Текст книги "Женщина в Гражданской войне (Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.)"

Автор книги: В. Дюбин

Соавторы: М. Шейко,В. Дюбин,А. Шевченко,Жузек Ольмезова,Е. Черкасова,А. Ряженцева,Е. Кузнецова,Е. Литвинова,Бозиева Дулдухан,М. Мелешко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

С. Понятовская
ЮНОСТЬ

В конце марта восемнадцатого года генерал Корнилов и полковник Покровский вплотную приблизились к Екатеринодару. Гром артиллерии, бившей по белым от Черноморского вокзала, поднял на ноги весь город. Делегаты второго областного съезда советов прямо из зала заседаний отправились на фронт. Рабочие-красногвардейцы и солдаты-фронтовики вышибли белых с окраины города.

Фронт подковой охватил город. Грохот орудий, треск пулеметов, беглый огонь винтовок не смолкал четыре дня.

Я была на правом фланге, на участке между опытным полем и еврейским кладбищем. Белые нажимали здесь особенно сильно.

Ночью они ворвались на территорию городской больницы. Чеченцы-корниловцы двинулись в обход позиции красных, чтобы ударить с тыла. Как раз в этот момент замолчал пулемет красногвардейца, засевшего на чердаке против городской больницы. А выстрелы во дворе больницы гремели не затихая. Белые все сильнее теснили солдат и красногвардейцев.

Со звоном посыпались стекла. Красногвардеец-пулеметчик высунулся из слухового окна и что-то кричал, размахивая руками. Гул боя заглушал его слова. Он исчез на минуту и снова появился в окне. В руке он держал пулеметную ленту. Она была пуста.

– У него нет патронов! – сказала я. – Скорее!

Схватив два ящика с пулеметными лентами, я выбралась из окопа и побежала вдоль улицы. «Только бы добежать, пока не заметили, только бы добежать!» думала я.

Еще каких-нибудь двадцать шагов – и я у цели. Но улица вдруг словно опрокидывается на меня, и земля совсем-совсем близко.

– Упала! – кричит пулеметчик с чердака. – Возьмите у нее ленты!

Я открыла глаза: солнечный луч лежал на белом халате врача. Врач говорил с человеком, которого я не успела разглядеть:

– Один белый, попавший к нам в лазарет, был поражен: столько раненых женщин! «Можно подумать, – говорил он, – что Екатеринодар защищали бабы…» Вот эта, например: ранена в обе почки навылет. Большая потеря крови. Лежала несколько часов на холодной земле – никак не могли к ней подойти: белые обстреливали. Месяца два пролежит у нас. Если, конечно, все будет хорошо…

Раны, полученные мной в памятный день последней корниловской атаки, долго не заживали. Наконец к началу третьего месяца пребывания в госпитале мне разрешили встать с койки.

Опираясь на плечо санитарки, я нерешительно сделала первый шаг. Ноги почти отказывались служить.

«Пройдет, – подумала я. – Я просто отвыкла двигаться».

Весну и лето восемнадцатого года я работала в отделе народного образования и в союзе молодежи. Приближался Деникин. В нашем тылу зашевелились кулаки. В некоторых станицах Кубани начинались погромы: били иногородних. Деникин шел на Тихорецкую, чтобы отрезать Кубань от Царицына.

Восемнадцатого июля Тихорецкая пала. Вокруг Екатеринодара пылали десятки восстаний. Партизанил Шкуро, бастовали меньшевистски настроенные печатники. Десятки тысяч беженцев – жертвы станичных погромов – появились на улицах Екатеринодара.

Пятнадцатого августа город вздрогнул от орудийного гула. Белые были, как говорится, у ворот. Аэроплан, летавший над городом, разбрасывал воззвания с подписью генерала Деникина. Обозы с десятками тысяч беженцев хлынули к переправе.

Я снова надела шинель. Куда идти?

Конечно, к партийному комитету. Там уже собрались многие советские работники, рабочие, учащиеся. Секретарь комитета тоже был здесь. Лицо его было хмурое, злое, с отпечатком бессонных ночей.

Подъехали две повозки с винтовками и патронами. Коммунисты разобрали оружие и начали быстро грузить на повозки ящики с партийными документами. Через четверть часа отряд шагал по улицам к переправе.

