Текст книги "Страсти по Лейбовицу"

Автор книги: Уолтер Майкл Миллер-младший

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Бенджамин хмыкнул.

– Что ж, я рад убедиться, что ты наконец признал это, хотя ранее ты никогда не говорил таких слов.

– Перестань болтать, нечестивец.

– Но ведь и вы всегда извергаете обильные потоки слов, хитроумно защищая свою Троицу, хотя Он никогда не нуждался в такой защите с тех пор, как предстал передо мной Единым и Неразделенным. А?

Священник побагровел, но ничего не сказал.

– Вот оно! – завопил Бенджамин, подпрыгивая на месте. – Наконец я вызвал в тебе желание спорить! Ха! Но не обращай внимания! Сам я пользуюсь всего лишь несколькими словами, и у меня никогда нет уверенности, что мы с Ним имеем в виду одно и то же. Я очень надеюсь, что на тебя проклятие никак не обрушится, ибо получить его от Троицы будет куда болезненнее, чем от Единого.

– Проклятый старый кактус! Мне в самом деле нужно выслушать твое мнение о Тоне Таддео и обо всей этой компании.

– Зачем тебе нужно мнение бедного старого анахорета?

– Потому, Бенджамин Элеазар бар-Иешуа, если все эти годы ожидания появления Того-Кто-Не-Приходит и не дали тебе мудрости, они хотя бы научили тебя проницательности.

Старый еврей закрыл глаза, задрал лицо к небу и хитро улыбнулся.

– Оскорбляй меня, кричи на меня, унижай меня, преследуй меня – но знаешь, что я скажу?

– Ты скажешь: «Хм-м-м!».

– Нет! Я скажу, что Он уже здесь. Мне довелось увидеть мельком его облик.

– Что? Что ты болтаешь? О Тоне Таддео?

– Нет! Не только о нем. Я не собираюсь заниматься пророчествами, пока ты не скажешь мне, что тебя волнует, Пауло.

– Ну, все началось с лампы брата Корнхоера.

– С лампы? Ах да, Поэт упоминал о ней. Он вещал, что из нее ничего не получится.

– Поэт, как обычно, ошибался. Сам я ничего не видел, но мне сказали, что все в порядке.

– Значит, она загорелась? Прекрасно. И что тогда началось?

– И теперь я ломаю себе голову – насколько далеки мы от края пропасти? Или как близко берег? Электрическая субстанция у нас в подвале. Понимаешь ли ты, как много переменилось за последние два столетия?

И пока отшельник латал полог, священник стал рассказывать о своих страхах и опасениях, так они сидели, беседуя, пока лучи опускающегося солнца не стали отбрасывать в пыльном воздухе длинные тени от западной стены аббатства.

– С тех дней, когда погибла последняя цивилизация, Меморабилия была нашей главной заботой, Бенджамин. Мы сохранили ее. Но что нас ждет? Я чувствую себя в положении сапожника, который будет пытаться продавать обувь в деревне, где все тачают ее.

Отшельник улыбнулся.

– Ему может повезти, если он умеет тачать обувь более высокого качества.

– Боюсь, что светские ученые тоже приходят к такому же выводу.

– Тогда брось свое сапожное ремесло, пока ты окончательно не разорился.

– Такая возможность существует, – признал аббат. – Хотя думать о ней не очень приятно. В течение двенадцати столетий мы были островком света в океане тьмы. Хранение наших собраний было бесцельно, но, как мы думали, оно было освящено свыше. В ней была мирская суть наших занятий, но мы всегда были собирателями и запоминателями книг, и невыносимо думать, что труды наши скоро подойдут к концу – скоро в них отпадет необходимость. Я как-то не могу поверить в это.

– И поэтому ты позволил другому «сапожнику» возвести это странное сооружение у себя в подвале?

– Должен признать, что все выглядит именно так…

– Что ты собираешься предпринять, дабы опередить светскую науку? Построить летающую машину? Или возродить к жизни «махина аналитика»? Или, может, вывихнуть всем мозги и удариться в метафизику?

– Ты позоришь меня, старый еврей. Ты же знаешь, что первым делом все мы Христовы монахи, а то, что ты предлагаешь, подходит другим, а не нам.

