Текст книги "Зарисовки.Сборник"

Автор книги: Урфин Джюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Щенок

 
«…Я останусь, выкормыш ночи-совы,
Ассоциацией жесткой со словом «разлука».
Живи!
А в душе волком воет:
Какая ты сука… какая же сука…»
 

Голос был рваный, сбивающийся в хрип. Он разрезал благостное июльское нутро парка своей инородностью. Вбивался со всего маху в упитанное гармоничное спокойствие дня. Заставил поморщиться (еще один поэт, блядь!) и, невольно повинуясь корявому божку алчности, пойти на зов – посмотреть на того, кто с таким надрывом заявлял свои права на поэзию. Это сейчас модно. Современная поэзия стала фаворитом в мире Павла, оттеснив на задний план сетевую прозу, залезая в топ корявыми строчками, матом и обнаженкой.

«НедоБлок. Выблядок», – кратко охарактеризовал Павел увиденное. Высокий, тощий, в растянутой майке, открывающей привычный шаблон татуировок. Копна густых волос, красноречиво взъерошенных, падала на глаза, заставляя новоявленного поэта встряхивать ею и впиваться пальцами в кудри в особо эмоциональных местах. «Харизматичен». Павел уже не вслушивался в недостихи, что хрипом шли из горла парня. «Остросексуальный», – делал он мысленные зарубки. Подростки, яркой россыпью усевшиеся прямо на траву приличной парковой поляны, с обожанием впитывали нецензурщину, втиснутую в кое-как сляпанные строчки. Казалось, сам воздух пропитался бунтующими гормонами. Павел жадно вдохнул эту адскую смесь и встретился глазами с парнем. Все его сорок четыре года даванули сверху под наглым язвительным взглядом. Он передернул плечами, стряхивая чужое мнение, почти осязаемо оседавшее на нем. «Ты обо мне ничего не знаешь, – захотелось усмехнуться в ответ на этот взгляд. – Да ты и о себе ничего не знаешь!» – так и тянуло бросить вызов щенку. НедоБлок жадно присосался к прозрачному горлышку бутылки. Облизал тонкие язвительные губы и хмуро исподлобья глянул на Павла. Шпана. Такие раньше сигареты в темных подворотнях стреляли, а теперь вот… Стихи…

– Ну что? – парень вдруг оборвал себя на полдороге и, минуя любые повороты логики, напрямую обратился к Павлу. – Не нравится тебе?

Павел, не ожидая прямого допроса, растерялся. Он вдруг стал центром. Точкой пересечения десятков глаз, насмешливых, задумчивых, откровенно злых, любопытных.

– Не нравится, – неожиданно для себя признался он. – Рифмы притянуты за уши, бедность словарного запаса ты прикрываешь матом, и если убрать весь накал, всю твою харизматичность, то останется пара-тройка приличных мыслей. Бедновато как-то для поэзии.

– А не приличных? Много? – парень, склонив голову и прищурившись, уставился на Павла.

Много. Этого Павел, конечно, не сказал.

– Останешься еще послушать? – недопоэт подошел почти вплотную. – Или дела?

Глаза у щенка оказались не темные, как показалось сначала. Тонкий голубой ободок сжимал расширившийся от наркоты зрачок. Кокаин? Амфетамин? Скорее, экстази… Павел разочарованно выдохнул. Так вот оно какое, топливо у твоего вдохновения… жаль.

Парень, неловко повернувшись, споткнулся о не замеченную им сумку у ног.

– Леш, – поддержала его одна из поклонниц, – ты чего?

Парень устало потер глаза:

– Мне окулист дно глазное смотрел, – уселся он рядом с девушкой на траву. – Херь какую-то закапал, все размыто, блин. Сказал – часа три буду как последний укурыш. А где Макси? Хотели пару песенок состряпать же.

– Едет, зачет у него перенесли. Ты чего к мужику-то прицепился?