Вечерело. Гул канонады усиливался. У переправы через Кубань образовался огромный затор из людей, пушек, повозок.

Двадцать шестого августа белые взяли Новороссийск. На вокзале, на запасных путях, офицеры нашли целый поезд с ранеными красногвардейцами. Из окон вагонов раненых выбрасывали на рельсы под колеса маневрирующих составов. Казалось, вокзал отбивается от атаки: это на путях расстреливали раненых. В городе шла беспрерывная стрельба. В доме губернатора офицеры пытали захваченных советских работников. Их били прикладами, вставляли им в горло шомпола.

В Майкопе генерал Покровский учинил такую резню, перед которой померкли ужасы Новороссийска. Были изрублены и повешены четыре тысячи рабочих и крестьян.

Теперь белые овладели Кубанью. Красногвардейские отряды стягивались к Армавиру, отстаивали Невинномысскую.

На станции Кавказская ко мне подошел командир отряда к, глядя мне в глаза, сказал:

– Товарищ, вы должны понимать, что в вашем состоянии, еле двигая ногами, вы не принесете отряду никакой пользы. Какой же из вас боец!

Слезы отчаяния подступили к горлу. «Как? В восемнадцать лет чувствовать себя инвалидом? В самом расцвете сил быть в тягость товарищам? Запрятаться куда-то в обоз со старухами и детьми, когда каждый боец на счету, каждая винтовка помогает делу революции?»

«Хорошо, – решила я. – Не в отряд, так в разведку или на подпольную работу в тылу у белых – мало ли есть путей, чтобы служить революции!»

На улицах Армавира шла ожесточенная борьба. Девятнадцатого сентября белые взяли город. Двадцать пятого сентября их выбили таманцы. Но было очевидно, что на стороне белых огромное превосходство сил.

Нескончаемые обозы тянулись к Пятигорску. Таманцы пошли на Ставрополь, на соединение с левым флангом 10-й армии для совместных операций на Батайск и Ростов.

В Терской области красные бились с отрядами генерала Бичерахова.

Я получила командировку в Минеральные воды. В поезде ехали партизаны Кочубея. Это были майкопские ребята, успевшие уже побывать в тылу у белых. Их рассказ о зверствах генерала Покровского заставил меня затрепетать:

– Я иду, товарищи, в ваш отряд.

Партизаны смущенно переглянулись:

– Так-то так, товарищ. Да вот удобно ли вам будет у нас… Ведь как никак женщина.

– Ничего.

Я ушла с отрядом Кочубея. У станции Невинномысская бился он с генералом Воскресенским. Частыми налетами на белогвардейские отряды кочубеевские партизаны тревожили белых. Они захватывали и трофеи – пулеметы, обмундирование. Я все время была на линии огня.

В это время на станции Минеральные воды я организовала союз молодежи. А когда я приехала в Пятигорск, здесь формировался коммунистический отряд против генерала Шкуро. Но в партийном комитете мне сказали:

– Хватит, повоевала. Почки прострелены, хромаешь на обе ноги. А к тому же вопрос… может быть, и нескромный, но ты, кажется, беременна?

Все же я уехала на фронт, хотя и с другим отрядом.

В тот же день я участвовала в перестрелке с белыми у горы Бештау. Белые били по нас из двух пулеметов, засев за стенами монастыря. Пуля попала в меня.

– Нога, снова нога!

Белые жали со всех сторон: с Кубани, с Дона, из-за Кавказского хребта. Дезорганизованная предательством Сорокина, армия не могла уже бороться за Кубань. Тысячи красноармейцев и партизан находили смерть под пулями и шашками белых, другие тысячи гибли от мороза и сыпняка.

Когда красные уходили из Пятигорска, я лежала в лазарете. Белый офицер явился сюда с приказом арестовать меня.

– Сыпняк ведь, – пояснил дежурный врач офицеру.

– Это несущественно, – заметил офицер. – Все равно умирать. Мы ее забираем.

В тюрьме наступил кризис. Железные решетки не позволили выброситься из окна. Медленно поправлялась. Шатающуюся, с обритой головой, на восьмом месяце беременности меня повезли в контрразведку.

