Текст книги "Рацухизация"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Поднимаю левую руку, щёлкаю пальцами. Реакция есть. Левым указательным достаю до своего носа. Взгляд следует.

– Ты. Должен. Сделать.

Мимика у него и так… нулевая, зрачков в таком освещении чётко не вижу. Но пот на лице… Тебя бы уложить, умыть, отпоить… И – этим убить. В этой социальной ситуации стоит показать людям твою слабость… для здешней ксенофобии просто намёк на безнаказанность… Нет, резать тебя не будут, ты всё сделаешь сам.

«На чужой роток не накинешь платок» – русская народная мудрость. На Руси люди – видят и слышат друг друга. И воспринимают гадости, которые говорят, изображают, думают… друг другу. Тебе придётся воспринять шквал разных мерзостей и пакостей. Просто попрёт реакция народа на прежний страх перед тобой, перед Велесом, перед лесом… Дальше будет «храповик» – абсолютно детерминированная последовательность действий и реакций.

В конце – труп. Вероятнее – трупы.

Лучше одна порванная чужая вагина, чем несколько разбитых своих голов. Разбитых – «вдребезги». «Лучше» – по моему мнению. У других персонажей могут быть другие мнения. Они – не существенны. Поскольку решать – мне.

Снова – пальцем. Ткнуть в него. Фокусирует.

– Ты.

Сказать. Проще. Перевести палец на цель.

– Иди.

Пошёл. В толпе какая-то служанка ойкает и затыкает себя руками. Аким, развернувшись в сторону Фанга, открывает, было, рот, чтобы, как и положено здешних мест владетелю и закона исполнения надзирателю… и замолкает по моему жесту. Лежащая женщина начинает снова рваться, мычать, дёргаться. Эффектно, но не эффективно: летят пыль и опилки, но колья вбиты крепко, вязки держат прочно.

Фанг почти полностью накрывает женщину. Только белые ноги от колен вниз, да кисти связанных рук – торчат из-под серо-буро-зелёного одеяния лесовика. Она рывком выгибается, сильно сгибает ступни, поджимает пальцы на ногах… И резко растопыривает их веером. Ступни выворачиваются, вперёд рывком выдвигаются пятки. До предела, до судороги, до звона натянувшихся вязок. И – опадают.

Амплитуда, беспорядочность, выразительность её движений резко уменьшается. Просто неторопливый размеренный ритм. Обоих тел. Процесс пошёл.

Кто-то из немецких зоологов середины 20 века, изучавший слонов в Нгоро-Нгоро, писал, что наблюдение за половым актом этих серых гигантов, вызывает столь сильное ощущение собственной малости и хилости, что способно довести наблюдателя до импотенции. Фанг, конечно, не элефант. Но… могуч, боевой волхв, могуч. Пойду-ка я домой. Во избежание.

Широко распахнутые, жадно впитывающие подробности глаза Хотена. Какую былину он запустит завтра в народ? Тоже распахнутые, но по-другому – глаза Алу. Детей надо убирать. Остальных… остальные прибежали меня спасть. Рискуя собственными жизнями. По своей воле, по своему выбору. Заслужили – каждому желающему… по его выбору.

Из поварни появляется Кастусь с парой парней-голядей. Кидается, было, к матери. Его мгновенно сворачивают. Подтаскивают, снова – с вывернутыми руками, к моему месту на несостоявшейся плахе.

Хорошее у меня сегодня сиденьеце: «смерть, случайно не состоявшаяся».

– Ты – принял ошейник. Сам. Рабство – твой выбор. Забота раба – имение хозяина. А не эта глупая сисястая холопка. Ты должен радоваться – дырка, из которой ты впервые увидел свет, нашла полезное применение в хозяйстве твоего господина.

Кастусь одновременно рычит и плачет. Потом чуть стихает. А я толкаю Жмурёнка. Не реагирует. Только пинком удаётся отвлечь его внимание от колебательных движений Фанга.

– Расскажи.

– Ась? А… Эта… Ну…

– Ладно, любуйся. Кастусь, Жмурёнок рассказал, что твоя мать никогда не любила твоего отца. Она была юной девушкой, а Будрыс – уже взрослым вдовцом. У неё был прежде… сердечный друг. Парень в Самбрии, в которого она была влюблена. Криве-Кривайто выдал её замуж против её воли.