– Я отнюдь не позорю тебя. Я не вижу ничего неподобающего в том, что Христовы монахи возьмутся строить летающую машину, хотя им больше подобало бы строить молитвенную машину.

– Провалиться бы тебе! Я наложу епитимью на всех монахов ордена за то, что они слишком много болтают с тобой!

Бенджамин ухмыльнулся.

– Симпатии к тебе я не испытываю. Книги, собранные вами, покрыты пылью веков, но они были написаны на заре человечества, детьми мира, и дети же мира возьмут их у тебя, и у тебя нет никакого права мешать им в этом.

– Ага, значит, ты начал пророчествовать!

– Отнюдь. «Скоро взойдет солнце» – разве это пророчество? Нет, это всего лишь признание последовательности событий. Дети мира по-своему тоже логичны – поэтому я и утверждаю, что они извлекут все, что ты можешь им предложить, отстранят тебя от дел, а затем объявят тебя жалкой развалиной. В конце концов они вообще перестанут обращать на тебя внимание. И отвечать за это будешь только ты сам. Теперь ты будешь пожинать плоды своей собственной медлительности.

Говорил он с насмешливым легкомыслием, но его предсказания пугающе совпадали со страхами Дома Пауло. Лицо священника опечалилось.

– Не обращай на меня внимания, – сказал отшельник. – Я не рискую предсказывать ход событий, пока не разберусь в той штуке, что у вас в подвале, или хотя бы не брошу взгляда на этого Тона Таддео, который, кстати, начинает интересовать меня. И если тебе в самом деле нужен мой совет, подожди, пока я в деталях не познакомлюсь с тем, что значит приход новой эры.

– Но ты же не сможешь увидеть лампочку, потому что ты никогда не приходишь в аббатство.

– Потому что вы там омерзительно кормите.

– И ты не встретишь Тона Таддео, потому что он приедет с другой стороны. И если ты хочешь присутствовать при появлении новой эры еще до ее рождения, то с пророчеством о ее рождении ты уже опоздал.

– Чушь. Щупание набухающего чрева будущего может повредить ребенку. Я буду ждать – а затем все услышат от меня пророчество, что оно родилось, и что оно – не то, чего я ждал.

– Забавная у тебя точка зрения! Но чего же ты ждешь?

– Кого-нибудь, кто позвал бы меня.

– Позвал бы?

– Рискни!

– Что за вздор!

– Хм-м-м! Говоря по правде, я не очень верю в то, что Он явится, но мне было сказано ждать и, – он пожал плечами, – я жду, – его глаза сузились до неразличимых щелок, и с внезапной серьезностью он наклонился вперед. – Пауло, возьми с собой Тона Таддео на пешую прогулку к горе.

Аббат с насмешливым ужасом откинулся назад.

– Гонитель послушников! Фигляр от пилигримов! Я пришлю к тебе Поэта – и пусть он расположится у тебя и почит тут навеки. Привести Тона к твоей берлоге! Ты из ума выжил!

Бенджамин снова пожал плечами.

– Отлично. Забудь о моей просьбе. И да не покинет тебя надежда, что, когда придет время, Тон будет на твоей стороне, а не на стороне других.

– Других, Бенджамин?

– Кира, Навуходоносора, Фараона, Цезаря, Ханнегана Второго – нужно ли мне продолжать? Когда рядом с любым из них трутся пять умных человек, они становятся куда опаснее. Это все, что я могу тебе сказать. Это единственный совет, который я дам тебе.

– Ну, Бенджамин, хватит с меня – последние пять лет ты меня так мучил, что…

– Оскорбляй меня, кричи на меня, унижай меня…

– Прекрати. Я ухожу, старик. Уже поздно.

– Вот как? А как твой живот, на котором лежит проклятие, выносит верховую езду?

– Мой желудок?.. – остановившись, чтобы прислушаться к своим ощущениям, Дом Пауло обнаружил, что чувствует себя куда лучше, чем в предшествовавшие недели. – Конечно, там сущая кутерьма, – пожаловался он. – Да и что иное может там быть после того, как послушаешь тебя?

