Текст книги "Женщина в Гражданской войне (Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.)"

Автор книги: В. Дюбин

Соавторы: М. Шейко,В. Дюбин,А. Шевченко,Жузек Ольмезова,Е. Черкасова,А. Ряженцева,Е. Кузнецова,Е. Литвинова,Бозиева Дулдухан,М. Мелешко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Е. Черкасова
СЕСТРА-КАВАЛЕРИСТ

Я – дочь рабочего-бондаря. Нас было девять детей, из них шестеро сыновей и три дочери. Бедность и нищета царили в семье. Родители были вынуждены нас с малых лет посылать работать к помещикам и кулакам. За пять месяцев работы одно ведро проса – вот сколько я получала. Было мне в это время восемь лет.

В тринадцатом году меня отдали по найму в станицу Баталпашинская к торгашу Хомякову. Он меня избивал, а хозяйка заставляла меня стоять по целым ночам у кровати и чесать ей голову, чтобы ей лучше спалось. Тайком выходила я на двор и заливалась горючими слезами. На этом же дворе проживала врач Мухина – добрая старуха. Она часто видела издевательства надо мной моих эксплуататоров и от души жалела меня. Решив помочь, она устроила меня к себе в больницу в качестве рабочей. Там я проработала до пятнадцатого года. После этого родители забрали меня к себе в деревню Дербетовка Ставропольской губернии. Вскоре меня выдали замуж за одного из деревенских батраков. И я и мой жених были бедняки, поэтому пришлось занять у помещика Переверзева денег на свадьбу. После женитьбы нужно было идти к помещику отрабатывать взятые деньги. У Переверзева мы проработали до шестнадцатого года.

Когда началась империалистическая война, муж был взят на фронт, а мне пришлось опять идти работать по найму, уже с шестимесячным ребенком. В ноябре семнадцатого года вернулись с фронта два моих брата и забрали меня от помещика.

В это время в Медвежинском районе уже хозяйничали белогвардейцы и шли бои. Часть раненых красногвардейцев была привезена в нашу больницу в село Дербетовка. Я поступила туда на работу в качестве сестры, так как врачи и медицинский персонал отказывались давать раненым бойцам первую необходимую помощь.

В мае восемнадцатого года мои четыре брата пошли добровольцами в красногвардейский 1-й Виноделенский кавалерийский отряд, а я осталась при больнице.

Отец мой был осужден за убийство князя Чепуркина в Баталпашинском отделе. Этот князь-помещик издевался над иногородним крестьянством. Десять лет отец пробыл в тюрьме и ссылке и во время революции пятого года бежал. Он хорошо разбирался в политических вопросах. Работая в больнице, я часто с ним беседовала. Все спрашивала, когда же будет конец издевательству над нами. С малых лет накипела во мне обида за все то, что пришлось переносить от кулаков и помещиков.

В один из летних дней восемнадцатого года я дежурила в больнице. По селению проходил красногвардейский отряд. Командир отряда зашел в больницу и спросил раненых бойцов, кто у них врач. Они указали на меня. Командир засмеялся. Выглядела я не очень солидно – мне было девятнадцать лет. Он начал расспрашивать раненых бойцов, хорошо ли я за ними присматриваю. Они в один голос заявили: «Да, это наш верный товарищ. Она отдает нам все свои силы». Крепко, на всю жизнь запомнились мне эти слова.

Кончила я работу в больнице, пришла домой. Мать вручила мне распоряжение нашего сельского ревкома о немедленной явке в ревком. Там мне сообщили, что согласно распоряжению командира отряда я должна явиться в отряд и вступить в него. Я не пала духом, а, наоборот, вернулась домой такая радостная, что мать начала меня ругать:

– Что ты думаешь? На кого ты оставляешь малютку? – и начала плакать. Но отец мне сказал:

– Ничего, дочурка, пока я жив, буду воспитывать своего внука.

В этот же день прибыли домой мои два брата из отряда товарища Шейко. От приехали вербовать добровольцев. Я решила отправиться со своими братьями добровольцем в отряд Шейко. Помощником командира этого отряда был мой муж Тимофей Степанович Черкасов. Так в отряде образовалось целое «семейное» звено кавалеристов: я, мой муж и четверо моих братьев.

