Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Уолт Уитмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

О, жестокие руки, что, бессильного, держат меня!

О, немощное сердце мое!

О, шершавая туча, что обволокла мое сердце и не хочет

отпустить его на волю.

3

На ферме, во дворе, пред старым домом, у забора, беленного

известью,

Выросла высокая сирень с сердцевидными ярко-зелеными

листьями,

С мириадами нежных цветков, с сильным запахом, который

мне люб,

И каждый листок есть чудо; и от этого куста во дворе,

С цветками такой нежной окраски, с сердцевидными

ярко-зелеными листьями,

Я ветку, всю в цвету, отломил.

4

Вдали, на пустынном болоте,

Притаилась пугливая птица и поет-распевает песню.

Дрозд одинокий,

Отшельник, в стороне от людских поселений.

Поет песню, один-одинешенек,

Песню кровоточащего горла,

Песню жизни, куда изливается смерть. (Ибо хорошо, милый

брат, я знаю,

Что, если бы тебе не дано было петь, ты, наверное, умер бы.)

5

По широкой груди весны, над страною, среди городов,

Между изгородей, сквозь вековые чащи, где недавно из-под земли

пробивались фиалки – крапинки на серой

прошлогодней листве,

Проходя по тропинкам, где справа и слева полевая трава,

проходя бесконечной травой,

Мимо желтых стеблей пшеницы, воскресшей из-под савана

в темно-бурых полях,

Мимо садов, мимо яблонь, что в розовом и в белом цвету,

Неся мертвое тело туда, где оно ляжет в могилу,

День и ночь путешествует гроб.

6

Гроб проходит по тропинкам и улицам,

Через день, через ночь в большой туче, от которой чернеет

земля,

В великолепии полуразвернутых флагов, среди укутанных

в черный креп городов,

Среди штатов, что стоят, словно женщины, облаченные

в траур;

И длинные процессии вьются за ним, и горят светильники

ночи,

Несчетные факелы среди молчаливого моря лиц и обнаженных

голов,

И ждет его каждый поселок, и гроб прибывает туда, и всюду

угрюмые лица,

И панихиды всю ночь напролет, и несется тысячеголосое могучее

пение,

И плачущие голоса панихид льются дождем вокруг гроба,

И тускло освещенные церкви, и содрогающиеся от горя

органы, – так совершаешь ты путь

С неумолчным перезвоном колоколов погребальных,

И здесь, где ты так неспешно проходишь, о гроб,

Я даю тебе ветку сирени.

7

(Не только тебе, не тебе одному,

Цветы и зеленые ветки я всем приношу гробам,

Ибо свежую, как утро, хотел бы пропеть я песню тебе, о светлая

и священная смерть!

Всю тебя букетами роз,

О смерть, всю тебя покрываю я розами и ранними лилиями,

Но больше всего сиренью, которая цветет раньше всех,

Я полной охапкой несу их тебе, чтобы высыпать их на тебя,

На тебя и на все твои гробы, о смерть.}

8

О плывущая в западном небе звезда,

Теперь я знаю, что таилось в тебе, когда месяц назад

Я шел сквозь молчаливую прозрачную ночь,

Когда я видел, что ты хочешь мне что-то сказать, ночь

за ночью склоняясь ко мне,

Все ниже поникая с небес, как бы спускаясь ко мне (а все

прочие звезды глядели на нас),

Когда торжественной ночью мы блуждали с тобою (ибо что-то

не давало мне спать),

Когда ночь приближалась к рассвету и я глядел на край неба,

на запад, и увидел, что вся ты в истоме тоски,

Когда прохладною прозрачною ночью я стоял на взгорье,

обвеваемый бризом,

И смотрел, где прошла ты и куда ты ушла в ночной черноте,

Когда моя душа, вся в тревоге, в обиде, покатилась вслед за

тобою, за печальной звездой,

Что канула в ночь и пропала.

9

Пой же, пой на болоте,

О певец, застенчивый и нежный, я слышу твою песню, твой

призыв,

Я слышу, я скоро приду, я понимаю тебя,

Но я должен помедлить минуту, ибо лучистая звезда задержала

меня,

Звезда, мой уходящий товарищ, держит и не пускает меня.

10

О, как я спою песню для мертвого, кого я любил?

И как я спою мою песню для милой широкой души, что ушла?

И какие благовония принесу на могилу любимого?

Морские ветры с Востока и Запада,

Дующие с Восточного моря и с Западного, покуда не встретятся

в прериях,

Эти ветры – дыхание песни моей,

Их благовоние я принесу на могилу любимого.