– И то правда…

– Бог тебе в помощь, старик. И после того как брат Корнхоер придумает летающую машину, я пошлю несколько послушников, чтобы они сверху кидали в тебя камни.

Они тепло обнялись. Старый еврей проводил до края плоской площадки на вершине горы и остался стоять тут, закутавшись в молитвенное покрывало, плотная ткань которого так контрастировала с лохмотьями, препоясавшими его чресла; он смотрел, как аббат спускался по тропе, откуда затрусил к аббатству. И Дом Пауло еще долго видел на фоне заходящего солнца его сухопарую фигуру, словно его силуэт, вырисовывающийся на фоне сумеречного неба, посылал молитвы пустыне и небосводу.

«Да вознесутся к твоему престолу, о, Господи, все наши моления, – словно в ответ ему прошептал аббат, добавив: – И пусть он наконец выиграет в блошки у Поэта его искусственный глаз. Аминь».

Глава 17

– Могу сказать тебе совершенно точно: война будет, – промолвил посланец из Нового Рима. Все силы Ларедо нацелены на Долины. Бешеный Медведь разбил свой лагерь. По всему пространству Долин идут стычки всадников, в типичном для кочевников стиле. Но государство Чихуахуа угрожает Ларедо с юга. Поэтому Ханнеган готов послать армию Тексарканы к Рио-Гранде – чтобы помочь «оборонять» границы. Конечно, с полного согласия ларедонцев.

– Король Горальди – слабоумный дурак! – сказал Дом Пауло. – Неужели его не предупреждали, что Ханнеган предаст его?

Посланник улыбнулся.

– Дипломатическая служба Ватикана всегда уважает государственные секреты, если ей доводится узнать их. Менее всего нас можно обвинить в шпионаже. Мы всегда тщательно заботимся о…

– Он предупрежден? – настойчиво переспросил аббат.

– Конечно. Горальди сказал, что папский легат лжет ему, он обвинил Церковь, что та разжигает подозрительность и враждебность между союзниками по Договору святого Бича, стараясь укрепить временную власть папы. И этот идиот даже рассказал Ханнегану о полученном им предупреждении.

Дом Пауло прищурился и свистнул.

– И что сделал Ханнеган?

Посланник помедлил.

– Мне казалось, что я вам говорил: монсиньор Аполло арестован. Ханнеган приказал изъять его дипломатическую переписку. В Новом Риме идут разговоры об отлучении от Церкви всего королевства Тексарканы. Конечно, Ханнеган уже фактически подвергнут отлучению, но большинство тексарканцев это не очень волнует. Как вы, без сомнения, знаете, восемьдесят процентов населения придерживается различных культов, да и среди правящего класса католики составляют незначительное количество.

– Итак, значит, Маркус, – грустно пробормотал аббат. – А что о Тоне Таддео?

– Откровенно говоря, я плохо представляю себе, как он ныне проберется через Долины, не получив пару дыр от мушкетных пуль. Теперь мне ясно, почему он не хотел отправляться в путешествие. Но я ничего не знаю о его планах, отец аббат.

Морщины на лице Дома Пауло искривились гримасой боли.

– Если наш отказ выслать материалы университету приведет к его гибели…

– Не ломайте себе голову над этим, отец аббат. Ханнеган сам позаботится о нем. Я не знаю, как это произойдет, но уверен, что Тон Таддео доберется до вас.

– Мир будет очень опечален, если потеряет его, насколько я слышал. Но скажите мне, почему вас послали к нам, чтобы сообщить планы Ханнегана? Мы принадлежим к империи Денвера, и я не вижу причин, по которым данный регион должен испытывать тревогу.

– Ах, я же вам начал рассказывать. Ханнеган надеется наконец объединить весь континент. Надежно привязав к себе Ларедо, он собирается сокрушить окружение, которое сковывает его. И тогда он двинется на Денвер.

– Но ведь это значит, что линии снабжения у него пройдут через места обитания кочевников. Это же невозможно.

– Страшно трудно, и поэтому следующий его ход неизбежен. Долины представляют собой естественный географический барьер. Если они будут очищены от своих обитателей, Ханнеган может считать свою западную границу совершенно надежной. Но присутствие на этих территориях кочевников делает для всех примыкающих к Долинам стран неизбежным содержание войск на их границах для сдерживания кочевых орд. И единственный путь для подчинения Долин заключается в том, что надо контролировать обе его плодородные полосы, и с запада, и с востока.