Мне было тяжело оставлять своего ребенка. Ведь я, может быть, расставалась с сыном навсегда. Но я и вида не подавала, так как знала, что это необходимо для революции.

Отец мой, много испытавший горя в тюрьме и ссылке, провожая нас, говорил:

– Только вооруженной силой вы сможете завоевать свое право.

Я решила помогать бойцам на фронте, оказывать первую помощь в бою, лечить их раны.

Находясь при эскадроне, я всегда совместно с бойцами выезжала в разведку. В боях с белыми я также принимала с оружием в руках непосредственное участие.

Е. Черкасова

Во время стоянки готовила совместно с бойцами перевязочный материал, который так трудно было достать.

В момент организации отряда в наших рядах совершенно отсутствовали специалисты-врачи они не шли в красные отряды.

Приготовляли все сами, в боевой обстановке. Нам приходилось оказывать не только первую помощь раненым, но и ухаживать за ними до конца выздоровления, так как своих лазаретов у нас до девятнадцатого года не существовало.

Были на фронте тяжелые минуты, но я не терялась. Однажды пришлось бороться против паники, охватившей некоторую часть бойцов.

Это было во время боя под селом Петровское. У железнодорожной насыпи белые прорвали передовую нашу линию, и бойцы стали поспешно отступать. Мне удалось собрать часть бегущих, организовать их, после чего мы открыли огонь по противнику. Мы не только задержали его, но даже отбили пулемет с линейкой. Этот трофей был передан командиру 1-го кавалерийского полка товарищу Книга.

Во время неожиданного налета белых на село Предтеча мне пришлось отбиваться с ранеными при переправе через реку Калаус. У меня на руках был убит боец, но все-таки остальных удалось благополучно увезти.

С семнадцатью ранеными бойцами к вечеру добралась я до виноделенских хуторов. Здесь мне одной пришлось организовать питание для раненых и сделать им вторичные перевязки. После трехчасового отдыха ночью я отправилась с ранеными дальше, в село Дербетовка. Прибыли мы туда в четыре часа утра. Я поместила четырех раненых бойцов своего эскадрона на квартире у своих родных, а остальных – в помещении Дербетовского ревкома, где всем был дан хороший приют и отдых. Утром организовала через местный ревком питание и сбор белья. Накормила, переодела всех раненых и отправила их в глубинный пункт – в село Рагули. Бойцов сопровождал мой брат. Сама же немедленно вернулась обратно на боевую линию.

Через три дня, когда бои утихли, я по распоряжению командира отряда выехала в село Рагули к раненым. По приезде в лазарет организовала прачечную. Всех больных и раненых бойцов остригла. Обновила обслуживающий персонал и, наведя порядок, отправилась обратно в свою часть.

Также я активно помогала больным и раненым бойцам в астраханских степях, когда разразилась эпидемия тифа.

В апреле девятнадцатого года противник окружил нас со всех сторон и повел ожесточеннейшее наступление. С нашей стороны было много раненых.

Еще утром почувствовала я себя плохо. К двенадцати часам делала перевязку раненым, уже ползая на коленях. Скоро потеряла сознание. Я заболела тифом.

После выздоровления вернулась к своей работе.

Во время сильного боя за овладение села Ремонтное я была сильно контужена. Даже речи временно лишилась.

В боях за реку Дон в районе Воронежа часть 34-го кавалерийского полка была переправлена через железнодорожный мост на сторону противника. Под натиском белых наши бросились обратно через Дон, который уже начинал покрываться льдом. Бойцы переплывали на лошадях, а часть бросалась вплавь, без лошадей. Один из них не смог переплыть и остановился под мостом у быка, посредине реки. Я решила спасти его.

Закончив перевязку раненых бойцов и комиссара дивизии, я взяла с санитарной линейки бечеву, бросилась на мост, вокруг которого рвались снаряды, и спустила ее бойцу, находившемуся в реке. Но вылезти по бечеве он сам был не в силах, так как у него закоченели сильно обмороженные руки и ноги. Все же вместе с другим бойцом мне удалось вытащить его из ледяной воды. Я быстро сделала ему спиртовое обтирание, одела в тулуп и отправила в Воронеж.

