Текст книги "Путешествие из Нойкукова в Новосибирск (Повесть)"

Автор книги: Уве Кант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Какая кличка?

– «Какая-какая»! Смотритель. Это ж сразу все подхватили. Потому как Плюкхан вечно про своего всадника на белом коне рассказывал и о том, что быть, мол, и мне смотрителем дамб и плотин. Голова у меня для этого подходящая. Под конец Плюкхану совсем худо стало. Жар у него лютый был. Тонкими, желтыми пальцами показывает и говорит: «Смотри, друг мой, море!» И все торопил меня, чтобы я дамбу скорее возводить начал. Очень хотелось ему, чтобы мне немного счастья подвалило. Повезло бы мне! «Да что вы, господин Плюкхан, – сказал я ему, – у нас тут моря никакого нет». А он мне: «Есть. Есть. Слышишь, шумит как!» Я ему: «Дорогой господин Плюкхан, не море это, а наш Плюмпер». Это ручеек у нас за околицей течет, понял? На самом-то деле это у Плюкхана все от высокой температуры было. Как у домового слух у человека должен быть, если он ручеек за околицей у себя дома слышит. Немало я страху натерпелся. Вот так-то я книги эти и получил. И кличку в придачу. Из-за нее у меня две невесты сбежали.

– Это как же? – спросил Юрген. Спросил, должно быть, неспроста: у него ведь тоже вроде бы невеста сбежала.

– А вот как. Злились девки очень. Придешь с какой-нибудь на танцульку – все сразу: «Смотритель идет! Глядите, смотритель идет! Уступите место господину смотрителю! Рюмку водки не желает ли, смотритель?» Только уж третья – та выдержала. И бог его знает, хорошо ли это было.

Но Люттоян превосходно знал, что хорошо. На его словно дубленом лице появилась улыбка, и он сам себе кивнул с признательностью.

– Тогда здесь как раз дело с лугами началось. Решили пастбище создавать. А Люттоян и сказал: нужна, мол, мелиорация. Это такое дело насчет воды и насчет земли. Но ближе к смотрительским делам никогда не подходил. Луг, правда, хороший отвоевал. На нем мы свой дом и поставили. Плюкхану это, может быть, и не понравилось бы. Он же хотел, чтобы я на белом коне окрест скакал или хотя бы следил, правильно ли профиля канавы выкопаны. Сумасшедший был человек. Мы-то были довольны тем, что имели.

Юрген посмотрел на довольного собой Люттояна и спросил:

– А горка – она всегда такая была? Кругом все ровно и плоско очень.

Немного смутившись, Люттоян потер большим и указательным пальцами нос, с которым ему когда-то чуть не пришлось расстаться, и сказал:

– Гора эта или горка, как ты говоришь, она гора в тысячу тачек. Из-за наводнения.

И он засмеялся от души. Юрген вслед за ним. Наводнения? Это когда могучий Плюмпер выйдет из берегов, что ли? Люттоян ладонью смахнул слезу.

– Да-да, – продолжал он, покачивая головой. Озорство это все, веселья ради. Был у нас тут обер-инженер один, господин Стетиниус, славный человек. Он подсчитал, сколько мне понадобится кубометров. Сам-то я не смог бы. Быстро у него это получилось, раз-два и готово.

Юрген только на минуту представил себе холм, поросший травой, и дом на нем под палящим солнцем и сказал:

– Ничего тут сложного нет. Думаю, что это усеченная пирамида.

– Точно, – сказал Люттоян, усеченная пирамида. Но ведь это тебе не кротовина какая-нибудь.

Да нет, что вы! Если бы он вам тогда формулу подсказал, вы бы и сами это подсчитать могли. Листок бумаги найдется у вас?

Минуту он напряженно подумал и быстро рассчитал несколько вариантов. Формулу, конечно, лучше всего проверять по учебнику. Но в этом доме, стоящем на усеченной пирамиде (из-за наводнения), никаких учебников не водилось. Юргену очень уж хотелось поскорее доказать этому обер-инженеру господину Стетиниусу.

– Все! – сказал он наконец. – Посмотрите. Вот так: v = h/3·(g1+√g1·g2+g3) – и пояснил: – Вам тут только цифры подставить, и все пойдет как по маслу, h – это высота. Верно? A g1 и g2 – это обе плоскости. Сперва надо подсчитать все, что взято в скобки, а потом умножить на одну треть h. Ясно?