Как говорил справедливый Таменунд из народа делаваров:

«Девушка, которая идет замуж поневоле, приносит несчастье в вигвам».

Таменунд – прав. И на пол-тысячелетия раньше, на пол-шарика восточнее – тоже.

Тема… извечная. Только в 20 веке, с эпидемией эмансипации, торжеством дерьмократии, приступами либерастии и обострениями толеризмнутости, приведшими к распаду института семьи – начала несколько терять свою остроту.

При феодализме, для аристократов, где брак – политически-хозяйственное мероприятие, любовь в браке – редкостное извращение. Маркс прав: только пролетарии, у которых нет ничего, кроме своих цепей, могут заниматься любовью. Остальные – закладывают фундамент сотрудничества и укрепляют связи взаимопомощи. Межплеменные, международные, межкорпоративные… Оптимум для вятших: супруги стойко выносят друг друга. Это – нормально. «Это ж все знают!».

Но здесь попалась страстная натура.

– Твой отец был… слабым любовником. А мать… ей этого сильно недоставало. Весной, когда вы пришли в Ромов, ты проходил обучение у воинов, твой отец разговаривал с Криве-Кривайто и с князьями. А твоя мать поехала к твоему деду. Где и… заблудила. Потом… Её любовник нанял людей, и они напали на ваш караван на обратном пути. Подумай: с чего это воины-жмудь, возвращавшиеся со службы витебскому князю, начали резать дружину князя поротвичей на Двине у Полоцка?

Пока Жмурёнок не рассказал этого – никак не мог понять: почему у княгини нет служанок? Почему в караване нет мальчишек-отроков, слуг? Вырезали их всех. Старые, малые, слабые, мирные, гражданские… – гибнут первыми. Да и воинов мало: не ходят вятшие такого уровня на дальние дистанции в одну лодку.

– В бою ранили твоего отца. Любовника твоей матери – убили. Ей пришлось остаться, продолжать изображать законную жену и княгиню. И злобствовать на весь мир. Постоянно неудовлетворённая, взбешённая неудачей своего побега, удручённая гибелью «сердечного друга», раздражаемая одним видом старого, раненого, ненавидимого мужа… Она была готова порвать весь мир в клочки. По любому поводу и без. Вот и накинулась на Фанга. Поэтому и ругалась с Будрысом, который не хотел казнить крещёного волхва. Довела мужа до сердечного приступа. Он умер ещё до того, как я стал метать ножи. Вот такая романтическая история. У твоей матушки в одном месте зачесалось – полста людей с жизнью простились. Кому – любовь, а кому – смерть да кровь.

Кастусь затих. Только дрожит меленько. Отпустить? Нет уж – воина Перуна надо добивать в щебень.

– В мире нет человека, который сделал бы тебе больше вреда, чем твоя родительница. Тебя ещё не было, а она тебя уже ненавидела. Просто потому, что ты – от твоего отца. Но она не могла не родить тебя – бесплодную жену прогоняют. Она отгородилась тобой, новорожденным, несмышлёным, беспомощным… от гнева мужа, вызванного её собственной злобой. Нынче в Ромове вы с отцом трудились, учились, делали важные, для вашего народа, дела. Она – развлекалась, веселилась, развратничала. И ей хотелось ещё. И вот, ваши люди убиты. Потому что ей хотелось трахаться. С выбранным ею «жеребцом». Твой отец – умер. Потому что она довела его, раненого, до смерти. Ты потерял своё княжество, свой народ, своего отца. Ты потерял свободу. Ты – сын шлюхи. Ты – раб. Твоя мать – твой самый злобный враг по жизни.

Мы оба посмотрели на… на процесс. Мда… Фанг – могуч. А в этом своём защитно-маскировочном одеянии… «Слоны идут на водопой»… Нет, правильнее: мамонт ломиться сквозь тайгу. «Тайга»… потрескивает, постанывает и похрюкивает. «Лес рубят – щепки летят» – точно. Вот и ещё одна полетела. Вылетела у женщины из-под плеча – прижал сильно.

Пойду-ка я домой. Пока у меня не началось, как у того немца, который за слонами подглядывал…

Телеги, груженные чужим барахлом, чужими и своими мертвецами, вытягивались из ворот. Детишек я забрал, Артёмий построил свою молодёжь, часть ближников тоже тронулась в обратную дорогу. Топая у задка телеги, поинтересовался у Потани:

– А отец твой, Хрысь, где?