Вся моя работа проходила исключительно на передовой позиции.

Вместе с нашими бойцами верхом на лошади по пятам бегущих деникинцев добралась я до Черноморского побережья.

Бывший наш комбриг, а ныне награжденный тремя боевыми орденами, командир корпуса товарищ Апанасенко проявлял большое внимание к нам и всегда заботился о снабжении лазаретов необходимыми медицинскими материалами. Всегда он печалился о больных и раненых красноармейцах.

Очень требовательный в боевой обстановке, он пользовался громадным авторитетом среди бойцов. Его призыв – «Сыны революции, вперед!» для каждого был законом, требовавшим немедленного исполнения.

Бойцы нашего кавалерийского полка всем, чем могли, помогали раненым товарищам и нам, обслуживающему персоналу. Всевозможными путями они доставали перевязочный материал и все нужное для первой помощи раненому. Особенно были отзывчивы в этом отношении бойцы села Николина балка и само население Николиной балки.

В. Глазепа
СЕСТРИЦЫ

Сентябрь семнадцатого года.

В Ростове формируется Красная гвардия.

Большевики двинулись на заводы и фабрики. Большевистские воззвания призывали к оружию.

Я читала в больнице няням и сестрам «Наше знамя» – большевистскую газету Ростова: «Записывайтесь в боевую рабочую дружину, обучайтесь и вооружайтесь. Нам еще придется схватиться в мертвой схватке с капиталом…»

Сиделка Нюра, помню, спросила меня:

– Ты пойдешь, сестрица Варя?

Меня почему-то все называли «сестрицей», хотя я была простой санитаркой. Я ведь не училась никогда.

Отец и мать – батраки и сама я – батрачка. В шестнадцатом году солдаткой приехала в Ростов и поступила в областную больницу.

Работала я хорошо, врачи хвалили, а низший персонал меня уважал за то, что я много читала. Я и Ленина читала. Как же можно было теперь не вступить в ряды Красной гвардии?

И вот в ноябре семнадцатого года, когда в Ростове началась гражданская война, я пошла на фронт с боевой дружиной трамвайных рабочих. С трамвайными рабочими я и раньше встречалась. Часто бывала у них на собраниях.

Меньшевики сильно старались обрабатывать трамвайщиков.

Однажды, когда мы переизбирали советы, в трамвайное депо пришли большевики. На собрании было много рабочих, но в президиум вошли случайные люди. Большевикам, выступавшим на собрании, пришлось нелегко. Были недружелюбные выкрики.

В этот момент в депо появились меньшевики и эсеры – Васильев, Гуревич, Локкерман.

С каким апломбом стали выступать соглашатели! Им казалось, что они уйдут победителями, что трамвайщики отдадут им свои голоса в совет…

Но когда Гуревич в пылу закричал: «Рабочие сами виноваты в беспорядках и разрухе!», его чуть не стащили с трибуны.

Так меньшевики сами себе вырыли яму. Трамвайные рабочие отдали голоса большевикам. С этим отрядом из трамвайного депо я и двинулась на фронт.

На фронте не было никакой медицинской помощи. Поэтому мне было поручено вербовать среди нянь добровольцев. Сначала были у меня только две охотницы, а затем к нам прибавилось еще пять человек. Моя обязанность состояла в заготовке медикаментов. Получать их надо было в больничной аптеке. Заведующий аптекой вначале категорически отказал нам в выдаче медикаментов. Только под угрозой расстрела он нам подчинился, и мы получили возможность брать из аптеки то, что было нужно на фронте.

Ростов переходил из рук в руки несколько раз. В город вошли черноморские матросы, калединцы отступили. Когда контрреволюционные банды ушли, часть калединских офицеров решила остаться в тылу, чтобы потом произвести панику и дезорганизацию в Красной гвардии. Тринадцать человек офицеров они оставили в палатах нашей больницы.

Офицеров калединцы переодели в женское белье, забинтовали их и разместили в родильном отделении между женщинами.

В больницу приехали матросы с корабля «Колхида», чтобы узнать, не скрываются ли здесь белые. Офицеров нашли. Их увели из больницы и расстреляли.