11

О, что я повешу на стенах его храмины?

Чем украшу я мавзолей, где погребен мой любимый?

Картинами ранней весны, и домов, и ферм,

Закатным вечером Четвертого месяца, серым дымом,

светозарным и ярким,

Потоками желтого золота великолепного, лениво заходящего

солнца,

Свежей сладкой травой под ногами, бледно-зелеными листьями

щедрых дерев,

Текучей глазурью реки – ее грудью, кое-где исцарапанной

набегающим ветром,

Грядою холмов на речных берегах с пятнами теней и с большим

изобилием линий на фоне небес,

И чтобы тут же, поблизости, – город с грудой домов,

со множеством труб дымовых,

И чтобы бурлила в нем жизнь, и были бы мастерские, и рабочие

шли бы с работы домой.

12

Вот тело и душа – моя страна,

Мой Манхаттен, шпили домов, искристые и торопливые воды,

корабли,

Разнообразная широкая земля, Юг и Север в сиянии,

берега Огайо, и сверкающая, как пламя, Миссури,

И бесконечные вечные прерии, покрытые травой и маисом.

Вот самое отличное солнце, такое спокойное, гордое,

Вот лилово-красное утро с еле ощутимыми бризами,

Безграничное сияние, мягкое, постепенно растущее,

Чудо, разлитое повсюду, омывающее всех, завершительный

полдень,

Сладостный близкий вечер, желанная ночь и звезды,

Что сияют над моими городами, обнимая человека и землю.

13

Пой же, пой, серо-бурая птица,

Пой из пустынных болот, лей песню с укромных кустов,

Бесконечную песню из сумерек лей, оттуда, где ельник и кедр.

Пой, мой любимейший брат, щебечи свою свирельную песню,

Человеческую громкую песню, звучащую безмерной тоской.

О звенящий, и свободный, и нежный!

О дикий, освобождающий душу мою, о чудотворный певец,

Я слушаю тебя одного, но звезда еще держит меня (и все же

она скоро уйдет),

Но сирень с властительным запахом держит меня.

14

Пока я сидел среди дня и смотрел пред собою,

Смотрел в светлый вечереющий день с его весенними нивами,

с фермами, готовящими свой урожай,

В широком безотчетном пейзаже страны моей, с лесами,

с озерами,

В этой воздушной неземной красоте (после буйных ветров

и шквалов),

Под аркою неба предвечерней поры, которая так скоро проходит,

с голосами детей и женщин,

Я видел неугомонные приливы-отливы морей, я видел корабли

под парусами,

И близилось богатое лето, и все поля были в хлопотливой

работе,

И бесчисленны были людские дома, и в каждом доме была своя

жизнь,

И вскипала кипучесть улиц, и замкнуты были в себе города,

и вот в это самое время,

Обрушившись на всех и на все, окутав и меня своей тенью,

Надвинулась туча, длинный и черный плащ,

И мне открылась смерть и священная сущность ее.

И это знание сущности смерти шагает теперь рядом со мною

с одной стороны,

И эта мысль о смерти шагает рядом с другой стороны,

И я – посредине, как гуляют с друзьями, взяв за руки их, как

друзей,

Я бегу к бессловесной, таящейся, все принимающей ночи,

Вниз, к морским берегам, по тропинке у болота во мраке,

К темным торжественным кедрам и к молчаливым елям,

зловещим, как призраки.

И певец, такой робкий со всеми, не отвергает меня,

Серо-бурая птица принимает нас, трех друзей,

И поет славословие смерти, песню о том, кто мне дорог.

Из глубоких, неприступных тайников,

От ароматных кедров и елей, таких молчаливых, зловещих, как

призраки,

Несется радостное пение птицы.

И чарующая песня восхищает меня,

Когда я держу, словно за руки, обоих ночных товарищей,

И голос моей души поет заодно с этой птицей.

Ты, милая, ты, ласковая смерть,

Струясь вокруг меня, ты, ясная, приходишь, приходишь

Днем и ночью, к каждому, ко всем!

Раньше или позже, нежная смерть!

Слава бездонной Вселенной

За жизнь и радость, за любопытные вещи и знания,

И за любовь, за сладкую любовь, – но слава ей, слава, слава

За верные и хваткие, за холодящие объятия смерти,

Темная мать! Ты всегда скользишь неподалеку тихими

и мягкими шагами,

Пел ли тебе кто-нибудь песню самого сердечного привета?