– Дык… Остался. Побаловаться. Сам понимаешь, с княгиней… Такое раз в жизни бывает. Там почти все мужики остались. Потом бабам своим рассказывать будут: вот, де, пробовал. Но у тебя – лучше.

Ага… Как-то я такой социально-сословный аспект не учитывал. Хотя… Аналог получения автографа. Приобщение к экзотике знаменитостей. Селфи же на «Святой Руси» не сделать!

– А ты сам чего ж?

– А у меня жена и так – боярыня. Ничего такого особого я там не увижу.

И то правда – не вызолочено. Хотя… у хранительницы «священной калины»… «положите косточку, сами знаете куда»… а оттуда «чужие»… с выкидными телескопическими челюстями…

Б-р-р! Чего только не всплывает в наследиях древних культов!

Глава 275

Следующий день был безвозвратно испорчен: моё ополчение загуляло. Ополченцы пили, спали и балаболили. Остальные лениво бездельничали из-за отсутствия партнёров по своим техпроцессам. Делом занимались одни бабы. Да ещё несколько человек, которым не повезло попасться мне на глаза.

В версте от Пердуновки сложили костёр, выдоили кобылу, вычистили старого мерина и заплели ему гриву. Для пруссов мёд – напиток рабов, настоящее питье – кобылье молоко, настоящее мясо – только конина. На закате выбрались к месту обряда, положили мертвых воинов и их князя на поленницу, поставили горшочек с кумысом, прирезали бедное животное возле брёвен – ну, нужны им конячьи мослы в могиле!

Как солнце село, к дровам подошёл Кастусь, поднял голову к видимым снизу пяткам отца и…

«Тогда в воздухе послышался какой-то тихий звук, похожий на музыку, такой тихий, что нельзя даже было разобрать, откуда он доносился. За ним последовали другие звуки, все повышавшиеся, пока до слуха присутствующих не донеслись сначала протяжные, часто повторяющиеся восклицания, а затем и слова. По раскрытым губам можно было догадаться, что это его песнь…. Хотя ни один взгляд не устремился на него, но по тому, как все присутствующие подняли головы, прислушиваясь, ясно было, что они ловили эти звуки… Но напрасно они прислушивались. Звуки, только что усилившиеся настолько, что можно было разобрать слова, стали снова ослабевать и дрожать, словно уносимые дуновением ветра. Губы сомкнулись, и он замолк. Делавары, поняв, что друг их не в состоянии победить силой воли свои чувства, перестали прислушиваться…».

Чингачгук не смог исполнить похоронную песню над телом сына Ункаса. У меня ситуация обратная: сын отпевает отца. И тоже… «не в состоянии победить силой воли свои чувства».

Может быть, ещё и потому, что пару часов назад мы закопали его мать. «Башенная дама» оказалась не только страстной натурой, но и «безбашенной» личностью. После многих часов непрерывного и интенсивного секса, она нашла-таки достаточно сил и решимости для прекращения процесса.

Умные и авторитетные, из числа участников мероприятия, получили быстренько своё и с древощепища ушли. А остальные… «народишко-то у нас»… Даму несколько раз перевязывали, переворачивали, переставляли… Наконец, «в момент пребывания в интимной близости в скотской позиции» с очередным мужичком из наших смердов, она ухитрилась поставить торчмя достаточно острую щепку. И надеться на неё сонной артерией. Эти чудаки и поняли-то не сразу.

Мужичок, который оказался «крайним», в смысле – последним, был очень испуган моим предполагаемым гневом: допустил утрату такого ценного фрагмента господского имущества! Казнить смерда я не стал: крестьянское расп… разгильдяйство – очевидно и предсказуемо. Мой прокол: надо было оставлять надзирателем кого-то из бойцов или толковых слуг. Но предвидеть, что «народ русский» и трахаться «без потерь в личном составе» не умеет…

Мужичок, осознав отсутствие наказания, немедленно возрадовался, возгордился, пошёл хвастать:

– А тута я, господу помолясь, на солнышко перекрестясь… ка-ак задвинул…! А у ей-то, слышь-ка, глаза-то на лоб – повылезли, пробки-то с ушей – повылетели, жилы-то на шее – полопались! Взвыла княгиня поганская нечеловеческим голосом, да и издохла. Вот что крест православный делает!

