355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Уве Кант » Путешествие из Нойкукова в Новосибирск (Повесть) » Текст книги (страница 9)
Путешествие из Нойкукова в Новосибирск (Повесть)
  • Текст добавлен: 5 марта 2019, 10:30

Текст книги "Путешествие из Нойкукова в Новосибирск (Повесть)"


Автор книги: Уве Кант


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Там моя фамилия написана, – сказал он, – Юрген Рогге, разве вы не видите?

– Правда, – рассеянно сказала почтальонша и не без интереса прочла: «Станция Спасения на водах, 2. Фролейн Сусанне Альбрехт». И это, значит, ваша тетя?

Юргену делалось то жарко, то холодно. Он подумал: «Неужели у них здесь, в отделении связи, держат Шерлоков Холмсов женского рода?» Но он все же ответил утвердительно на коварный вопрос.

Странно, – сказала почтальонша. – Вашей тете, значит, столько же лет, сколько вам. И уже пенсию получает? На инвалида совсем не похожа.

Почему это? спросил Юрген упавшим голосом.

Но тут почтальонша рассмеялась, но не издевательски, нет, а как-то по-доброму. И вообще она впервые посмотрела на него приветливо и дружелюбно.

– Я ведь девчушку эту знаю. Мы же здесь не в Берлине и не в Сан-Франциско живем. Она койку снимает у Брюзехабера. На чердаке. А эти спасатели на водах – они рядом снимают, у Тепсов. В подвале. На, возьми свое письмо. Может, сам к ней пойдешь? Поговоришь по-хорошему?

– Нет, нет, – сказал Юрген. – Этого я делать не буду.

– Вот как! Ну, тебе лучше знать. Бывает, что лучше и промолчать. – Всякое дружелюбие мгновенно исчезло с ее лица. – Мне пора дальше идти, – сказала она.

– Спасибо вам большое.

Да, иногда лучше и промолчать.

Заправщик на бензоколонке очень старательно заправлял «козла» и что-то говорил насчет четверти литра, которую необходимо залить в бак… Смотритель дамб и плотин молчал. Теперь-то он знал, что такое непонимание, граничащее с издевкой. Он рвался домой. На это лето хватит с него! Да и его белый конь устал. Да, он рвался домой, но в Аренскоог все же заехал.

На лесной поляне километрах в двух от Аренскоога он остановился и соскочил с седла.

Самочувствие превосходное. Руки болели, голову не повернуть, а в сердце застрял крохотный осколок Сусанны Альбрехт. Но вообще-то он чувствовал себя превосходно! Впрочем, и соскочил он только ради того, чтобы набрать цветочков. У сестры Евы был цветочный бзик в самой острой форме. К ней можно было заявиться даже без ботинок, но никак не без цветов. Для этого у нее была даже своя теория: гость, явившийся в дом без цветов, не поможет тушить пожар, если дом будет гореть. Вот так вот. Но возможно, это была не теория, а японская пословица. Сам-то Юрген предпочитал японские транзисторы.

В конце концов он прикрепил пучок лугового сердечника вместе с несколькими незнакомыми стебельками поверх своего багажа и подкатил прямо к живой изгороди, окружавшей дом сестры. Прошелся туда и обратно, поглаживая изгородь, как поглаживают любимую собаку. Круглая, словно подстриженная под ежик, высотой в два метра и шириной в два метра, изгородь эластично поддавалась руке и тут же принимала прежнюю форму. На ней вообще не было ни одного неровного и ни одного лысого места. Каждый приезд эта изгородь приводила Юргена в восторг. А когда он был еще маленьким, она породила в нем желание стать садовником у короля. Только у королей или у таких дядей, как Роберт, бывают подобные изгороди. Но Роберт подрезал свою сам. Так, во всяком случае, говорила Ева. А кому же лучше знать? Роберт ведь ее муж. Лично Юрген никогда не видел, чтобы Роберт подрезал изгородь. Да и вообще Роберта никогда никто не видел. Говорили, будто он художник, живописец.

– Я только горшечница, – объясняла Ева родителям. Художник у нас Роберт.

Мать потом говорила отцу:

– А деньги-то наша дочь зарабатывает.

Юрген всегда был за Роберта, хотя бы из-за изгороди: он же сам ее подрезал. А так картинки – они и есть картинки.

Обойдя кирпичный дом с низко нависшей камышовой крышей, Юрген пошел на голоса, доносившиеся из сада.

