Текст книги "Путешествие из Нойкукова в Новосибирск (Повесть)"

Автор книги: Уве Кант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Сначала комендант, молодой еще человек, ругался довольно громко, рассказывал впоследствии Тюбке об этой замечательной встрече, однако велел подробно объяснить, внимательно слушал переводчика, и все дело вроде было уже одобрено. Но вдруг коменданта охватил совершенно непонятный гнев, и он вышеупомянутым красным карандашом перечеркнул весь план. На прощанье он сказал или, вернее, выкрикнул два слова: «До свидания, Мичурин!»

Загадочные слова эти оставались неразгаданными до тех пор, пока в театре «Капитоль» не прокрутили фильм под названием «Земля в цвету». Смотрело его, за исключением нескольких классов, очень мало людей, но Тюбке смотрел его три раза и долго потом спорил с другими жителями Нойкукова, не желавшими ничего знать обо всех этих новомодных затеях, о прививках и выдумках седовласого селекционера Мичурина, которого как раз и показывали в фильме. В конце спора Тюбке обычно возвращался к своей дружеской беседе с комендантом и говорил:

– А я вам о чем? Чуть было тогда это дело не выгорело, только вот средств у нас не хватило.

А когда в 60-х годах пошел разговор об охране окружающей среды и бережном отношении к родной природе, он три месяца кряду внимательнейшим образом читал от корки до корки «Фольксцейтунг» и «Нойесте Нахрихтен», затем убрал со своего письменного стола эмалированную плитку, на которой от руки было намалевано «Пей до упаду, жри до отвалу, в политику ни шагу!», и вступил в одну из антифашистских партий. Вскоре после этого он даже баллотировался на выборах в городской Совет. Тогда-то он и стал депутатом. Разумеется, его на первой же сессии избрали председателем комиссии по охране окружающей среды, хотя некоторым из его коллег было не очень по себе, когда они за него голосовали, – теперь-то он получит власть, не такую уж большую, но вполне достаточную. Очень даже скоро он стал грозой всех «диких» застройщиков, нерадивых директоров предприятий и тех горожан, которые потихоньку выбрасывали свои старые диваны в городской парк.

Всего этого о городском садовнике Тюбке Юрген, конечно, не знал, но он хорошо знал, что свободу «делать что хочешь» Тюбке тоже давать нельзя. По правде говоря, такую свободу заслуживал бы только предельно благородный, разумный, даже мудрый человек. Однако во всем Нойкукове Юрген знал только одного такого человека – мудрого и благородного юношу по имени Юрген Рогге. Но при всем уважении к собственной персоне ему в конце этого этапа размышлений все же стало ясно: такое объяснение ломаного гроша не стоит, раз оно применимо лишь к одному-единственному жителю из всех семи тысяч четырехсот шестидесяти девяти жителей Нойкукова!

На третьем этапе своих размышлений о свободе Юрген стал спрашивать всех и каждого о том, каково его мнение насчет свободы и осознанной необходимости. Оживление это вызвало немалое.

Начал он с Джони Рабе, когда тот потребовал от него, чтобы он, Юрген, раз в неделю не меньше ста раз бегом поднимался на Дубовую гору и бегом же спускался с этого большого, поросшего травой холма неподалеку от нойкуковского озера. И это только для начала. Позднее предстояло вбегать и сбегать каждый день. Один из австралийских бегунов именно таким образом выработал в себе невероятную выносливость, так что и Юргену предстоит идти тем же путем. Это ему придется осознать! Джони Рабе, пропустивший вначале столь важный вопрос о свободе мимо ушей, переспросил:

– Чего-чего?

И с ним случилось то, что в бестселлерах описывается примерно так: «В его ледяных глазах вспыхнула ярость, губы сжаты, желваки под натянутой кожей ходят вверх и вниз». Рабе здорово разозлился. Юрген это хорошо видел, хотя и не очень разбирался в физиогномике. Да и времени у него для этого не было. Джони тут же разомкнул свирепо сжатые губы и произнес на классическом родном языке: «Заткнись, умник!», что Юрген и поспешил сделать. И так поступил бы каждый на его месте, кроме, пожалуй, Мухамеда Али, который тогда был еще в своей лучшей форме. Понять Джони он, правда, тогда не понял, потому что и не подозревал, какой взрыв ужаснейших воспоминаний он вызвал, воспоминаний о дне, когда из молотометателя Джони вдруг превратился в кабатчика. Юрген успел только подумать, что Джони Рабе потому только так разозлился, что чего-то не понял. Это ведь и с ним самим порой случалось.