Трупик ребенка был черный. «Это результат заражения крови», – сказал врач тюремной больницы. О моем избиении в контрразведке он, казалось, забыл.

Потом мне говорили, что я ничего не понимала. Часами смотрела я в потолок, лепетала, как ребенок.

– Заговаривается, рехнулась, – шептались вокруг.

Лишь через две недели сознание вернулось ко мне.

Вскоре мне объявили, что по ходатайству родственника – офицера царской армии – меня освобождают до суда на поруки. Но я должна ежедневно являться в контрразведку для регистрации.

– Это же совершенно ясно, – объяснил мне наш подпольный организатор, – что как только уедет твой поручитель, тебя расстреляют без всякого суда. Надо бежать подальше в тыл, туда, где они уже достаточно напились нашей крови. Завтра мы едем в Екатеринодар.

Он достал мне подложные документы и невзрачное зимнее пальтишко.

Поезд на Екатеринодар уходил рано утром. Обмотав голову платком, с мешком за плечами взбиралась я по ступенькам вагона. С виду я ничем не отличалась от тысяч мешочников, наводнявших в те годы поезда и вокзалы. Мой спутник тоже ничем не выделялся в этой серой, унылой толпе.

Поезд шел по местам недавних жестоких боев. То здесь, то там виднелись небольшие курганы и бугорки – иногда с крестом, иногда просто с дощечкой или красной ленточкой на шесте. Оттепель обнажила конские скелеты, над ними кружилось воронье. Навстречу поезду неслись разбитые снарядами будки путевых сторожей, сожженные казармы ремонтных рабочих, обгорелые станции, временные на шпалах мосты.

Изредка по вагонам проходили офицеры. Они внимательно оглядывали пассажиров, спрашивали документы, ощупывали мешки и, сверкая франтовскими сапогами, брезгливо переступали через людей, храпевших на полу.

В Екатеринодаре мы разыскали конспиративную квартиру.

– Кто там? – спросили нас из-за двери.

– К Безуглову, пане, приехали. Откройте.

Дверь отворилась. На пороге стоял седобородый старик в длинном черном халате. Он был похож на муллу.

Подпольщик не должен удивляться. Мы сказали пароль и получили отзыв. «Мулла» повел нас во вторую комнату, где горел яркий свет, а окна были закрыты плотными занавесками.

Вместе с хозяином мы уселись за стол. Старуха принесла кофейник и чашки. Я коротко рассказала о положении в Пятигорске.

– Софья, неужели ты меня не узнаешь? – прервал вдруг меня «мулла».

– Ты? Аликбер Тагиев?

– Я.

– Никто бы не подумал. Ты же совсем старик!

– Ляпис делает старым, хна делает молодым…

Тагиев был смелый подпольщик. Я познакомилась с ним в Екатеринодаре в восемнадцатом году.

– Значит, едем, Софья, – решил он, когда все было сказано.

– Нас ожидает работа. Кубань стала глубоким тылом. Деникин мечтает о Москве. Нам нужно на Украину, там партизаны.

– Когда же?

– Завтра.

Труден был путь на Украину.

В Мариуполе перед самым приходом красных я была ранена еще раз шальной пулей.

Четыре месяца я боролась за жизнь. А когда начала оживать, подумала с тоской и болью: «Меня выбили из строя окончательно».

В этом же году последние остатки белых армий были сметены в море, выброшены за пределы Советского союза.

…Залечивая раны, страна возрождалась к новой жизни. Были годы борьбы с разрухой, годы восстановления, годы реконструкции, годы борьбы за пятилетку. Пятилетку выполнили в четыре года. Снимались леса с первых индустриальных гигантов.

Партия переделывала людей. Вместе с моей страной я переживала вторую счастливую юность. Я училась, работала, росла. Теперь я врач, научный работник. Воспитываю молодежь, передаю ей свои знания, свой революционный опыт. И если вспыхнет гроза над советской границей, я снова возьмусь за винтовку, чтобы защищать нашу великую родину.

МАРУСЯ[1]1
  По воспоминаниям товарищей.