Придётся Хотену концовку былины переделывать – такой эпизод упустить нельзя.

Опыт массовой реакции простых людей русских на возникшую редчайшую возможность совершить безопасный, без последующей казни смертной, акт принудительного сексуального сношения с женщиной из высших сословий, особливо – из княжеского, позволил мне куда лучше понимать кое-какие ситуации, складывающиеся в моей дальнейшей здешней жизни. И употреблять знание сиё к пользе.

Кастусь петь не мог, я – слов не знаю. Пришлось срочно отдать ему факел. Сперва – не разгоралось. А потом ка-ак полыхнуло! Тут какой-то придурок заорал:

– Живых! Живых жжёте! Вона! Вона шевелится!

В жарком пламени и брёвна прыгают – не повод орать глупости. Но Кастусь кинулся в огонь. Хорошо, что я – мутант генномодифицированный. Иначе бы фиг поймал. Он дрался, ругался, рвался… плакал у меня на груди. И вырубился – потерял сознание. Хренов сопливый воин Перуна! Тебе на похоронах положено плясать, пьянствовать, сношаться и восторгаться! Вонью горелого мяса от огненного погребения и перспективой вечной загробной пьянки покойника. А не слезьми заливаться да без чувств валяться. Институтка поддубная.

А, факеншит, «ускоренный выпуск», «взлёт-посадка»… Стереотипы пердуноидов слабо вбиты – прорывается боль потери, нормальное человеческое чувство.

Факел стоял – до неба. Равномерно мощно ревущий огненный столб метров 10–12 высотой. Но всё когда-то кончается. Костёр прогорел, в наступившей темноте играла бегающими огневыми змейками гора малиновых угольев. Мальчик впал в ступор. Молчит, смотрит в одну точку. На команды – не реагирует. Пришлось, обняв за плечи, отвести в свои хоромы. Нашёл пустой чулан, уложил, одеяльцем накрыл… И чего с этим… «народным геем» делать?

Я, конечно, сволочь… Но я же супер-сволочь! «Клин клином вышибают»… Так говорит наш народ. А народ у нас… того… прав. Вопрос только в наличии комплекта уместных клиньев. Пошёл искать клин. Подходящий по ситуации.

В застенке было темно. Холодно. Вонюче. Елица даже не пошевелилась, когда я вошёл в её подземелье. Даже когда отстегнул цепочку – так и осталась сидеть.

– Ты просила у меня службы. Не передумала?

Молчит, смотрит мимо, в одну точку. Потом начала шевелиться, попыталась встать. Пришлось подать руку. Вцепилась. Сколько раз за эти годы я держал её за руки? А вот такой дрожи с холодным потом в её ладони – не было.

– В баню. Отмыться, переодеться. Привести себя в порядок. Потом – ко мне. Давай, пошла.

Забавно… Рявкаю, как прапор в недопитии, а руку её отпустить не могу.

Продолжительность периода времени, требуемого для «приведения себя в порядок» у мужчин и женщин – очень различается. Причина – «между ушами»: в понимании слова «порядок». Очереди в женские туалеты видели? Мужчина идёт в «мужскую комнату» чтобы «отлить». Женщина в женскую – «попудрить носик». Трудоёмкость процессов, сами понимаете, на порядок…

Елица, естественно, «носик не пудрила» – пудры у нас нет, но два часа…

– Ты поела?

– Нет. Господин.

Ну, пусть так. Лёгкая истощённость и сильное душевное волнение ей идут. Легче, жарче, живее, блеск в глазах… Спокойно, Ваня. Нельзя войти в одну реку дважды. Ты же себя знаешь. Так зачем дразнить девушку несбыточными иллюзиями? Это жестоко. А ещё – глупо и опасно. Давай ближе к делу. И, в данном конкретном случае, к телу.

– Там, в чулане, лежит отрок. Звать – Кастусь. Сутки назад он был княжичем. Официальный наследник правителя «Московской Литвы». Любимый сын в знатной семье, новооглашённый воин Перуна. Золотое яйцо с алмазным будущим. С тех пор… его отец умер, его мать затрахали до смерти, его люди убиты, имущество отобрано, сам он – стал рабом. У него не осталось ничего. Сейчас ты пойдёшь к нему. И станешь для него… всем. Он… его душа разбита вдребезги. Горстка праха. Поработай богом: вдохни в прах – душу.