Первым он, значит, спросил Джони Рабе, а последним – своего старшего брата. Приберег его, так сказать, на закуску. Рудольф Рогге представлялся ему подлинным специалистом в области осознания необходимости. Тот и правда сделал этакое добренькое лицо, словно говоря: «Сейчас, сейчас, еще минуточку… Вот мы и справились! Не больно ведь было, право, не больно!» А вслух он произнес:

– Да это же обвед! Я уже давно покинул стены своей альма-матер. – Обвед звучало как имя албанского форварда или название саксонской фабрики леденцов (владелец Гергард Вельдке), на самом же деле было сокращением, каким студенты называли лекции по обществоведению.

– Так-так! – отметил доктор Рогге, после того как подумал над этим обведом. – Понимаешь, это примерно вот что: существует целый ряд необходимостей, и это, так сказать, всем известно. Законы природы, например. Они же существуют, хотим мы того или не хотим, знаем мы их или нет. Лучше, разумеется, чтобы мы их знали. Если мы их знаем, мы можем считаться с ними, учитывать их; еще лучше, если мы их используем. Ну, это, я надеюсь, тебе понятно?

Что ж, это Юргену показалось и впрямь понятным.

– Ну, так вот, – продолжал доктор Рогге, – а теперь скажи мне: кто свободней по отношению к природе – тот, кто знает ее законы, или тот, кто их не знает?

– Это ясно, – сказал тогда Юрген. Сосчитать, сколько будет дважды два, он уже давно умел.

– Не правда ли, это же действительно абсолютно ясно? – сказал его брат и, должно быть, так увлекся своими воспоминаниями о лекциях по обведу, что тут же привел еще один пример. – Разумеется, я могу спрыгнуть с десятого этажа и перед этим заявить, что умею летать. Гравитация и всякие перегрузки, появляющиеся при свободном падении, меня ничуть не интересуют. Я вовсе не зависим от них! Однако зависимость эту мы устанавливаем уже после экзитуса.

– После чего?

– После экзитуса, то есть после того, как мы установим смерть.

– А-а!

Тогда Юргену стало все еще ясней. Смерть… Что может быть убедительней?

– Да, да, – продолжал тогда Рудольф Рогге, – только после того, как человек познал соответствующие законы природы, стал с ними считаться, научился выбирать между различными возможностями, он создал и самолет и космический аппарат. Смог, так сказать, освободиться от силы тяжести, научился летать. Не правда ли, так ведь оно и есть? Осознанная необходимость равнозначна свободе. Так и с общественной необходимостью. Вот и все.

И Рудольф удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Мать, слушавшая самый конец рассуждений, принесла бутылку пива «Любсатор» – марку, которую Рудольф предпочитал другим и которую трудно было достать, а Юргену выдали бутылочку колы.

Однако Юрген не был удовлетворен. Конечно, ход доказательств ему казался вполне понятным. Особенно понравилось, что такие же люди, как он, научились летать. Но что-то во всем этом было чересчур уж просто, трезво, что ли. А ведь в слове «свобода» слышалось что-то дико-вольное, похожее скорее на водопад, чем на оросительный канал, на девственные леса, чем на ровные грядки огорода. Но, должно быть, в рассуждениях брата, особенно в его последнем замечании относительно общественной необходимости, и была зарыта собака. Об этом Юрген сам был наслышан. За этим могло скрываться очень многое и отнюдь не только приятное.

Юрген выпил тогда колу, которая ему совсем не понравилась – отдавала кофейной гущей, и поднялся наверх, в мансарду.

Там он сразу придумал и свой пример.

Что ему сейчас лучше делать – осторчертевшее домашнее сочинение писать или в «Капитоль» идти, картину «Кровавая земляника» смотреть???

