украинских националистов. Обсуждая проблему консолидации групп националистов, ее участники подчеркивали необходимость формирования единой организации на базе всеукраинства, надпартийности, монократизма и национальной диктатуры.

28 января – 3 февраля 1929 года в Вене 30 делегатов от националистических партий и движений (11 бывших старшин УГА, 9 студентов и 10 профессиональных политиков) создали Организацию украинских националистов (ОУН). Сначала часть ее руководства не исключала использования легальных методов работы, в том числе и парламентской трибуны. Накануне выборов в сейм 1930 года велись переговоры о включении кандидатов ОУН в избирательные списки УНДО, но гибель Ю. Головинского сорвала этот план. Кроме того, проведенная польскими властями в 1930 году «пацификация» (умиротворение) Восточной Галиции, во время которой уничтожались ростки национальной культуры украинцев, ширилась польская колонизация, вынудила ОУН все чаще прибегать к индивидуальному террору. Состоявшая из молодежи Краевая экзекутива (управление) ОУН мыслила слишком эмоционально: революционный идеализм лидеров соседствовал с национальной экзальтацией. Они презирали цивилизованный стиль поведения и политической борьбы более сдержанных членов ОУН, проживавших за рубежами Польши, особенно группы А. Мельника.

После того, как во второй половине 1932 года из арсенала пропаганды УНДО убрали лозунги о независимости и соборности Украины, заменив их требованием национально-территориальной автономии украинцев в составе Польши, размежевание националистов и национал-демократов свершилось полностью. На заседании ЦК УНДО 1 января 1934 г. Д. Левицкий обвинил ОУН в том, что ее творцы приравняли национализм к расовому и национально-политическому экстремизму, монополизировав звание националистов. Весной – летом 1935 года польское правительство и УНДО нормализовали свои отношения, подписав ряд взаимных договоренностей. В этом же направлении действовали Польско-украинское товарищество во главе с С. Стемпковским, Украинский научный институт в Варшаве (ОУН не смогла подчинить его своему влиянию), группа польских консерваторов, возглавляемая Я. Бобринским. В течение 18 лет на польской территории действовали военно-политические структуры Госцентра УНР, в том числе Генеральный штаб, военное министерство, разведслужбы. Разрабатывались планы формирования Национальной армии, ядро которой составили бы эмигранты, а развертывание полнокровных дивизий продолжалось бы на территории Украины. До 1938 года активно действовали разведка и контрразведка, финансировавшаяся Францией, Румынией, Польшей, Японией, Литвой. Резидентуры и разведпункты для работы на советской территории были созданы в Чехословакии, Болгарии, Германии, Турции, Польше, Франции, Маньчжурии. Однако работа таких агентов НКВД, как К. Полуведько и П. Судоплатов, парализовала их работу в 1938 году.