[Закрыть]

Многие екатеринодарские большевики помнят Марусю – статистика городского партийного комитета. Фамилии ее, к сожалению, никто не помнит. Рабочие – маслобойщики и пищевики, – бывавшие в комитете, не уходили без того, чтобы не улыбнуться ей и не сказать несколько теплых слов. Они знали Марусю по недавней ее работе: она была секретарем их профсоюзов.

Дочь рабочего с завода «Саломас», Маруся только окончила городское училище. После Февральской революции она вступила в партию большевиков. Теперь уже как член партии она работала в профсоюзах и боролась с засильем в них меньшевиков. Рабочие шли за Марусей, и немало их привела она в партию большевиков.

Статистиком Маруся работала в партийном комитете недолго. Больше всего она бывала на митингах. Здесь постоянно шли споры о войне и мире, о большевиках и меньшевиках, о сложных и запутанных взаимоотношениях кубанских казаков и иногородних, о власти, о земле.

Нелегко здесь было: могли и избить и расправиться самосудом. Среди своих, кто вместе с Марусей требовал власти советам и поддерживал лозунги против войны, шныряли и предатели…

Еще шатались по митингам офицеры, привыкшие расправляться своим – сабельным – судом с каждым, кто осмеливался произносить слово «мир». Еще настойчиво вглядывались в лица агитаторов шпики.

Перед июльскими днями партийный комитет перебросил Марусю в Новороссийск – техническим секретарем Новороссийского комитета.

Маруся поехала. Техническая деятельность секретаря комитета в то время была многообразна и ответственна. Фактически Маруся выполняла всю партийную работу: замещала членов комитета, решала вопросы, давала поручения. В то же время она не забывала техническую работу.

В июльские дни Маруся выступала на собраниях рабочих цементных заводов и разоблачала там провокаторов и клеветников.

На заводах создавался сильный партийный актив, окруженный сотнями сочувствующих большевикам беспартийных рабочих.

…В Екатеринодаре хозяйничали белые.

Новороссийск, прижатый к морю, оказывал посильную помощь красным частям в Армавире и Кавказской. Решался вопрос о совместном наступлении на Екатеринодар объединенной Красной гвардии Северного Кавказа.

Маруся вербовала в Новороссийске солдат, возвращавшихся пароходами с турецкого фронта. Она сколачивала отряды и направляла их на фронт под Екатеринодар.

Август восемнадцатого года. Екатеринодар в руках белых. Таманская армия, сопровождаемая тысячами подвод беженцев, с боями пробивалась по Черноморскому побережью на соединение с главными силами Северокавказской армии.

Маруся не раз выезжала к таманцам. Она говорила с бойцами, проводила в частях беседы, разъясняла создавшееся на Кубани положение. С каждым днем росла решимость бойцов и командиров пробиться через вражеское кольцо.

Путь армии лежал через Новороссийск, Геленджик, Туапсе. Когда таманцы вошли в Новороссийск, на море показались крейсеры интервентов. Они стояли на рейде, и пушки их были направлены на город. А за горами, отделявшими город от Кубани, тяжело громыхали орудия наступавших на Новороссийск белогвардейцев.

В городе шли собрания рабочих. Члены партии и беспартийные, старики и молодежь вливались в Таманскую армию, чтобы вместе с нею пробиваться на Армавир. Маруся готовилась уйти вместе со всеми, но комитет решил:

– Ты останешься в Новороссийске. Ты знаешь всех членов партии, тебе будет легче развернуть подпольную работу. В последнюю минуту тебе будут даны указания.

…Таманцы уже уходили за цементные заводы. Белогвардейцы обстреливали город. Гремела дальнобойная артиллерия иностранных крейсеров. По городу бежали люди, вскачь проносились всадники. Никто не мог сказать толком, что происходит и кто кого бьет.

Пришла делегация от раненых красных бойцов, находящихся в лазарете. Они просили инструкций.

В это время в партийном комитете бешено звонил телефон. Маруся вертела ручку, пытаясь созвониться с кем-либо из членов комитета, чтобы узнать, какое направление давать отступающим. Но станция не отвечала.

– Так как же нам быть? – спросил матрос с перевязанной рукой, стоявший у двери. За ним на лестнице толпилось еще несколько человек раненых. – Оставаться нам в госпитале нельзя – беляки всех порубают…

Маруся быстро собирала партийные дела и документы. Их было много – больше, чем она предполагала. Но если сложить их на подводу, которая стояла во дворе, с ними могут поехать два-три человека.