– А это что? – спросил Люттоян и попытался своим огромным пальцем мелиоратора и смотрителя дамб и плотин воспроизвести знак квадратного корня.

– A-а, вы про квадратный корень! Наверняка он сам их не высчитывал. Они в справочнике Шюльке приводятся. Его издают с 1895 года. Так в предисловии написано. Были бы у вас формула и справочник, вы все сами могли бы подсчитать.

– Ну ладно, – сказал Люттоян. – Он же это не со зла. Но ты вот скажи, какая у тебя отметка по математике?

– Пять, – ответил Юрген.

Насторожившись, старик посмотрел на него. А немного спустя как бы ненароком, как бы исподтишка спросил:

– А пение?

– Пять.

– Батюшки ты мои! – чуть не испугавшись, воскликнул Люттоян и так долго молчал, что Юргену стало неловко.

– Ты вот скажи мне, – спросил он очень тихо, – у тебя что ж, по всем предметам пятерки?

– Да, можно сказать, да, – ответил Юрген, сделав небрежный жест.

– С ума можно сойти! – сказал Люттоян. – Вот это да! Об этом даже громко не скажешь – Плюкхан в гробу перевернется. А родители твои? Отец твой что, пивом торгует или он адвокат?

– Ничего подобного. Он на железной дороге работает, сцепщиком.

Хитренько подмигнув правым глазом, Люттоян сказал:

– Нешуточное дело это. Тебе, значит, теперь учиться и учиться. В высшей школе, значит? Надо же!

– Ну что вы, дедушка Люттоян, – сказал Юрген. Здесь же моря никакого нет…

Бог с тобой! Стыдно тебе смеяться над стариком. А завтра мы с тобой с утра к Тидеману пойдем.

Рано утром, в шесть часов, день был еще совсем свежий, словно новенький. Ангелы из сферы обслуживания – чистка, стирка, поливка улиц – за ночь развесили довольно большое количество росинок на траве. Птицы в этот час выступали со своими лучшими номерами.

Юрген, еще не очень проснувшись, обходил дом Люттояна, столь остроумно защищенный от наводнений. Диван в чистой комнате под полкой с семью книгами «Всадник на белом коне» был, конечно, больше приспособлен для сидения, чем для спанья, но сниться Юргену все равно ничего не снилось. Он-то думал, что ему обязательно что-нибудь приснится. Должно быть, с годами человек видит все меньше снов. Когда Юрген был маленьким, то ему казалось, что он всегда видит что-нибудь во сне.

Престарелый пес с трудом выбрался из конуры: надо же поглядеть, не утащили ли за ночь дом и все хозяйственные постройки.

– Иди, иди в дом! – крикнул Люттоян из кухонного окна. – Яичню жарю. Три яйца хватит?

Потом они довольно быстро заклеили камеру, смонтировали и поставили колесо. Люттоян еще спросил, выдержит ли такой стальной конь его, Люттояна? И Юрген настоятельно упрашивал его попытать счастья.

– Нет, лучше не надо, – сказал Люттоян и даже отошел на шаг. Он еще посоветовал Юргену до смерти не убиваться, защитный шлем завести. Голова, мол, человеку нужна очень.

У Тидемана все еще торчали уши, как на старом снимке. Но вообще-то казалось, что он стал меньше. Голова была обтянута голой кожей и еле держалась на тоненькой шее. Воротник рубашки был слишком велик…

– Привел вот к тебе, – сказал Люттоян. – По всем предметам пять. Погляди на него! В жизни такого больше не увидишь.

Тидеман сказал:

– Здравствуйте!

И кого бы ни привели к Тидеману в дом – чемпиона мира по стоклеточным шашкам, мастера-плиточника или мальчишку, у которого одни пятерки, – прежде всего надо сказать «здравствуйте».