Павел еще раз нажал на повтор и закольцевал разбавленное летним шумом стихоплетство. Голос хороший. Искренний. Вроде и орет, и хлещет эмоциями, но веришь. Веришь, что тот, кто рвал ему душу, и правда сука. Веришь, что сидит он на бетонном поребрике тротуара, изрезанный в хлам треснувшей по сколам любовью. Веришь… что все это было. Может, найти пацана, позвать в клуб? Пусть почитает свое высран… выстраданное. Может быть, развеется тогда эта непонятная, клубящаяся под ребрами неизвестно на что обида. Да ну на хер…

Нашел он щенка неожиданно легко. Все в той же компании, только теперь он не читал, а, пригревшись на солнцепеке и обняв худые колени, слушал какой-то чужой бред. Девица с косами и в платье а-ля Солнечное Советское Детство читала что-то пронзительное, томное. Объективно хорошо. Качественно. Строчки правильно укладывались в шаблоны, заложенные в Павла в Горьковке. Скучно.

– Привет, – Павел уселся рядом с парнем. – Помнишь меня?

– Глыба льда, – кивнул щенок и снова погрузился в созерцание девицы. – Тебе нравится? – ткнул он пальцем в поэтессу.

– Нравится, – согласился Павел.

– Да брось, – парень взъерошил свои кудри, – она ж как стерильная кошка. Орет и орет. Окотиться только не сможет никогда.

– Я тебя послушать еще хочу, – Павел понял, что разговаривать со щенком нужно только так. Без шелухи. Сразу бить в центр. – Кофейню «НеЛожки» знаешь?

– А то! Богема, – хмыкнул щенок то ли язвительно, то ли с завистью.

– Хочешь там читать?

– Шутишь?

– Я солидный и взрослый. Видишь? – Павел демонстративно обвел себя руками. – Мне просто нет смысла так мелко шутить. Хочешь?

– Хочу. Когда?

– Для начала, – Павел вытащил визитку, – встретимся и обговорим. По-взрослому.

Парень вытянул визитку из пальцев и покрутил ее, вчитываясь в мелочь букв, рассыпанных по нейтральному серому фону.

– Нифигасе… – он удивленно выдохнул. – Я думал, ты моложе, – тут же бабахнул следом по самолюбию.

– А я старый мудак, да, – согласился Павел.

– Ну… – парень, кажется, стал просекать что-то про корректность. – Я не то хотел сказать…

– Ты мне позвони, – Павел встал и отряхнулся. – И скажешь все, что хотел.

Макси вертел уже порядком замятую визитку:

– Павел Шульман. Серый Шум. Тот самый мифический чувак! Лех! Мы с тобой очешуеть зацапали себе место в первом ряду! «НеЛожки»! Охуеть! Чувак, ты не шутишь? Пришел, сунул тебе пропуск в Мир и свалил?

Лешка заржал и вытянул заветный кусок картона из суетливых рук Макси.

«НеЛожки» – место пафосное. Боге-е-ема.

Лешка потоптался на круглом пятачке сцены и передернулся от неприятного липкого пота, приклеившего тонкую футболку к спине. Не проебать бы… Он уселся на высокий барный стул и дунул в микрофон, пробуя себя в этом новом месте. Микрофон зашумел и взвизгнул.

Саундчек. Слово-то какое. Все по-взрослому. Сейчас настроят звук именно на его голос, и он понесет свою ахинею в уши избранной публике. Серьезно? Лешка недоверчиво обвел взглядом пока еще пустой зал.

– Готов? – Павел созерцал парня, взъерошенной птицей притихшего на колченогом атрибуте любого бара.

– Нихрена, – признался Лешка.

«Да нормально все». Эта мысль пришла где-то ближе к середине программы. Лешка уже привычно покрутился на стуле, поправил микрофон.

– Хочу почитать вечное и признанное. Можно? – он обвел публику взглядом. – Макси, давай Есенина.