– Скорее! – скомандовала она матросу. – Несем!

Они вынесли кипу дел и сложили их на телегу.

– Кто из вас самый слабый? – спросила Маруся. – Садись.

Потом, обращаясь к матросу, сказала:

– Документы отдашь… ты знаешь – кому.

– А ты? – спросил матрос.

– У меня осталось еще одно дело.

В это время где-то совсем близко затрещал пулемет.

– Скорее! – приказала Маруся. – Скорее, трогай. Прямо за цементные заводы – там еще есть таманцы.

И побежала по лестнице наверх.

В помещении комитета было тихо и пусто. Маруся еще раз повертела ручку телефона. Никакого ответа! Она обвела глазами комнату. Кажется, ничего особенно важного не забыли: старые газеты, две винтовки в углу, несколько обойм с патронами в ящике стола.

И вдруг Маруся услышала под окном цокот копыт. Замелькали башлыки кубанцев. Белогвардейский разъезд скакал по улице, направляясь прямо к цементным заводам.

– Стой! Стой! – что было силы закричала Маруся, распахивая окно. – Здесь большевики, здесь их партийный комитет!

Она ничего не боялась. Мысль, осенившая ее, казалась ей очень удачной. Главное – задержать разъезд, чтобы он не настиг за первым же поворотом телегу с партийными документами.

Офицер, командовавший разъездом, повернул коня. Растерянно остановились казаки. В окне напротив появилась какая-то злорадно ухмыляющаяся физиономия. Глаза этого человека встретилась с глазами офицера, и он утвердительно закивал головой.

Маруся отошла от окна. Она спокойно взяла заряженную винтовку. Вторую, стоявшую рядом, она положила на стол.

На лестнице звякали шпоры. Дважды хлопнула наружная дверь. Поднималось несколько человек.

«Вот бы бомбу», подумала Маруся. Но бомбы не было. Не было даже нагана, куда более удобного для боя на темной лестнице, чем неуклюжая винтовка.

Белые окружили дом. Ей было все равно. Чувство величайшей уверенности в себе ощутила Маруся в эту минуту.

Надо было продержаться как можно дольше и тем самым отвлечь силы врага. Маруся спустила курок в ту минуту, когда в дверях показался офицер. Новый выстрел раздался в ответ на матерное слово казака, перешагнувшего через офицера с наганом в руке. Казак растянулся на полу: выстрел почти в упор разнес ему голову.

– Засада, братцы! – закричали внизу на лестнице. – Оцепляй дом, бей по окнам! – кричал урядник с перебитым носом.

…Маруся отстреливалась против целого отряда.

На улицах Новороссийска шла в это время расправа с красными.

Тяжело раненые красногвардейцы были выброшены на улицу из госпиталей. Жалея патроны, белые крошили раненых шашками, топтали копытами коней, бросали под колеса паровозов, топили в море. Это была ярость шакалов.

…У Маруси кончились патроны. Она лежала в крови, почти без сознания.

Раненую, ее вытащили на улицу и бросили у стены дома. Палачи, ругаясь, выстроились перед нею в шапках, лихо заломленных набекрень.

Залп их был труслив и нестроен.

Была весна двадцатого года.

У помещения, где когда-то находился партийный комитет, остановились три бойца. Один из них, матрос, снял с головы бескозырку.

– Здесь, – сурово сказал он, на этом месте они убили нашу Марусю.

Бойцы обнажили головы. Матрос продолжал:

– Жалкие гады! Они думали, что дело, за которое поднялись миллионы, дело, за которое боролась Маруся, можно уничтожить.

Красные войска, сбросив остатки деникинских банд в море, занимали Новороссийск.

Л. Аргутинская
КСЕНИЯ ГЕ

Внизу, в подъезде Гранд-отеля, громко хлопнула дверь.

Ксения вздрогнула, вскочила с кресла и долго прислушивалась.

О том, что главные силы уже отошли с невинномысского фронта к астраханским степям, никто в городе не знал, даже Александр Ге – председатель ЧК.

