Текст книги "Женщина в Гражданской войне (Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.)"

Автор книги: В. Дюбин

Соавторы: М. Шейко,В. Дюбин,А. Шевченко,Жузек Ольмезова,Е. Черкасова,А. Ряженцева,Е. Кузнецова,Е. Литвинова,Бозиева Дулдухан,М. Мелешко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

В. Дюбин
ФЕКЛУША-ПУЛЕМЕТЧИЦА

Пролетарская революция застала Феклушу Литвинову на Ясиновских рудниках Донецкого бассейна. Она работала на шахте откатчицей вагонеток. Тяжелый труд, угольная пыль, постоянное недоедание сделали ее худощавой, бледной.

Но в работе Феклуша не уступала мужчинам. Бойкая, дерзкая, она не давала в обиду себя и своих товарищей хозяину шахты, а среди подруг считалась лучшей плясуньей и певицей. Товарищи любили эту восемнадцатилетнюю девушку за ее веселый характер и непокорность.

В первые дни после Октябрьской революции большевики начали формировать на шахтах рабочие отряды. И тут же обучали шахтеров стрельбе из винтовок и пулеметов. Готовились к схватке с контрреволюцией.

В декабре семнадцатого года на Ясиновских рудниках был сформирован красногвардейский отряд. Он двинулся через Лозовую на Киев, где хозяйничали петлюровцы.

В первый же день создания отряда Феклуша нарядилась в чистое платье и явилась в рудничную контору, где производилась запись добровольцев в красногвардейский отряд.

Она подошла к командиру, посмотрела на него теплыми светло-голубыми глазами, протянула руку:

– Здравствуйте! – и решительно добавила: – Пишите в отряд. Пулеметчиком буду.

Так вступила Феклуша в новую жизнь.

Ф. Литвинова

Под Киевом, у стен Киево-печерской лавры, прозванной «куренем смерти», томились в подвалах несколько сотен рабочих арсенала, приговоренных петлюровцами к смертной казни. У этих стен петлюровцы сотнями расстреливали рабочих. Здесь героически сражалась Феклуша. Ни сама она, ни ее неразлучный друг «максим» не знали устали и передышки.

Были случаи, когда в пулеметных лентах не оставалось ни одного патрона или цепь красногвардейцев начинала отступать под жестокими ударами противника. Тогда Феклуша снимала с пояса ручные гранаты и обращалась к бойцам:

– Да разве же шахтеры когда отступали? Вперед, товарищи!

Двадцать шестого января восемнадцатого года Киев был взят красными, арсенальцы спасены от смерти. В боях под лаврой Феклуша получила первое боевое крещение и показала себя настоящим героем и отважным бойцом революции.

С севера, со стороны города Шахты, наступали красногвардейские отряды на Новочеркасск. В страхе перед красными генерал Корнилов оставляет город и идет донскими степями на Кубань. Отряд донецких шахтеров получил задание – перерезать путь Корнилову и уничтожить остатки его банд. Из Ростова эшелон двинулся в юго-восточном направлении. На одной маленькой станции, близ станицы Мечетинская, отряд выгрузился и пошел маршевым порядком. Корниловцы только что прошли в южном направлении, оставив на одном из хуторов пятьдесят своих бойцов с отмороженными руками и ногами. Шахтеры кинулись вслед. По дороге встретили группу молодых казаков в сорок пять человек. Их вел за собой девятнадцатилетний парень в очках. Все они были на лошадях. Командир отряда остановил их, спросил:

– Кто вы и куда едете?

– Я, – ответил парень, – Иван Иванович, казак Мечетинской станицы. А это – мои верные соколы. Там, в станице, готовят хлеб-соль Корнилову, а мы к тебе, батько, встречать генерала шашкой и пулей.

– Ого! – воскликнула Феклуша. – Молодцы ребята!

Командир окинул пытливым взглядом задорных, чубатых казаков и сказал:

– Благодарю вас, товарищи, от имени революции. Присоединяйтесь!

Казаки лихо прогарцевали мимо отряда. Феклуша сидела на тачанке у пулемета, ежась в овчинном полушубке; она посматривала на очкастого парня. Парень держал подмышкой какой-то продолговатый футляр. И когда отряд тронулся в путь, Феклуша поманила к себе парня.