Павел не мог оторваться. Просто физически не мог оторваться от тонких губ, что почти целовали микрофон. Они выплевывали какие-то слова. Рассыпали накопленное за коротенькую жизнь богатство в зал. А Павел плотоядно отсчитывал количество прикосновений плоти к микрофону. Остросексуальный. Да. Его примут, сожрут, обмусолят, упиваясь этим жестким рефреном не обглаженной знанием и умением поэзии. За вот это прикосновение губ к мембране. За вот эту ломкость пальцев, что ерошит и дерет богатую шапку волос. Он не поэт. Он острая игла для наркомана, что протыкает кожу и вливает в кровь невероятный кайф молодости. Пофигу, что наркотик этот плохого качества, с говняной примесью усадок. Пофигу им всем, изголодавшимся по этому ощущению легкости и счастью. По живым эмоциям, что хаотично бурлят в Лешке. По боли. Без примеси цинизма… Еще без примеси цинизма. Пашка залпом опрокинул в себя коньяк. Он, вторя движению щенка, взъерошил свои волосы и согласился, что влюбился. По-взрослому понимая, что это будет та еще хрень. Насыщенная запредельной, космической разницей поколений. Разницей между дельцом и поэтом. Разницей между правильным и не правильным. Может быть, в последний раз он собрал в горсть не перегоревшие еще угольки собственных чувств. Может быть?

Образец

1

– Образец два-четыре-шесть-восемь, подойдите к стене, поднимите руки и расставьте ноги, – Джошуа, прикрыв ладонью микрофон, откашлялся в сторону: обеззараженный воздух наблюдательного бокса быстро обезвоживал организм. – Образец два-четыре-шесть-восемь, процедура окончена, подойдите к двери и приложите ладонь к считывающему устройству.

Эли неторопливо направился к двери, по пути выворачивая руку под невероятным углом и рассматривая собственный локоть.

– Два-четыре-шесть-восемь, вы обнаружили какие-то повреждения?

Эли, как всегда, пометался взглядом по пустым стенам и, выбрав произвольную точку, сообщил ей:

– Все в порядке. Мне показалось.

– Дополнительный осмотр перед сном, – назначил Джошуа, задумчиво пошкрябывая щетину на подбородке.

Эли, недовольно дернув плечом, растер по коже застывающую пленку антисептика. Потряс ладонью, чтобы та подсыхала быстрее.

Джошуа еще раз окинул внимательным взглядом образец, запустил процесс раскадровки видео с камер наблюдений и прогнал записи через анализатор. Пусть это и займет лишних полчаса после смены, но он точно будет знать, что Эли в норме.

– Джош, распишись и получи новый пропуск.

Джошуа уже успел затянуться долгожданной первой сигаретой после смены, когда его поймала Кларисса Грот. Толстая, одышливая, с извечными пятнами пота подмышками и четкой линией загара, что делила лоб пополам. Ее образец мог жить только при повышенной температуре и был вполне контактным.

– Как Эли, Джош?

Он раздраженно раздавил сигарету о начищенный край урны и, перекинув мятый пиджак на другую руку, поставил размашистую подпись в бланке, протянутом Клер. Нацепил на шею новый пропуск, растерянно похлопал по карманам в поисках зажигалки.

– Думаю, нужно добавить немного стабилизатора, нарушен график сна, склеры покраснели.

– Опять ночная смена пропустила? – Клер скрестила на мощной груди полные руки. – Они добьются своего, Джош! Добьют проект своим сокращением бюджета. Кого берем в ночную, ты слышал? Мы себе уже не можем позволить оплачивать интернов, нанимаем студентов. А что у тех на уме, Джош? Кувыркание по койкам да наскрести денег, чтобы сводить подружек в «Чикен тайм». Как ты им донесешь, что тут за каждой дверью миллиарды долларов и, возможно, будущее человечества?

Клер, как всегда, смешала воедино пафос, острую нелюбовь к чужой молодости и очередную попытку втереться на территорию, которая именовалась дружеской зоной.

– Как насчет пивка? – приняла она молчание за желание продолжить разговор.

– Не в этот раз, – Джошуа наконец нащупал зажигалку, которая проскочила через разорванную подкладку пиджака. Выуживать ее на глазах Клариссы было невозможно.

Дверца холодильника пополнилась еще одним снимком Эли. Джошуа просканировал взглядом тело образца. «Похудел, – отметил он про себя, – надо поправить рацион, белок добавить».

– Ну что, «будущее человечества», будем ужинать?

«Будущее» молча взирало на жующего пересушенный в микроволновке сэндвич ученого нечеловеческими глазами. Огромные, с тонкой линией вертикального зрачка, лишенные век, они, казалось, наблюдают за Джошем, ни на секунду не выпуская его из поля зрения. Легкий паралич лицевых мышц – следствие инфекции, которую с трудом удалось задушить – навсегда поселил на лице Эли полуулыбку.