Эту песню пою тебе я, я прославляю тебя выше всех,

Чтобы ты, когда наступит мой час, шла твердым и уверенным

шагом.

Могучая спасительница, ближе!

Всех, кого ты унесла, я пою, радостно пою мертвецов,

Утонувших в любовном твоем океане,

Омытых потоком твоего блаженства, о смерть!

От меня тебе серенады веселья,

Пусть танцами отпразднуют тебя, пусть нарядятся, пируют,

Тебе подобают открытые дали, высокое небо,

И жизнь, и поля, и громадная многодумная ночь.

Тихая ночь под обильными звездами,

Берег океана и волны – я знаю их хриплый голос,

И душа, обращенная к тебе, о просторная смерть под густым

покрывалом,

И тело, льнущее к тебе благодарно.

Над вершинами деревьев я возношу мою песню к тебе,

Над волнами, встающими и падающими, над мириадами полей

и широкими прериями,

Над городами, густо набитыми людом, над кишащими людом

дорогами, верфями,

Я шлю тебе эту веселую песню, радуйся, радуйся, о смерть!

15

В один голос с моей душой

Громко, в полную силу пела серо-бурая птица,

Чистыми и четкими звуками широко наполняя ночь.

Громко в елях и сумрачных кедрах,

Звонко в сырости и в благоуханье болот,

И я с моими товарищами там, среди ночи.

С глаз моих спала повязка, чтобы могли мне открыться

Бесконечные вереницы видений.

И забрезжили предо мною войска,

И, словно в беззвучных снах, я увидел боевые знамена,

Сотни знамен, проносимых

сквозь дымы боев, пробитых картечью и пулями,

Они метались туда и сюда, сквозь дымы боев, рваные, залитые

кровью,

И под конец только два-три обрывка остались на древках (и все

в тишине),

Вот и древки разбиты, расщеплены.

И я увидел мириады убитых на кровавых полях,

Я увидел белые скелеты юношей,

Я увидел, как трупы громоздятся над грудами трупов,

Но я увидел, что они были совсем не такие, как мы о них

думали,

Они были совершенно спокойны, они не страдали,

Живые оставались и страдали, мать страдала,

И жена, и ребенок, и тоскующий товарищ страдали,

И бойцы, что оставались, страдали.

16

Проходя мимо этих видений, проходя мимо ночи,

Проходя один, уже не держа моих товарищей за руку,

Проходя мимо песни, что пела отшельница-птица в один голос

с моею душою,

Победная песня, преодолевшая смерть, но многозвучная, всегда

переменчивая,

Рыдальная, тоскливая песня, с такими чистыми трелями, она

вставала и падала, она заливала своими потоками ночь,

Она то замирала от горя, то будто грозила, то снова взрывалась!

счастьем,

Она покрывала землю и наполняла собой небеса

И когда я услышал в ночи из далеких болот этот могучий

псалом,

Проходя, я расстался с тобой, о сирень с сердцевидными

листьями,

Расцветай во дворе у дверей с каждой новой и новой весной.

От моей песни я ради тебя оторвался

И уже не гляжу на тебя, не гляжу на запад для беседы с тобою,

О лучистый товарищ с серебряным ликом в ночи.

И все же сохраню навсегда каждую, каждую ценность, добытую

мной этой ночью,

Песню, изумительную песню, пропетую серо-бурою птицей,

И ту песню, что пропела душа моя, отзываясь на нее, словно

эхо,

И никнущую яркую звезду с полным страданья лицом,

И тех, что, держа меня за руки, шли вместе со мною на призыв

этой птицы,

Мои товарищи и я посредине, я их никогда не забуду ради

мертвого, кого я любил,

Ради сладчайшей и мудрейшей души всех моих дней и стран,

ради него, моего дорогого,

Сирень, и звезда, и птица сплелись с песней моей души

Там, среди елей душистых и сумрачных, темных кедров.

О КАПИТАН! МОЙ КАПИТАН!

О Капитан! мой Капитан! сквозь бурю мы прошли,

Изведан каждый ураган, и клад мы обрели,

И гавань ждет, бурлит народ, колокола трезвонят,

И все глядят на твой фрегат, отчаянный и грозный!

Но сердце! сердце! сердце!

Кровавою струей

Забрызгана та палуба,

Где пал ты неживой.

О Капитан! мой Капитан! ликуют берега,

Вставай! все флаги для тебя, – тебе трубят рога,

Тебе цветы, тебе венки – к тебе народ толпится,

К тебе, к тебе обращены восторженные лица.