– Как зовут тебя? – спросила Феклуша.

– Ваней. – Он улыбнулся, и тоже спросил: – Никак девкой будешь?

– Ишь, диковина какая! Ты вот посмотрел бы, как я беляков утюжу, а то – «девка, девка». Баба тебе не человек, что ли?

– Да нет, – смутился Иван Иванович, – это я так…

– А это что у тебя за коробочка такая?

– Футляр. А в нем скрипка.

– Скрипка? – удивилась Феклуша.

– Ишь, диковина какая! Ты вот послушала бы, как я играю на ней, а то – «скрипка, скрипка», – в тон ей ответил парень. И оба они засмеялись.

– Ладно, – сказала Феклуша. – Когда прихлопаем Корнилова, тогда на радостях ты мне сыграешь, а уж я спляшу тебе.

С той минуты между ними завязалась крепкая дружба.

Отряд шел всю ночь. Долгую морозную ночь. Впереди пехота, за ней конники, а позади скрипели телеги обоза. Бойцы высматривали врага. Но его не было видно. Разведчики возвращались с одними и теми же вестями:

– Не слышно и духа корниловцев…

Приближался рассвет. И когда отряд поднялся на взгорье, стало совсем светло. Впереди лежала огромная ложбина, за ней высился бугор. В отдаленье виднелись стрелковые части и черные движущиеся ленты обоза.

Вражеская кавалерия шла на флангах.

– Вот они! – крикнула Феклуша и захлопотала у пулемета.

Со стороны корниловцев послышался орудийный выстрел. Высоко в воздухе просвистел снаряд, упал на землю, всполошил обоз. Лошади шарахались в стороны, не шли вперед. Рванул землю второй снаряд. Бойцы невольно пригнулись. Феклуша выпрямилась на тачанке, засмеялась:

– Ишь, стращает. Нашел, кого запугать. Под «куренем смерти» не то видали. Правда, ребята?

– Ого-го-о! – пробасил один боец. – И то под пух разделали!

Бойцы заулыбались и пошли веселей. Пехоте был дан приказ нанести врагу лобовой удар, а конники помчались ложбиной в обход Корнилову. Враг открыл сильный пулеметный огонь. Бойцы легли на землю и поползли на взгорье. Белые поливали из пулеметов. Ползла и Феклуша, таща за собой пулемет. Кто-то выстрелил из винтовки и крикнул:

– Вот они! Уже видно их!

Феклуша приподнялась и увидела редкую цепь корниловцев, лежавших на снегу. Пулеметы работали без умолку. Из кожухов бил горячий пар. Далеко, позади цепи, уходили главные силы противника под прикрытием кавалерии. А тут, перед отрядом, лежала только одна офицерская сотня.

– Обманули, собаки! – вырвалось из груди командира стрелковой роты Скибы.

Он выхватил из ножен шашку, обернулся к бойцам:

– Встать!

Все поднялись и двинулись на врага. И в ту же минуту корниловцы прекратили стрельбу. Они тоже встали и пошли навстречу. Они шли с винтовками наперевес, сверкая щетиной штыков. Вот они совсем уже близко…

Феклуша сняла с себя карабин, сорвала с пояса гранату:

– Стой!

Офицерская цепь замерла.

– Товарищ Скиба, – сказала Феклуша, – дозволь вручную с ними.

Скиба ткнул вперед шашкой:

– Вы сдаетесь?

– Кидай винтовки! – выбежала вперед Феклуша.

Две цепи, как две стены, рухнули одна на другую. Кололи друг друга свирепо. Взлетали приклады винтовок, штыки, клинки. Феклуша отбивалась прикладом карабина, стреляла в офицеров в упор. Но вдруг она заметила, как Скиба и офицер, вцепившись друг в друга, покатились по снегу. К ним подбежал офицер, ударил Скибу прикладом по голове. Но в то же мгновенье Феклуша пронзила штыком офицера, подняла Скибу…

На взгорье громыхали пушки. Остатки корниловцев спешно отступали.

Скиба рванулся вперед, но, сделав шаг, упал.