– Мона Лиза, фак, – выругался Джошуа, но отвернулся от этого взгляда к окну, чтобы поковырять зубочисткой в зубах. – По пиву? – он отсалютовал бутылкой снимку.

Сон перечеркнул скачущий график сердечного ритма. Отбликовали перемигивающиеся цифры датчиков температуры и влажности. На секунду картинка мутнела и прояснялась снова. Джошуа пытался выяснить причину сбоя фокуса, засечь интервал, вспомнить симптоматику, но сон размывал сознание, делая простую задачу невыполнимой, и он циклично возвращался к одному и тому же, мучительно не умея взять под контроль происходящее. «Я просто вижу его глазами, – мелькнула вдруг трудная, острая мысль. – Правильно!» Сон тут же перестал быть технической абстракцией и приобрел четкую логику: помутнение фокуса всего лишь работа третьего века. Джошуа слегка пошевелился, привыкая к ощущению чужого тела. Вот оно! Озноб пробежал по коже, мерзли руки и ноги, тонкую кожу чуть тянуло от пленки подсохшего антисептика, что покрывал Эли тонким слоем. В паху и подмышками пленка немного отошла и неприятно шелушилась. Джошуа провел по острому выпирающему хребту носа, поражаясь остроте восприятия и тут же параллельно делая заметки исследователя. «Все правильно, – мысленно кивнул он себе, – нервные окончания очень близко, поэтому Эли чувствует все в несколько раз мощнее». Согнул и разогнул тонкие пальцы. На секунду задумавшись, вывернул их наружу, поражаясь необыкновенной пластичности. Слегка прищипнул кожу на кисти и тут же увидел, как на этом месте расцвел цветок гематомы. Положив руку на грудную клетку, послушал птичий перестук сердечной мышцы.

Прикасаться к себе было страшно и мучительно необходимо. Жадно-жадно Джошуа ощупывал хрупкое тело, прислушивался к ощущениям, вылавливал самую незначительную реакцию, потрясенно понимая, насколько остро Эли чувствует прикосновения. Восторг клубился где-то в области желудка, электрическим разрядом колкого сексуального удовольствия простреливая нервную систему. Сердце, перекачивая адреналиновый выброс, уже не просто стучало, оно захлебывалось истерикой, предупреждая о критичности состояния…

«Остановиться! Надо остановиться», – одергивал Джошуа сходившего с ума ученого, который впервые за многие годы так плотно подошел к изучаемому объекту. Казалось бы, еще чуть-чуть, и вот она, истина. Абсолют понимания. Стоп! – сработала внутренняя система безопасности сознания, выбрасывая Джошуа из сна. Он сел на неразобранном диване и, потирая грудную клетку с перепуганно скачущим сердцем, сглотнул воздух пересохшим ртом.

– Приснится же муть, – отмахнулся Джошуа от невозможно реалистичного сна, сполз с дивана и поплелся на кухню. С холодильника ему понимающе улыбался Эли. Джошуа, хмыкнув, придавил ладонью почти болезненное возбуждение.

– Оргазм тебя убьет, детка, – хрипло поведал он бездонному взгляду. – Слетят к херам предохранители. Понимаешь? Спалишь все нервы подчистую. Так-то…

Хватило бы пары энергичных движений, чтобы кончить, но внезапная солидарность заставила сунуть голову под холодную воду и подумать про Клариссу Грот для пущего эффекта. Отпустило.

2

– Доброе утро, Эли. Как спалось, птенец? Ты не представляешь – я побывал ночью в твоей тонкой шкурке. Ощущения, доложу, те еще… Но улетно, улетно… да. Что-то ты сегодня не весел? – Джошуа внимательно осмотрел худую спину с остро выпирающими звеньями позвоночника и углами торчащих лопаток, глянул на датчики.

– Образец два-четыре-шесть-восемь, подойдите к стене, расставьте ноги и поднимите руки.

Эли послушно встал под поток теплой мыльной пены, что смывала остатки защитной пленки, потом вяло поплескался под дезинфицирующим и питательным раствором и, наконец, замер ломкой абстракцией неизвестного скульптора под струями антисептика.