В комнату постучался товарищ:

– Белые под городом. Сейчас выступаем с отрядом. Куда тебя направить?

Уже месяц Александр с трудом вставал с кровати. По ночам его будил удушливый кашель, а несколько дней тому назад из горла хлынула кровь.

Ксения с тревогой вглядывалась в серое, исхудавшее лицо с огромными темными глазами и запекшимися губами, и ее охватила тоска.

Александр подошел к кровати ребенка, наклонился над ним и осторожно пощупал горячий лобик дочери.

– Все то же, тихо сказал он. – Тебе придется остаться с ней. Не выдержит иначе ребенок. Да и ты сама после родов не сможешь идти. Иного выхода нет. Я убежден, что мы отобьем белых.

Она прижалась лбом к его груди и услыхала сквозь одежду, как громко бьется его сердце. С трудом старалась подавить охватившее ее отчаянье.

На фронт уходили все товарищи, уходил Александр, а она оставалась одна с больным ребенком.

За окном завыл ураган, со всего размаха так ударил ставней, что зазвенели стекла. Затем стих.

Где-то далеко загудел снаряд.

В кровати заерзал ребенок. Она встревоженно подбежала к нему. Виточка лежала, закинув за голову сжатые кулачки и подняв кверху полные ножки.

Ксения осторожно прикоснулась губами к налитым розовым подушечкам ступни. Они были влажны, и от них шел еле уловимый запах детского тельца.

С радостью прислушивалась к ровному дыханию ребенка, осторожно прикрыла и долго смотрела на темные прядки волос, на маленький с горбинкой нос, как у отца.

Потом потихоньку прошла к печке, подложила дров и уселась в кресло.

Стало как-то необычайно легко. Виточке лучше, ребенок спасен. Сразу появилась уверенность в том, что теперь все будет хорошо, наши отгонят белых и Александр вернется домой.

Незаметно для себя она уснула впервые за три бессонных ночи.

А во сне ей казалось, что белые ворвались в комнату: кто-то схватил за плечи, пригибал к полу, давил тяжестью. Отбиваясь, она громко закричала и открыла глаза.

Перед ней наклонилось встревоженное женское лицо. Кто это? Ах да, Варя-уборщица. Единственный близкий человек, который остался с ней. Долго не могла понять, что ей нужно.

– Ксения Михайловна, – торопливо говорила девушка. Тут один боец принес письмо от товарища Ге. Просит ответ.

Ксения вскочила. Значит, Александр жив? С трудом разбирала расплывшиеся буквы на сером клочке бумаги:

«Пока что держимся. Но тяжело. Я у пулемета. Нет лент. Замерзаем. Эти три дня, как тридцать лет. У меня тоже, кажется, тиф. Отходим. Но держимся. Отступай с Виточкой, пока не поздно. Целую. Александр».

До боли потянуло туда, в окопы, к товарищам. Она больше не боялась за ребенка. Ведь его можно оставить на Варю. Твердо решила, что на рассвете проберется к своим.

– Варя, – обернулась она к девушке, – ты останешься с Виточкой.

– Да разве ребенка можно брать с собой в такую пургу? За Виточку не бойтесь. Как свою дочку, беречь буду.

Не задумываясь, торопливо писала:

«Держись. Сдам Витю, сама с винтовкой к тебе, милый мой, победим или умрем вместе. Твоя Ксения».

Далеко в коридоре затихали варины шаги.

Ксения торопливо разливала молоко в маленькие бутылочки. Куда девалась соска? Перед уходом надо накормить ребенка.

Потом начала складывать необходимые вещи. Белье себе, Александру, кое-какие продукты.

Неожиданно в парке затрещал пулемет. Ксения схватила револьвер, подбежала к окну и напряженно вглядывалась в серый рассвет.

Разгоралась беглая ружейная перестрелка.

Ксения распахнула дверь и выскочила на занесенный снегом балкон.

По узкой улице бежала кучка людей, по временам останавливалась и стреляла в сторону наступавших офицеров. Один из них выскочил вперед и, присев, стал целиться в отставшего раненого бойца.

Тогда, не помня ничего и только чувствуя огромную злобу, Ксения выстрелила несколько раз. Офицер мягко опустился и приник к земле.