Феклуша передала Скибу одному бойцу, схватила пулемет, проволокла его в сторону, установила на верхушке кургана и обрушила на отступавшего врага свой гнев и ненависть. Феклуша сидела возле своего «максима», пригнувшись, и беспрестанно повторяла:

– По врагам революции полным веером – огонь!

Красногвардеец, работавший вторым номером у Феклуши, едва успевал подавать ей пулеметные ленты.

На этот раз Корнилов ускользнул. Отряд еще долго носился по Кубани, и пулемет Феклуши скосил насмерть не одну сотню белогвардейцев. Она все время говорила:

– Эх, самого Корнилова повстречать бы мне…

И повстречала. Весной восемнадцатого года Корнилов с войсками Кубанской рады подошел к Екатеринодару и черной тучей обложил город с трех сторон. Рабочие фабрик и заводов, руководимые городской партийной организацией и ревкомом, выступили боевыми дружинами против генерала. К ним подоспел на помощь из станицы Новодмитриевская отряд, в котором была Феклуша. Он зашел со стороны разъезда Энем и внезапно ударил по врагу с фланга. Это было одиннадцатого апреля восемнадцатого года. Третьи сутки гремели орудия. Корниловцы рвались в город. Пулемет Феклуши, не умолкая, рассеивал горячий свинец. На четвертый день меткий снаряд красной артиллерии врезался в штаб белых и убил Корнилова. Белогвардейцы в панике бежали.

После боя, узнав о смерти Корнилова, Феклуша подошла к Ивану Ивановичу и сказала:

– А теперь, Ваня, бери скрипку и играй «Яблочко».

Иван Иванович поправил очки, коснулся смычком струн. В этот день Феклуша плясала особенно лихо и задорно.

Июльским вечером, после трехмесячных беспрерывных боев с белогвардейцами на Кубани, в Ставропольщине, в районе Егорлыцкой и Белой глины, отряд шахтеров, пополненный партизанами Дона и Кубани, прибыл на Тихорецкую.

От бессонных ночей и переутомления Феклуша осунулась, похудела, но глаза ее по-прежнему пылали решимостью и отвагой. Она была в простеньком белом ситцевом платье с черными крапинками, подпоясана пулеметной лентой. На голове соломенная шляпа, на ногах солдатские ботинки, за плечами карабин, на поясе висели ручные гранаты.

Прошли июль, август, наступил сентябрь. Командир отряда, уехавший в Царицын к Сталину, не возвращался. Армия была голодной и разутой. Белые свирепели, наседали со всех сторон, а отбиваться было нечем: боеприпасы иссякли. Сорокин устраивал в своем штабе пьяные оргии, справлял по станицам свадьбы. Среди бойцов начинал расти глухой ропот. Они говорили, что командир теперь не вернется и все пойдет прахом. И только Феклуша не поддавалась унынию, бодрила товарищей:

– Держитесь крепко на ногах, а то дунет ветер – упадете и носы расквасите.

Бойцы смеялись. К ним возвращалось бодрое настроение.

Сорокин попытался расформировать отряд, но опоздал. Внезапно прибыл командир, прорвавшийся из Царицына. Он привез с собой на тринадцати грузовых машинах снаряды, патроны для революционных войск Северного Кавказа и приказ товарища Сталина командарму Сорокину о переброске 3-й колонны – как теперь назывались отряды – на царицынский фронт.

В Святом кресте из частей 3-й колонны была сформирована Стальная дивизия. В составе дивизии было шесть тысяч сабель и двадцать две тысячи штыков. За бойцами пошли матери, сестры, жены и невесты, сагитированные Феклушей. И когда эта армия выступила из Святого креста, Феклуша, проезжая на тачанке мимо обоза беженцев, погрозила куда-то вдаль и крикнула:

– Ну, берегись, бандит Краснов!

Женщины с восхищением смотрели на Феклушу. Они любили ее и верили ей.

На привалах Феклуша приходила к женщинам, вела с ними беседы, пела песни, грустные, тягучие, и приговаривала:

– Эх, бабоньки! Вот завоюем себе все права на свободную жизнь, да разве же такие мы тогда песни запоем? Все забудется: и горе, и нужда, и проклятая наша жизнь собачья. В новых песнях будет сказано только про счастье и радость, что кровью своей добываем мы…

Феклуша звала Ваню, заставляла его играть, а сама плясала и зажигала радостью сердца жен и матерей бойцов.