Взвесив все эти возможности, он все осознал. Еще один потерянный вечер в кино – и он опоздает сдать сочинение или же напишет его небрежно и наспех. А это, в свою очередь, ставит под угрозу пятерку; в конце концов, он первый ученик, лучший из лучших, да и привык к такой отметке.

Таким вот образом и закончилось состояние «несвободы» и он вновь обрел «свободу».

Строя отвратительные гримасы и изрыгая весьма крепкие проклятия, Юрген принялся за сочинение. Написав первые три предложения, он подумал: «Вот мы и обрели ее! Именно так я и представлял это себе! Красота-то какая – свобода!»

– «Крэйзи хорсес – ви-хи-хи!» – протрубил он снова и отбросил все воспоминания и тяжкие умозаключения.

Большой, сильный, смелый Юрген Рогге сказал маленькому, такому старательному и добросовестному Юргену Рогге: «Ступай-ка ты в угол, сыночек. Это не для тебя, это, видишь ли, новый сорт, и называется он – свобода большого Юргена Рогге!»

А маленький, такой старательный Юрген Рогге крикнул из своего угла: «Смех, да и только! А какая она? Как ее определить? Кататься на шоссе Ф-79 на мопеде и выкрикивать слова дурацкой песенки? Это, что ли? Вот уж смех-то!» Но большого Рогге не так-то легко сбить.

«Это все, что вы в состоянии сказать? Вам непременно подавай определение, и дважды два, и где запятую поставить, и когда жуешь – не чавкай! Нет-нет! Свободу большого Рогге – ее не записать, не разложить на главные и придаточные, не разделить или сократить, ее можно только чувствовать».

«Хи-хи! – пропищал маленький Рогге. – Что ж, на полчасика твоей свободы хватит, может быть, конечно. Но ты смотри не наскочи на угол вон того дома! Видишь, прямо поперек шоссе торчит».

Странные эти дома нет-нет да попадаются на дороге. Стоит углом чуть не на проезжей части. С каждой стороны по узенькому оконцу. Юрген даже как-то предположил, что люди, жившие раньше в Мекленбурге при каком-нибудь великом герцоге, ставили в эти оконца фонарь «летучая мышь», превращая таким образом дома в сухопутные маяки для всяких там почтовых карет, скотогонов и допотопных самокатов.

Он осторожно проехал мимо грязно-белого строения и вскоре очутился вблизи маленького города. Маленький город узнаешь по маленьким садикам перед домами. В деревнях маленьких садиков не разводят. Крестьяне себе гаражи строят, в окнах витрины с цветами устраивают. А вот городской житель – тот так и рвется садик посадить. Заведет себе сад и непременно беседку построит, такую чистенькую, аккуратненькую, что на крыше хоть завтрак подавай. Юрген прожужжал мимо этих самых беседок, думая о том, что в дождь очень даже уютно сидеть там и читать книжки. Но не в хорошую погоду. В хорошую погоду надо другим заниматься, например взять да укатить в Новосибирск! Но можно и книги читать. Книги читать всегда хорошо, но при хорошей погоде для этого никакой беседки не надо, только вот если дождь…

За последней беседкой показался склад строительных материалов, а дальше улица резко пошла вниз. В конце стоял павильончик, в котором продавалось печенье, газировка и жареные сардельки. Там начинался город. Название его было Пренцлин. И тут придраться было не к чему. Но вот вид мостовых в этом самом Пренцлине заставлял призадуматься: не следует ли выпустить немного воздуха из колес? И вообще, не опоздали ли пренцлинцы при распределении булыжника? Не пришлось ли им забирать те камешки, от которых все остальные отказались? Юрген покрепче сжимает руль своего мотокозла, до минимума сбрасывает газ и, то и дело резко подскакивая, старается объехать самые крупные скалы и пики. Мопед из Зуля, твой верный друг и спутник на все времена года!