Ах, Тидеман, Тидеман! Хоть ты и украл два джутовых мешка и был первым учеником по родной речи, просидел ты всю жизнь сиднем в своей комнатушке, все ждал, когда зайдут люди, жаждущие знаний. А они так и не пришли! Только один раз Тидеман покинул свой дом, и сразу же ему руку отстрелили. И вот теперь он первый человек насчет «здравствуйте». Люттояну больше повезло: он собственноручно соорудил усеченную пирамиду, так славно защитившую дом от наводнений. А сколько канав вдоль и поперек лугов проложил? И смотрителем был. Правда, моря не было. Так сказать, без моря смотритель. Ох уж эти Тидеманы, Люттояны и Плюкханы! Могут они человеку настроение испортить. Главное-то, оказывается, в том, что само по себе в жизни ничего не дается. А с другой стороны, как ты ни старайся, тютелька в тютельку по-твоему не получается. А если…

Визжат тормоза. Справа клюет носом «дачиа», и красивый дядька с орлиным носом (и орлиной шевелюрой), высунув из окна голову (орлиную голову), резким голосом (орлиным голосом) кричит:

– Не можешь повнимательней быть, глупый ты парень!

– Не могу, – огрызается Юрген, – я же глупый!

Но «орел» уже включил скорость и по-королевски укатил. На заднем стекле румынского автомобиля сверкнули серебристые буквы «Рено», и промелькнула вязаная шапочка.

Ну, ладно, то, что Юрген лишил его нрава первого проезда, – не такое уж страшное преступление. И все же быть внимательнее следует. Здорово надо быть внимательным!

…В Рёригке все было так, как обычно бывает на побережье Балтийского моря в летние месяцы. Одни шли из дома на пляж, другие – с пляжа домой. Третьи сидели в ресторане, четвертые покупали игрушечные маяки с градусником внутри и миниатюрные консервные банки с паштетом. Не менее тридцати процентов населения, очевидно, состояло из девушек. И добрая половина этих девушек была похожа на Сусанну Альбрехт. Это несколько озадачило Юргена. Некоторое время он бесцельно толкался среди идущих на пляж и возвращающихся с пляжа девушек и кончил тем, что поставил свой мопед, прислонив к стене, где висела аккуратная табличка, воспрещавшая стоянку велосипедов. Подумаешь! Это же про велосипеды сказано. Разумеется, тут же появилась какая-то недовольная женщина лет пятидесяти – шестидесяти: «Ты что, читать не умеешь?» Юрген, глядя мимо этой тетеньки, приложил ладонь к оттопыренному уху и спросил:

– Извините, пожалуйста, скажите, где вы находитесь?

– Ну, это мы еще посмотрим! – сказала тетенька. – Вот-вот муж должен вернуться.

Юрген купил себе порцию желтенького мороженого и две жареные сардельки. Мороженое было невкусное, зато сардельки явно удались. Но с другой стороны, они гроша ломаного не стоили по сравнению с холодным вишневым супом, который подавали в стоящем на усеченной пирамиде и так хорошо защищенном от наводнений доме. Однако об этом Юргену не следовало вспоминать. Уж очень там его все за живое задело! И теперь потянуло обратно силой в сотни лошадиных сил. А то и сам Джеймс Ватт потащил его обратно к усеченной пирамиде. «Воде скажи спасибо, коль чисто все и любо!»

Но может быть, это чувство следовало бы назвать тоской по дому? Но тоска по дому и сквозняки – эти два понятия для Юргена Рогге из Нойкукова не существовали. Да и не могло это быть тоской по дому. Его дом стоял в Нойкукове, его дом – это папа и мама, а вовсе не Люттоян. Да-да. Его дом у папы и мамы – этих таких славных и смешных стариков-родителей. Там стоял его стул, его чертежная доска, его кровать, его полки. Там его тайнописи, там он показывал родителям свои пятерки. И все это было не так уж плохо. Нет, нет, чего там! И он с удовольствием там опять побывает. Но не сейчас. Не сразу. Сначала надо найти Сусанну Альбрехт и после такой болезненной разлуки вновь заключить в объятия горячо любимую… У Люттояна ему, собственно, больше нечего делать. Да и кто знает, примет ли старый поклонник энциклопедии его еще раз – он же отправил его учиться на смотрителя дамб и плотин! Ну а если это нельзя назвать тоской по дому – это, скорее всего, обжорство! Вишневый суп не дает ему покоя. Ну, может быть, он там немного и занесся: «h – это высота, не так ли?.. это же все в таблицах Шюльке значится… только цифры подставить, и все пойдет как по маслу…» Или ты, Юрген, по своей вывеске соскучился, обратно получить ее хочешь?