Стальная дивизия вступала в безводные, песчаные степи. В Сухой буйвале хотели запастись провиантом и фуражом, но местные власти отказали. Оказалось, что вслед дивизии Сорокин послал приказ о том, что она является изменником и предателем революции, и требовал ареста и расстрела на месте командования дивизии, за что обещал награду в десять тысяч рублей золотом.

Приказ командарма обогнал Стальную дивизию по телеграфным и телефонным проводам. Местные власти, опираясь на этот приказ, были в затруднительном положении. Требовали за провиант и фураж деньги, но дивизионная касса была пуста. Можно было взять все это силой, но к ней не прибегали. Бойцы хорошо помнили приказ командования дивизии о том, что за каждую нитку, взятую самовольно у жителей, виновные будут расстреливаться. Много говорили и доказывали, что дивизия идет к Царицыну на помощь 10-й армии по приказу наркома Сталина, и просили снабдить дивизию фуражом и провиантом.

Но люди были напуганы и неумолимы. Тогда подошла к ним Феклуша, перехваченная поперек и крест-накрест пулеметными лентами. У нее тряслись руки и дрожали тонкие губы. Она косо посмотрела на местных работников и зло процедила:

– Гадины… Кого на колени ставите? Бандиту Сороке поверили? Мы, значит, и кровь, и сердце, и свои молодые жизни за советскую власть отдали. А вы?

Она сняла с головы соломенную шляпу, вынула из кармана солдатской телогрейки деньги, бросила их в шляпу, крикнула:

– А ну, братва, сыпь – давай, у кого что есть! Выворачивай карманы!

Бойцы начали вытряхивать карманы, и в феклушину шляпу посыпались кредитки, монеты и часы. Засуетились и беженцы, открывали сундуки, шарили руками в одежде, где были вшиты потайные карманы, и понесли Феклуше кто деньги, кто серебряные серьги, золотые обручальные кольца и другие вещи. На собранные деньги были закуплены провиант, фураж, бочки – их сейчас же наполнили водой, – и Стальная дивизия вечером того же дня выступила в поход.

За Сухой буйвалой местные руководители догнали дивизию, вернули деньги и вручили казначею бумажку о том, что местное население добровольно снабдило бойцов Стальной дивизии фуражом и провиантом. Феклуша строго посмотрела на них и сказала:

– Что, прошибло? Ну, смотрите же, чтоб в другой раз контру не разводить.

Второй день маршировала по пескам Стальная дивизия. Тяжелый и трудный путь. Справа, из глубин безводных степей, налетали белокалмыки, слева – белые казаки, но бойцы, отражая атаки врага, продолжали идти вперед. В одной схватке с белокалмыками ранили Феклушу в голову. Косой сабельный удар по черепу был легким, но рана беспрестанно сочилась кровью. И все же Феклуша не покидала своей тачанки. С окровавленным бинтом на голове она настороженно сидела у пулемета.

Провиант кончался, вода была на исходе, пересыхали бочки. Люди и лошади получали воду порциями. И чем меньше оставалось воды, тем больше встречалось песка. Он, мелкий, зыбучий, засыпает глаза, лезет в горло.

А с перегруженных повозок все требовательнее кричат больные тифом и раненые:

– П-и-ить! Воды мне…

И Феклуша слезала с тачанки, худая и почерневшая, шаткой походкой направлялась к раненым, отдавала им свои порции воды, утешала их, как могла:

– Товарищи, потерпите немного… Скоро будет Волга… Широкая, бескрайняя, и воды-то в ней…

Она перевязывала им раны, забыв про свою, укладывала их поудобнее на повозках и все приговаривала:

– Дорогие мои товарищи, родные мои… Волга уже близко. Слышите? Это вода шумит…

Больные и раненые успокаивались, потом начинали бредить, и шум жесткого песка они принимали за шум многоводной Волги.

Феклуша лежала на тачанке, закрыв глаза. Ее мучила жажда, но она лежала молча. С востока бурунами катились пески, путали ноги, слепили глаза. И у бойцов слабел шаг, ноги увязали в песке, никли отяжелевшие головы. Буксовали колеса, скрипели оси телег, и возницы с горечью шептали:

– Эх, дегтю бы… Проклятый песок.