И средь раскаленных песков пустыни, и на ледниках Исландии, и даже на страшной Линденштрассе в Пренцлине…

Эта Линденштрассе вела мимо магазинчиков, где продавались перчатки, скатерти, кипятильники и поздравительные открытки, а также мимо кооперативов, в которых сыр еще резали огромными ножами, и так бежала до самого Линденмаркта. Здесь и правда росло несколько лип, но не очень много. Автомашин было гораздо больше. Так что на самом деле этот Линденмаркт был просто стоянкой автомобилей.

Сначала Юрген поставил своего «козла» там, где стояли более мощные «Штары» и тому подобный двухколесный транспорт, но почему-то усомнился в своем выборе и задвинул мопед в брешь между «краузе-пикколо» и видавшим виды МЦ. Поглядывая в зеркальце заднего обзора, он тщательно причесался – за уши, за уши, как оно и положено. Спортсумку повесил через плечо, а вывеску, над которой так трудился накануне вечером и все же не прицепил к рулю, оставил завернутой в старом одеяльце на переднем багажнике. Она никому, кроме него, не понадобится, никто ее не утащит!

Вот Юрген и на чужбине! Но он ведь и подальше этого Пренцлина уезжал. В Берлин, например, или в Обервайсбах, где поднимался на горы в вагончике зубчатой железной дороги и где, оказывается, находился детский сад, который придумал и создал некий господин Фребель. Юрген тогда еще очень удивился, как это мужчине пришло в голову изобрести такое. Правда, работать в детсаду пришлось все равно женщинам. Д-да! Случалось, что он уезжал гораздо дальше, но всегда на очень тоненьком и даже невидимом, но крепком поводке. Всегда ведь с ним бывали родители, а то и брат или учителя. И всегда-то очень много людей знало, что он уехал и куда. Но теперь он обрезал поводок. Он прекратил радиосвязь! Маршрут его и цель никому не известны!

Мурашки пробежали по спине. Он рассмеялся. Старая женщина, закутанная в платок, решила, что Юрген хороший и отзывчивый человек, и спросила, не знает ли он, когда они в Совете (в ратуше, значит) свою контору открывают. Чего Юрген не знал, того не знал. Но бабушка не обиделась, только махнула рукой, что вполне могло означать: «Этого, дорогой мой, никто не знает!» Но когда-нибудь они все же откроют? И она тут же рассказала ему, зачем идет в Совет. Намедни электрик заходил, все спрашивал, не продаст ли она Городскому Совету электрический столб, что стоит рядом с ее домиком, за девятнадцать марок и восемьдесят четыре пфеннига. Дело в том, что столб числится ее собственностью, а она этого и не знала совсем. О всех делах муж ее заботился, но он давно умер. «Если вы хотите, – сказал электрик, – можете столб оставить себе, но тогда вам самой придется красить и пропитывать его». Вот она умом и раскорячилась: вроде бы с одной стороны, а вроде бы и с другой… Как-никак собственность, расставаться жалко, но и олифить и пропитывать тоже хлопотно. Да и денег стоит. Не справится она сама. А сын далеко – директором школы в Шверине работает. Внуков нет – одни внучки. Хоть нынче и девушки сами на все руки мастера, но не хочет она их беспокоить. Пусть Городской Совет теперь сам решает…

Она испытующе посмотрела на Юргена и, заметив, как аккуратно парень причесан, спросила, не собирается ли он тоже в Совет? Нет, ответил Юрген, в Совет он не собирается. А когда старушка удалилась, ни на минуту не сводя глаз с городской ратуши, он даже позавидовал ей: она-то знает, что ей здесь надо, а он – нет!

Но тут вновь объявился маленький, аккуратный и такой старательный Юрген Рогге. А большой и такой щедрый Юрген Рогге тут же заткнул ему рот, сказав:

«Мы находимся на базовом лагере „Пренцлин“. Я заканчиваю подготовку к крупной экспедиции! И это вам не съеденный жуками электрический столб! Карамба и крамбамбули!»

Юрген прикинул, что ему надо захватить с собой, – не так уж мало! Большая часть состояния большого Рогге уйдет на это. Может быть, придется даже продать фамильное серебро.

Надо снарядить от двух до трех десятков вьючных мулов! Они ведь превосходят своих более элегантных родственников как в выносливости, так и в непритязательности.