Вывеску-то он, оказывается, оставил у Люттояна. Рано утром, еще до того, как они пошли к Тидеману, он отвязал дощечку от руля и, повернув надписью к стене, поставил у сарая. Кто-то когда-то ведь должен сказать – шутке конец! Но Люттоян поднял вывеску с земли и прибил большими гвоздями к стене. «На память», – еще сказал. Юрген подумал: «А ведь старик до этого ничего про вывеску не говорил. И про грибы, и про транзистор, и про пятерки спрашивал, но ни разу не спросил про вывеску „Нойкуков – Новосибирск“. Раз старик, как уже доказано, не был слеп, то этому можно дать только одно объяснение: он сумасшедший». Но тут кто-то другой в голове Юргена попросил слова и сказал: «Именно потому ты и хочешь туда. Одного сумасшедшего тянет к другому сумасшедшему. Ты же пустился в путь ради Сусанны Альбрехт? Чего же ты?»

«Разве?» – ответил Юрген.

Этот, что сидел у него в голове, вроде бы обиделся и теперь молчал. Юрген подождал немного, но никто не отозвался.

«Эй, – позвал он, – ты чего это?»

«Катись-ка ты! – сказали там наверху, – Это же твоя невеста!»

«Не может этого быть, – сказал Юрген. – Так быстро все не делается. Ни в одной кинокартине этого нет. Разве что у Казановы в книге Удо Шлорфа. Там это так же быстро происходит, как у кроликов: другой город – другая девчонка».

Юрген так долго думал о Сусанне Альбрехт, что даже хорошо себе ее представил. Но что-то голова у него не закружилась и теплая волна не захлестнула его. Да и весь мир не стал ни чуточки милей, как оно бывало прежде! Мороженое по-прежнему было невкусное, но сардельки – в норме. «Что ж, посмотрим. Наверное, я просто отвык. Но ведь так же не годится – взять да убежать, ничего не сказав! Да-да, надо ее найти!»

Приняв решение, он примкнул к демонстрации махровых полотенец и бикини, направлявшейся на пляж. Перед ним на солнцепеке вышагивал высокий дядька с невероятно белыми ногами и спорил с женой относительно дурных привычек семейства Кёкериц. Муж считал, что Кёкерицы уже отдыхали в Рёригке, а жена твердо придерживалась мнения, что Кёкерицы на время отпуска снимают квартиру только в Цинцовице.

На одном из маленьких балкончиков сидел парень с транзистором огромных размеров. Оттуда неслась не совсем приличная песенка: «Курить в лесу запрещено. Целовать в лесу – разрешено».

Дойдя до моря, юный смотритель дамб и плотин встал на крутом берегу. Взгляд его скользил поверх людских голов и волн морских. Голов было многовато, однако и море проглядывало. Он стреножил белого коня и крупными шагами направился вниз, приветствовать родную стихию…

Вниз прибыл некто Юрген Рогге из Нойкукова. Он, видите ли, искал известную гитаристку Сусанну Альбрехт. Отдыхающие курортники из Кримичау, Любенау, Пренцлау не обращали никакого внимания ни на смотрителя дамб и плотин, ни на молодого человека, ищущего свою невесту. Они натирались кремами для загара, слушали «отпускную волну», играли в волейбол или нежились лежа на песке. Рогге в своих маршевых «кларках» топал между распростертыми телами и был при этом очень похож на знаменитого путешественника-естествоиспытателя! По заказу телевидения он плавал на своей «Калипсо» от одного лежбища тюленей к другому. «Подобные дикие лежбища, – объяснял при этом диктор, – последнее прибежище великолепных и миролюбивых созданий. Но долго ли еще? Вон там вы уже видите грозных предвестников современной цивилизации». Камера резко панорамирует, и зритель видит два пустых шведских пакета из-под молока и баллончик аэрозоля, покачивающиеся на воде.

Прошел час, и Юрген не выдержал! В купальниках девушки еще больше походили друг на друга, чем в джинсах или платьях, занимались они одним и тем же и напоминали большой девичий цех.