– Но даже в этом случае, – удивился аббат, – кочевники…

– У Ханнегана есть для них поистине дьявольский план. Воины Бешеного Медведя могут легко справиться с кавалерией ларедонцев, но вот коровью чуму одолеть они не в состоянии. Племена Долин еще не знают, что когда Ларедо бросит силы, чтобы покарать их за разбойничьи набеги, они погонят с собой несколько сот голов зараженного скота, которые смешаются со стадами кочевников. Это идея Ханнегана. В результате разразится голод, при котором будет легче легкого натравить одно племя на другое. Мы, конечно, не знаем всех деталей, но идея заключается в том, что будет создан легион кочевников под командованием какой-нибудь марионетки, вооруженной Тексарканой, преданной Ханнегану и готовой смерчем пройти на запад вплоть до гор.

– Но зачем? Ведь Ханнеган, конечно, не ожидает, что варвары составят преданное ему войско или будут способны управлять империей после того, как уничтожат ее?

– Нет, милорд. Но кочевые племена будут уничтожены, а Денвер потрясен до основания. Обломки того и другого достанутся Ханнегану.

– И что с ними делать? Особым богатством такая империя отличаться не будет?

– Нет, но со всех сторон она будет в безопасности. Положение у нее будет довольно благоприятное, если она решит двинуться на восток или на северо-восток. Конечно, прежде чем дойдет до этого, планы могут рухнуть. Но в любом случае в недалеком будущем этот район будет подвергаться серьезной опасности. В течение нескольких последних месяцев необходимо будет предпринять определенные шаги, чтобы обезопасить аббатство. У меня есть инструкции обсудить с вами меры, необходимые для спасения Меморабилии.

Дом Пауло почувствовал, что тьма вокруг него начинает сгущаться. После двенадцати столетий тьмы над миром забрезжила слабая надежда – и тут появляется некий неграмотный принц, который хочет раздавить ее своими конными ордами варваров, и…

Он с грохотом ударил кулаком по столу.

– Мы хранили эти книги в своих стенах тысячу лет, – прорычал он, – и будем хранить еще тысячу лет. Аббатство трижды подвергалось осаде во время вторжения Бейрингов и один раз во время виссарионистской ереси. Мы сохраним книги. Мы знаем, как сберечь их.

– Но ныне вам угрожает другая опасность, милорд.

– В чем же она заключается?

– В том, что у вас может на хватить запасов пороха и картечи.

Праздник Успения пришел и закончился, но по-прежнему не было слышно ни слова о делегации из Тексарканы. К священникам аббатства толпами пошли странники, которые являлись в аббатство по обету. Дом Пауло отказывался даже от легкого завтрака, и поползли слухи, что он сам наложил на себя епитимью за то, что, несмотря на опасность, которая угрожала обители с Долин, все же пригласил ученого.

Впередсмотрящие на башнях не покидали своих постов. И сам аббат нередко поднимался на стены, всматриваясь в дали, простиравшиеся от аббатства к востоку.

Незадолго до того, как Вечерняя звезда ознаменовала приход праздника в честь святого Бернарда, один из послушников оповестил, что видел вдали легкий столб пыли, но сгущающаяся тьма не позволила приглядеться. Вскоре отзвучало повечерие и «Славься, Богородица», но в воротах никто так и не появился.

– Может быть, это был лишь их передовой отряд, – предположил Приор Галт.

– Но это могло быть и воображение брата стражника, – возразил Дом Пауло.

– Но если они стали лагерем милях в десяти или около того…

– Тогда мы увидели бы их костер с башни. Ночь сегодня ясная.

– И все же, господин наш, когда поднимется луна, мы могли послать туда всадника…

– О нет. Лучшая возможность быть пристреленным по ошибке. Если это в самом деле они, то всю дорогу они, скорее всего, держат пальцы на курках, особенно по ночам. Можем подождать до рассвета.