Надо запастись десятью особенно прочными палатками. Кстати, всепогодными.

Сорок спальных мешков из гагачьего пуха!

Надувные лодки!

Сырокопченая колбаса!

Котлы и сковородки!

Изрядный запас спиртного!

А также передвижная электростанция! Она одна, черт возьми, будет стоить более трех тысяч гульденов, или франков, или цехинов!

О вертолете не приходится даже мечтать! Разве что о каком-нибудь бывшем в употреблении. Но он, Юрген, вовсе не намерен довольствоваться снаряжением с пометкой «БУ». Это никогда хорошо не кончается.

Юрген остановился у магазина канцелярских товаров и через стекло, затемненное защитной пленкой, увидал рядом с кассой продавщицу. Больше никого? Ни разу в жизни он еще не видел пустующего магазина канцтоваров! Даже если бы все жители Принцлина были неграмотными, это сенсационное состояние не могло бы долго продолжаться, так как в магазине имелись и ситечки для кофе, и елочные украшения, и даже изящные корзины для бумаг. То есть предметы, в которых постоянно нуждается даже человек, не владеющий письменностью. В любую минуту этакий любитель попить кофейку, а то и страстный потребитель бумаги мог бы появиться и войти в магазин. А следовательно, нарушить это необычайное состояние.

Решительно нажав на ручку, Юрген вошел и оказался первым и единственным посетителем. Продавщица была занята подкрашиванием губ и, когда заметила Юргена, чуть не выронила помаду из рук. Испугалась, значит. Несколько мгновений она не могла проронить ни слова.

– Послушайте, у нас же закрыто! До пятнадцати часов, – возмущенно сказала она наконец.

К этому времени Юрген подошел к самой кассе и успел разглядеть, что продавщица – молоденькая девушка, до чертиков хорошенькая. Может быть, она ученица? В ответ на ее слова он обернулся к двери.

– Да нет, кажется, не закрыта.

И он вовсе не острил. Он хотел просто объяснить, что действительно вошел в дверь и что она не была закрыта.

Продавщица испуганно опустила руку в карман коротенького халатика и с некоторым удивлением достала оттуда связку ключей. Другой рукой она откинула со лба огромное количество золотых волос – не менее двух тысяч единиц.

– Ах, я, должно быть, забыла. Вы что хотели?

Юрген чуть было не сказал, что зашел купить кастрюли, сковороды и спиртовой примус…

– Но я же не мог знать, что дверь закрыта, – произнес он. – Нет ли у вас логарифмических линеек марки «Рекорд»? Видите ли, я уезжаю в Новосибирск… И знаете, там без такой линейки не обойтись. Вот я и зашел…

Продавщица рассмеялась, однако вежливости ради прикрыла ротик рукой.

– Вы сейчас? – спросила она.

– Не знаю, – сказал он, запинаясь.

– Я спрашиваю, вы сейчас уезжаете?

– По правде сказать, да. Обо всем уже имеется договоренность. Меня ждут. Я…

– Но понимаете, – сказала продавщица, – до пятнадцати часов придется вам все же потерпеть.

Она подошла к выходу и приоткрыла для него дверь. На сей раз она не забыла запереть ее.

Было без пяти два, и у Юргена оставался целый час. Он купил себе мороженого (ванильно-малиново-шоколадного) и «Футбол за неделю». Потом нашел скамейку и устроился на ней. К этому времени от мороженого осталась одна шоколадная прослойка, и лучшего места, чем урна, для него не найти. Юрген сидел и листал «Футбол за неделю», в сотый раз задавая себе вопрос – правда ли, футболисты разговаривают так, как было написано в еженедельнике. «Нам удалось… и это редко кому удается… мы упустили шанс забить гол…» Или: «Мы уже успокоились, когда вдруг жадные до голов форварды внезапно принялись бомбардировать наши ворота…» Может быть, журналисты и спорткорреспонденты заставляют их так говорить или сами футболисты, начитавшись «Футбол за неделю», стали говорить, как там написано? В Нойкукове он знал только нескольких болельщиков, и они говорили совсем по-другому. Когда он кончил читать, у него оставалось больше получаса. Пока он сидел и читал, на кладбище прошли несколько человек с лейками и тяпками, как будто на работу, идут, будто смена начинается.