За круглым столом под ореховым деревом, долженствующим отгонять комаров и мошек, сидело четверо мужчин и две женщины. У двоих мужчин были бороды. Одна женщина очень коротко подстрижена, другая с длинными волосами.


Один из бородатых, нервно помахав рукой, сказал:

– Если мне сейчас выпадет шестерка, вы можете сказать, что присутствовали при историческом событии.

Покатилась кость, и бросивший ее воскликнул:

– Merde!

– Я думал, это называется дерьмо, – сказал другой бородач. – Тебе выпала тройка. – Теперь он кинул кость, посмотрел, что выпало, и сказал: – Придется выставить тебя. Однако прошу рассматривать этот акт не как враждебный, а как вызванную обстоятельствами необходимость. Между прочим, он ни в коей мере не оправдывает эмоциональную реакцию с твоей стороны.

– Маккиавели! – возмущенно крикнул первый бородач.

Длинноволосая женщина четко, как новенькая учительница родного языка, сказала:

– Это ж теория ограниченной войны. И мораль ее.

«Ну и в игры они тут играют!» – подумал Юрген.

Подняв голову, стриженная под мальчишку женщина увидела его. Почувствовав, что его как бы поймали на подслушивании, Юрген поспешил подойти к столу. Игра представляла собой картонку, на которой была нарисована железная дорога с большим количеством маленьких кружков. Дорога проходила через мелкие населенные пункты, окрашенные в разные цвета. Посередине был изображен дядька, и казалось, что у него не только с обеих сторон болят зубы, но что у него явный приступ бешенства. Так что факт остается фактом: здесь, под ореховым деревом, столь успешно отгоняющим комаров и мошек, играли в нечто иное, как в трик-трак или «не сердись».

– А ну-ка, подвиньтесь! Еще один гость пришел, – сказала длинноволосая, но сама ни на миллиметр не подвинулась. Очевидно, предложение это никакого практического значения не имело, а, должно быть, было какой-то цитатой.

Со своим несколько потрепанным букетом Юрген имел довольно глупый вид, и вопрос, не видел ли кто его сестры, тоже мог прозвучать глупо, однако имел то преимущество, что намекал на родственную связь и одновременно оправдывал его появление в саду.

– Она у печи, – сказал один из бородачей.

– Д-да, – подтвердил другой, – она печет сегодня сине-зеленые пепельницы.

– Перестаньте! – сказала коротко стриженная женщина. – Пойдемте со мной. Поищем ее.

Вставая, она толкнула стол – нарочно или нет, кто ее знает, – и все фишки полетели на землю.

– Ах, какие красивые цветы! – сказала сестра Ева. – А ты их держишь, как пучок травы для кроликов. – Ее синий халат был весь испачкан глиной, лицу тоже кое-что досталось.

– Сядь вон там, я сейчас вазу принесу.

Юрген сел в старое плетеное кресло, на вид жесткое и неудобное, но таинственным образом преображавшееся, как только в него садился человек. Оно делалось и мягким и удобным и подходило сидящему, как хорошо сшитый костюм. А если знать правильное слово, то кресло могло подняться в воздух и полететь.

– Му-та-фу, – сказал Юрген.

Но в ответ кресло только негромко скрипнуло. Не такое это простое дело – найти правильное слово!

В маленькой белой комнате с волшебным креслом и столиком на одной ноге царил полумрак. Про столик тоже можно было сказать, что ему ничего не стоит накрыть себя скатертью-самобранкой – появится и красное вино, и жаркое, и серебряные ложки и ножи.

Зашевелилась занавеска, и сразу послышался шум прибоя.

– Ну, море-то у нас есть, – сказал смотритель.

– Что это ты сказал? – спросила только что вошедшая Ева, держа красивую вазу в руках.

На самом деле это была не ваза, а бутылка из темно-синего стекла. Тысячи людей веками передавали ее из рук в руки, и от этого она немного скособочилась, но краска сохранилась. Ваза была очень красива.

– Я сказал, что море здесь слышно.

– Да что ты? Роберт его тоже всегда слышит.

Вечером подали кресс-салат, бутерброды и красное вино. Сначала говорили о салате, потом о бутербродах и красном вине, а еще позднее – о литературе. Длинноволосая женщина, например, сказала:

– Главное – это второстепенно. Однако второстепенное тоже второстепенно. А вот то, что за этим второстепенным, – это и достойно воспроизведения.

Потом тот бородач, который знал, как «дерьмо» по-французски, спросил Юргена, какая его любимая книга.