Отец! ты на руку мою

Склонися головой!

Нет, это сон, что ты лежишь

Холодный, неживой!

Мой Капитан ни слова, уста его застыли,

Моей руки не чувствует, безмолвен и бессилен,

До гавани довел он свой боевой фрегат,

Провез он через бурю свой драгоценный клад.

Звените, смейтесь, берега,

Но горестной стопой

Я прохожу по палубе,

Где пал он неживой.

У БЕРЕГОВ ГОЛУБОГО ОНТАРИО

(Из поэмы)

Посторонитесь, Штаты!

Дорогу мне – простому, обыкновенному человеку, человеку

прежде всего.

Уплатите мне отработанное мною.

Дайте петь песни о великой Идее, а все остальное возьмите себе.

Я любил землю, солнце, зверей, я презирал богатство,

Я делился со всеми, кто бы ни попросил, заботился об увечных

и неразумных, отдавал свой заработок другим,

Ненавидел тиранов; спорил, не считаясь с богом; терпеливо,

терпимо относился к людям, не сгибал голову ни перед

чем известным иль неизвестным,

Дружил с неучеными мужественными людьми, и с юнцами,

и с матерями семейств,

Читал эти листья себе на вольном воздухе, проверял их

на деревьях, звездах, реке,

Проходил мимо всего, что оскорбляло мою душу или пачкало

мое тело,

Хотел лишь того для себя, чего для других добивался,

Спешил в лазареты, где товарищей находил из всех штатов

(Сколько солдат, умирая, склоняли голову на эту грудь,

Скольких кормила эта рука, этот голос ободрил,

Скольких к жизни вернули – этот голос, эта рука);

И, никого не отвергнув, откликаясь на все,

Охотно я подожду, чтобы поняли меня и оценили как надо.

Скажи, Мать, разве не был я верен заветам твоим?

Разве образ твой исказил я в жизни своей и в делах?

ИЗ ЦИКЛА "ОСЕННИЕ РУЧЬИ"

БЫЛ РЕБЕНОК, И ОН РОС С КАЖДЫМ ДНЕМ

Был ребенок, и он рос с каждым днем и каждый день видел

новое,

И на что бы он ни взглянул – он всем становился,

И все становилось частью его на этот день, на этот час

Или на многие, многие годы.

Ранняя сирень стала частью его,

И трава, и белый или розовый вьюнок, белый и красный

клевер, и песня синицы,

И мартовские козочки, и розовые поросята, табунок

жеребят, и резвый теленок,

И шумливый птичий двор, и утята в грязи возле пруда,

И рыбы, так непонятно повиснувшие под водой,

и сама красивая непонятная вода,

И водяные растения с большими плоскими листьями – все

стало частью его.

Апрельские и майские побеги стали частью его,

Зимние всходы и желтые всходы маиса, и овощи огородов,

И яблони – сначала в цвету, а потом все в плодах,

и лесная ягода, и придорожный сорняк,

И старый пьянчужка, ковыляющий домой из сарая при

кабаке, где он отсыпался после попойки,

И учительница, идущая в школу,

Послушные мальчики и драчуны-забияки,

Румяные девочки в чистеньких платьях, и босоногие

негритята,

И все, что менялось в городе и деревне, в которых он рос.

И родители: тот, кто зародил его, и та, что его носила

и родила,

Они дали ему не только жизнь,

Они отдавали ему себя каждый день, они стали частью его.

Мать, спокойно собирающая ужин на стол,

Мать в чистом чепчике и платье, ее ласковые уговоры,

и когда она проходит мимо – запах свежести от нее

и от ее одежды.

Отец, сильный, поглощенный делами, раздражительный,

грубый, переменчивый, несправедливый,

Подзатыльники, быстрая громкая речь, когда он торгуется

до хрипоты ради выгодной сделки,

Семейный уклад, привычные словечки, гости, вещи

и сладкая на сердце тоска.

Привязанность, с которой не совладать, ощущенье всего,

что окружает тебя, и сомненье – а вдруг все окажется

сном?

Дневные сомненья, и сомнения ночи, и желанье узнать: так

ли это все и как именно,

Такое ли все, каким оно кажется, или все это только

проблеск и промельк?

Люди, снующие по улицам городов, – что они, как

не промельк и проблеск?

А сами улицы, фасады домов, товары в витринах,

Экипажи, фургоны, тяжелые настилы пристаней, скопления

и заторы у переправы,

Деревня на взгорье, когда издали видишь ее на закате

с другого берега быстрой реки,

Тени, отсветы сквозь дымку, на колокольне, на крышах,

там, за две мили отсюда.