Джошуа выключил громкую связь.

– Что же ты, мальчик, – вкладывал он эмоции в глухой микрофон, – совсем поник?

Он пробежался по отчету утреннего осмотра. Адреналин выше нормы, серотонин понижен, кортикотропин зашкаливает.

– Придется пересмотреть сетку стабилизатора. Что же тебя гложет?.. Образец два-четыре-шесть-восемь, пройдите к считывающему устройству блока А, – снова щелкнув тумблером микрофона, равнодушным механическим голосом приказал Джошуа.

Пока Эли завтракает, у него будет время сходить в фармакологический отдел и составить новую гормональную корреляцию. Джошуа рывком стянул защитный костюм и маску, отправил их в урну и, кряхтя, зацепил одну бахилу, когда мимо него пронеслась экстренная служба и Клер с перевернуто-белым лицом. Джошуа, стиснув в кулаке тонкий целлофан, проводил взглядом кортеж. Неужели? Образец Клер был самый жизнеспособный и контактный. Джошуа на ежемесячной конференции с завистью и легкой горечью смотрел, как Клер играет с образцом в шахматы, похлопывая по плечу в качестве утешения за проигрыш. Поговаривали уже о переводе Клариссы на следующий инкубационный этап.

Эли списали уже давно. Было почти сразу понятно, что образец, не способный противостоять естественному микроклимату, не способен конкурировать с остальными видами. Но действовали закон об отчетности за каждый образец и запрет на ликвидацию неудачных. Их раздавали таким, как Джошуа, так и не блеснувших гением, оставив им рутинные исследования жизнеспособности, взаимодействия, изучение динамики развития.

Джошуа поначалу с тоской взирал на это существо, уже мало похожее на человека. Деформированный, почти треугольный череп, лишенный волосяного покрова, с огромными пустыми глазами и по-змеиному закрывающимся третьим веком, острый нос, маленький рот делали его похожим на инопланетянина из детских книг. Удлиненные конечности, астеническая худоба и нечеловеческая гибкость суставов только усиливали это впечатление, а полупрозрачная тонкая кожа, которая не скрывала переплетения мышц и сосудов, первое время вызывала почти отвращение. Джошуа механически выполнял свою работу, пока однажды из-за его халатности Эли чуть не погиб. Когда Джошуа сбивал температуру, собственноручно вычищал гнойные очаги, слышал, как Эли постанывает от боли даже в анабиозе, погруженный в регенерирующий обезболивающий раствор, страх вырывал из подсознания полузабытые слова-атавизмы. «Господи Исусе…» клубилось в голове и тяжкой каплей желания невозможного, готовностью приносить обеты и нести наказания стекало в пустую грудную клетку, обжигая сердце неведомым чувством. Джошуа выцарапал Эли у смерти почти без повреждений, если не считать эту вечную ускользающую улыбку на его лице.

Погруженный в воспоминания, Джошуа очнулся только перед дверью в фармакологический отдел. Он открыл ее, и его обдало привычным запахом лекарств. Запах, который еще в детстве подцепил его и привел сначала на скамью медицинского университета, с мечтой лечить. А потом подтолкнул в жадно раскрытые двери НИКМ, которая хватала любого мало-мальски приличного врача с повышенным ай кью, обещая не имеющие аналогов исследования и имя, вбитое золотыми буквами в историю человечества.

– Джош! – Стивен суетливо, одним неловким, выдающим его неравнодушие движением сразу оправил волосы, очки и весь как будто подался вперед. – Ты не слышал, что там у Клер? Говорят, ее Рика, – Стив понизил голос, – разбила о стекло голову, – закончил он, как ребенок, до конца не верящий в происходящее.