Ваня неотступно следовал за тачанкой Феклуши. Протирая очки и прижимая рукой футляр скрипки, он с трудом передвигал ноги. И когда бойцы, обрывая шаг, начали останавливаться и отставать, приседая в изнеможении на песок, Феклуша открыла потускневшие глаза. Увидев Ваню, она улыбнулась и поманила его к себе.

– Ну как, плясунья? – заулыбался Иван Иванович, нагнувшись к Феклуше.

– Ты вот сыграл бы что-нибудь, – попросила она.

– Можно. Заказывай…

– Сыграй веселую, чтоб наши товарищи бодрее шагали.

Ваня вынул из футляра старую, облезлую скрипку. Ее знают все бойцы. И теперь она с ними как лучший и преданный товарищ. Ваня взобрался на тачанку, взмахнул смычком, и на повозках зашевелились забинтованные люди:

– Нажимай!

Ветер злится, переходит в буран.

Песня громче, звонче и выше. Твердеет шаг. Песня подхватывает всех и несет вперед, навстречу пескам. Но вот лопнула струна… Ваня играет на трех. Потом рвутся еще две – играет на одной. И, наконец, обрывается последняя… Иван Иванович замахнулся скрипкой, хотел швырнуть ее в песок, но Феклуша удержала его:

– Не смей! Видишь, как бойцы идут? За что же ты ее…

Она протянула ему руку и сказала:

– Спасибо. И тебе спасибо и вот ей, – указала она на скрипку, – другу нашему. Сохрани. Когда отвоюемся – починим ее, и ты еще сыграешь нам не одну песню о нашей боевой молодости.

И Ваня бережно уложил умолкшую скрипку. Скрипка сделала свое дело. Бойцы твердо шагали с бодрой песней, разрезая стремительным потоком песчаные буруны.

На пятые сутки, утром, Стальная дивизия вырвалась из смертельных объятий песчаной пустыни и подошла к селу Заветное. Взяв запасы воды, провианта и фуража, дивизия в тот же день направилась форсированным маршем к Чепурникам. Здесь разыгрался страшный бой. У Чепурников белые устроили заслон из офицерских полков, калмыцкой конницы и астраханской армии князя Тундутова. В Стальной дивизии не хватало огнеприпасов. Бойцам пришлось сражаться почти одним холодным оружием.

Бой длился сорок пять минут. Стальная дивизия разгромила в пух и прах этот крепкий, казавшийся несокрушимым белогвардейский заслон и открыла себе путь к Царицыну.

После боя Феклушу нашли возле ее «максима» тяжело раненой.

Один из отрядов Стальной дивизии после разгрома Краснова двинулся на Астрахань. Товарищи взяли с собой и Феклушу.

Долго не заживали раны, полученные под Чепуринками. Лишь к концу девятнадцатого года выздоровела Феклуша и смогла вернуться к боевой жизни. С кавалерийским дивизионом 49-й стрелковой дивизии направилась она в Кизляр, откуда думала пробраться домой, в Ростов, и повидать свою старушку-мать. Но не исполнились мечты Феклуши. Дивизион ее был направлен в Баку, где в двадцатом году в боях с остатками отброшенных в Закавказье деникинских банд и погибла боевая пулеметчица Стальной дивизии – Феклуша Литвинова.

Е. Кузнецова
КОННОАРМЕЙКА

Начало борьбы

Два ранения, две контузии и двадцать пять казацких плетей, полученных мной, отразились на моем здоровье и памяти. Поэтому все подробные факты своей жизни сейчас изложить не могу. Я передаю лишь только то, что сохранилось у меня в памяти до сегодняшних дней.

Я родилась в тысяча девятьсот первом году в селе Сергиевское Александровского района, на Северном Кавказе.