А тут рядом шхуна, сонно дрейфующая вместе с отливом,

с маленькой лодкой, зачаленной за кормой,

Или сумятица теснящихся волн, всплеск ломких гребней,

удары прибоя,

В высоком небе пожар облаков и вдали полоса коричневой

отмели, затерявшейся в чистом недвижном просторе,

И горизонт, и пролетевшая чайка, и запах соленых лагун,

водорослей, ила,

Все это стало частью ребенка, – он рос с каждым днем,

и каждый день видел новое, и не перестанет расти,

будет всегда расти с каждым днем.

ГОРОДСКАЯ МЕРТВЕЦКАЯ

Праздно бродя, пробираясь подальше от шума,

Я, любопытный, замедлил шаги у мертвецкой, у самых ворот.

Вот проститутка, брошенное жалкое тело, за которым никто

не пришел,

Лежит на мокром кирпичном помосте,

Святыня-женщина, женское тело, я вижу тело, я только на него

и гляжу,

На этот дом, когда-то богатый красою и страстью, ничего

другого не вижу,

Промозглая тишина не смущает меня, ни вода, бегущая

из крана, ни трупный смрад,

Но этот дом – удивительный дом, – этот прекрасный

разрушенный дом,

Этот бессмертный дом, который больше, чем все наши здания,

Чем наш Капитолий под куполом белым с гордой статуей там,

наверху, чем все старинные соборы с вознесенными в небо

шпилями,

Больше их всех этот маленький дом, несчастный, отчаянный

дом,

Прекрасный и страшный развалина-дом, обитель души, сама

душа,

Отверженный, пренебрегаемый всеми, – прими же вздох моих

дрогнувших губ

И эту слезу одинокую, как поминки от меня, уходящего,

Мертвый дом, дом греха и безумья, сокрушенный, разрушенный

дом,

Дом жизни, недавно смеявшийся, шумный, но и тогда уже

мертвый,

Месяцы, годы звеневший, украшенный дом, – но мертвый,

мертвый, мертвый.

ЭТОТ ПЕРЕГНОЙ

1

Вдруг что-то ошеломило меня, когда я думал, что я

в безопасности,

И я бегу из любимого тихого леса,

Я не стану бродить по лугам,

Я не пойду, не разденусь, чтобы встретиться с моим

любовником – морем,

Я не стану прижиматься моим телом к земле, чтобы ее тело

обновило меня.

Почему же ее не тошнит, эту землю?

Как можешь ты жить на земле, ты, весенняя зелень?

Как можешь ты давать мне здоровье, ты, травяная кровь, кровь

корней, плодов и зерен?

Разве изо дня в день не пихают в тебя, о земля, пораженные

болезнями трупы?

Разве каждый материк не набит до краев мертвецами?

Куда же ты девала эти трупы, земля?

Этих пьяниц и жирных обжор, умиравших из рода в род?

Куда же ты девала это тухлое мясо, эту вонючую жижу?

Сегодня их не видно нигде, или, может быть, я заблуждаюсь?

Вот я проведу борозду моим плугом, я глубоко войду в землю

лопатой и переверну верхний пласт,

И под ним, я уверен, окажется смрадное мясо.

2

Вглядитесь же в эту землю! Рассмотрите ее хорошо!

Может быть, каждая крупинка земли была когда-то частицей

больного – все же смотрите!

Прерии покрыты весенней травой,

И бесшумными взрывами всходят бобы на грядах,

И нежные копья лука, пронзая воздух, пробиваются вверх,

И каждая ветка яблонь усеяна гроздьями почек,

И пшеница с таким бледным лицом воскресает из своей

усыпальницы,

И начинают опять покрываться зеленоватым туманом

шелковица и плакучая ива,

И птицы-самцы поют утром и вечером, а их самки сидят в своих

гнездах,

И вылупляются цыплята из яиц,

И возникают новорожденные твари, корова рождает теленка

и жеребенка кобыла,

И честно встают на пригорке темно-зеленые листья картошки,

И желтые стебли маиса встают, и сирень зацветает у дверей

во дворе,

И летняя зелень горда и невинна над этими пластами умерших.

Какая химия!