Но ничего потрясающего, необыкновенного так и не произошло. Перед ним не пала ниц делегация нойкуковцев во главе с бургомистром, не молила его, чтобы он, великий сын города, немедленно возвратился к родным берегам. Не поступало и сообщений о землетрясениях, наводнениях или крупных лесных пожарах, что, разумеется, могло бы стать непреодолимым препятствием для его дальнейшего продвижения в сторону Новосибирска. Нет, ничто не препятствовало его решению. Никто ничего не решал за него, и это было так же непривычно, как и неприятно. Нехорошо поступают с маленьким Юрджи! Нехорошо так вдруг, мам, а мам…

…И тут же мать и впрямь подъехала на «трабанте» и остановилась у самой скамейки. Почему-то она сидела за рулем. На голове – «обсерватория». Опустив стекло, она как-то по-доброму посмотрела на него и сказала: «Вот так, мальчик мой. Ты теперь у нас большой, сам должен все решать. Я женщина старая и ничем помочь тебе не могу. Ты только береги себя, ради бога, и не забывай потеплее одеваться. А профессором ты все равно можешь стать. Я узнавала». Отец, сидевший на заднем сиденье, снял форменную фуражку и очень серьезно кивнул ему. Тут мать нажала на газ, и «трабант» умчался со скоростью молнии. До чего хорошо у него коробка скоростей отлажена!

А Джони Рабе, которого никто не звал, явился в модном спортивном пиджаке и капитанской фуражке. «Бегать и бегать! – сказал он. – И лесом, леса вокруг сколько угодно». Сказал, приложил два пальца к козырьку и был таков.

…А Сусанна Альбрехт села рядом на скамью. Расстояние – пятьдесят сантиметров. Ударила по струнам гитары – шрум-шрум-шрум – и продекламировала: «Тысяча мыслей в голове и тысяча тысяч километров!..» Еще раз взяв аккорд, сделала книксен и удалилась…

…На докторе Блюменхагене была соломенная шляпа из искусственной соломки и куртка грубого полотна. Прежде чем что-нибудь сказать, он прошел несколько раз мимо скамьи, на которой сидел Юрген. «Да, мой друг, это совершенно верно. Я не буду от тебя скрывать, нет-нет. Мне приятнее было бы, чтобы ты остался в наших пенатах или, вернее сказать, сформировался бы в наших пенатах, стал бы тем, кем ты станешь в том Дальневосточном краю. Быть тебе настоящим математиком! Итак, поезжай спокойно и передай мои наилучшие пожелания профессору Шарфутдинову. Как я хотел бы, если бы мог… Нет, нет, все в порядке. В путь добрый!»

А Юрген все таращился на первую страницу «Футбола за неделю», где красными буквами было набрано: «3:0 – еще один шаг Дрездена к вершинам высшей лиги».

– Так я ничего и не решил! – вдруг громко произнес он.

Времени без пятнадцати пятнадцать. Солнце печет немилосердно. Весь мир прекрасно освещен. До вечера можно еще уйму сделать. Можно, например, повернуть и к ужину быть в Нойкукове. С удовольствием полакомиться ливерной колбасой из лавки Кувады и по телевизору посмотреть на Даниэля Бенэ. Вот уж кому надо бы быть председателем сельхозкооператива! Правда, хорош этот Даниэль Бенэ! Даже когда сам себя избивает, он делает это аккуратно и добросовестно… Можно еще и здесь покататься, просто так, куда глаза глядят. Можно в Рёригк съездить – Сусанну Альбрехт поискать. Найти ее, предложить руку и сердце… жениться… а затем вместе внимать аккордам гитары: «На черном небе две звезды, одна – для тебя, другая – для меня…»

Много чего можно сделать, но все это не то, что надо! А надо идти по непроторенным дорогам. Даже если никто не удивится, не обратит внимания. Правильно он сделал, что вывеску нарисовал. А вот что в одеяло ее завернул, а не к рулю прикрепил – это уже трусость. Итак, вперед! Даешь Новосибирск! Никто, конечно, этому не удивится. Прежде всего потому, что не поверит: уж очень всем хорошо известно, что нужен загранпаспорт, виза и т. д. А во-вторых, никто и не испугается, никакое это не страшное известие. Все хорошо знают, где этот самый Новосибирск. Но ведь кое-кто прислушается, кое-кто и уши навострит, глаза широко раскроет и уж по меньшей мере одну бровь подымет чуть выше своих очков.