Было уже позднее утро, когда с восточной стороны появилась долгожданная группа всадников. Дом Пауло стоял на стене, щуря близорукие глаза и стараясь что-нибудь разглядеть на выжженной равнине. Ветер относил пыль из-под лошадиных копыт к северу. Группа остановилась у стен, и прозвучал звук рога.

– Мне кажется, что их там человек двадцать или тридцать, – пожаловался аббат, протирая утомившиеся глаза. – Неужели их и в самом деле так много?

– Примерно так, – сказал Галт.

– Как мы их всех примем?

– Не думаю, что нам придется заботиться о тех, кто носит на плечах волчьи шкуры, милорд аббат, – твердо сказал молодой священник.

– Волчьи шкуры?

– О кочевниках, милорд.

– Все на стены! Закрыть ворота! Поднять щиты!

– Подождите, там не все кочевники, господин наш.

– А? – Дом Пауло снова повернулся, чтобы вглядеться в прибывших.

Приветственные звуки рога смолкли. Всадники махали руками, и группа разделилась. Большая часть галопом понеслась к востоку. Оставшиеся, посмотрев им вслед, рысью направились к аббатству.

– Их шесть или семь человек, и некоторые в мундирах, – пробормотал аббат, когда всадники приблизились.

– Тон и его сопровождение, как я думаю.

– Но с кочевниками? Хорошо, что я не послал им навстречу всадника прошлой ночью. Что у них общего с кочевниками?

– Возможно, они были у них проводниками, – угрюмо сказал приор Галт.

– Так же как лев может возлежать рядом с ягненком!

Всадники подъехали к воротам. Дом Пауло почувствовал, что у него пересохло во рту.

– Что ж, идемте встречать их, отец, – вздохнул он.

К тому времени когда священники спустились со стен, всадники уже въехали во двор аббатства. Один из них отделился от всех прочих, подъехал поближе и, спешившись, вынул свои бумаги.

– Дом Пауло из Пеко, аббат?

Аббат склонил голову.

– Приветствую тебя. Добро пожаловать во имя святого Лейбовица, Тон Таддео. Добро пожаловать во имя его аббатства, во имя сорока поколений, которые ждали вашего прибытия. Будьте как дома. Мы – ваши слуги.

Слова эти шли из глубин сердца, где много лет ждали этого момента. Услышав в ответ невнятное односложное бормотание. Дом Пауло медленно поднял глаза.

На мгновение их взгляды встретились, и теплота этой минуты мгновенно исчезла. Какие ледяные глаза – холодные и испытующие. Недоверчивые, голодные и гордые. Они изучали его, как смотрят на ветхую древность.

«Эта минута может перебросить мост над пропастью, отделяющей двенадцать столетий», – взмолился про себя Дом Пауло, страстно желая, чтобы через него последний погибший мученик-ученый мог бы подать руку грядущему дню. Пропасть в самом деле существовала, и аббат внезапно почувствовал, что он принадлежит не к этому столетию, а бредет по песчаным берегам Реки Времени в поисках того моста, которого не существует.

– Входите, – вежливо сказал он. – Брат Висклер позаботится о ваших лошадях.

Когда он, убедившись, что гости достойно приняты и размещены в своих помещениях, уединился в своем кабинете, улыбка на лице деревянного святого странно напоминала ему усмешку старого Бенджамина Элеазара, сказавшего: «У детей этого века есть своя логика».

Глава 18

– А теперь настало время Книги Иова, – сказал брат-чтец, всходя на аналой в трапезной.

И когда Сын Божий предстал перед Господом, Сатана тоже оказался обок его.

И Господь сказал ему: «Откуда явился ты, Сатана?».

И Сатана ответил ему, как встарь: «Я обошел вокруг земли, и всюду ступала нога моя».

И Господь сказал ему: «Убедился ты, что принц простой и благородный, слуга мой Имярек, ненавидит зло и преклоняется перед миром и благоденствием?».

И ответ Сатаны гласил: «Не тщетно ли Имярек боится Господа? Ибо ты не благословил его длань силой и не дал ему могущество средь прочих народов. Но шевельни лишь десницей своей, изыми у него то, чем он владеет, дай силу его врагам, и тогда ты увидишь, не будет ли он богохульствовать перед ликом твоим».