Джошуа молча рассматривал мигающие нули на табло электронных весов. Если долго и пристально смотреть, то нули потихоньку перерождались в цифры и высвечивались каким-то тайным кодом, посланием извне. Сейчас они, нагнетая ужас, светились шестерками, но первая цифра, постепенно теряя значение, превращалась в двойку… Два-четыре-шесть-восемь… Если не признавать, если отсечь себя от реальности, то можно еще немного не впадать в болезненную панику, Рика все еще будет жива, а Клер все так же будет бесить его на ежемесячных конференциях своими успехами… Если… Пока… Пока кто-то не начнет вламываться в твой зашоренный мозг нелепыми вопросами, пустой болтовней… Что вы можете знать про образцы? Про то, что живешь изо дня в день его жизнью, знаешь его вплоть до последней клеточки, и это не фигура речи. А потом он разбивает себе голову, и все твои знания, все часы, проведенные перед камерами наблюдения, все твои научные выкладки об особенностях поведения и психики… пшик. Весь ты… потративший годы на учебу, на работу, на изучение… пшик. Неудавшийся фейерверк на празднике жизни. Что вы все можете знать об этом?

– Джош?

– Мне нужно составить новую сетку стабилизаторов для Эли. Что-то он не в духе последнее время. Я скинул тебе данные. Посмотришь?

– Конечно, сейчас нащелкаю новый рацион твоему птенчику. Поможешь?

Стивен уселся за компьютер и, пока программа грузилась и обрабатывала данные Эли, забарабанил пальцами по столешнице. Джошуа, склонившись над Стивеном, застрял взглядом на открытом участке шеи. Шея была худой, чуть отросшие волосы смешно топорщились, задевая белый воротник форменной куртки. Перед глазами замелькали обрывочные воспоминания. Тонкая астеническая худоба реального Эли как-то слилась с ночными ощущениями и вызвала вдруг тягучий протяжный отклик желания, будто тонкой нитью продернувший вдоль мошонки. Захотелось секса, жаркой тесноты чужой плоти, незатейливого облегчения, не утяжеленного мыслями, какими-то отношениями или обязательствами. «Проститутку, что ли, снять?» – подумал Джошуа и на автомате погладил привлекшую его змейку позвоночника. Стивен перестал отстукивать пальцами ритм и замер. Джошуа для пробы провел подушечкой большого пальца еще раз туда-сюда. Почему нет? Он усилил нажим, превращая случайное движение в предложение случайной близости.

– Джош?

Стивен откинулся чуть назад, взглядом, словно силками, подсекая растерянного Джоша, отъехал от стола и мягко подтолкнул Джоша в образовавшееся пространство. Джошуа с заторможенным интересом наблюдал, как тонкие пальцы споро расстегивают ремень, молнию, стягивают и потрошат белье, вытягивая наружу его член. Вот кончик языка, пробежав по красивым губам, одним быстрым ловким движением описал полукруг по краю головки. Джошуа вздрогнул всем нутром от предвкушения удовольствия. Его член, отозвавшись на ласку, тут же налился знакомым томительным жаром; пах свело напряжением, заставляя невольно подаваться вперед в извечном ритме. Его пальцы перебирали острые косточки позвонков и, на самом пике стиснув зубы, он подумал о нечеловеческой гибкости Эли.

Механическое движение, чуть усиливающийся нажим к головке, как сам любит, и мокрые выдохи уткнувшегося в его шею Стивена. Нафига? Этот же просто так не отстанет. Джошуа вспомнил, как на пьяном новогоднем корпоративе поперся в туалет и попал как раз на пик сцены, где Стивен, унизительно рыдая, пытался вернуть себе своего бойфренда. Ситуация была отвратительная. Джошуа бы ушел, но, затуманенный алкоголем, он сначала не вник в суть и уже подошел к кабинке, да и потом придавило так, что искать другой туалет было некогда. И он под справление собственной нужды слышал, как унизительные просьбы, перемешанные с угрозами, разбавлялись нелестными эпитетами бывшему. Джошуа терпеть таких не мог, которые в порыве чувств обваляют тебя в дерьме, а потом вылизывают. А сейчас он сам отдрачивал Стивену и пытался придумать слова, которые оставят этот факт ничего не значащей историей для обоих. Когда Стивен стиснул его плечи и стал коротко и торопливо подмахивать, Джошуа аж дышать перестал, мысленно подгоняя парня. Белесая струя толкнулась в ладонь, как раз накрывшую головку, и просочилась сквозь пальцы, Джошуа еще пару раз передернул, дожимая Стива, и схватил присмотренные ранее салфетки, краем глаза отметив время.