Белого коня, конечно, тоже как не бывало. Но «козел» стоял на месте целый и невредимый. Под вывеской, строго запрещавшей стоянку. В окне как раз над ним сидела все та же сердитая женщина.

– Давно пора тебе убраться отсюда! Вот-вот муж вернется…

– Если бы вы знали, как я бежал! сказал Юрген, подумав, что, может быть, стоит подсмотреть из-за ближайшего угла, придет ли вообще этот грозный муж. Нет, подсматривать нехорошо. А вдруг она на самом деле очень хорошая женщина, умеет печь вкусные пирожки?

После обеда он выкупался на маленьком пляже близлежащей рыбацкой деревни. А вечером еще целый час бесцельно бродил по улицам Рёригка. Потом поехал на молодежную турбазу. Директор очень испугался и тут же достал список заявок.

– Да нет, я никакой заявки не подавал, – успокоил его Юрген. – Так просто проезжал мимо, турист-одиночка.

– Вон оно что, – с облегчением вздохнул директор. – Мы ведь загружены сверх всякой нормы.

Перед главным зданием сидела группа парней – шестого или седьмого класса. Все дружно писали открытки. Очень было похоже на классное сочинение.

– Эй, братва! – крикнул Юрген. – Пишите: «Доехали хорошо. Погода прекрасная». Погода – с большой, прекрасная – с маленькой.

– Ребя! Гляди! Отличник к нам явился! – сказал один из мальчишек.

– Угадал, – сказал Юрген. – Оценка правильная и соответствует действительности. Если вы уступите мне койку, я всем продиктую открытку домой. Шестьдесят четыре разных у меня в запасе. Усекли?

– У нас мест нет, – сказал один светловолосый.

Но ему сразу возразил тот, который разглядел в Юргене отличника:

– Нет, есть. Койка Якова Домко свободна.

– Как же это случилось? – спросил Юрген. – Где же вы потеряли старого, доброго Домко?

– Родители за ним приехали. Тетка из Билефельда у них гостит.

– Ай-ай-ай! Какая добрая, хорошая тетка! Нежданно-негаданно вдруг взяла и приехала! Хорошие тети живут в ФРГ. В ФРГ живут хорошие тети… Может, мне вашего учителя спросить?

– Вон он, видишь, в боксерской стойке.

И впрямь неподалеку молодой человек в спортивной майке прыгал вокруг рыжего парня, как обычно прыгают боксеры.

– А зовут?

– Никель.

– Вы сами-то откуда?

– Из Любенау.

– Как же вы дальше-то будете жить? – сокрушенно спросил Юрген. – Ваш Шпреевальд скоро совсем засыплют: дыни будут разводить. Плантация дынь. Понятно?

Кое-кто из ребят рассмеялся, но только очень немногие. Юрген быстрыми шагами направился к учителю. Тот сучил кулаками около носа своего партнера, приговаривая:

– Чемпион набирает очки. Его левая прямая обеспечивает ему успех…

– Извините, – сказал Юрген, все еще находясь под впечатлением решительных слов чемпиона, успешно защищающего свой чемпионский титул.

– …и во второй раз гонг спасает претендента от нокаута, – проговорил учитель. – И вы желаете?

– Не представится ли у вас возможности, – сказал Юрген, – понимаете…

– Представляется. Весь первый этаж в нашем распоряжении, – ответил учитель. – Помолчать можешь?

Ночью на небесах, должно быть, приняли новое решение относительно метеорологических условий. Когда Юрген пришел на пляж, с севера дул беспокойный холодный ветер и взбивал небольшие волны. Несколько туристов-моционщиков (ранние пташки) стойко топали по прибитому волной песку. А пришедшие принимать солнечные ванны с недоумением поглядывали на резко изменившийся пейзаж, прижимая к груди свои пледы и простыни. Дежурные пловцы, члены спасательной службы, встретили крепкую волну с обычным для них хладнокровием – подняли сигналы штормового предупреждения и исчезли. Купаться запрещено!

Вот так и всегда. Во-первых, купаться в Балтийском море можно хорошо, только когда волны. Во-вторых, когда волны, купаться запрещено. Всегда так!

– Но мы поборемся с штормом, без страха ринемся в бушующую стихию! – проговорил Юрген, это отчаянное дитя суши.