Всё-таки она надеялось на другое. «Удар – держит», но… ещё сомневается.

– Что я должна с ним… сделать?

– Всё. Вплоть до…

Какой характерный жест мне Мара показала! Выразительный.

– Всё, что посчитаешь полезным. Для меня, для себя, для него. Вот в таком порядке.

– Я… мне надо кое-какие травки взять. В своей бывшей горнице.

– Сходи и возьми. Там никто не живёт.

Вздрогнула. Обрадовалась. На что она надеется? Что её комната ждёт её? Что всё вернётся назад? Зря – просто мне некогда было заниматься своим гаремом.

– Иди, делай. Постой.

Бли-ин! Что я делаю?! Подхожу, поднимаю её лицо. Целую. Целую крепко, сильно, «в уста сахарные». Дурак! На кой…?! Мгновенная пауза, и она закидывает мне руки на шею, обнимает, прижимает, прижимается… Отвечает. И губами, и всем телом… Горячая, гибкая, голая… под одеждой…

Приходиться отдирать её руки со своей шеи.

– Уймись. Хватит. Сделанного не вернуть. Но… жизнь – не закончилась. Она только изменилась. Теперь у тебя начинается другая жизнь. Новая. Постарайся сделать её… радующей тебя. Иди.

Умом – понимаю. Сердцем – чувствую правильность. Но… щемит. Больно. Ничего, Ванюша, перетопчешься. Новая жизнь – это… это забавно. У меня только в первой – было четыре разных жизни. Эта, «святорусская» – уже пятая. Может, поэтому я и выживаю? Тут как в сексе: первый раз – интересно, страшно, волнуешься… А потом… интересен уже не сам факт, а его оттенки.

…

Явившиеся по моему вызову на завтрак Кастусь с Елицей выглядели… естественно. Как и положено выглядеть молодым любовникам – замученно, голодно, невыспанно и счастливо.

Подойдя к накрытому столу, Кастусь сглотнул слюну и энергично перешёл к делу:

– Я… тут… мы… ну… эта… Отдай мне её в жёны! Вот.

Решительный мальчик. Сотрапезники мои дружно зашумели, переваривая новость. Елица дёрнула юношу за руку и прошипела на ухо: «Господин». Кастусь недоумевающе посмотрел на неё. Потом сообразил сказать:

– Господин.

И неуклюже поклонился.

Более всего мне была интересна реакция девушки. Этот характерный взгляд «любящей собственницы»… Смесь любви, гордости: «мой-то – орёл», тревоги – «не ляпнул бы чего сдуру», заботы – «чубчик надо было чуть намочить – лежал бы лучше»…

– Значит, жениться на ней хочешь? Под венец зовёшь?

– Хочу, зову. Господин.

Да уж, холоп из него, как из коровы – рысак. С таким задранным носом – хорошо ворогов на смертный бой вызывать, а не милости у хозяина просить.

– А ты что скажешь? Присядьте.

Кандидаты в «жених и невеста» усаживаются на скамье напротив меня. Оба настолько взволнованы, что никак не реагируют на грубейшее нарушение «святорусского» этикета: рабы не могут сидеть за столом господина. Как минимум – должно быть троекратно повторенное приглашение-приказание. Но… Елица привыкла к моему постоянному пренебрежению всякой… исконной посконностью, а Кастусь ещё не вошёл в образ холопа. Которому надобно твёрдо, спинным мозгом, знать своё место. Мне-то плевать, но я слышу ропот моих слуг: не по обычаю…

Елица морщится, присаживаясь, ловит мой понимающий взгляд – ночка, видать, была жаркая, вспыхивает и излишне резко отвечает:

– А я скажу «нет».

И после паузы, вспомнив – где она, и с кем говорит:

– Ежели господину угодно узнать моё скромное желание.

Неожиданность. У Кастуся отваливается челюсть. Он глотает воздух: а… а… а как же…?

Сходная реакция и у окружающих:

– Дуру-холопку в замуж зовут?! Не старый, больной, дурной, уродливый…, а молодой… Да ещё и не простой!… Ну, дура! Зовут – беги!… Это ж слава господу да пресвятой богородице, что господин наш многомилостивый, дурёху после таких-то её игрищ не забил, не запорол… Вот же – даёт бог всяким… бестолковкам хозяина доброго! И женишка гожего подогнал, и разговаривает без взрыкивания… А она рылом своим блудливым воротит, некать вздумала…

Прерываю общий ропот комментаторов:

– Объяснись.