Перед магазином канцтоваров, где Юрген появился в пятнадцать часов двенадцать минут, его чуть не одолел приступ скупости. У Юргена ведь уже была счетная линейка. Правда, маленькая и дешевая – рекламное приложение к поставкам медицинских инструментов, присланная брату Рудольфу, а затем уже подаренная ему. Впрочем, Юргену и такой было достаточно. А линейка марки «Рекорд» стоила двадцать восемь марок! Но он тут же разозлился на самого себя. Хорош, нечего сказать! Разве с такими расчетами до Новосибирска доберешься? А потом, новая линейка будет стоит только восемь марок. Двадцать-то невестка подкинула. Значит, они не в счет. Вроде бы с неба упали, волшебные, как в волшебной сказке.

Этот подсчет окончательно убедил его. Обычно Юргену хорошо удавалось убедить самого себя.

Пятнадцать часов тринадцать минут. Он вошел в магазин. Какой-то человек в синем халате покупал у хорошенькой продавщицы бумажных салфеток на пятьдесят марок и все убеждал ее, что ему совершенно безразлично, какой на них узор – елочки или виноград. Продавщица сказала, что ей это тоже совершенно безразлично. Если даже она была только ученицей, то кое-чему она уже научилась. Взглянув на Юргена, она одарила его улыбкой. Кроме дядьки, который покупал полцентнера бумажных салфеток, перед ним была еще супружеская пара, без конца вертевшая стойку с поздравительными открытками, и мальчишка, который в течение одной минуты дважды успел пересчитать свою наличность, сравнивая ее с ценниками на пластмассовых индейцах, разложенных под стеклом. На вождя с красивым убором на голове ему явно не хватало, но на косоглазого копьеметателя, должно быть, хватит. Юрген тут же решил помочь ему одной-двумя десятипфенниговыми монетами. Но в основном-то он думал о том, как поостроумней начать разговор с продавщицей, объяснить, что ему надо, да и напомнить, что они уже, так сказать, знакомы. «А вот я и опять у вас. Вы меня еще не забыли?» Нет, это не пойдет. Лучше уж: «Помните, я недавно заходил к вам и спрашивал 50 логарифмических линеек». Остроумнее этого ему сейчас ничего не пришло в голову, и он решил, что подобное обращение убьет ее наповал.

Но в следующую же минуту все его мучения оказались напрасными: из-за занавески, закрывавшей вход на склад, появился сам шеф. Вид у него был такой же скучный, как у старого несгораемого шкафа. Да, этого никакими остроумными формулировками не проймешь! Он величественно игнорировал супружескую пару, в течение десяти секунд обслужил мальчишку, выдав то, что ему поручили купить, а именно пузырек канцелярского клея, и тут же несколько настороженно справился, чего желает молодой человек. Не прошло и новых десяти секунд, как на прилавке лежали вождь ирокезов и линейка «Рекорд». Юргену успели сообщить, что инструкция приложена к линейке, и «волшебные деньги» Гудрун плюс предусмотренные суровым бюджетом сменили владельца. И вот Юрген Рогге, нойкуковский гений, снова на раскаленной мостовой Пренцлина.

Несмотря на быстротечность торговой операции, Юрген сохранил присутствие духа, знаменитую свою сообразительность и оглянулся, ища глазами маленького покупателя канцелярского клея. Любитель пластмассовых индейцев шмыгнул как раз за угол, и Юрген австралийско-новозеландским шагом припустился за ним. Юрген Рогге– мекленбургский кенгуру! Заметив преследователя, мальчишка пригнулся, однако лицо его сохранило вполне невинное выражение, как у человека, который за последние полчаса не стащил ни одного яблока.