При Каледине я, находясь в подполье, распространяла прокламации и вела большевистскую агитацию.

Трудно было передавать листовки по корпусам областной больницы. Медицинский персонал был неорганизован. Большинство было против большевиков.

Каледин застрелился в январе. Красные выгнали калединцев с Дона.

Три месяца на Дону была советская власть, но в апреле восемнадцатого года пришли немцы и генерал Краснов.

В больницу, где я работала, пришли красновцы и арестовали всех нянь и сиделок гинекологического отделения. Нас повели на Казанский проспект, 23. Там помещалась контрразведка. Я хорошо знала, в чем дело.

У нас в больнице лежала раненая сестра-большевичка. Раны у нее гнили, так как ей не делали перевязок и вообще не оказывали никакой медицинской помощи.

Что делать? В палате, где лежала сестра-большевичка, среди нянь были две сочувствующие большевикам. Они ночью крали перевязочный материал и бинтовали ей раны.

Выходили мы нашу больную, но деваться-то ей было некуда. Документов никаких!

Получила я партийное задание: достать для нее в больнице документ умершей больной.

Добыли мы паспорт покойницы. Возраст не подходит, да ничего не поделаешь. Две недели жила она у меня, а потом опасно стало – надо было уходить. Нарядила я ее в свое платье, закутала платком, чтобы поменьше было подозрений, и она ушла. Что дальше было с ней – не знаю.

По этому делу нас и арестовали. Через три-четыре дня по поручительству врачей всех нянь выпустили кроме нас троих, принимавших участие в спасении этого товарища.

За нас поручительства никто не давал, и нам едва удалось выйти на свободу.

Еще при Краснове я вскоре из больницы уволилась. Целиком перешла на подпольную работу в качестве ответственного курьера.

Я ездила по всей области. Возила воззвания и прокламации, деньги и документы в Азов, Таганрог, Сулин, Новочеркасск. При поездке в Таганрог я тщательно укладывала на себе литературу, обматывалась бинтами и полотенцами, а при поездке в Новороссийск клала ее в корзинку. Со мной всегда были ящики, корзинки, мешочки – будто бы я за продуктами еду. Я изображала спекулянтку и при уходе из больницы всем говорила, что буду заниматься спекуляцией.

Приезжая в указанное место, я говорила пароль, товарищ тоже должен был ответить, как в пароле указано.

Одевалась я всегда разнообразно. В каждую станицу, в каждое село я приходила одетая по-иному.

Очень трудно было ездить в Новороссийск. Из предосторожности я никогда не садилась в пассажирский вагон, а всегда ездила как спекулянтка – на угле, на крышах, с мешком на буферах. Напихаешь в мешок сверх прокламаций хлеба, семечек, старой обуви или еще какого-нибудь барахла, повесишь его на буфера и едешь так всю дорогу.

В Новороссийске явочная квартира была за Крепостной заставой у Марфуши (Крепостная улица, 23).

Помню мой первый туда приход. Дверь мне открыла женщина. Говорю пароль: «У вас сдается в аренду гараж для автомобилей?»

Женщина отвечает: «Нет, не сдается, потому что дворик маленький».

Тогда я спрашиваю:

– Марфуша?

– Да, – отвечает женщина.

У Марфуши я всегда останавливалась и передавала ей все партийные поручения.

Так же я работала и в девятнадцатом году. За Новороссийском, в горах, были наши партизаны – красно-зеленые. Им тоже надо было доставлять сведения, воззвания и т. д.

Мы с Марфушей пробирались туда по тропинкам, по горам, по ущельям. Марфуша знала все посты, где всегда стояли наши часовые.

Один раз мы натолкнулись на отряд белых. Пришлось вернуться.

Переоделись мы до неузнаваемости, у одной старушки попросили козу с двумя козлятами и погнали их пасти. В корзине у нас с собой были «харчи»: сверху были насыпаны орехи, а внизу корзинки лежали документы.

Погнали мы коз.

Гоним и гоним.

Потом так начали их гнать, что козы, испугавшись, стали от нас удирать, – мы за ними. Так мы, обманув белых, благополучно прошли к красно-зеленым и передали все, что нужно было.