– Впрочем, в твоем возрасте все это еще очень неопределенно. Верно я говорю?

– Нет, – ответил Юрген. – Определенно. Моя любимая книга – «Всадник на белом коне» Теодора Шторма.

– Теодора Шторма? – переспросила длинноволосая женщина. – О! Это очень интересно.

– Я пойду наверх, к Роберту, – сказал Юрген.

Когда вдали на горизонте показались башни нашего любимого Нойкукова (аляповато окрашенная колокольня св. Георгена, труба газового завода, телевизионная антенна столяра Абрагама и три серебряных силосных башни народного предприятия концентрированных кормов), блудный сын этого города еще раз соскочил с седла, привязал запыхавшегося «белого коня» к дереву и задумался.

Если говорить точно, с точностью до миллиметра, то до самого Новосибирска, столицы физиков и математиков, он не доехал, но был очень близко. В доме Люттояна он приблизился к нему вплотную. И вообще с этим новым двигателем, работающим на Люттояновой смеси, использующей фактор Плюкхана, Юрген здорово подвинулся по Транссибирской магистрали. Он уже видел Новосибирск. И в следующий раз он там непременно приземлится. Надо будет только получше подготовиться. «Итак, экспедиция прошла успешно!» – отрапортовал он Юргену Рогге. Но тот: «Это еще как сказать! Правда, лучше мне не вмешиваться, но мне кажется, что ты отправился в путь из-за Бригитты Вальтер, или как ее там звали? Сусанны Альбрехт? Давно это все было. Разве всех запомнишь? Под конец ее, кажется, назначили дежурить на спасательной станции. Кому-то надо развлекать этих парней. Что ни говори, служба у них тяжелая. Д-да. Ах, как горько! Но ведь и хрен горек, а душу веселит. Ничего мне не горько! Только вот удивляться никак не перестану. Словно бы проснулся, а чемпионом района не стал. Хотя бы по ловле форелей на спиннинг! Что же, по этому поводу горько плакать прикажете? Нет уж! Но странно: что-то с тобой было все это время и вдруг – нет ничего! Идешь себе по улице и думаешь: „Сусанна Альбрехт тебе все равно что Анетта фон Дросте Хюльсхоф“»[8]8
  Анетта фон Дросте Хюльсхоф – немецкая поэтесса (1797–1848).


[Закрыть]
.

«Как, как»?

«Да это поэтесса такая. Она же это жуткое стихотворение написала – „Мальчик в болоте“. Нет, нет. Ничего горького не осталось. Все прошло.

Да и вообще много кое-чего прошло. И миновало. Папоротники и мхи, например. Тайнопись. Да и почти весь Нойкуков. В Нойкукове смотрители не нужны. Там можно родиться, в школу ходить, съесть довольно много картошки и капусты. Но остаться? Смотритель в нем не останется. Будущий смотритель кое-чему там научится, но и только. Для доктора Блюменхагена, пожалуй, хватит, а вот для профессора Люттояна – никак нет! Сам Блюменхаген так говорит, и Блюменхаген прав. И мать права, по-своему, конечно. И Джони Рабе по-своему прав.

Все правы. Все, кто хочет от него того, чего сами не достигли, и больше всех надо Люттояну, потому он больше всех и прав».

«Да-да, – говорит Рогге. – Ты только не спеши. Я сейчас чемодан упакую. Немного времени у нас еще есть».

Въехав в город, он смотрит на него как будто в последний раз.

Господин Прюверман вышел взглянуть, какая нынче погода, увидел Юргена и говорит фрау Прюверман:

– Видишь, вон младшенький Рогге едет. А посадка-то какая! Словно на коне скачет.

– Несуразный ты человек! Чего тебе только не мерещится! – говорит фрау Прюверман.

Мимо, мимо! Вот он уже проехал окна Прюверманов, на одном из которых висит термометр. «Мини-макс». До этого – мимо небезызвестного дома на Фогельзангштрассе, а сейчас едет мимо второй политехнической школы. Надо бы именем Плюкхана ее назвать. Хорошее имя. Вот уж и «Часы – оптика» – Иоганна Фридриха Мёллендорпа. Хозяин стоит и качает головой: партию солнечных очков до сих пор не прислали! Дальше – мимо «Заходите к Рабе!», но там жалюзи спущены. Джони Рабе все еще в Болгарии. А теперь лавка фрау Дювель – сама она вышла прогулять свой шиньон. Вон Эрих Клифот прохаживается мимо магазинчика отца. На перекрестке стоит младший лейтенант Хольтфреттер и строго смотрит испытующим взглядом: «Соблюдайте правила уличного движения!» И вот он уже и дома.