– Индейца дать? – спросил Юрген и показал ему на ладони вождя ирокезов. – Это вождь, дарю его тебе.

– Сам знаю, что вождь, – по перьям видно. Мне даришь? Почему?

Да, почему, собственно? Может быть, у мальчишки уже целая рота таких вождей дома лежит?

– Берешь или нет? – не то сердито, не то смутившись спросил Юрген.

Прохожий на другой стороне улицы остановился, явно заинтересовавшись беседой двух подростков столь различного возраста. А вдруг готовится похищение младенца? Средь бела дня, в самом центре Пренцлина?

– Беру, – ответил мальчишка, не торопясь засовывая индейца в карман. – И спасибо вам. Мы завтра уезжаем. В Саксонскую Швейцарию.

– Надо же! – сказал Юрген. – Смотри не упади там с горы.

– Я не боюсь. Я всегда с отцом хожу.

– Ну, тогда будь здоров! Гляди хвост не поджимай!

– Сам не поджимай! – ответил мальчишка.

На Линденмаркте уже не было ни инвалидной коляски, ни сильно помятого «МЦ». На его «козла» никто не польстился.

Подскакивая на мягком седле, Юрген покатил из города. Пренцлин распадался на составные части – хорошенькие домики с палисадниками, кусты смородины, покосившиеся сарайчики… На этой окраине города еще не укрепились ни дачестроители, ни селекционеры роз. У самого выезда справа показался кирпичный завод, и наконец Пренцлин кончился. По обеим сторонам шоссе – темный буковый лес.

Юрген свернул на первом же повороте, проехал метров сто и соскочил у аккуратно сложенных бревен. Развернув старенькое одеяльце, он достал табличку с надписью, отстранил на вытянутых руках и внимательно рассмотрел. Недурственно! Желтые буквы на небесно-голубом фоне так и сверкали: «Экспедиция Нойкуков – Новосибирск». Поставив табличку-вывеску на штабель и зажав ее между двумя бревнами, он отошел шагов на двадцать, затем развернулся на каблуках и стал вновь приближаться небрежной походкой. Поглядывая по сторонам, не попадется ли ему на глаза душистая земляника, пугливая лань, а то и трудолюбивый дятел, он как бы случайно взглянул на некую поленницу и некую табличку. Впечатление – отличнейшее! Даже для беспристрастного наблюдателя. Удар, еще удар! Серия ударов! Нокаутированного противника уносят с ринга…

Юрген достал из сумки несколько кусков мягкой, однако прочной проволоки и прикрепил табличку-вывеску пониже руля, точно так, как он это прикидывал в уме накануне вечером. Потом разбежался, плюхнулся в мох. Надо же было рассмотреть новую покупку – логарифмическую линейку!

Все это, конечно, хорошо и даже прекрасно, однако теперь пора! Пора выбираться из лесу, и не только из-за комаров, среди которых очень быстро распространилась молва, что некий Юрген Рогге, налитый с ног до головы кровью, почивает во мху.

Аккуратно уложив счетную линейку в спортсумку, Юрген крепко привязал весь скарб к багажнику, затем вскочил в седло, неприлично и неспортивно широкое и мягкое, и провернул несколько раз педали, чтобы привести в движение мотор. Это было ужасно глупым, даже каким-то дурацким делом и всякий раз напоминало ему бегущую и хлопающую крыльями курицу, которая надеется: а вдруг она и вправду полетит?

Он катил по шоссе совсем один, но вскоре на встречном курсе появился сверкающий хромом «вартбург». Впереди сидели мужчина и женщина. Женщина за рулем судорожно вытянула вперед шею, а мужчина смотрел на нее сбоку, как настоящий кинозлодей. Оба не удостоили экспедицию, возглавляемую «NN», ни единым взглядом. Что ж, скатертью дорога! Такие не обратили бы внимания и на белого слона, попадись он им на дороге. Разве что мужчина сказал бы своей обожаемой половине: «Чтоб тебя! Неужели не можешь принять вправо? На ваших шоферских курсах не проходили разве – при встрече с белыми слонами следует принять вправо!»