Ездила я в Вавиловку, под Таганрогом. Это было во время большого провала конспиративной квартиры, когда белые захватили типографию и арестовали многих товарищей.

Наши подпольные документы попали в контрразведку. Надо было немедленно выехать, сообщить всем организациям об этом. Члены подпольного комитета все выехали в Вавиловку. Там была явочная квартира, но когда они в Вавиловке все собрались, то и эта квартира провалилась, и ночью они перешли в шахту.

Один из оставшихся в ростовском подполье товарищей (фамилии его я не помню) вызвал меня и дал задание отвезти письмо в Вавиловку. Туда я отправилась под видом скупщицы соли. На дороге, у самой Вавиловки, меня остановила старушка и спрашивает:

– Вы куда идете?

Я говорю:

– Иду покупать соль.

Оглядела меня старушка внимательно и тихо говорит:

– Если вы не за солью, так вы мне скажите, а то сюда идти нельзя.

– Почему? – спрашиваю ее.

– Казаки всю крышу у Насти раскопали и засаду там оставили.

Заволновалась я, но виду не подаю:

– А почему вы думаете, что я иду туда?

– Мне сказали, если кто-нибудь приедет из Ростова – не допускать его в квартиру Насти.

Привела меня старушка в свой двор и говорит:

– Смотрите, они сидят вон на той горе, в «жите». Там есть шахта каменная, они в шахте. Отнесите им поесть.

Положила она в корзину вареных яиц, кислого молока, хлеба. И пошла я в рожь, чтобы пробраться в каменную шахту. Пробиралась я к этой шахте ползком, на четвереньках. Приблизилась к шахте.

– Кто идет? – остановил меня патруль.

– Я…

– Кто ты?

– Я – Варя.

– Подожди. Ни с места! Я тебе сейчас сообщу, – и он ушел. Через несколько минут я была среди товарищей, которые с аппетитом уничтожали присланную старушкой провизию.

При Деникине я переходила фронт белых. Мне было дано задание подпольного большевистского комитета – проникнуть в тыл противника с целью выяснить техническую вооруженность белых. Недалеко от Павловки, у Таганрога, мне пришлось в ожидании прихода белых жить на хуторе у одной казачки, сильно обиженной белыми. У нее трое сыновей были расстреляны белыми, два сына ушли в Красную армию, ее же до того избили, что она вся была в ранах. Попросилась я к ней переночевать и прожила двое суток, пока из Павловки не пришли белые и не заняли этот хутор.

Тогда я пошла дальше.

Шагаешь в степи, прохожие спрашивают:

– Куда идешь, тетка? Да не знаешь ли, где красные да куда движутся белые?

Ну, ругаешь вовсю тех и других.

Так пробиралась я туда, где стояла вражеская артиллерия. Выяснив их силы, я пошла, обратно. Как раз на этом участке фронта началось отступление белых. Тут я и застряла. Переночевав в поле, на следующий день добралась до позиции красных, но там меня не пропускали. Я вызвала комиссара и говорю:

– Пожалуйста, под винтовками ведите меня в штаб.

Дали мне двух красноармейцев, которые повели меня. В штабе, в секретной части, я все рассказала и сообщила о добытых сведениях.

В гражданскую войну у меня были две специальности: я была подпольным партийным курьером, а если приходилось попадать в бой, переключалась на медицину.

Лечила больных, перевязывала раненых. Когда последние остатки белых банд навсегда были изгнаны с Дона, я начала учиться.

Так по медицине и пошла.

Сейчас я вспоминаю революционные боевые дни гражданской войны… Но не хочу вспоминать, что была я неграмотной солдаткой, что меня били и хозяин, и урядник, и, случалось, муж.

Теперь я работаю помощником директора поликлиники крайпромстрахкассы в Ростове.

ЗМЕЙСКИЙ РАССТРЕЛ[4]4
  По воспоминаниям товарищей.


[Закрыть]

Август восемнадцатого года был на исходе. Закончился четвертый съезд народов Терека, начатый еще в июле.

Контрреволюционный мятеж казачьих верхов прервал съезд.

Враги укрепились в Моздоке, где вместе с предателями – эсерами и меньшевиками – образовали контрреволюционное «казачье-крестьянское» правительство во главе с меньшевиком Георгием Бичераховым.

