сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)
Когда Голт ушел, аббат после короткой дискуссии с самим собой, решил разрешить сначала проблему Поэта-Эй, ты! а затем уже проблему «Проклятие» против «Прогресса». Простейшим решением проблемы Поэта было бы изгнание его из королевских апартаментов, а лучше всего, и из аббатства, и из окрестностей аббатства, и из пределов слуха, зрения, осязания. Но никто не мог надеяться с помощью «простейшего решения» избавиться от Поэта-Эй, ты!
Аббат отошел от стены и пересек двор по направлению к домику для гостей. Он передвигался наощупь, так как ночью строения выглядели сплошными темными монолитами, только в нескольких окнах мелькали огоньки свечей. Окна королевских покоев были темными, но у Поэта было время отдыха и, скорее всего, он находился там, внутри.
Войдя в дом, он ощупью отыскал дверь справа и постучал. Явственного ответа не последовало, только слабый блеющий звук донесся откуда-то изнутри. Он снова постучал, потом толкнул дверь, и она открылась.
Слабый свет тлеющих углей рассеивал темноту. В комнате стоял запах протухшей пищи.
– Поэт?!
Снова слабое блеянье, но теперь уже ближе. Он подошел к огню, достал головешку и зажег лучину. Оглядевшись вокруг и увидев беспорядок, царивший в комнате, он содрогнулся. Здесь никого не было. Он перенес огонь в лампу и отправился исследовать другие комнаты покоев. Придется их тщательно выскрести и обкурить, – а также, вероятно, очистить молитвами, – прежде, чем сюда войдет дон Таддео. Он надеялся заставить скрести Поэта-Эй, ты!, но знал, что на это весьма мало шансов.
Во второй комнате дом Пауло неожиданно почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он остановился и медленно огляделся. Одинокий круглый глаз пялился на него со стоявшего на полке кувшина для воды. Аббат дружески кивнул глазу и пошел дальше.
В третьей комнате он обнаружил козу, которую никогда раньше не видел.
Коза стояла на крышке высокого сундука и жевала репу. Она была похожа на маленькую горную козу, но голова у нее была совершенно лысой и при свете лампы казалась ярко-синей. Несомненный урод от рождения.
– Поэт?! – резко осведомился дом Пауло, глядя на козу и теребя нагрудный крест.
– Здесь я, – донесся сонный голос из четвертой комнаты.
Дом Пауло с облегчением вздохнул, избавляясь от отвратительного наваждения. Коза продолжала жевать репу.
Поэт лежал, развалившись поперек кровати. Здесь же, на расстоянии протянутой руки, лежала бутылка вина. Он возбужденно сверкал в свете лампы своим единственным здоровым глазом.
– Я заснул, – объяснил он, поправил черную повязку на глазу и потянулся за бутылкой.
– Тогда проснись. Ты немедленно уберешься отсюда, сегодня же вечером. И унеси свои пожитки, чтобы воздух в покоях очистился. Спать будешь в келье конюхов, под лестницей, где тебе и место. Утром вернешься сюда и все вычистишь.
Поэт вдруг стал бело-синим. Он запустил руку под одеяло, вытащил оттуда что-то, зажатое в кулак, и задумчиво уставился на него.
– Кто пользовался этими покоями передо мной? – спросил он.
– Монсеньор Лонжи. А что?
– Просто мне интересно, кто занес сюда клопов. – Поэт раскрыл кулак, выщипнул что-то у себя с ладони, раздавил это между ногтями и щелчком отбросил прочь.
– Пусть их отведает дон Таддео. Я и без них проживу. Останься я здесь, они заживо сожрут меня. Я давно собирался уйти отсюда, а теперь, когда вы решили вернуть мне мою старую келью, я буду счастлив…
– Я не имел в виду…
– …принять ваше радушное гостеприимство, но несколько позже, когда закончу свою книгу.
– Какую книгу? Впрочем, неважно. Сейчас же забирай отсюда свои вещи.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
– Хорошо. Я не думаю, что мог бы вынести окаянных клопов еще и этой ночью.
Поэт скатился с кровати, но задержался, чтобы хлебнуть из бутылки.
– Дай мне вино, – приказал аббат.
– Ну конечно. Отхлебните. Оно хорошего разлива.
– Благодарю, хотя ты и украл его из наших погребов. Оно могло оказаться вином для святых таинств. Это тебе приходило на ум?
– Я не проходил посвящение.