И Господь сказал Сатане: «Обозри владения его и уменьши их. И сам ты все увидишь».

И Сатана скрылся с глаз Господних и вернулся в мир.

И теперь принц Имярек не походил уж на святого Иова, ибо когда земли его стали сотрясаться от бед и тревог, и люди его стали терять свои богатства, когда он увидел, что враги его обретают могущество, впал он в великий страх и стала уменьшаться его вера в Бога, и стал он думать про себя: «Я должен уничтожить врагов моих, прежде чем они обрушатся на меня, а я даже не успею взять меч в руки…»

– Вот так оно и было в те дни, – сказал брат-чтец.

Ибо принцы земли нашей ожесточили сердца свои против закона Господа нашего, и гордости их не стало предела. И каждый из них наедине с собой думал, что лучше бы всем им погибнуть, чем подчиниться воле одного из принцев, который будет господствовать над ними. Ибо все они боролись за власть на земле, которая влекла их; обманом и предательством восседали они на тронах своих, но перед угрозой войны они склонялись, трепеща, ибо Господь Бог наш сподобил мудрейших людей знанием того, как разрушить мир дотла, и вложил в руки их оружие архангела, которым был повержен Люцифер, и перед мощью его люди и принцы должны были бояться Бога, склоняясь перед его непостижимым величием. Но они не склонились перед ним.

И Сатана обратился к некоторым принцам, говоря им: «Не опасайся обнажить меч, ибо ученые люди лгут тебе, говоря, что мир будет тем самым разрушен дотла. Не бойся советов слабейших, ибо они трепещут перед тобой и служат врагам твоим, хватая тебя за руку, дабы ты не мог воздеть ее против врагов своих. Ударь первым – и ты будешь править всем и вся».

И принц сей последовал словам Сатаны, и собрал всех мудрецов своих владений и воззвал к ним, чтобы они дали ему совет, каким путем уничтожить ему всех врагов, чтобы не навлечь мор и глад на свое королевство. Но большинство мудрецов сказали; «Господин наш, это невозможно, ибо враги ваши также имеют такой же меч, который мы вручили тебе, и ярость его – суть пламя ада, и стоит лишь дать ему волю, оно испепелит нас».

«Тогда вы должны дать мне другое оружие, которое будет в семь раз горячее пламени ада», – приказал им принц, чья гордость ныне возвысилась выше фараоновых столпов.

И многие из них сказали: «О нет, господин наш, не проси такого у нас, ибо даже дым этого пламени, если мы вручим его тебе, испепелит все сущее».

И принца разгневал этот их ответ, и он решил, что они предают его, и разослал он своих шпионов и соглядатаев среди них, дабы искушать их и подстрекать, после чего мудрецы стали чувствовать страх. Некоторые из них ныне изменили свои слова, дабы гнев владыки не коснулся бы их. Трижды он спрашивал их, и трижды они отвечали ему: «Нет, господин наш, даже твой собственный народ исчезнет, если ты сделаешь то, о чем взываешь к нам». Но один из магов предался образу Иуды Искариота, и свидетельство его было лживо, и предал он своих братьев, солгал он людям и миру, дав им совет не бояться демона краха. И принц последовал за лживостью сего мудреца, чье имя было опаленный, и заставил шпионов своих обвинить многих магов перед ликом всего народа. И преисполнившись ужаса, наименее мудрейший среди магов дал принцу совет, которого тот алкал, сказав: «Оружие может быть пущено в ход, но только не переходи таких-то и таких-то границ, а то все будет уничтожено».

И невиданным пламенем принц стер города врагов своих с лица земли, и три дня и три ночи огромные его катапульты и железные птицы посылали гнев и ярость на врагов его. И над каждым городом вставало солнце, которое палило жарче, чем небесное светило, и города сразу же рассыпались и таяли как воск в пламени факела. И тем самым люди останавливались на улицах, и кожа их занималась дымом, и вспыхивали они, как вязанка хвороста, брошенная на пылающие угли. А когда палящая ярость солнца стихала, города занимались пламенем, и великий гром шел с неба, после чего они рассыпались в прах. Ядовитый дым стлался над всей землей, и земля тлела и светилась по ночам, и проклятие тления этого вызывало язвы по всей коже, и волосы выпадали на теле, и кровь останавливалась в жилах.