На рассвете с семнадцатого на восемнадцатое августа восемнадцатого года бичераховские банды под командой полковника Соколова напали на Владикавказ и захватили его. Тринадцать дней шел бой за город. Под руководством Серго Орджоникидзе – «чрезвычайного комиссара юга России» – рабочие Владикавказа, трудовые горцы, делегаты съезда дрались с белыми бандами. Владикавказ вновь стал советским.

Съезд закончился после того, как Орджоникидзе и делегаты вернулись с фронта. Часть делегатов уезжала в свои станицы. Ехали по территории, захваченной белыми казаками. От станицы Эльхотово к станице Змейская.

Ранним утром к Змейской подъезжало несколько подвод.

Приближаясь к мосту, делегаты зорко всматривались в очертания станицы, расположенной сейчас же за ним. Обстановка казалась мирной, кое-где на завалинках сидели старики и старухи. Никаких вооруженных сил не было заметно. Но едва переехали мост и вступили на территорию станицы, как с двух сторон появилось несколько казаков и потребовало, чтобы, свернув с прямой дороги, подводы заехали в станичное управление за пропусками.

– Здесь дороги без пропуска нет, – заявили они.

Стало ясно: попали в ловушку. Постепенно все подводы собрались на церковной площади у станичного управления. У ворот церкви стояли два орудия.

Богато разодетое казачество злословило и злорадствовало, считая, что ими уже одержана победа над советской властью. Они кричали что-то о бандитах, награбивших много денег, издевались над «совдепией» и «коммуной».

Но попадались в толпе и бедно одетые казаки и крестьяне, горестно и с испугом смотревшие на делегатов.

«Властей» долго не было. Толпа притихла, но не расходилась, ожидая, что будет дальше.

Наконец в час дня из станичного правления вышел офицер и объявил, что пропуска дадут только делегатам съезда. Для этого делегаты предварительно должны сдать свои мандаты. Кое-кто пошел их сдавать.

Некоторые говорили: не следует сдавать мандатов, а надо спасаться бегством.

На одной из подвод сидел загримированный Пашковский – председатель Совнаркома Терской республики – в накладных усах и форменной фуражке. С ним вместе сидела девушка Аня Блюменталь. Ей было восемнадцать лет. Храбрая и горячая девушка. На съезде она много помогала всем, и самая тяжелая работа лежала на ней.

Она устраивала делегатов на квартиры, доставала им пищу и заботилась обо всем.

Аня работала в Кисловодске с начала восемнадцатого года. Ее любили все, кто с ней сталкивался. Энергичная, живая, она организовывала работниц, шла всегда первой на фронт и в самых опасных местах держала себя смело и решительно.

Теперь тяжелая, опасная обстановка оживила ее еще больше. Бодрое ее слово и милая улыбка поднимали настроение товарищей.

Первым ушел за пропуском товарищ Тюленев – председатель Кисловодского совета. Видя, что его что-то долго нет и никто еще не получил пропуска, товарищи стали беспокоиться. Технический секретарь большевистской фракции съезда уничтожил документы, сохранившиеся у него: список членов фракции, финансово-отчетные документы и т. п.

Вдруг из станичного правления послышались страшный шум и крик. Прорывались возгласы злорадства и смех:

– Пашковский! Пашковский! Попался, голубчик. Вот он!

Группа казаков и офицеров окружила подводу, на которой человек в форменной фуражке разговаривал с Аней Блюменталь. Сорвав с него накладные усы, с шумом и криком они повели его в правление.

Спустя некоторое время из правления под конвоем вышли Пашковский и Тюленев. Их повели в станицу. Ни для кого не было сомнения в том, что их расстреляют.

Затем снова появился казак и, вызвав нескольких человек по фамилии, сказал:

– Идемте в станицу Александровская для допроса!

В сопровождении четырех казаков часть делегатов направилась в сторону Нальчика. Было часов десять вечера. Тихо и тепло. Светила полная луна.

Люди шли медленно, усталые, голодные. Изредка доносились отдаленные взрывы – это белые взрывали железнодорожные пути.

Когда поравнялись с кукурузным полем, один из казаков показал рукой направо и сказал:

– Здесь их расстреляли.