– Я удивлен, что ты подумал об этом.
Дом Пауло забрал бутылку.
– Я не крал его. Я…
– Оставь вино. Где ты украл козу?
– Я не крал ее, – заявил Поэт.
– Что же она – материализовалась?
– Я получил ее в подарок, о благороднейший.
– От кого?
– От дорогого друга, доминиссимо.
– Чьего «дорогого друга»?
– Моего, сэр.
– Что за чепуха? Кто это…
– Беньямин, сэр.
Лицо дома Пауло выразило изумление.
– Ты украл ее у старого Беньямина?
От такого слова Поэт дернулся, как от удара.
– Не украл, будьте так добры.
– Что же тогда?
– Беньямин настоял, чтобы я взял ее в подарок после того, как я сочинил сонет в его честь.
– Говори правду!
Поэт-Эй, ты! покорно отрекся от своих слов.
– Я выиграл ее в ножички.
– Вот как?
– Это истинная правда! Старый негодяй почти совсем обчистил меня, а потом отказался предоставить мне кредит. Я поставил свой стеклянный глаз против его козы. И все отыграл.
– Выгони козу из аббатства.
– Но это коза изумительной породы. Ее молоко обладает неземным ароматом, как будто в нем есть амброзия. Несомненно, что старый еврей живет так долго именно благодаря ему.
– И как долго?
– Всего пять тысяч четыреста восемь лет.
– А я-то думал, ему всего три тысячи двести…
Дом Пауло резко оборвал фразу.
– Что ты делал в Последнем Прибежище?
– Играл со старым Беньямином в ножички.
– Я полагаю… – Аббат запнулся. – Ладно, неважно. А теперь давай убирайся. И завтра же верни козу Беньямину.
– Но я ее честно выиграл.
– Давай не будем это обсуждать. Отведи козу на конюшню. Я сам верну ее.
– Почему?
– Нам не нужна коза. И тебе тоже.
– Хо-хо, – лукаво произнес Поэт.
– Что это значит? Объясни, сделай милость.
– Приезжает дон Таддео. Вот вам и понадобится коза, пока все это не кончится. Можете быть уверены.
Он самодовольно усмехнулся. Аббат в раздражении повернулся к нему спиной.
– Поскорее выметайся, – сказал он и отправился разбираться со ссорой в подвале, где теперь покоилась Книга Памяти.
14
Сводчатый подвал был открыт в годы языческого проникновения с севера, когда вопящие орды заполонили большую часть Равнины и пустыню, грабя и разрушая все селения, лежащие на их пути. Книга Памяти, маленькое наследство, полученное аббатством от знаний прошлых веков, была замурована под подземными сводами, чтобы защитить рукописи как от язычников, так и от мнимых крестоносцев из схизматических орденов, основанных для борьбы с языческими ордами, но обратившихся к разгулу, грабежам и сектантскому противоборству. Ни для язычников, ни для военного ордена святого Панкраца книги аббатства не представляли никакой ценности, но язычники могли истребить их просто из любви к разрушению, а рыцари-монахи могли сжечь многие из них как «еретические», следуя теологическим воззрениям их антипапы Виссариона.
Теперь, казалось, темное время миновало. Двенадцать столетий крошечный огонек знания тлел в монашеских обителях, но лишь теперь людское сознание было готово воспламениться от него. Давным-давно, в последние годы разума, некоторые мыслители провозгласили, что истинное знание неуничтожимо, что идеи бессмертны, а истина вечна. Но это было аксиомой только для чистого разума, но не очевидной всеобщей истиной, думал аббат. В мире есть, конечно, объективные сущности: вненравственная логика, или творения Создателя. Но это есть сущности божественные, а не человеческие, и такими они останутся до тех пор, пока не получат несовершенного воплощения, неясного отражения в сознании, речи и культуре определенного человеческого общества, которое сможет приписать ценности этим сущностям, так что они станут важными и значительными для человеческой культуры. Потому что человек был носителем культуры так же, как и носителем духа, но его культурные ценности не бессмертны, они могут умереть с расой или с веком. И тогда человеческое отражение сущностей или человеческое изображение истины исчезнут, а истина и сущности поселятся, невидимые, в объективной логике природы и в неизъяснимом божественном Логосе. Истина может быть распята, но воскрешение грядет.