Что ветры и вправду не веют заразой,

Что нет никакого подвоха в этой влаге прозрачно-зеленого моря,

которая жаждет любовно прижаться ко мне,

Что я без опаски могу ей дозволить лизать мое голое тело

множеством своих языков,

Что мне не грозят те хвори, которые влиты в нее,

Что все чисто всегда и вовеки,

Что так сладостна студеная вода из колодца,

Что ежевика так сочна и душиста,

Что ни яблони, ни апельсины, ни виноград, ни дыни, ни сливы,

ни персики не отравляют меня,

Что, когда я лежу на траве, она не заражает меня,

Хотя, может быть, каждая былинка травы встает из того, что

было когда-то болезнью.

Этим-то Земля и пугает меня, она так тиха и смиренна,

Она из такого гнилья создает такие милые вещи,

Чистая и совсем безобидная, вращается она вокруг оси, вся

набитая трупами тяжко болевших,

И такие прелестные ветры создает она из такого ужасного

смрада,

И с таким простодушным видом каждый год обновляет она

свои щедрые, пышные всходы,

И столько услад дает людям, а под конец получает от них такие

отбросы в обмен.

ЕВРОПЕЙСКОМУ РЕВОЛЮЦИОНЕРУ, КОТОРЫЙ ПОТЕРПЕЛ ПОРАЖЕНИЕ

И все же, мой брат, моя сестра, не отчаивайся,

Иди, как и прежде, вперед – Свободе нужна твоя служба,

Одна или две неудачи не сломят Свободу – или любое число

неудач,

Или косность, или неблагодарность народа, или предательство,

Или оскаленные клыки властей, пушки, карательные законы,

войска.

То, во что мы верим, притаилось и ждет нас на всех

континентах,

Оно никого не зовет, оно не дает обещаний, оно пребывает

в покое и ясности, оно не знает уныния.

Оно ждет терпеливо, чтобы наступил его срок.

(Да, я воспеваю не только покорность,

Я также воспеваю мятеж,

Ибо я верный поэт каждого бунтовщика во всем мире,

И кто хочет идти за мною – забудь об уюте и размеренной

жизни,

Каждый миг ты рискуешь своей головой).

Бой в разгаре, то и дело трубят тревогу, – мы то наступаем,

то отходим назад,

Торжествуют враги или думают, что они торжествуют,

Тюрьма, эшафот, кандалы, железный ошейник, оковы делают

дело свое,

И славные и безымянные герои уходят в иные миры,

Великие трибуны и писатели изгнаны, они чахнут в тоске

на чужбине,

Их дело уснуло, сильнейшие глотки удушены своей собственной

кровью.

И юноши при встрече друг с другом опускают в землю глаза,

И все же Свобода здесь, она не ушла отсюда, и врагам досталось

не все.

Когда уходит Свобода, она уходит не первая, не вторая,

не третья,

Она ждет, чтобы все ушли, и уходит последней.

Когда уже больше не вспомнят нигде, ни в одной стране, что

на свете есть любящие,

Когда ораторы в людных собраниях попытаются чернить их

имена,

Когда мальчиков станут крестить не именами героев, но именами

убийц и предателей,

Когда законы об угнетении рабов будут сладки народу и охота

за рабами будет одобрена всеми,

Когда вы или я, проходя по земле и увидев невольников,

возрадуемся в сердце своем

И когда вся жизнь и все души людей будут уничтожены

в какой-нибудь части земли,

Лишь тогда будет уничтожена воля к Свободе,

Лишь тогда тиран и нечестивец станут владыками мира.

ПТИЧЬИМ ЩЕБЕТОМ ГРЯНЬ

Птичьим щебетом грянь, о язык мой, про радость поры, когда

сирень зацветает (она в памяти снова и снова),

Отыщи мне слова о рождении лета,

Собери апреля и мая приметы желанные (так на морском

берегу собирают камешки дети)

Стонут лягушки в прудах, терпкий, бодрящий воздух,

Пчелы, бабочки, воробей с незатейливым пеньем,

Синяя птица, и ласточка, быстрая, словно стрела, и с

золочеными крыльями дятел,

Солнечная дымка над землею, клубы дыма цепляются друг

за друга, вздымается пар,

Мерцанье холодных вод и рыба в тех водах,

Лазурное небо, бегущий ручей, – и все это в искрах веселых...

Хрустальные дни февраля, кленовые рощи, где делают кленовый

сахар,

Где порхает реполов, у него бойкий блестящий глаз

и коричневая грудка,

Он подает чистый певучий голос на вечерней и на утренней

заре,

Он бесшумно носится в саду среди яблонь, строя гнездо

для подруги;

Тающий мартовский снег, ива выбрасывает свои желто-зеленые

побеги,

Это весна! Это лето! Что принесло оно и чего мне недостает?