И запах большого гниения на земле поднялся до небесного престола. И земля ныне была вся в руинах, как некогда Содом и Гоморра, и даже земля этого принца подверглась разрушению, ибо враги его не стали сдерживать свою жажду мести и наслали огонь на его города, отчего и те превратились в смрад и прах. И запах сей кровавой бойни поразил обоняние Господа. И обратился он к принцу Имярек, сказав ему: «Что за пожарище ты преподносишь мне? Что за запах, который поднимается от зрелища катастрофы. Преподносишь ли ты мне в жертву овец и козлищ или же тельца упитанного преподносишь ты Богу?».

Но принц не ответствовал ему, и Бог сказал: «Ты сына моего преподнес мне в жертву».

И Господь уничтожил его вместе с опаленным, предателем, и мор пошел по земле, и безумие овладело человечеством, которое стало забивать камнями мудрецов совместно с правителями, которым удалось уцелеть.

Но в те времена был человек, именовавшийся Лейбовицем, который в юности своей, подобно святому Августину, возлюбил мудрость мира больше, чем мудрость Господа нашего. Но видя ныне, что великие знания, несмотря на всю благость их, не спасли мир, он принес покаяние свое Господу, плача и рыдая…

Тут аббат резко ударил по столу, и монах, который читал древний текст, немедленно замолчал.

– Это единственный имеющийся у вас вариант текста? – спросил Тон Таддео, натянуто улыбаясь аббату, который находился в другом конце кабинета.

– О, существует несколько его версий. Они отличаются лишь незначительными деталями. Никто доподлинно не знает, какая из наций первой напала, не говоря уж о том, что ныне это и не важно. Текст, который брат-чтец прочитал нам сейчас, был написан через несколько десятилетий после смерти святого Лейбовица – и, возможно, один из первых вариантов – когда стало возможным и безопасным снова записать его. Автор его – молодой монах, который сам не жил во времена разрушения, он получил его из вторых рук от последователей святого Лейбовица, подлинных вспоминателей и собирателей книг, и ему пришлось прибегнуть к библейской мимикрии. Я сомневаюсь, существует ли где-либо хоть один полный и точный отчет о временах Огненного Потопа. С его началом отдельный человек был буквально не в состоянии охватить его целиком.

– В каких краях существовал принц, названный Имярек, и этот человек Опаленный?

Аббат Пауло покачал головой.

– Неизвестен даже автор данного списка. Мы собрали достаточно письменных свидетельств того времени, чтобы убедиться – в то время даже самые незначительные правители имели доступ к этому оружию до начала катастрофы. Ситуация, которую он описывает, существовала у многих народов. И имя этим Опаленным – легион.

– Конечно, и мне доводилось слышать подобные легенды. Было очевидно, что грядет нечто ужасное, – подтвердил Тон, а затем резко продолжил: – Когда я могу приступить к изучению… как вы это называете?

– Меморабилия.

– Вот именно, – он вздохнул и рассеянно улыбнулся изображению святого в углу. – Могу ли я начать завтра?

– Если вам угодно, то можно и сегодня, – сказал аббат. – Вы можете совершенно свободно приходить и уходить, когда вам вздумается.

Своды подвала были освещены дымным светом канделябров, и меж высоких стульев неслышно двигались лишь несколько монахов-ученых в черных рясах. Брат Амбрустер пристально вглядывался в свои записи, которые лежали в лужице света от свечи; он сидел в своей келье у подножия каменной лестницы, да еще одна лампа горела в алькове книг по Моральной Теологии, где согбенная фигура в рясе склонилась над древними манускриптами. Время было после заутрени, когда большинство обитателей аббатства были заняты делами по обители, в кухне, аудиториях, в саду, конюшне; библиотека была почти пуста до послеполуденного времени. Но в это утро здесь было сравнительно много народу.

В тени, скрывавшей новую машину, стояли три монаха. Спрятав руки в широких рукавах ряс, они смотрели на четвертого собрата, который стоял у подножия лестницы и, не отрываясь, смотрел на пятого монаха, взгромоздившегося на ступеньку, чтобы наблюдать за входом на лестничную площадку.