Быстро раздевшись и не успев еще замерзнуть, он плюхнулся в воду, прежде чем появились предостерегающие сигналы разума. Так всегда и бывает: сначала человек плюхается в воду, а потом уже разумно рассуждает. Как хорошо! Как все просто! Ведь вдруг тебе уже восемьдесят стукнет, а ты еще ни разу не купался в штормовом море! Дорогие мои, так ведь тоже нельзя! И Юрген бросился в пенящийся прибой, нырял, как тюлень или дельфин, взмывал на гребень волны, летел вниз, пыхтел, кряхтел, отдувался, даже закричал, как чайка, и заревел:

– «Воде скажи спасибо, коль чисто все и любо!»

И все время Юргена не покидало ощущение, будто кто-то восторженными глазами следит за ним. Неотступно следит за одиноким безумным пловцом…

И действительно, зоркие глаза следили за одиноким безумным пловцом. Он еще только вошел во вкус, как раздался свисток и чей-то предупреждающий крик. На пляже появились два долговязых типа. Одного из них Юрген сразу окрестил Свистуном, а второго – Крикуном. Но махать они махали в унисон. Он тоже приветливо помахал им, высунув руку повыше из воды, и тут же нырнул в зеленую бушующую стихию. Когда он вынырнул, Свистун, должно быть чувствуя себя превосходно в этой самой стихии, подплыл уже довольно близко. Тут-то выяснилось, что он умеет не только свистеть, но и говорить.

– А ну-ка, дружок! – сказал он.

Никогда подобные обращения не нравились Юргену, и он отплыл подальше. Однако Свистун оказался из хватких. Он схватил руку нелегального безумца-пловца, сдавил ее силой в 120 атмосфер и не отпускал до тех пор, покуда оба не обрели твердой почвы под ногами. И если честно признаться, то и здесь он не отпустил Юргена. Говорить он хоть и умел, но почти не пользовался своим даром. Только еще один раз сказал: «Ну-ка, дружок!» Но зато Крикун, как и следовало ожидать, был более велеречив. Похожий на своего товарища, словно это были два гребца из одной команды, Крикун сказал:

– Ваше безответственное поведение ставит под угрозу и вас и других. Неужели вы думаете, что мы заинтересованы рисковать жизнью из-за вашего легкомыслия? Вам, должно быть, неизвестно, сколько человеческих жизней уносит каждый год подобная безответственность?

Свистун тоже переключился со знака восклицательного на знак вопросительный. Он спросил:

– Ну, как, дружок?

– Я, конечно, сознаю, но это же так весело.

– В штормовом море ничего веселого нет. Нам, например, совсем не весело выуживать ваш посиневший труп из воды. Совсем не весело.

Понятно, что это был невеселый человек.

– Забирайте вещи и следуйте за нами.

– Куда это?

– На лекцию.

Что ж Юргену было делать? Удрать? Или дать обоим по физиономии? А может быть, намекнуть, что перед ними не кто иной, как смотритель дамб и плотин?!

Юрген подобрал с земли свои вещи, и они гуськом зашагали к станции спасения на водах.

Свистун предупредительно открыл перед ними дверь. При этом ему, должно быть, пришло на ум еще одно слово, и он сказал:

– Так-то, дружок!

Он мог бы сказать что угодно. Мог бы даже запеть арию Фигаро или подпрыгнуть козликом – Юрген ничего не слышал, ничего не почувствовал, не ощутил ничего на вкус, сейчас он только видел!

На неком подобии больничной койки, где обычно откачивали полуутопленников, поджав по-портновски ноги, сидела юная поэтесса и гитаристка Сусанна Альбрехт.

Загорелая, в белоснежном свитере с воротником гольф, она являла собой картину прелести и очарования.

– Юрген! Чудила! Это ты? – сказала она, небрежно отложив гитару. – Ты как сюда попал?

– На лекцию, – ответил он. – Ты тоже?

– Су! Ты еще скажешь, что мы твоего маленького братика поймали? Вы что, друг друга знаете? Откуда? – спросил Крикун.

– Дружок… дружок… – скептически произнес Свистун.

– Еще чего! Мы в одну школу ходим, – сказала Сусанна.