Душа моя, ты на свободе, но что-то тревожит меня, а что

я не знаю;

В дорогу, скорее в дорогу – измерим все дали и выси!

О, если б летать, как летает птица!

О, если бы, словно корабль, под парусом мчаться!

Взлетать за тобою, душа, как взлетает корабль на хребты

водяные,

Впитать в себя все – все краски, все звуки, синее небо, и травы,

и капли росы на рассвете,

И запах сирени; ее сердцевидные листья темно-зеленого цвета,

Лесные фиалки, и хрупкий, бледный цветок по прозванью

"невинность",

Все вещи во всех разновидностях, не ради вещей, ради их

природы,

Спеть песню любимым кустам в один голос с птицей,

Птичьим щебетом грянуть про радость поры, когда сирень

зацветает (она в памяти снова и снова).

МУЗЫКАЛЬНОСТЬ

1

Звучность, размеренность, стройность и божественный дар

говорить слова,

Пройди года, и дружбу пройди, и наготу, и целомудрие, и роды,

Реки грудью пройди, и озера, и земли,

И горло свое разреши, и впитай в себя знания, века, племена,

преступление, волю,

И сокруши все преграды, и возвысь и очисти душу, и утвердись

в своей вере,

И лишь тогда ты, быть может, достигнешь божественной власти:

говорить слова.

И к тебе поспешат без отказа

Войска, корабли, библиотеки, картины, машины, древности,

города, отчаяние, дружба, горе, убийство, грабеж, любовь,

мечта,

Придут, когда нужно, и покорно прорвутся сквозь губы твои.

2

О, почему я дрожу, когда я слышу голоса человеческие?

Воистину, кто бы ни сказал мне настоящее слово, я всюду

пойду за ним,

Как вода за луною безмолвной струистой стопой идет вокруг

шара земного.

Все только и ждет настоящего голоса;

Где же могучая грудь? где же совершенная душа, прошедшая

через все испытания?

Ибо только такая душа несет в себе новые звуки, которые

глубже и слаще других,

Иначе этим звукам не звучать.

Иначе и губы и мозги запечатаны, храмы заперты, литавры

не бряцают,

Только такая душа может открыть и ударить,

Только такая душа может выявить наружу то, что дремлет

во всех словах.

ВЫ, ПРЕСТУПНИКИ, СУДИМЫЕ В СУДАХ

Вы, преступники, судимые в судах.

Вы, острожники в камерах тюрем, вы, убийцы, приговоренные

к смерти, в ручных кандалах, на железной цепи,

Кто же я, что я не за решеткой, почему не судят меня?

Я такой же окаянный и свирепый, что же руки мои не в оковах

и лодыжки мои не в цепях?

Вы, проститутки, по панели гуляющие или бесстыдствующие

в своих конурах,

Кто же я, что могу вас назвать бесстыднее меня самого?

Я виновен! Я сознаюсь – сам прихожу с повинной!

(Не хвалите меня, почитатели, – к черту ваши льстивые

слова!

Я вижу, чего вы не видите, я знаю, чего вы не знаете.)

Внутри, за этими ребрами, я, загрязненный, задохшийся,

За этим притворно бесстрастным лицом постоянно клокочут

сатанинские волны,

Злодейства и развраты мне по сердцу,

Я гуляю с распутными и пылко люблю их,

Я чувствую, что я один из них, я сам и проститутка

и каторжник

И с этой минуты не буду отрекаться от них, ибо как

отрекусь от себя?

ЗАКОНЫ ТВОРЕНИЯ

Законы творения

Для могучих художников и вождей, для молодой поросли

просветителей и совершенных поэтов Америки,

Для благородных ученых и будущих музыкантов.

Все да входят в единый ансамбль мироздания, в слитную

истину мироздания,

Ничто не должно нарушать законы вселенной, дабы все труды

говорили о высшем законе, законе неповиновения.

В чем, по-вашему, суть творения?

Чем, по-вашему, можно насытить душу, кроме свободы ходить

где угодно и никому не повиноваться?

Что, по-вашему, я твержу вам на сотни ладов, кроме того, что

каждый мужчина и каждая женщина не уступают Богу?

И что нет Бога божественнее, чем Вы сами.

И что именно это в конечном счете подразумевают все мифы,

древние и сегодняшние.

И что вы или каждый должны подходить к творениям в свете

этих законов.

УЛИЧНОЙ ПРОСТИТУТКЕ

Не волнуйся, не стесняйся со мною, – я Уолт Уитмен,

щедрый и могучий, как Природа.