Книга Памяти была полна древних слов, древних формул, отражений древних сущностей, родившихся в общечеловеческом сознании, давно погибшем вместе с канувшим в небытие человеческим обществом. Понять можно было лишь крохи. Некоторые страницы казались такими же бессмысленными, каким мог показаться требник шаману языческого племени. Другие сохранили определенную стройность и упорядоченность, что намекало на их суть; так четки могут казаться язычнику ожерельем. Жившие раньше братья ордена Лейбовича пытались надеть нечто вроде маски нерукотворной иконы на лик распятой цивилизации; она отошла в прошлое, изображая на своем лице древнее величие, но изображение было нечетким, неполным и непонятным. Монахи сохранили это изображение, и теперь миру предстояло исследовать его и попытаться объяснить, если только мир этого захочет. Книга Памяти не может сама по себе возродить древнюю науку или высокую цивилизацию, ибо культура создается человеческими племенами, а не замшелыми раритетами. Но книги могут помочь, надеялся дом Пауло, книги могут определить направление и дать толчок новому развитию науки. Это уже случилось однажды, как утверждал почтенный Боэдулус в своем труде «De Vestigiis Antecessarum Civitatum» 87 .
А тем временем, думал дом Пауло, мы не дадим забыть о тех, кто хранил тлеющую искру, пока мир спал. Он остановился и огляделся: на секунду ему показалось, что он слышит испуганное блеяние козы Поэта.
Спускаясь в подземелье, он слышал только крики, доносящиеся из подвала. В камень кем-то были вбиты стальные прутья. Запах сырости смешивался с запахом старых книг. Лихорадочная суета явно не ученой деятельности заполняла библиотеку. Торопливо пробегали послушники с какими-то инструментами, другие, сбившись в кучку, изучали план подвала,третьи двигали столы и скамьи, тянули какое-то самодельное устройство, потом, раскачивая, устанавливали его на место. Вся эта сумятица удваивалась тенями, которые лампа отбрасывала на стены. Брат Армбрустер, библиотекарь и ректор Книги Памяти, мрачно наблюдал за всем этим из отдаленной ниши между полками, скрестив руки на груди, Дом Пауло старался не встречаться глазами с его укоризненным взглядом.
Брат Корнхауэр подошел к своему аббату с растянутой до ушей улыбкой энтузиазма.
– Ну, отец аббат, скоро мы получим свет, которого еще не видел никто из ныне живущих.
– Сказано не без гордыни, брат, – заметил дом Пауло.
– Гордыня, домине? Применить для доброго дела то, что мы изучили?
– Я имел в виду вашу спешку с запуском этой установки, чтобы произвести впечатление на некоего ученого, прибывающего к нам с визитом. Но это неважно. Давай-ка посмотрим на твое инженерное чудо.
Они подошли к машине. Она не напоминала аббату ничего толкового; казалось, что некий палач-изобретатель построил хитрый станок для пыток узников. Ось, служащая валом, шкивами и ремнями соединялась с крестовиной. Четыре тележных колеса были установлены на оси в нескольких дюймах друг от друга. Их толстые металлические ободы были пересечены канавками, в которых лежали «птичьи гнезда» из медной проволоки – ее вытянули из монет в кузнице Санли-Бувитса. Дом Пауло отметил, что колеса могли свободно крутиться над землей, поскольку не касались ее поверхности. И неподвижные металлические детали – наверное, тормоза – напротив ободов, также не соприкасались с ними непосредственно. Эти детали были обмотаны многочисленными витками проволоки – «полевые катушки», так называл их Корнхауэр. Дом Пауло с важностью кивал головой.
– Это будет самое значительное достижение в области физики, сделанное в нашем аббатстве с тех пор, как мы построили печатный станок, – рискнул предположить Корнхауэр не без гордости.
– Будет ли оно работать? – поинтересовался дом Пауло.
– Я готов поставить на него месяц дополнительной домашней работы, мой господин.
«Ты уже поставил на него значительно больше», подумал аббат, но не произнес этого вслух.
– Откуда же будет происходить свет? – спросил он, внимательно разглядывая странное сооружение.
Монах рассмеялся.
– О, для этого у нас есть специальная лампа. То, что вы видите здесь, это только «динамомашина». Она выработает электрический ток, который зажжет лампу.
С грустью дом Пауло созерцал площадь, занятую «динамомашиной».
– Этот ток, – пробормотал он, – вероятно, нельзя получить из бараньего жира?
– Нет, нет… Электрический ток, это… Вы разрешите мне объяснить?