…Он сидел на обочине тротуара и то и дело поглядывал на почтовый ящик на противоположной стороне улицы. Он удрал. Удрал со спасательной станции, из этого чисто побеленного логова, где некая поэтесса и гитаристка предала его, обменяла на одного Свистуна и одного Крикуна. Не то чтобы они хотели его обидеть в этом самом логове. Нет, нет! Шумно, весело встретили его. Правда ведь, они ходили в одну школу, а теперь вот встретились здесь, да еще при каких обстоятельствах! Ни о лекции, ни о выговорах не было и речи. Свистуна звали Майк, Крикуна – Бодо, а поэтесса отзывалась на кличку Су. И его дружелюбно похлопывали по плечу, нежно тыкали в бок и даже сразу чаю принесли с одной-единственной капелькой рома. И тут же выпили за такую своеобразную встречу. Да, да! Но как-то ему все же удалось удрать. Спасатели, и Майк и Бодо, совсем не удерживали его. А прекрасная поэтесса Су сделала небрежное движение рукой…

Вот он и сидит теперь на тротуаре. Так, значит, все и вышло. Сидит себе и смотрит на почтовый ящик на противоположной стороне улицы. Сидит и ждет почтальона. На ящике написано, что почта обязуется три раза в сутки опустошать его. Юрген решил во что бы то ни стало забрать свое письмо.

Пока он его писал, письмо ему даже нравилось. Но стоило ему завалиться на боковую, как оно показалось ему ужасным. Честно говоря, с самого начала письмо было ужасным. Но почему-то он этого сразу не заметил.

Конечно же, он знал его наизусть! Но сейчас, сидя на обочине, он перебирал его в уме, как человек осторожно перекатывает во рту горячую картошку. Время от времени какое-нибудь предложение стукалось о черепную коробку и производило фальшивый тон. Например: «…всегда думал, что нас связывает большее, чем школа».

– Никогда бы я теперь такого не написал! – говорил он себе жестким голосом смотрителя дамб и плотин. – Какая жалкая, слезливая писанина!

Но увы! Стоило только удрать от Майка, Бодо и Су, как его охватила страшная жалость к самому себе. В какую-то минуту он буквально ослеп от слез. Ах, какое это прекрасное чувство – будто слюнявый поцелуйчик!

Выла буря. Не то морской, не то береговой ветер свистел в ушах, стихии негодовали. Так, во всяком случае, ему казалось. Он тогда железно повернулся к Сусанне спиной и теперь даже не знал, помахала ему землячка и школьный товарищ или нет? Может быть, даже гитарой? Вот-вот! К счастью, слез хватило не надолго. И не от обиды они у него набежали, а от злости, от досады на самого себя, от гнева на всё и вся! И было-то их всего несколько капель, никак не фонтан! Только оскорбленное самолюбие, совсем не «муки любви». Но он не отказался бы их испытать, лишь бы они так не назывались. А сейчас вдруг стало ясно то, что он накануне только подозревал и тогда же отбросил: Сусанна Альбрехт, по кличке Су, некогда ученица тренера-конькобежца Рогге – довольно известного и любимого, между прочим! – Сусанна Альбрехт, поэтесса, сама себе аккомпанирующая на гитаре, была ему совершенно безразлична. Да-да, он был абсолютно равнодушен к ней. В какой-то точке своего путешествия, таинственной точке, между прочим, он потерял любовь. Черт бы ее побрал! И почему так мало слов? Они же все стираются, а потом не подходят как следует. Но тут же он перестал хныкать. Остановился и вслушался в себя. Эй, есть там кто? Нет? Нет там ничего! Только немного злости и чуть-чуть досады: как-никак, а он потерпел поражение. А проигрывать он не очень привык. К сожалению, он все же вернулся и написал письмо – преступление, хотя только на бумаге. Наказание за него он отсиживал здесь, на тротуаре. Интересно, в каком виде предстанет перед ним ее величество почта? Лучше всего в виде этакого славного, уютного дедушки. С таким бы он договорился. Но дедушки бывают и совсем не славные. Тидеман, этот страж во храме энциклопедии Майера, совсем не славный дед. Нет, нет, деды – они всякие бывают. Уж лучше пускай явится в виде какого-нибудь помощника почтальона, может быть, даже школьника – с таким можно поговорить, как со своим человеком. Но такой тоже может не согласиться. Не захочет взять на себя ответственность, заставит сперва пойти к заведующему и написать несколько заявлений, да еще печатными буквами. Ну и как же быть?