Где-то над головой Ксении тупо о стенку застучали пули.

В этот момент она услыхала испуганный крик ребенка. Захлопнула дверь, подбежала к дочери и, вынув из кроватки, крепко прижала к себе.

Стоя неподвижно у стены и прислушиваясь к стрельбе, Ксения поняла, что все пропало и белые заняли город.

Она слышала, как бегали в коридоре, кто-то стучал прикладами, кого-то проводили, ругаясь и крича.

Но она не знала, что утром в соседний номер офицеры притащили еле живого Александра Ге, которого белые взяли за городом лежащего без сознания около пулемета.

В холодную, непривычно вьюжную зиму девятнадцатого года под натиском белогвардейских войск 11-я Красная армия отступала к астраханским степям, теряя по дороге тысячи больных, раненых, бросая обозы, снаряжение и лошадей, замерзая в голодных, безводных пространствах каспийских степей.

Деникинцы прорвались на Святой крест, затрудняя отступление на север и на юг. Боясь быть отрезанными, красные войска стали спешно отступать от Невинномысской к Владикавказу и Моздоку, пробираясь с боями и теряя по дороге бойцов.

Зная о прорыве, генерал Шкуро обложил со всех сторон Кисловодск. Красные части отступали, отдавая позицию за позицией, шли через безводную мертвую степь туда, к Астрахани, с единственной целью – вернуться назад и отбить оставленные станицы и села.

Их нагоняли вьюга и непрестанно бушующий буран и рождали по степи бесконечные могильные холмы.

Ксения Ге

Только к концу дня Варя случайно узнала, что Александр Ге арестован и находится под стражей в соседнем номере. Она бросилась туда, но часовой грубо оттолкнул от двери.

Ксения не думала о том, что Александр мог попасть к белым. Она была убеждена, что он успел отступить с отрядом. Целый день она обдумывала, как бы ей скрыться с ребенком и с затаенной тревогой ожидала ночи.

Рассказ Вари выбил почву из-под ног.

– Что ж теперь делать? – говорила Ксения точно в бреду, – Варя, ведь они его убьют? Они не оставят его в живых. Надо спасти его во что бы то ни стало.

Она быстро ходила по комнате, не зная, что предпринять. Было ясно: нельзя терять ни одной ночи. Надо взять себя в руки и обдумать все спокойно.

– Варя, – вдруг остановилась она. – Ты никого не видела из наших? Может, кто-нибудь не успел отступить? У тебя нет знакомых? Близких? Где твой жених – истопник?

– Уехал недавно в станицу к родным. Должен был вернуться. Да вот нет его, как на зло.

Они долго молчали. Ксения стояла у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Она не знала, что придумать.

– А вы знаете, кого я встретила сегодня? – неожиданно сказала Варя. – Глазам своим не поверила. Старичка того, что на работу в ЧК к вам заходил. На плечах погоны, одежда генеральская.

– Какого старичка? – удивленно спросила Ксения.

– Да вот, что в заложниках сидел. Хилый такой. Невидный. Товарищ Ге его из-под ареста освободил. Так он теперь комендантом города назначен.

– Ты что-то путаешь, – недоверчиво сказала Ксения и подошла к девушке. – Петренко? Такой больной, жалкий старик. Он генерал? Его же при мне освободили.

Она вспомнила старческую фигуру. Его забрали вместе с другими заложниками после второго налета Шкуро на город. Он кашлял хриплым, лающим голосом, вежливо раскланивался и часто жаловался на свои болезни и старость. Допрашивала его Ксения в ЧК и несколько раз посылала к нему врача. Но допрос ничего не дал. Тогда решили его не задерживать.

Она также вспомнила их последнюю встречу. Это было в кабинете у Александра. Петренко вызвали и объявили, что он свободен. Мелко семеня ногами, он подошел к ней и тихо сказал:

– Если я когда-нибудь пригожусь вам, – рассчитывайте на меня.

Затем он запахнул порыжевшее пальто и поспешно вышел из комнаты. «Какой жалкий старик», мелькнуло у нее тогда в голове.

Сразу появилась надежда. Он обещал. Он поможет переправить куда-нибудь Александра.

Ксения быстро надела пальто, накинула на голову варин пуховый платок и сбежала вниз.