– Кастусь… Лучшего мужа себе – я и мечтать не могла. А уж такого страстного да ласкового полюбовника и сыскать неможно.

Факеншит! Она что, дразнится?! Недавней наложнице высказывать такое мне в лицо… Но какая яркая реакция у мальчика! Счастье – аж выплёскивает! Уши – кремлёвскими звёздами!

– Одна беда: холоп из князя литовского… худой. Знаю-знаю, господине: у тебя и курицы закукарекают, и петухи нестись будут. Да только во всём ты ищешь не просто гожее, а наилучшее. О… оп… оптимальное. Да. Оптимальнее – я правильно сказала? – будет, если княжич станет князем. От этого Рябиновской вотчине пользы приключится куда поболее, чем от очередного неумелого холопа. Так я говорю?

Ивашко мотает головой – до него всякие умствования доходят медленно. Чарджи вцепился глазами в её лицо – что, инал, только сейчас девушку разглядел? Артёмий улыбается одобрительно: он ей несколько уроков фехтования давал, имеет представление о её сообразительности. А я… я балдею. Гребу кайф ложкой и умильно облизываюсь.

Удивительное чувство видеть себя со стороны. Слышать собственные интонации, наблюдать за сцеплением своих собственных мозгов. За собственными мыслями, собственным способом мышления. Со своими специфическими захмычками. В чужой, да ещё и женской, головке. Потраченное на разговоры, на общение время, вложенное внимание, часть души моей – не пропали даром.

Блин! И эта дура хочет уйти! От меня! Она другого такого – не найдёт! Она всю жизнь будет мучиться! Это ж – как петь романсы глухим!

– Эта… А причём тут? Ну… свадьба?

Ивашко – человек конкретный. Будет пьянка или нет?

Елица отвечает ему, но смотрит на меня. А ей в рот смотрит изумлённый Кастусь.

Попал мальчишечка. Попал в руки… и во все остальные места – умной сильной женщине. Какие там, нафиг, бутилированные джины! С примитивными тремя хотелками. Тараканы среднеазиатские. Вот она – может всё! Захочешь дворец – будет дворец. Она построит для тебя. Твоими руками. По твоему желанию. Которое возникло у тебя и стало твоей личной острой необходимостью, просто потому что ей негде «попудрить носик».

Всё, парень, твоё будущее обеспечено. Ты будешь счастлив. Хочешь, не хочешь – будешь.

– Свадьбы – не будет. Он – княжич. Князья не женятся на холопках. Кастусю нужна жена из сильного рода. Чтобы поддержал вооружённой рукой в грядущей смуте. Миром братья Кастусю стол поротвический не отдадут. Надобны союзники.

Кайф. Мощна красавица. Ночка была не только жаркая, но ещё и умная. Собрать в кучку «мясцо чуть тёпленькое», «прах рассыпанный», возбудить, ублажить, влюбить… Подчинить душевно и выпотрошить информационно… С нуля поднять, просечь ситуацию, уловить расклады и возможности… Это тебе не насчёт «а не побелить ли потолки» – прикидывать. Умница. Я горжусь тобой, девочка.

– А ты?

– А я буду с Кастусем. Всегда. В войне и в мире, в радости и в горе, в веселье и в печали. Пока смерть не разлучит нас.

Детка, с такой осанкой хорошо позировать для изваяния противотанковых надолбов. Мы расстаёмся, но я тебе не враг. Не забывай. Не забыла:

– Если на то будет воля господина. Моего. И господа. Нашего.

Оттенки… «моего» – «нашего»… Кастусь пропустил, а остальным – не важно.

– Невенчанными? Блуд до гробовой доски по обещанию…

Это кто это у меня в ревнителях нравственности прорезался?!

– Слышь, Хохрякович, искоренять разврат в вотчине начнём с тебя. Говорят, девка, которую ты обрюхатил, утопиться пыталась. А не сводить ли тебе её под венец?

– Я… да я ж… только для общей пользы… только типа – люди скажут…

– Тогда затихни и не отсвечивай. Фанг, Авундий – подойдите сюда.

Лицо Елицы мягчает, открытая, широкая улыбка мне в лицо. Да, девочка, мы уже не любовники, но, по-прежнему, соумышленники. Счастливые. «Счастье – это когда тебя понимают».