Отца своего я очень мало помню – он умер, когда мне было всего лишь около шести лет. Мать моя, беднячка-казачка станицы Темнолесская на Северном Кавказе, жива. Она была свидетельницей жестоких расправ белогвардейских офицеров с партизанами-односельчанами. В ее присутствии пороли плетьми и меня. В годы гражданской войны моя мать много раз подвергалась преследованию со стороны приходящих в село белогвардейских банд и местных кулаков из-за меня и моего родного брата – партизана. Мое участие в партизанских отрядах и участие моего брата стоили ей много здоровья, но зато сейчас она видит, за что мы боролись. В тысяча девятьсот шестом году после смерти отца, который батрачил тридцать лет, семья наша осталась в крайне тяжелом положении. Для того чтобы кое-как прокормиться, всем нам – матери, мне и брату – пришлось идти на заработки.

Брат мой поступил в ученье к кузнецу, где постоянно и жил, не возвращаясь к нам, а мы с матерью ходили на поденную работу к помещику и местным кулакам – этим и кормились. Когда мне исполнилось восемь лет, меня на летнее время отдавали в няньки, а с наступлением осенних холодов хозяева отправляли обратно к матери, так как я не имела ни, одежды, ни обуви. Нянька Елена – так звали меня в нашем селе.

Е. Кузнецова

В школу я попала уже подростком. Моей матери удалось найти себе постоянную работу сторожихой в местной аптеке, где она получала пять рублей в месяц.

Школу я окончила хорошо, поступила уборщицей-сторожихой в сельскую земскую библиотеку, а в летнее время помимо этой работы ходила также и на полевые работы к помещику Ефременко.

Работа в библиотеке имела большое значение в моей жизни.

Первым человеком, указавшим мне мое место в борьбе против эксплуататоров, была заведующая библиотекой М. В. Чертова. Ей как своему учителю, показавшему мне правильный революционный путь борьбы, я многим обязана.

В этой же библиотеке я встретилась с другим моим учителем – матросом Черноморского флота товарищем Рыльским. Вокруг него сколотилась группа, в группе была и я. Рыльский говорил смелые слова о власти и войне. Беседы Рыльского еще более укрепили бурлившую во мне злобу и ненависть к самодержавию и буржуазии, и я стала работать с ним.

После Февральской революции в Сергиевском власть перешла в руки торговцев и кулаков. Эсеры торжествовали победу. Но вот пришел великий Октябрь. Власть перешла к бедноте. Начались за эту власть ожесточенные классовые бои. На помощь нам подошел организованный Рыльским небольшой красногвардейский отряд. Отряд Рыльского принужден был сразу же вступить в бой с бандами белогвардейского генерала Шкуро, которые в это время хозяйничали в Ставрополе и в ближайших к Ставрополю селах. Небольшой этот отряд в боях со Шкуро рос и пополнялся за счет местных партизан.

Особенно много партизан в отряд Рыльского пошло из Сергиевского, Калиновки, Михайловки и города Александрова. Это были малоземельные и безземельные крестьяне и батраки-иногородние.

К июлю месяцу восемнадцатого года отряд Рыльского имел в своем составе батальон пехоты и кавалерийский полк, носивший впоследствии название «Первого революционного ставропольского кавполка». Этот полк целиком вошел в состав Первой конной армии Буденного.

К этому времени организовался и другой отряд против белогвардейских банд под командой товарища Назаренко.

В период формирования отрядов Рыльского и Назаренко я работала по заданию партийной организации по выявлению белогвардейских и эсеровских группировок в селе; я держала тесную связь с отрядами Рыльского и Назаренко. По моему указанию были ликвидированы отрядом Назаренко кулацко-эсеровская группа нашего села и его главари: Ефремов-торговец, Олиференко, сын помещика Ефременко и сын торговца Новикова были расстреляны как отъявленные контрреволюционеры.

Пополнялись людьми отряды. Укреплялась дисциплина, но банды Шкуро были для нас угрозой. К Шкуро стекались богачи-казаки, сыновья помещиков, торговцев и все контрреволюционно настроенные элементы.

Под напором этих банд наш отряд в начале июля месяца должен был отступить из нашего села на восемнадцать верст. Я не пошла с отрядом. По партийной директиве осталась в селе для наблюдения за белыми и связи с отрядом. Было установлено, что отряд наш под командованием Рыльского через два-три дня с боем должен возвратиться обратно в Сергиевское. Фактически же нашему отряду удалось занять Сергиевское только на седьмой день.

Целую неделю жестоко расправлялись белогвардейские офицеры, сынки помещиков, с населением. Особенно зверски поступали они с семьями участников партизанских отрядов и молодежью.