Покуда солнце не отвергнет тебя, я не отвергну тебя,

Покуда воды не откажутся блестеть для тебя и листья

шелестеть для тебя, слова мои не откажутся блестеть

и шелестеть для тебя.

Девушка, возвещаю тебе, что приду к тебе в назначенный час,

будь достойна встретить меня,

Я повелеваю тебе быть терпеливой и благостной,

покуда я не приду к тебе.

А пока я приветствую тебя многозначительным взглядом,

чтобы ты не забыла меня.

ЧУДЕСА

Ну кто же теперь верит в чудеса?

А я вот во всем вижу чудо:

Проходя по улицам Манхаттена,

Глядя поверх крыш на далекое небо,

Бродя босиком по самой кромке прибоя

Или стоя под деревом где-то в лесу,

Говоря днем с теми, кого я люблю, и по ночам лежа в постели

с теми, кого я люблю,

Или за столом, пируя с друзьями,

Разглядывая незнакомых людей, сидящих напротив в вагоне,

Или следя, как пчелы вьются над ульем в летний полдень,

Или как стадо пасется в лугах,

Любуясь на птиц, или на чудесных стрекоз,

Или на чудо заката, или на звезды, светящие спокойно и ясно,

Или на крутой, восхитительно тонкий изгиб молодого

весеннего месяца;

Все это и остальное для меня чудеса,

Слитые вместе, и каждое в отдельности – чудо.

Для меня каждый час дня и ночи есть чудо,

Каждый кубический дюйм пространства – чудо,

Каждый квадратный ярд земной поверхности – чудо,

Каждый фут в ее глубину полон чудес.

Для меня море открывает все новые чудеса:

Рыбы – скалы – движение волн – корабли – их команда,

Каких вам еще надо чудес!

ИСКРЫ ИЗ-ПОД НОЖА

Где целый день нескончаемо движется толпа городская,

Чуть в сторонке стоят и смотрят на что-то дети, я подошел

к ним и тоже смотрю.

У самой обочины, на краю мостовой,

Точильщик работает на станке, точит большущий нож;

Наклоняясь, он осторожно подносит его к точилу;

Мерно наступая на педаль, он быстро вращает колесо, и, лишь

он надавит на нож чуткой и твердой рукою,

Брызжут щедрыми золотыми струйками

Искры из-под ножа.

Как это трогает и захватывает меня

Грустный старик с острым подбородком, в ветхой одежде,

с широкой кожаной лямкой через плечо,

И я, готовый во всем раствориться, зыбкий призрак,

случайно остановившийся здесь, весь внимание,

Люди вокруг (немыслимо малая точка, вкрапленная

в пространство),

Заглядевшиеся, притихшие дети, беспокойная, шумная,

сверкающая мостовая,

Сиплое жужжание крутящегося точила, ловко прижатое лезвие,

Сыплющиеся, прядающие, летящие стремительным золотым

дождем

Искры из-под ножа.

О ФРАНЦИИ ЗВЕЗДА

(1870-1871)

О Франции звезда!

Была ярка твоя надежда, мощь и слава!

Как флагманский корабль, ты долго за собой вела весь флот,

А нынче буря треплет остов твой – без парусов, без мачт,

И нет у гибнущей, растерянной команды

Ни рулевого, ни руля.

Звезда померкшая,

Не только Франции, – души моей, ее надежд заветных!

Звезда борьбы, дерзаний, порыва страстного к свободе,

Стремления к высоким, дальним целям,

восторженной мечты о братстве,

Предвестье гибели для деспота и церкви.

Звезда распятая – предатель ее продал

Едва мерцает над страною смерти, геройскою страной,

Причудливой и страстной, насмешливой и ветреной страной.

Несчастная! Не стану упрекать тебя за промахи,

тщеславие, грехи,

Неслыханные бедствия и муки все искупили,

Очистили тебя.

За то, что, даже ошибаясь, всегда ты шла к высокой цели,

За то, что никогда себя не продавала ты, ни за какую цену,

И каждый раз от сна тяжелого, рыдая, просыпалась,

За то, что ты одна из всех твоих сестер, могучая,

сразила тех, кто над тобою издевался,

За то, что не могла, не пожелала ты носить те цепи,

что другие носят,

Теперь за все – твой крест, бескровное лицо,

гвоздем пробитые ладони,

Копьем пронзенный бок.

О Франции звезда! Корабль, потрепанный жестокой бурей!

Взойди опять в зенит! Плыви своим путем!