Волхв со старшим учеником подсаживаются за мой стол. Фанг… мрачен. Похоже, поспать и ему не удалось. Хотя и без любовных приключений: выплёвывание кусков разрушенной собственной этики тоже приводит к бессоннице. А вот Авундий просто светится любопытством: чего-то новенькое заваривается.

– Давай, Елица, расскажи – что ты надумала.

Разврат и изврат: девка не должна открывать рот в присутствии «мужей добрых». Не должна смотреть прямо в глаза. Не должна холопка сидеть за господским столом. Наложнице, подстилке господской – место в постели, а не в совете. Да и вообще, баба – думать – не должна. А уж интересоваться бабскими думами…

«Волос долог – ум короток» – русская народная мудрость. Возьмите вашу мудрость, люди русские, и засуньте её… туда же, куда и косточку калины. В качестве противозачаточного средства. Чтобы такие как вы – не размножались. Давай, девочка, давай.

– Польза будет, если Кастусь станет князем. Его надо освободить и отпустить. Если просто отпустить – он не дойдёт. Даже со мною.

Ишь ты – «даже»! Ивашко хмыкает:

– Да уж. Отпустить голубков… Им полёта до первого охотника. А потом – в суп. В смысле: или – к гречникам, или – в могилу.

– Князю Кестуту надобно дать дружину. Как придёт Кестут на Поротву – братья его будут искать убить наследника Будрыса. Надобна крепкая защита. Особенно – на первое время. Хоть бы и малая.

Умница, девочка. Но – дальше. Это-то просто, очевидно. Стоит снять с Кастуся ошейник и сразу нужно городить вокруг него стенку. Из обученных боевым искусствам людей. Дальше, девочка, дальше давай.

– Дать в дружину людей из русских – нельзя. Поротвичи чужих не любят. Против – вся Литва Московская встанет. Потому – ему никто на Руси не поможет. Кроме тебя, господине.

Умница. Два раза. И что – поняла, и как – подала. Кастусь внимательно смотрит на меня. Недоумение сменяется надеждой. Дошло. Она права, мальчик. Ты, и в самом деле, в моей власти. Можешь, конечно, сбегать в Ромов, попросить подмоги там. Если дойдёшь. Потом договориться о проходе отряда через русские земли, потом… время! Братья возьмут власть, вырежут твоих сторонников, найдут союзников…

«Есть страшное слово – «никогда». Но ещё страшнее слово – «поздно».

Оборачиваюсь к Фангу. Ага, волхв «выпал из детства». Из своего детства с волшебными хранителями, носителями и держателями. Слушает внимательно. А Артёмий просто светится от удовольствия – Елица чётко, логично раскладывает ситуацию. Поиск выхода в лабиринте. У меня что – тоже такой же благостный глупый вид?

– Фанг и его выводок – голяди. Тоже литваки, как и поротвичи. Но племя-то другое! И они служители Велеса, а не Перуна. Их убьют сразу. Даже без князёныша.

«Чувак намёк понял!»: утверждение – «идти должен Фанг со своими» – пропускается как очевидное. Но: «Пессимизм – суть мрачное мироощущение жизни» – так, Чарджи? «Из ничего – ничего и бывает». Поэтому «чего» – надо делать. Только делать – правильно.

Кестута без Фанга – убьют. Фанга без Кестута – тоже убьют. А – вместе? Давай, девочка, не разочаровывай меня, ты же должна была это продумать.

– На Поротве есть жрецы Перуна. Окрещённые по православному обряду. Как и Фанг. Есть тайные слуги Велеса, тоже крещёные. Они там сами все такие: снаружи – крест, а внутри – бес. Для одних Фанг – волхв, для других – христианин, для третьих – слуга князя, посвящённого воина Перуна. Он там – такой же как все. Кастусь… Князь Кестут приходит от Священного Дуба Перуна с благословлением от Криве-Кривайто и объединяет всех трёх богов против местной нечисти. Личным примером: своим первым слугой – волхвом-выкрестом. Объединяет – против водяных, леших, болотников… Против старых племенных богов. Старшие Будрысычи следуют дедовской вере – значит, и против них.

Умница, красавица. Взамен войны за власть – «и восстал брат на брата», предлагается «священная война за веру и правду». За любую из трёх, но против четвёртой. Самая крепкая дружба – не дружба с кем-то, а дружба против кого-то.