Озверевшие банды в первый день своего прихода в село зарубили насмерть председателя сельсовета товарища Медведева, молодого студента Полянского, убивали подростков, приводили их в помещение бывшего сельсовета и там рубили им головы тесаками и шашками, издеваясь, заставляя приносить для себя с улицы камень, чтобы удобнее было отрубить голову. Вот как они мучили несчастных ребят!

Меня в первый же день прихода бандиты поймали в доме, да я и не пряталась. За мной пришли два казака и офицер – спросили Елену.

Я вышла, и офицер тут же стал меня допрашивать: сколько у партизан оружия, кто входит в состав отряда? Он все спрашивал, какое я принимаю участие в работе отряда. На вопросы я не отвечала. Офицер объявил мне, что я за свою шпионскую работу в пользу красных должна быть повешена, но, принимая во внимание мою молодость и что я, по его мнению, могу быть полезной для работы в разведке у белых, он дарует мне жизнь и приказал тут же всыпать двадцать пять плетей. В одно мгновенье два казака подскочили ко мне, подвели к кровати и уложили меня, другие схватили мою мать за руки и держали ее во все время моей порки.

Офицер стоял возле двери и отсчитывал удары. Я напрягла все силы, ни разу не крикнула, но после шестого или седьмого удара потеряла сознание. Моя мать очень сильно кричала. Ей казалось, что я умираю. После этой порки я в течение недели не только не могла встать, но не могла поворачиваться без посторонней помощи. На седьмой день наш отряд снова занял село, и я оказалась среди своих. Но красногвардейцы не остались в селе, а пошли дальше в наступление. Наш отряд доходил почти до Ставрополя, но у Шкуро было больше людей и оружия, и отряд отступил, оставив в руках белых Сергиевское. В этот раз меня не оставили в селе, и я, хоть и больная, но пошла со своим отрядом. Идти пешком и ехать верхом я по болезни не могла, поэтому меня посадили на грузовик. На этом грузовике были два пулемета и одно легкое орудие.

Отряд наш отступил по направлению к уездному городу Александрову. По дороге – в Калиновке – произошел бой.

Белогвардейские цепи, выставленные под Калиновкой для встречи нашего отряда, стали отступать. Наш грузовик на сильном ходу прорвался через цепь белых, и мы оказались у них в тылу с одной пулеметной лентой и одним снарядом, но белые этого не знали – они растерялись от неожиданности и стали разбегаться, кто куда. Один белогвардейский офицер выскочил из своего автомобиля и тут же застрелился.

В это время из Калиновки налетел конный отряд белых, открыл из винтовок стрельбу по нашему грузовику и повел на нас наступление. Подоспевшая нам на помощь наша пехота оттеснила конный отряд белых и заняла Калиновку. Во время перестрелки товарищ Рыльский был ранен пулей в плечо. Я повезла его на перевязочный пункт.

Проехав не более двух верст, мы увидели, что навстречу нам движется большой конный отряд. Отряд начал из винтовок обстреливать нас и подходить ближе. Нужно было, не медля ни минуты, скрыться.

Мне пришлось бежать буквально под градом пуль. Мы разбежались в разные стороны. Белые обстреливали нас.

Забежав за бугор, я увидела крестьянина, косившего жаткой хлеб. Стала просить его принять меня к себе на жатку и тем спасти меня от расправы, обещав заплатить ему за это пятьсот рублей. Крестьянин согласился взять меня к себе, причем тут же добавил, что денег с меня не возьмет. Я быстро скинула с себя верхнее платье, которое, кстати сказать, было в крови от раны Рыльского, села за жатку. Через несколько минут подскочило несколько верховых, и в числе их был командир эскадрона нашего отряда Данила Деркач. Тут же выяснилось, что нас приняли за белогвардейцев и решили изловить живьем. После этого случая я три раза искала Рыльского и, наконец, нашла его в селе Журавка больным, с воспаленной раной. Я передала ему находившиеся у меня деньги отряда, а сама пошла рядовым бойцом во 2-й эскадрон нашего кавалерийского полка, впоследствии влившегося в 6-ю кавалерийскую дивизию.