Прошло битых два часа и еще двенадцать минут, и явилась эта самая почта. А он уже было подумал, что ящик мертвый – для всяких агентов и диверсантов, одна маскировка.

В образе почты явилась та самая женщина, которая вела решительную борьбу против стоянки велосипедов у себя под окном. Муж ее вот-вот должен был вернуться. Да, уж ничего не скажешь, судьба щедро награждала Юргена апперкотами! Он сразу узнал эту женщину, хотя на ней была очень смешная маленькая почтальонская шляпка. Она тоже сразу узнала его и строго посмотрела в упор. Чудно все вышло. Чудней не могло и быть.

На всякий случай он показал, что у него ничего нет в руках. Потом, почесав правой рукой в затылке, произнес:

– Извините, пожалуйста… Мне бы письмо мое взять обратно… Я своей тете письмо послал… пригласил на день рождения, а когда – не написал.

Два часа и двенадцать минут он думал о чем угодно, а придумать предлог не собрался. Придумал за несколько секунд до появления почтальона. Вот он и вышел таким идиотским.

– Так, так! – сказала женщина, муж которой должен был скоро вернуться. – Вы что же, очень забывчивы?

– Да, да, – скромно согласился Юрген, грустно кивнув.

– И тетя ваша, должно быть, тоже человек забывчивый? – тут же среагировала почтальонша, словно игрок в шашки, торопящийся провести шашку в дамки.

Юргена это немного удивило. Он, племянник, не знал такого свойства за только что выдуманной теткой. Откуда ж знала почтальонша?

– Должна же она знать, когда у вас день рождения, – сказала почтальонша.

Ах, да, ну, конечно же! Да это и не трудно запомнить.

– Это вы верно сказали, – проговорил он. – Последний раз она даже свою собаку у нас забыла, а потом уехала к родственникам, а мы все это время…

– Если тут каждый придет и будет… – сказала почтальонша и вдвинула кожаный мешок под почтовый ящик. Дно открыла четырехгранным ключиком, и вся почта отпускников, в которой любимым родным сообщалось, что погода хорошая, кормят прилично, комната чистая, никто не сгорел на солнце, съехала в кожаный мешок. И этот-то мешок, доверху наполненный открытками и конвертами, почтальонша показала забывчивому племяннику забывчивой тетки, произнеся с возмущением: – Скажите, как мне тут ваше письмо найти?

– Желтый конверт. Продолговатый такой, – смущенно сказал Юрген. Он, конечно, не мог предусмотреть подобного рвения отпускников.

– Для вас все это просто, пустяк, можно сказать. Приедут и… Вы что, думаете, мы так, шутки ради, объявление повесили насчет велосипедов? Мало того, что стену портят, еще стоят часами, разговаривают и звоночками своими тренькают. А то возьмут и лимонадом стену обольют – всегда большие бутылки покупают, а выпить не могут. Чего мы только не навидались! Вы, к примеру, разве объявление не заметили? А какими большими буквами написано! Никто не считается… Ну, вот, а теперь смотрите сами, сами ищите. Мне все равно по инструкции не положено. Юрген, словно важный гость на телевидении, который вытаскивает шары и награждает выигравших счастливцев дудочками и дорожными кипятильниками, принялся рыться в мешке.

Первый желтый конверт оказался письмом, адресованным фабрике резиновых и асбестовых изделий в Ростоке. Может быть, кто-нибудь хочет противопожарный костюм сшить?

И пока он рылся и искал, почтальонша прищелкивала языком и все оглядывалась, словно ожидая появления самого министра связи. Пятый желтый конверт оказался тем, который Юрген искал.

– Спасибо, – сказал он, – нашел.

– Нет, нет, погодите. Так быстро у нас ничего не выйдет. Дайте-ка сюда! Как вы можете доказать?

Правда, как доказать? Ну, он знает письмо наизусть. Мог бы устроить сеанс телепатии, без сетки, между прочим… «Я вижу, судьба повернулась спиной к молодому человеку». Этого еще не хватало!