Что, инал торканутый, сложновато? Это тебе не саблей с коня рубить! Тут думать надо. Не буром в стену переть, а точно по лезвию ножа станцевать. Найти баланс, оптимум, точку равновесия интересов разнородных сил, развернуть точку в линию, в линию своего пути, и пройти, держа равновесие, по пляшущему под ногами, постоянно меняющемуся канату групповых и религиозных взаимных исключений, к цели. К княжеской шапке у Кастуся на голове. Победить, имея только семь бойцов и глупую головёнку мальчишки-претендента. С благословением от очень далёкого «всемирного отопителя» и с неопределённой волей отца-покойника. Победить, будучи слабейшей среди многих. Будучи девчонкой в ошейнике. Ну, ошейник-то я сниму…

Фанг переводит взгляд с девушки на меня. Ну, битая велесятина, примешь эту заботу как свою собственную? Личную, выстраданную? Он неприязненно морщится:

– Пятая сила… пришла, повязала три других и натравила на самую первую… Перун, Велес и Христос в одной упряжке… А наложнице опостылевшей – кнут в руки… Блуднице – жрецов погонять, богами править?

Не дурак, понял несказаное. И сразу взбеленился. Очередное табу жмёт-мешает? Так я эти глупости выжгу. Из души твоей…

Кто-то ахает, кто-то шушукается, Елица готова грызть в куски, Кастусь непонимающе крутит головой… Не ожидал я таких формулировок от Фанга. Прямое оскорбление. И девушке, и мне. Поэтому – никаких обид. Только искреннее сочувствие и соболезнование:

– Что, Фанг, всё так плохо? Тебе так больно было на этой… хранительнице? У неё там что, зубы сыскались? Ну, извини, занят был, сам не проверил… Может, тебе в утешение ту цацку отдать? «Священную гроздь»? Или вот ей? У тебя-то привычка – цацке кланяться. Тебе за это чуть голову не срубили. Отдам кистку – и этой девке кланяться будешь. Этой… как ты сказал: «наложнице опостылевшей». Готов? (И, блин, уже не сдерживая своей ярости) Ольбег, цацку сюда! В ножки ей будешь! Бородой землю мести! Сапоги целовать! А расстараешься, не поленишься – может, она тебе и выше чмокнуть дозволит!

– Не надо! Прости! Не то сказал. Непривычно. Времена переменилось, посыпалось всё, похилилось. Староват я стал…

– А ты вспомни молодость! Разве не учили тебя выжигать нежить мелкую? Разве не об этом я тебе толкую? Выжечь бесов по Поротве да Наре… Или и этого не можешь?! Древние боги не велят?!

– А дальше?

– А дальше – сам увидишь. Судьба покажет. Или Крокодил с Обезьяной прискачут. А пока… главным командиром ставлю её, Елицу.

Сказано. Понятое Фангом прежде – сейчас услышано всеми. Реакция – аналогичная. Народ дружно начинает бухтеть. Лицо девушки – сперва будто луч солнца осветил. Обрадовалась. Моему признанию, оценке, власти… Она девочка властная. Потом мрачнеет – не по обычаю, мужчины возмущены, смута будет.

Придётся объяснить, моё решение – не «с сердца», а «по уму» – рацуха такая вырисовалась:

– Кастусь – молод и малоопытен. Но он хоть чуть знает дела местные. Совет дать может. И – всё. Гонора у него… носом хлещет. Сам он советов, даже разумных – слушать не будет. Ты, Фанг, самый старый, самый мудрый, самый, в делах лесных – опытный. Со зверьём, но не с людьми. Вчерашнее – тому пример. Тебя поставить – ты их головы как свою – на бревно приведёшь. И советов их – не послушаешь. Да и не осмелятся они перед тобой рта открыть. А вот она – и чужой совет услышит, и сама подскажет. И ещё: война у вас будет не только в лесу да в поле, а ещё и в теремах да хоромах, в церквах да капищах. В этом вы против неё… Но, вы – мужчины да не простые. Один – княжич, другой – волхв. Ваши слова мимо её уха не пролетят. А наоборот – вполне. Она может с трёх голов разумное собрать, вы – нет. Посему – думать вместе, решать – ей. Всем понятно? Командуй, красавица.