– Добьем рацион по-быстрому? – прервал он готовые выплеснуться из парня слова-ловушки и, сгрузив Стивена в кресло, отстранился, намечая личное пространство.

Тот понятливо кивнул и уставился расфокусированным взглядом в монитор. Джошуа не торопил, не хватало еще, чтобы фармаколог чего-нибудь напутал. Стивен тряхнул пару раз головой, словно вставлял небрежным движением чуть выпавший мозг на место, потер лицо и принялся сосредоточенно заполнять сетку для Эли. Джошуа почти удалось избежать неприятного разговора, и он почти забыл про Стивена, изучая полученные данные, когда в его спину врезалось:

– Джош, может быть, продолжим как-нибудь?

– Как-нибудь, – кивнул Джошуа, проклиная себя за мягкохарактерность.

Можно было бы резануть насмешливой фразой, например, про взаимовыручку или про «слаженность работы наших отделов», и отсечь. Так нет же… брякнул невнятное «как-нибудь». Фраза, после которой разгрести сложнее, чем после случайного перепиха.

– Ладно… – выдохнул он вслух, привычно пуская на самотек личную жизнь.

3

Эли, замерев перед мольбертом с натянутым холстом, изображал великого художника. Вся эта поза... Сильно отставленное в сторону бедро, так что колко выступает бедренная косточка, рука, поставленная на талию почти кокетливым жестом, и пальцы другой, задумчиво потирающие подбородок, делали из него самого ломкую сублимацию сексуального желания какого-нибудь авангардного скульптора. Пусть рисует. Джошуа старался не отвлекать его в такие моменты, зная, что Эли остро выплескивал раздражение, если его отрывали от медитации и не давали сделать пару мазков красками. У Джошуа было уже штук двадцать подобных неторопливых картин. Некоторые – забитые разнообразными конфигурациями пятен всевозможных оттенков и форм. Другие – едва тронутые парой брызг. Еще парочка оставалась у самого Эли, расставаться с ними он не желал.

Джошуа неторопливо вбивал новые данные, посматривая на Эли. Промежутки работы становились все меньше и меньше, а взгляд все чаще возвращался к этому острому выступу бедра и пальцам, обхватившим тонкую талию. «Может, Стивен как раз таки то, что нужно? – заметив этот факт, одернул себя Джошуа. – Уже на Эли пялюсь, гребаный недотраханный ботан».

Включив таймер, Джошуа нагрузил себя мелкими необязательными делами, которые выросли уже в приличный список. Отвлекаться он позволял себе только на сигналы таймера, и тогда Эли слышал сухие безликие команды, разбивающие его жизнь на давно устоявшиеся компоненты.

К концу дня, отправив Эли на ужин и загрузив данные для вечернего осмотра, Джошуа подхватил очередное произведение своего птенца. Эли нанес на белый фон несколько разнокалиберных мазков кистью, будто кошак подрал холст, и, видимо, посчитал работу завершенной, так как сложил ее в пневмоящик. Свернув холст в трубку, Джош зашел в фармакологический отдел, потому как за день решил, что Стив – это однозначно нормальнее, чем Эли.

– Привет, – кивнул он Стивену. – Я тут подумал, может, у тебя найдется пара резинок, перехватить эту штуку, – постучал он по скрученному холсту, – и свободный вечер?

– А что у тебя там? – Стивен протянул ему коробку с резинками.

– Шедевр, – усмехнулся Джошуа и одним движение развернул холст, демонстрируя его Стиву.

– Подожди, – Стивен подошел ближе и расправил картину.

– Нравится? – Джош, свернув ее, сунул в руки Стива. – Дарю, у меня полный дом «картин от Эли», можно выставку открывать.

Стивен, вновь развернув полотно, уставился на него.

– Я не хочу вводить тебя в заблуждение, – Стивен неторопливо подбирал слова, – но я кое-что понимаю в этом, – он постучал пальцем по холсту, – и поэтому настаиваю на оценке экспертов.

– Серьезно?

– Джошуа, – Стивен задумчиво перехватил подбородок пальцами, точь-в-точь как Эли днем, и это жест вызвал у Джошуа маленький взрыв похоти внизу живота, – я бы лично… опираясь только на свои знания и вкус, назвал бы это шедевром. Без иронии.