Все поняли, что он говорит о товарищах Пашковском и Тюленеве. Но никто не произнес ни слова.

Прошли кукурузу, потом кусок голой степи. Подошли к другому кукурузному полю. Казаки крикнули:

– Стой!

Остановились. Казаки подняли винтовки, и все поняли, что наступил конец.

В этот момент раздался громкий, взволнованный голос Ани:

– Товарищи! Подождите! Я вам что-то скажу!

Казаки не крикнули, как обычно кричат белые: «Только без „товарищей“!» Это вселило надежду на спасение. Казаки продолжали держать винтовки наготове и молча ожидали.

Аня задыхалась. Затем, овладев собой, сказала:

– Большевики – не бандиты, а делегаты народного съезда, который решил вопросы в интересах трудящихся, что национальную вражду раздувают нарочно белые генералы. Вы знаете, кто такие большевики и за что они борются?

Откуда брались слова у этой девушки! Глаза у нее горели, казалось, что она на многолюдном митинге. Остальные товарищи молчали. Их лица, освещаемые зеленоватым светом луны, казались мертвенно-бледными. Казаки слушали, не прерывая.

– Вы нас убьете. Но чего вы этим достигнете? – звучал голос Ани. – Советская власть все равно будет существовать и еще больше укрепляться. Только на вашей совести будет вечный укор, что вы убили тех, кто боролся и умер за ваши же трудовые интересы… Какие же мы вам враги? Я вот еще совсем молода, только что еще жить начинаю. Если можете – стреляйте!..

Тогда один из казаков опустил винтовку и сказал, обращаясь к другим:

– Я не буду стрелять!

Другой казак прошептал, повернувшись к остальным:

– Я тоже не буду!

Они молча опустили винтовки.

Тогда один из делегатов – товарищ Долобко – обратился к ним:

– Товарищи, отпустите нас. В трех верстах отсюда Кабарда. Мы через полчаса будем там. А вы дайте залп в воздух, и никто ничего не узнает.

– Нет, мы этого сделать не можем, – сказал одни из казаков. – Нас расстреляют.

У казаков были очень растерянные лица. Видно было, что и большевиков им жалко и белых они боялись и все это дело – им не по душе.

Делегатов повели обратно в Змейскую. Дорогой они много разговаривали с казаками.

Впервые, вероятно, эти казаки услышали большевистскую правду. Товарищ Долобко так хорошо и так просто все объяснял. Казаки внимательно слушали, задавали вопросы, и видно было, что они очень удивлены. Когда подошли к крылечку правления, двери в него были широко открыты. Возле двери стоял караульный.

– Мы не хотим стрелять, – сказали ему казаки.

Часовой изумленно посмотрел, повернулся и пошел в правление. Через несколько минут позвали туда всех.

– Мы не хотим стрелять, – ответили они.

Кибиров с досадой рванул нагайкой и, помолчав, сдержанно сказал казакам:

– Вы свободны!

Кибиров кивнул двум офицерам. Те пошли вслед. Потом он повернулся к оставшемуся офицеру и спросил:

– Ну, а вы как?

– Слушаюсь, господин полковник! – ответил офицер и вскочил.

Назвав фамилии нескольких офицеров, Кибиров послал за ними казаков. Все делегаты подавленно молчали, так как понимали, что эта отсрочка не меняет дела. Вдруг Блюменталь бросилась с кулаками на Кибирова и закричала:

– Отдайте нам труп Пашковского! Отдайте нам наших товарищей!

Больно было смотреть на ее бледное лицо, на всю напряженную, хрупкую, юную фигурку. Кибиров с усмешкой ответил, что товарищи наши – в Александровской.

– Вот вы туда пойдете и там с ними встретитесь…

После этого всех отвели в соседнюю комнатушку. За перегородкой о чем-то долго и тихо говорили белые. Через некоторое время снова вызвали товарищей Долобко, Хейфец и Блюменталь и объявили им:

– Вы пойдете в Александровскую на допрос.

До Александровской никто не дошел: их расстреляли офицеры.

Расстреляли и Долобко и Хейфец, убили и юную большевичку – Аню Блюменталь.