– Лучше не нужно. Естественные науки – не моя область. Я оставляю их для твоей более молодой головы.
Он быстро отступил назад, чтобы его не ударило балкой, которую торопливо несли два плотника.
– Скажи мне, – спросил аббат, – если, изучая писания времен святого Лейбовича, ты смог научиться конструированию такой штуки, почему же никто из наших предшественников не посчитал нужным сделать это?
Монах на минуту замолк.
– Это нелегко объяснить, – сказал он наконец. – Честно говоря, в текстах, которыми мы пользовались, нет прямых указаний по конструкции динамомашины. Скорее можно сказать, что информация была растворена в массе отрывочных текстов, и ее следовало извлечь из них с помощью дедукции. Но при этом мы также пользовались некоторыми недавно разработанными теориями, а наши предшественники не имели такой теоретической информации.
– А вы имеете?
– Да, конечно, теперь, когда у нас есть такие люди, как… – Его тон стал глубоко почтительным, он даже сделал паузу, прежде чем произнести имя. – Как дон Таддео.
– И теперь вы получили необходимые дополнительные данные?
– Да. Недавно несколько философов занялись разработкой новых физических теорий. Среди них были и труды… труды дона Таддео. – Дом Пауло снова отметил почтительность тона. – Они дали нам необходимые рабочие аксиомы. Его работа о движении электрического тока, например, и его теория преобразования…
– Тогда ему будет приятно увидеть практические приложения своих трудов. Но могу я спросить, где сама лампа? Я надеюсь, что по размерам она не превосходит динамомашину?
– Вот она, домине, – сказал монах, вынув из стола небольшой предмет. Он выглядел как держалка для пары черных стержней и винта с барашком, который регулировал расстояние между ними.
– Они сделаны из угля, – пояснил Корнхауэр. – Древние назвали бы это «дуговой лампой». У них были лампы другого типа, но у нас нет материалов, чтобы их сделать.
– Изумительно. Откуда же должен исходить свет?
– Отсюда.
Монах указал на зазор между углями.
– Это должно быть совсем крошечное пламя, – сказал аббат.
– Да, но зато какое яркое! Я полагаю, ярче, чем сотня свечей.
– Невозможно!
– Вы находите это слишком впечатляющим?
– Я нахожу это слишком абсурдным. – Заметив, что его слова задели брата Корнхауэра, аббат поспешно добавил. – …Когда подумаю, как мы вполне обходились воском и бараньим жиром.
– Я не был бы удивлен, – робко предположил монах, – если бы древние использовали их в алтарях взамен свечей.
– Нет, – сказал аббат. – Наверняка нет. Это я могу сказать тебе совершенно точно. Будь добр, немедленно выкинь из головы эту идею, и никогда даже не вспоминай о ней.
– Хорошо, отец аббат.
– Ну, а теперь скажи мне, где мы повесим эту штуку?
– Гм… – брат Корнхауэр умолк, оценивающим взором окинул мрачный подвал и признался: – Я еще не думал об этом. Я полагаю, что она должна висеть над скамьей, где будет работать дон Таддео.
«Почему он всегда делает паузу перед тем, как произнести его имя?» – с раздражением подумал дом Пауло.
– Давай лучше спросим об этом у брата Армбрустера, – решил аббат и, заметив внезапное огорчение монаха, добавил: – В чем дело? Разве вы с братом Армбрустером?..
Корнхауэр состроил виноватую гримасу.
– Каюсь, отец аббат, однажды я проявил несдержанность в отношению к нему. О, мы просто поговорили, но… – монах пожал плечами. – Он не желает ничего трогать с места. С ним нелегко поладить. Он наполовину ослеп от чтения при тусклом освещении, а все твердит, будто наша работа – от диавола. Я не знаю, что ему сказать.
По мере того, как они пересекали комнату, направляясь к нише, где укоризненным изваянием стоял брат Армбрустер, дом Пауло все больше хмурился.
– Ну, теперь вы получили все, что хотели, – сказал библиотекарь Корнхауэру, когда они приблизились. – Когда же вы создадите механического библиотекаря, брат мой?
– Мы отыскали указания на то, что такие аппараты и вправду существовали, – проворчал изобретатель. – В описаниях Аналитической Машины мы нашли ссылку на…
– Довольно-довольно, – вмешался аббат. – Затем он обратился к библиотекарю: – Дону Таддео понадобится место для работы. Что вы можете предложить?