В рядах конного корпуса

Двадцать третьего июня девятнадцатого года 6-я кавалерийская дивизия стояла в армейском резерве возле станции Воропаевка, когда в глубокие тылы нашей армии прорвался корпус генерала Мамонтова.

Противник занял селение Большая Ивановка, а одна из его дивизий уже двигалась на Камышин. Двадцать четвертого июня полк белой конницы с батареей вырвался к Волге и обстрелял пароходы.

Нашей дивизии было приказано: очистить тыл от неприятеля. Быстрым маршем выступили навстречу врагу. Двадцать пятого июня, заняв Дубовку, 6-я дивизия отбросила от Волги полк белых, пошла по его следам и возле селения Малая Ивановка встретила главные силы Мамонтова. Здесь мы приняли первый бой с прославленной конницей врага. Не дав развернуться, корпус белых атаковал нас. Черной лавиной неслась на нас вражеская конница. Наши эскадроны смешались и стали отходить.

На пути отступления лежала топкая, илистая речка. Единственный деревянный мостик связывал оба берега. На мосту – ни разъехаться, ни разойтись. Какая-то повозка, зацепившись колесом, перевернулась и загородила дорогу. На мостике началась суматоха. Бойцы прямо на конях бросились в речку, увязая в иле, пытаясь перебраться вплавь.

На берегу осталось брошенное прислугой орудие с зарядным ящиком. Враг наседал по пятам. Еще минута – и орудие достанется ему. Нашими же снарядами он начнет расстреливать нас.

Старшина эскадрона Панько Золотарев соскочил с лошади, побежал назад, перебрался через мостик к орудию и хотел вынуть замок. Ему долго это не удавалось. Налетели кубанцы. Панько выхватил наган и, расстреляв все патроны, упал. Он получил девять сабельных ударов.

Очнувшись, увидел себя в окружении казаков, но сдаваться не хотел. Угрожая пустым, наганом, Панько Золотарев вырвался из кольца и бросился под обрыв. Казаки махнули на него рукой, считая погибшим.

А он прополз по оврагу, переплыл речку и, обессиленный, уткнулся в камыши на берегу. Здесь его нашли наши бойцы и принесли ко мне на перевязку. На Панько страшно было смотреть – так исполосовали его казаки.

Мамонтову не пришлось порадоваться нашей неудаче. На помощь подошла 4-я кавалерийская дивизия. Дружным ударом мы здорово потрепали корпус Мамонтова. Он должен был прекратить свой первый рейд в тылах нашей армии.

В этот же день, двадцать шестого июня, приказом по армии обе дивизии объединились в 1-й конный корпус. Мы вошли в славные ряды буденновской конницы. Заняв правый фланг 10-й армии, мы вместе с ней отступали, когда Царицын был сдан.

На путях отступления наши части пополнялись и крепли. Конница обновляла свой потрепанный конский состав. Немало хороших лошадей досталось нам в немецких колониях.

Мне привели прекрасного золотисто-рыжего коня. Я сразу его полюбила. Это была умная, спокойная, сильная лошадь. Она хорошо понимала меня, как бы угадывая каждое мое намерение и часто выручала меня в бою. Ну, и я платила тем же. Заботилась о ней, как ни о ком в жизни. Отдавала последний кусок хлеба. Нередко «воровала» для нее овес и молоко, чего никогда не делала для себя.

Лошадь была три раза ранена. Я сама лечила и ухаживала, вынимала пули, заливала раны коллодием. Лошадь терпеливо выносила боль.

В одну из наших атак она попала под пулемет. Четыре пули ударили в грудь.

Крупные слезы капали из лошадиных глаз. Я ревела о ней, как можно реветь только о самом близком.

Тесня и сбивая пехоту 10-й армии, враг неуклонно двигался к Камышину. Двадцать восьмого июля город был оставлен нашими войсками. Белые, развивая удар, преследовали нас, забирая нашу пехоту. И тогда на зарвавшегося врага снова обрушилась ударная группа конного корпуса.

В этой атаке мы полностью уничтожили два полка сводной горской дивизии белых, захватив трофеи и пленных. На следующий день наша ударная группа разбила атаманскую кавалерийскую дивизию. Конный корпус наносил удар за ударом противнику. И с каждым днем эти удары становились сокрушительнее.