Брат Корнхоер хлопотал вокруг своей машины, как заботливый родитель над своим чадом, и когда он уже не мог больше найти провод, который необходимо было подкрутить, или какую-нибудь деталь, нуждавшуюся в его внимании, он удалялся в альков Натуральной Теологии читать и ждать. Можно было еще дать своей команде последние указания, но он решил соблюдать спокойствие, и если мысли о том, что наступает момент решительного испытания, и посещали его, то лицо монастырского изобретателя оставалось непроницаемым. Поскольку сам аббат предпочел не присутствовать при демонстрации машины, он не ждал ни от кого аплодисментов и сдерживал желание уловить во взгляде Дома Пауло одобрение своих замыслов.

Негромкий шорох с лестницы снова внес волнение в атмосферу подвального помещения, хотя раньше уже было несколько ложных тревог. Никто не сообщал блистательному Тону, что выдающийся изобретатель ждет его визита в подвале. И в самом деле, знай он об этом, все величие этой минуты было бы испорчено. Да и Дом Пауло предупредил их, чтобы они особенно не высовывались. Так что они лишь обменивались безмолвно многозначительными взглядами, пока длилось ожидание.

Время это не прошло даром.

Четвертый монах, стоявший на верху лестницы, торжественно повернувшись, кивнул тому, кто ждал внизу, на площадке.

– In principio Deus [26]26
  – Вначале Бог…


[Закрыть], – мягко сказал он. Пятый монах повернулся и в свою очередь кивнул третьему у подножия лестницы.

– Caelam et terram creavit [27]27
  – …сотворил небо и землю…


[Закрыть], – пробормотал он.

– Cum tenebris in superficie profundorum [28]28
  – …с тьмою на поверхности глубин…


[Закрыть], – хором сказали все остальные.

– Ortus est Dei Spiritus supra aquas [29]29
  – …Дух Божий носился над водами…


[Закрыть], – отозвался брат Корнхоер. Он поставил книгу обратно на полку, и цепи, приковавшие ее, звякнули.

– Gratias Creatori Spiritui [30]30
  – …Благодарение Духу Творцу…


[Закрыть], – ответила его команда.

– Dixitque Deus FIAT LUX [31]31
  – …И сказал Бог: «ДА БУДЕТ СВЕТ»…


[Закрыть], – командным тоном приказал изобретатель.

Команда, стоявшая на лестнице, поспешила занять свои посты. Четверо монахов принялись раскручивать маховик. Пятый наклонился к динамо. Шестой влез на лестничку у книжных полок и занял место на верхней ступеньке, упираясь головой в свод арки. Чтобы защитить глаза, он натянул на лицо маску из закопченного пергамента, и пока брат Корнхоер, волнуясь, снизу наблюдал за ним, тот проверил конструкцию лампы и винт, которым сближаются угольные стержни.

– Et lux ergo facta est [32]32
  – …И стал свет…


[Закрыть], – сказал он, убедившись, что с винтом все в порядке.

– Lucem esse bonam Deus vidit [33]33
  – …И увидел Бог свет, что он хорош..


[Закрыть], – обратился изобретатель к пятому монаху.

Пятый монах со свечой в руках склонился над шинами, чтобы бросить последний взгляд на щетки.

– Et secrevit lucem a tenebris [34]34
  – …И отделил свет от тьмы…


[Закрыть], – наконец сказал он, продолжая изучение.

– Lucem appelavat diem, – хором отозвалась команда, вращавшая динамо, – et tenebris noctes [35]35
  – …И назвал свет днем… и тьму – ночью (лат.).


[Закрыть], – и дружно ухватилась за рукоятки.

Машина дрогнула, скрипнула и застонала. Монахи, постанывая, все набирали и набирали темп, и маховик начал вращаться, низкое жужжание становилось все выше и выше, превращаясь почти в визг. Наблюдавший за работой динамо внимательно смотрел на вращение спин, которые постепенно слились в неразличимое целое.

– Vespere occaso [36]36
  – …И был вечер…


[Закрыть], – начал было он, но приостановился и, облизав два пальца, коснулся ими контактов. Блеснула искра.