– Так что про свободный вечер? – Джошуа оставил пищу для размышлений на потом и пошел на поводу у собственной физиологии.

– Но ты мне покажешь остальные работы Эли.

Стивен стянул форменную куртку и аккуратно повесил ее на вешалку взамен черной байкерской косухи, изрядно удивившей Джошуа.

– О кей, – выдохнул Джош, инстинктивно понимая, что влезает в то, что совсем не планировал.

– Это Эли? – Стивен завис перед дверцей холодильника. – Очень необычно. Я помню некоторые его параметры, а вижу впервые. Я бы сказал… он приковывает внимание.

Все шло неправильно. Начиная с той самой косухи. Джошуа рассчитывал получить чуть-чуть нудного, но умелого парня в свою постель и готов был в качестве компенсации терпеть его прилипчивость. Но Стивен усадил его позади себя на байк и в две минуты домчал до дома, а теперь с интересом пялился на его Эли. Джошуа вдруг впервые осознал, что Эли обнажен. У него была имитация одежды, что-то вроде свободной хламиды из полимера, но даже это штука вызывала зуд и покраснение кожи после пары часов ношения, поэтому Эли обычно игнорировал одежду, а Джошуа это не смущало. Но не теперь.

– Тебе показать его картины? – сделал он попытку оторвать Стивена от созерцания обнаженного Эли.

– Конечно!

– Ты в этом хорошо разбираешься?

– Было время, когда я считал себя «творческой натурой». Мазал картинки, и у меня даже был свой небольшой кружок почитателей. Но увы – помимо тяги к искусству я имел еще вкус и хороший ай кью, что убило во мне все амбиции. Я понял, что я неплохой художник, старательный, даже увлеченный, но вот гениальность… Гениальность это из совсем другой оперы.

– Вот так из художников в фармацевты?

– В фармакологи. Не сразу, оно вполне мирно сосуществовало, просто постепенно спектр интересов сместился.

Джошуа протянул Стивену открытую бутылку пива. Вечер как-то не желал перетекать в интимный.

Стивен перебирал картины Эли, пиво, забытое у ножки стола, и забытый Джошуа терпеливо дожидались своего часа.

– Все больше убеждаюсь, – Стивен выбрал наиболее пульсирующую красками картину Эли, – что это все-таки что-то близкое к гениальности. Почти гипнотический транс, – он провел кончиками пальцев по полотну. – Я договорюсь с одним человеком, если ты не возражаешь.

– А что дальше, Стив? Чисто гипотетически. Допустим, Эли окажется гением. Дальше что? Корпорация загребет себе еще бабла, состряпает слезливую мелодраму про выпестованный в ее стенах талант и начнет выжимать его по максимуму? Ты знаешь, – Джошуа не был готов еще к откровенности, но выдавливал ее из себя, – что он не способен жить в какой-либо среде, кроме искусственно созданной? Что его эмоциональный порог не позволяет ему переносить сильные эмоции, небольшой стресс способен покалечить его психику? Как быть с этим, Стив?

– Ненавижу морально-этические задачи, – Стивен наконец оторвался от созерцания работ Эли и, прихватив бутылку с пивом, уселся рядом с Джошуа, положил горячую ладонь ему на бедро и погладил, давая понять, что не забыл, зачем он тут. – Может, подумаем об этом завтра? – ладонь сползла к внутренней стороне бедра. – Но пару картин нужно все-таки показать, чтобы знать, есть ли повод суетиться.

Стивен поставил пиво и одним рывком пересел к Джошуа на колени. Потерся, возбуждая, о его пах своим и, запустив руки в волосы, стал целовать вкусно и умело.

«Быстро мы», – отметил краем сознания Джошуа, замечая время на часах. Дурная привычка фиксировать любые показания.

4

– Эли, а ты, оказывается, гений. Стивен повезет сегодня пару твоих картин на оценку. Ума не приложу, что со всем этим делать, – Джошуа привычным жестом нащупал тумблер выключателя микрофона, и сердце сжалось в тугую пружину.

– Я знаю, – повернулся к нему Эли, созерцающий еще свежий и не тронутый даже грунтовкой холст.