Спускались серые сумерки. Знакомые улицы казались чужими. Попадались солдаты и офицеры в погонах.

Она торопливо шла, изредка останавливалась и спрашивала у прохожих, где помещается комендант города.

Где-то отдаленно, за парком, прозвучал выстрел, за ним другой, третий. Громыхая колесами, по улицам проходил обоз, медленно продвигались орудия на высоких колесах, проносились кавалеристы. На тротуарах было много глазеющей публики. Слышался громкий разговор и смех. Около комендантской стояли подводы, кто-то громко вызывал квартирьеров, а сбоку на мостовой, около костров, покуривая, столпились офицеры.

Ксения быстро вбежала по лестнице на второй этаж. Сколько раз ей приходилось бывать в этом помещении. В приемной было шумно. Около адъютанта толпились офицеры.

Ксения пробралась к столу.

– Мне нужно коменданта, генерала Петренко. По срочному делу. Доложите, пожалуйста, обратилась она к адъютанту.

– Если у вас действительно срочное дело, пожалуйста, подождите. Генерал скоро вернется.

Ксения присела на стул около двери, которая, по-видимому, вела в кабинет Петренко.

Если бы офицеры не расступились, адъютант не вскочил и не застыл на месте, она не узнала бы в вошедшем генерала Петренко. Он шел к своей двери, слегка сутулясь, но бодро, ни на кого не глядя и небрежно приложив ладонь к козырьку фуражки.

Ксения встала и решительно направилась к нему.

– Я прошу вас немедленно принять меня, – сказала она, спустив платок на шею.

Он остановился, сердито посмотрел на Ксению и смутился.

– Это вы? – удивленно спросил он. – Не ожидал, и, сделав рукой жест к двери и пряча взгляд, быстро сказал: – Прошу.

Она вошла в тот самый кабинет, где когда-то сказали генералу, что он свободен. Кто-то уже успел внести новую мебель, на полу расстелили ковры, а на обоях на том месте, где когда-то висел портрет Ленина, остался темный ободок.

– Присаживайтесь, – сказал Петренко и, отойдя в угол, долго раздевался у вешалки.

Она украдкой разглядывала генерала. Он стал совсем иным. Куда-то пропала старческая немощь, сгорбленная, жалкая фигура и неуверенная походка. Отирая платком намокший от снега лоб, он степенно подошел к столу и уселся; в мягкое кресло.

– Не ожидал. Никак не ожидал, – снова повторил он. – Так, значит, вы остались? Не успели выбраться? Ну что ж! – растирал он покрасневшие пальцы. – Зимой отступать с ребенком это большой риск. Ну, а как супруг? Он тоже здесь?

Она поспешно рассказала ему об аресте Александра.

Он слушал внимательно, слегка склонив голову, и пальцами по столу выбивал какой-то мотив.

Ксения говорила, с трудом скрывая волнение. А кроме того смущал пристальный, холодный взгляд серых глав.

Он молча выслушал и опять долго барабанил пальцами по столу.

– Вы поняли, зачем я здесь? – прервала молчание Ксения. – Когда-то вы обещали мне свою помощь. Вот я и пришла за ней.

Он снова изменился в лице, улыбнулся и закивал головой.

– Да, да, помню, – поспешно сказал он. Я просто обдумываю, что надо сделать. Знаете, что? Муж ваш болен. Сейчас его не надо трогать. Пусть находится под арестом. А как только ему будет лучше, я вас переправлю в горы. Оттуда в Закавказье проберетесь.

Ксения быстро приподнялась. Ведь это была жизнь.

Он тоже приподнялся, слегка опираясь ладонями о стол, и, глядя поверх ее глаз, улыбаясь, сказал:

– Я гарантирую вам безопасность и жизнь.

Она протянула руку, он крепко пожал ее и, низко наклонив голову, вежливо раскланялся.

Ксения вышла на улицу. Она шла, не замечая ни ветра, ни снега.

Она думала только об одном: теперь Александр был спасен.

Как только дверь за Ксенией закрылась, генерал встал и нажал пальцем кнопку звонка:

– Соедините меня с Пятигорском. Вызовите начальника контрразведки полковника Рязанова.