Травой дороги за его отсутствие не заросли. И дом не скрылся в зарослях роз. И Нойкуков за это время не впал в вечный сон. Нет-нет! Жители его заняты своими делами, и Эрих Клифот с Дорис, и Мёллендорп со своими линзами и тикающими часами. И пекарша фрау Шлееде по-прежнему снабжает население булочками и пирожными, и садовник Тюбке кое-что успел посадить, а кое-что и прополоть за это время, и фабрика концентрированных кормов непрерывно производит эти самые корма. И младший лейтенант Хольтфреттер добился улучшения общественного порядка и дисциплины. Может, кто-нибудь и родил ребенка за это время, а из этого ребенка, может быть, новый Гёте, Эйнштейн или капитан нашей сборной Густав Адольф Шур вырастет. А то и какая-нибудь оперная звезда. А может, изобретатель автомобиля, не загрязняющего окружающую среду, или первооткрывательница порошков от гриппа, или какой-нибудь форвард, бесподобно забивающий голы, а то и просто добрый человек. А всегда готовый поделиться Нойкуков пошлет их туда, где они принесут максимальную пользу. Не то со временем толчея может образоваться в Нойкукове. Нельзя ведь, чтобы выдающийся изобретатель ничего другого не делал, как регулировал карбюраторы в гараже Городского Совета, певица бы только в Доме железнодорожника арии пела, первооткрывательница в аптеке микстуру от кашля продавала, а несравненный форвард только бы и занимался тем, что нагонял страх на вратарей дворовых команд.

Нет, нет! Нойкуков на своих смотрителей не скупится.

Перед домом Рогге гремит шум сражения. Введено в бой все наличное стрелковое оружие. Пш-пш-пшт! Бац-бац-бац! И кто-то блеет, как коза-заика. Однако слышится и человеческая речь.

– Это не считается! – верещит кто-то. – Бёльков давно уже убитый. Эй, Бёльков, ты убит!

Но убитый не сдается и кричит в ответ:

– Ничего не убитый! Меня только рикошетом задело!

Теперь подает голос еще кто-то и утверждает, что Вегенер, если по правде считать, тоже давно убит. Прямо в сердце ему попало. Он совсем убитый!

Снова слышится блеянье козы-заики. Может, это и есть Вегенер? Ему, видите ли, надо доказать, что он еще жив.

Наш путешественник, вернувшийся в родной дом, стоит и слушает. Не так уж много времени прошло с тех пор, как он тоже играл в эту игру. А вояки, и живые и убитые, вылезают из кустов и смотрят на него в ожидании, как будто он и есть высший судья и арбитр. Юрген делает этакий осеняющий жест над их головами и говорит;

– Эх, вы, дурачье! Вы же все живые, только чокнутые. Вот так-то! Где же это я ключ оставил? Надо ведь человеку отдохнуть хоть раз.

Открыв дверь, Юрген сразу же натыкается на корреспонденцию. Квитанция из чистки, открытка от родителей из Польши. Быстро это они! На открытке – деревянный дом-гостиница. Огромная охотничья изба, экстрабунгало!

«Дорогой Юрген! Мы доехали хорошо. Наши таможенники проверяли, а поляки ничего не смотрели. Сейчас пьем кофе, как здесь говорят, „в кавярне“. Крестьяне здесь еще на лошадях пашут. Твои родители. Не забывай запирать дверь».

Вот как! На лошадях, значит, пашут.

Из газет он выбрал только самую последнюю и взял ее с собой в комнату.

…На суде в Баварии один преступник, работавший в концлагере палачом-убийцей, никак не мог вспомнить, как это все тогда было. Сталевары Хеннингсдорфа, несмотря на жару, перевыполнили план и выдали на одну плавку больше. А кооператив обеспечил население дополнительным контингентом прохладительных напитков… Д-да… Команды высшей лиги проводили какие-то смешные подготовительные игры, доводя число голов до умопомрачительных цифр. Даже «Заксенринг-Цвикау» не пощадил «Эмпор-Термосфляше» из Гельца.

Так все и написано. И еще многое другое. А вот о Юргене Рогге ни слова! Ни слова о путешествии Рогге в Новосибирск, о его встрече на высшем уровне с Люттояном.

– Ну, ладно, – говорит он, – вы про меня еще узнаете!



    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю