Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Уолт Уитмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Я сохранил, как сокровище, каждую ноту.

Бывало, бывало не раз, я, крадучись, выходил на прибрежье,

Бесшумно, почти растворяясь в тенях, избегая лунного света,

То слушая смутные зовы, отзвуки, отклики, вздохи,

То глядя во мглу, на белые руки волн, неустанно кого-то

манившие,

И, босоногий мальчишка, с копною волос, растрепанных ветром,

Долго, долго я слушал.

Я слушал, чтобы запомнить и спеть, и вот я перевел эти звуки,

Идя за тобою, мой брат.

Покоя! Покоя! Покоя!

Волна, догоняя волну, затихает,

За нею нахлынет другая, – обнимет ее и также затихнет

в объятьях,

Но мне, но мне любовь не приносит покоя.

Понизу движется месяц – как поздно он встал!

Как медленно всходит – он, верно, также

отягощен любовью, любовью.

К берегу море, безумствуя, льнет,

Полно любовью, любовью.

О, ночь! Не моя ли любовь порхает там, над прибоем?

Не она ль, эта черная точка – там, в белизне?

Зову! Зову! Зову!

Громко зову я тебя, любимая.

Высокий и чистый, мой голос летит над волнами.

Наверное, ты узнаешь, кто зовет тебя здесь,

Ты знаешь, кто я, любимая.

Низко висящий месяц!

Что за пятно на твоей желтизне?

О, это тень, это тень супруги моей!

О месяц, молю, не томи нас в разлуке так долго!

Земля! Земля! О земля!

Куда ни направлюсь, я думаю только о том, что ты бы могла

возвратить мне супругу – если б хотела!

Куда ни взгляну, мне кажется, будто я вижу ее неясную тень.

О восходящие звезды!

Быть может, та, о ком я тоскую, взойдет среди вас!

О голос! Трепетный голос!

Пусть громче разносится он в пространстве,

Сквозь землю, через леса!

Где-то, силясь его уловить, находится та, о ком я тоскую,

Звените, ночные песни!

Безответные песни, ночные!

Песни неразделенной любви! Песни смерти!

Песни под желтой, медлительной, тускло глядящей луной!

Под этой холодной луной, почти погрузившейся в море!

Безумные песни отчаянья!

Но тише! Криков не надо!

Тише, я буду шептать.

И ты на мгновенье умолкни, ты, глухо шумящее море.

Мне слышится, где-то вдали отвечает моя супруга,

Едва уловимо, – о, дай мне прислушаться, тише!

Но только не смолкни совсем, ибо ей уж тогда не вернуться.

Вернись, любимая!

Слышишь, я здесь!

Этой созревшею песней я говорю тебе, где я,.

Этот ласковый зов обращаю к тебе, к тебе.

О, берегись, не дай себя заманить!

То не голос мой, нет, то ветер свистит,

То брызги и шум клокочущей пены,

А там – скользящие тени листьев,

О, темнота! Безответность!

О! Я болен тоскою моей!

О, желтый нимб в небесах близ луны, опустившейся в море!

О, грустное отраженье в воде!

О, голос! О, скорбное сердце!

О, мир – и я, безответно поющий, безответно поющий всю ночь!

О, жизнь! О, прошлое! Гимны радости

Под небом – в лесах – над полями.

К любимой! К любимой! К любимой! К любимой! К любимой!

Но нет любимой, нет ее больше со мной!

Мы расстались навеки!

И песнь умолкает.

А все остальное живет – сияют светила,

И веют ветры, и длятся отзвуки песни,

И, жалуясь гневно, могучее старое море по-прежнему стонет,

Кидаясь на серый шуршащий песок на берег Поманока.

И желтый растет полумесяц – он опускается, никнет, лицом едва

не касается волн.

И вот восторженный мальчик с босыми ногами в воде, с волосами

по ветру,

Любовь, таимая прежде, потом сорвавшая цепи и ныне

заполыхавшая вдруг,

Значенье той песни, глубоко запавшее в душу,

И на щеках непонятные слезы,

Беседы – втроем, и звуки, и полутона,

И дикое старое море, чей ропот угрюмый

Сродни был вопросам, теснившимся в сердце ребенка,

И выдавал давно потонувшие тайны

Грядущему поэту любви.

Демон иль птица (сказала душа ребенка),

Ты пел для супруги? Иль, может быть, пел для меня?

Еще не прощался я с детством, уста мои спали,

Но вот я услышал тебя,

И мне открылось, кто я; я проснулся,

И тысячи новых певцов, и тысячи песен – возвышенней, чище,

печальнее песен твоих,

И тысячи откликов звонких возникли, чтоб жить со мной,

Жить и не умереть никогда.

О ты, певец одинокий, ты пел о себе – предвещая меня,

И я, одинокий твой слушатель, я, твой продолжатель,

вовеки не смолкну,

Вовеки не вырвусь, и это вовеки, и стоны любви в душе

не стихнут вовеки,

Вовеки не стану ребенком, спокойным, таким же, каким был

когда-то в ночи,

У моря, под желтой отяжелевшей луной,

Где все зародилось – и пламя, и сладостный ад,

И жажда моя, и мой жребий.

О, дай путеводную нить! (Она где-то здесь, во мраке.}

О, если вкусил я так много, дай мне вкусить еще!

Одно только слово (я должен его добиться),

Последнее слово – и самое главное,

Великое, мудрое, – что же? – я жду.

Иль вы мне шепнули его, иль шепчете, волны, издревле.

Из ваших ли влажных песков иль из пены текучей оно?

Что ж отвечаешь ты, море?

Не замедляя свой бег, не спеша,

Ты шепчешь в глубокой ночи, ты сетуешь перед рассветом,

Ты нежно и тихо лепечешь мне: "Смерть".

Смерть и еще раз смерть, да, смерть, смерть, смерть.

Ты песни поешь, не схожие с песнями птицы, не схожие с теми,

что пело мне детское сердце,

Доверчиво ластясь ко мне, шелестя у ног моих пеной,

Затем поднимаясь к ушам и мягко всего захлестнув,

Смерть, смерть, смерть, смерть, смерть.

И этого я не забуду.

Но песню, которую темный мой демон, мой брат,

Мне пел в ту лунную ночь на седом побережье Поманока,

Я сплел с моею собственной песней,

С миллионами песен ответных, проснувшихся в этот час,

А в них – слово неба, и ветра,

И самой сладостной песни,

То сильное мягкое слово, которое, ластясь к моим ногам

Или качаясь, подобно старухе в прекрасных одеждах,

склонившейся над колыбелью,

Шептало мне грозное море.

КОГДА ЖИЗНЬ МОЯ УБЫВАЛА ВМЕСТЕ С ОКЕАНСКИМ ОТЛИВОМ

1

Когда жизнь моя убывала вместе с океанским отливом,

Когда я бродил по знакомым берегам,

Когда проходил там, где рябь прибоя всегда омывает тебя,

Поманок,

Где волны взбегают с хрипом и свистом,

Где неистовая старуха вечно оплакивает своих погибших детей,

В этот день, это было поздней осенью, я пристально смотрел на

юг,

И электричество души сбивало с меня поэтическую спесь

Я был охвачен чувством, что эта кромка отлива,

Ободок, осадок, воплощает дух моря и суши всей планеты.

Мой зачарованный взгляд обращался на север, опускался, чтобы

разглядеть эту узкую полоску,

Солому, щепки, сорняки и водоросли,

Пену, осколки блестящих камешков, листья морской травы,

оставленные отливом отбросы,

Я проходил милю за милей, и разбивающиеся волны ревели

рядом со мной.

И когда я снова и снова искал подобия,

Ты, Поманок, остров, похожий на рыбу, преподнес мне все это,

Пока я бродил по знакомым берегам,

Пока с наэлектризованной душой искал образы.

2

Когда я брожу по незнакомым берегам,

Когда слушаю панихиду, голоса погибших мужчин и женщин,

Когда вдыхаю порывы неуловимых бризов,

Когда океан подкатывается ко мне все ближе и ближе с такою

таинственностью,

Тогда для бесконечности я тоже значу не больше,

Чем горсть песчинок, чем опавшие листья,

Сбившиеся в кучу и завалившие меня, как песчинку.

О, сбитый с толку, загнанный в угол, втоптанный в грязь,

Казнящий себя за то, что осмелился открыть рот,

Понявший наконец, что среди всей болтовни, чье эхо

перекатывается надо мной, я даже не догадывался, кто я

и что я,

Но что рядом с моими надменными стихами стоит мое подлинное

Я, еще нетронутое, невысказанное, неисчерпанное,

Издали дразнящее меня шутовскими песенками

и поздравлениями,

Взрывающееся холодным ироническим смехом над любым,

написанным мною словом,

Молча указывая сначала на мои стихи, потом на песок

под ногами.

Я осознал, что действительно не разбирался ни в чем,

ни в едином предмете и что никто из людей не способен

разобраться,

Здесь, у моря, Природа использовала свое превосходство, чтобы

устремиться ко мне и уязвить меня,

Только потому что я осмелился открыть рот и запеть.

3

Два океана, я сблизился с вами,

Мы ропщем с одинаковой укоризной, перекатывая неведомо зачем

волны и песок,

Этот сор и дребезг – вот образ для меня, и для вас, и для всего

сущего.

Вы, осыпающиеся берега со следами разрушения,

И ты, похожий на рыбу остров, приемлю то, что у меня под

ногами,

Что твое, то и мое, отче.

Я тоже – Поманок, я тоже пенился, громоздил бесконечные

наносы и был выброшен на твой берег,

Я тоже только след прибоя и осколков,

Я тоже оставляю на тебе, похожий на рыбу остров, свои

обломки,

Я бросаюсь к тебе на грудь, отче,

Я так к тебе прижимаюсь, что ты не можешь меня оттолкнуть,

Я стискиваю тебя до тех пор, пока ты мне не ответишь хоть

чем-нибудь.

Поцелуй меня, отче,

Коснись меня губами, как я касаюсь любимых,

Шепни мне, покуда я сжимаю тебя, тайну твоего ропота, которой

я так завидую.

4

Отливайте, волны жизни (прилив еще повторится),

Неистовая старуха, не прекращай своих рыданий,

Бесконечного воя над погибшими, но не бойся меня, не отвергай

меня,

Не ропщи так хрипло и сердито, не буйствуй у моих ног, когда

я касаюсь тебя или заимствую у тебя силы.

Я с любовью думаю о тебе и обо всем,

Я делаю выводы за тебя и за тот призрак, что свысока

наблюдает, как мы пролагаем путь, но следует за мной

и за всеми нами.

Это я и все мы – разметанные наносы, мертвые тельца,

Снежная белая пена и пузыри.

(Смотри, тина опадает наконец с моих мертвых губ,

Смотри, мелькают и искрятся все цвета радуги),

Пучки соломы, песок, обломки,

Поднятые на поверхность многими противоборствующими

настроениями,

Шторма, штиля, темени, зыби,

Обдумывание, взвешивание, вздох, соленая слеза, прикосновение

жидкости или земли

Все это поднято нескончаемыми трудами, перебродило

и вышвырнуто;

Два или три свежесорванных цветка, плывущих по волнам,

вынесенных течением,

Именно для нас, которые справляют панихиду Природы,

Именно оттуда, откуда трубят трубы грома,

Мы, капризные, сами не знающие, откуда нас занесло, мы

распростерты перед вами,

Перед теми, кто сидит здесь или ходит,

И кто бы вы ни были, мы тоже часть наноса, лежащего у ваших

ног.

СЛЕЗЫ

Слезы! слезы! слезы!

В ночи, в одиночестве, слезы

На белеющий берег падают капля за каплей, и их поглощает

песок.

Слезы, и ни единой звезды, всюду тьма и безлюдье,

Мокрые слезы бегут по лицу, укутанному темною тканью;

О, кто этот призрак? эта тень в темноте, вся в слезах?

Кто это бесформенной глыбой сгорбился там на песке?

Слезы, что струятся ручьями, слезы всхлипов и мук,

заглушаемых дикими воплями;

О буря, что зародилась и выросла и быстро помчалась бегом

по отлогому берегу моря!

О дикая и мрачная буря ночная – о рыгающий и бешеный

шторм!

О тень, ты при свете дня такая благопристойная, чинная,

с размеренным шагом и спокойным лицом,

Но в ночи, когда никто не глядит на тебя, – о, тогда вырывается

из берегов океан

Слез! слез! слез!

ПТИЦЕ ФРЕГАТУ

Ты спала эту ночь высоко в небесах, выше бури,

Ты проснулась – и снова на сказочных крыльях в полет

(В дикой ярости шторм? Ты взмыла над штормом,

Там, в небе, твой отдых, и небо, твой раб, словно в люльке,

качает тебя);

Ты плывешь синим пятнышком над горизонтом далеким,

Как за светилом, встающим из вод, слежу с корабля за тобой

(Я и сам только пятнышко, точка в безбрежности мира).

Далеко, далеко в море,

Когда гневный прибой этой ночью усеял обломками берег,

Когда над землей показался счастливый, безоблачный день,

Зажглась розовая заря, вспыхнуло солнце,

Хлынул чистый лазурный воздух,

Далеко, далеко в море вновь показалась и ты.

Ты рождена мериться силами с бурей (вся ты – крылья!),

Состязаться и с небом, и с сушей, и с морем, и с ураганом,

Ты воздушный корабль, никогда не спускающий парусов,

Ты без устали дни и недели летишь вперед и вперед сквозь

пространство, кружишься над царствами,

На Сенегале закат ты встречаешь, а утро – в Америке,

Ты ликуешь, резвясь среди молний и грозовых облаков,

И когда ты проносишься там – будь у тебя моя душа,

Какие радости, какие радости ты бы ведала, птица!

МОЛОДОЙ РУЛЕВОЙ У ШТУРВАЛА

Молодой рулевой у штурвала

Бережно ведет корабль.

Сквозь туман доносится скорбный звон

Океанского колокола – о предупреждающий колокол,

качающийся на волнах!

О, ты хорошо предостерегаешь, ты, колокол, звонящий у морских

рифов,

Звонящий, звонящий, чтоб корабль об опасности предупредить.

Ибо когда ты, рулевой, стоящий начеку, услышишь тревожный

звон,

Нос корабля поворачивается, тяжело груженный корабль

меняет галс, быстро уходит под серыми своими парусами,

Прекрасный, величественный корабль со всем своим огромным

богатством, веселый, невредимый.

Но ты, о корабль, бессмертный корабль! Корабль на корабле!

Корабль тела, корабль души – все в пути, в пути, в пути.

НОЧЬЮ НА МОРСКОМ БЕРЕГУ

Ночью на морском берегу

Стоит девочка рядом с отцом

И глядит на восток, в осеннее небо.

Там, наверху в темноте,

Беспощадные хищные тучи, похоронные тучи расстилаются

черными массами,

Злые и быстрые, они опускаются к нижнему краю небес,

К той ясной и прозрачной полоске небес, что осталась еще на

востоке,

Туда, где, большая, спокойная, встает владыка-звезда Юпитер.

И тут же, чуть повыше, поблизости

Плывут нежные сестры Плеяды.

Девочка, ухватившись за руку отца

И глядя с берега на эти похоронные тучи, которые победно

спускаются ниже, чтобы проглотить поскорее все небо,

Беззвучно плачет.

Не плачь, дитя,

Не плачь, моя милая,

Дай я поцелуями уберу твои слезы.

Беспощадные тучи – недолго им быть победителями,

Недолго им владеть небом, это только кажется, что звезды

проглочены ими,

Юпитер появится снова, будь покойна, взгляни на него завтра

ночью, и Плеяды появятся снова,

Они бессмертны, серебряные и золотые звезды, они засверкают

опять,

Большие звезды и малые засверкают опять, все это им нипочем,

Громадные бессмертные солнца и задумчивые долговечные

луны, – они засверкают опять.

Дорогое дитя, ты плачешь об одном лишь Юпитере?

Ты тоскуешь лишь о погребении звезд?

Есть нечто

(Нежно целуя тебя, я говорю тебе шепотом,

Я даю тебе первый намек, неясное указание, загадку),

Есть нечто, что даже бессмертнее звезд

(Много прошло погребений, много дней и ночей),

Нечто, что в мире пребудет даже дольше, чем светоносный

Юпитер,

Дольше, чем солнце, или какой-нибудь кружащийся спутник,

Или сверкающие сестры Плеяды.

МИР ПОД МОРСКОЙ ВОДОЙ

Мир под морской водой,

Леса на дне моря, их листья и ветви,

Морская капуста, бескрайние просторы лишайников, диковинные

семена и цветы, непроходимые чащи, прогалины,

розовый дерн,

Различные краски, бледно-серая, зеленая, пурпурная, белая,

золотая, игра света, проходящего сквозь воду;

Немые пловцы среди скал, кораллов, травы, камышей, – и пища

для этих пловцов;

Сонные существа, что пасутся, повиснув глубоко под водой, или

медленно ползут у самого дна,

Кашалот на поверхности моря, выдувающий воздух и воду или

играющий гибким хвостом,

Акула со свинцовыми глазками, морж, черепаха, мохнатый

морской леопард и тропический скат.

Какие страсти, сраженья, схватки, погони видишь в этих

океанских глубинах, каким густым воздухом дышат эти

подводные твари,

Сразу меняется все, когда оттуда проникнешь сюда, к легкому

воздуху, которым дышат подобные нам существа, живущие

здесь, в нашей сфере,

И снова меняется все, когда отсюда проникнешь туда, еще выше,

в иные сферы и к иным существам.

НОЧЬЮ У МОРЯ ОДИН

Ночью у моря один.

Вода, словно старая мать, с сиплой песней баюкает землю,

А я взираю на яркие звезды и думаю думу о тайном ключе всех

вселенных и будущего.

Бесконечная общность объемлет все,

Все сферы, зрелые и незрелые, малые и большие, все солнца,

луны и планеты,

Все расстоянья в пространстве, всю их безмерность,

Все расстоянья во времени, все неодушевленное,

Все души, все живые тела самых разных форм, в самых разных

мирах,

Все газы, все жидкости, все растения и минералы, всех рыб

и скотов,

Все народы, цвета, виды варварства, цивилизации, языки,

Все личности, которые существовали или могли бы существовать

на этой планете или на всякой другой,

Все жизни и смерти, все в прошлом, все в настоящем

и будущем

Все обняла бесконечная эта общность, как обнимала всегда

И как будет всегда обнимать, и объединять, и заключать в себе.

ИЗ ЦИКЛА "У ДОРОГИ"

БОСТОНСКАЯ БАЛЛАДА

Чтоб вовремя попасть в Бостон, я встал пораньше утром,

Местечко выбрал на углу – отсюда будет видно.

Дай дорогу, Джонатан!

Дорогу полиции президента! Дорогу правительственной пушке!

Дорогу федеральной пехоте и коннице – и призракам раненых

и калек!

Мне любо глядеть на звезды и полосы и слушать оркестр,

играющий "Янки Дудль",

Как ярко сверкают сабли в передних рядах!

Каждый идет с револьвером, чопорно прям, шагает по граду

Бостону.

За войском – тучею пыль, плетутся вслед ветераны,

Один с деревянной ногой, другой без кровинки в лице,

с повязкой на ранах.

Вот это так зрелище! Мертвые поднялись из земли!

Могилы с дальних холмов и те спешат подивиться!

Призраки! Тысячи призраков на флангах и в арьергарде!

Треуголки проедены молью, а костыли – из тумана!

Старые тяжко бредут, на молодых опираясь!

Руки на перевязях висят!

Что же печалит вас, призраки-янки? Почему выбивают дробь

беззубые челюсти?

Иль вас трясет лихорадка? Иль вы, приняв костыли за оружие,

хотите прицелиться?

Если глаза вам застелет слезами, вам не увидеть полиции,

Если начнете стонать – заглушите правительственную пушку.

Стыдитесь, вы, старые безумцы! Полно махать деревяшками,

не рвите свои седые волосы!

Кругом стоят ваши правнуки, их жены смотрят из окон,

И все они так разодеты, так чинно себя ведут!

Час от часу хуже! Не можете выдержать? Вы отступаете?

Вид живых смертельным для вас оказался?

Так убирайтесь отсюда! Прочь! Врассыпную!

В могилы! Назад, на холмы, вы, старые калеки!

Не здесь ваше место, не здесь!

Теперь здесь место иному – сказать ли чему, джентльмены

Бостона?

Я шепну это на ухо мэру – пусть он пошлет представителей

в Англию!

Они получат согласье парламента, поедут с телегой

к королевскому склепу,

Выроют гроб короля Георга, вынут монарха из савана и кости

его соберут для поездки.

Садитесь, янки, на быстрый клипер, – груз для тебя готов,

чернобрюхий клипер!

Поднять якоря! Распустить паруса! Держать прямиком

на Бостон!

А вот теперь вызывайте полицию, тащите правительственную

пушку!

Зовите сюда крикунов из конгресса, откройте новое шествие,

поставьте на страже пехоту и конницу!

Центральное место – заморскому гостю!

Смотрите, достойные граждане! Смотрите из окон, дамы!

Комиссия вскрыла ящик, расправила кости монарха, приклеила

те, что плохо держались.

Отлично! Череп на ребра! Теперь корону на череп!

Старый пьяница, ты отомстил! Корона взяла свое, и более, чем

свое!

Руки в карман засунь, Джонатан, – все в порядке!

Великий ты плут и дельце обделал на славу.

ЕВРОПА

(72-й и 73-й годы этих Штатов)

Вдруг из затхлой и сонной берлоги, из берлоги рабов,

Она молнией прянула, и сама себе удивлялась,

И топтала золу и лохмотья, и сжимала глотки королей.

О надежда и вера!

О тоска патриотов, доживающих век на чужбине!

О множество скорбных сердец!

Оглянитесь на былую победу и снова идите в бой.

А вы, получавшие плату за то, что чернили Народ, – вы, негодяи,

глядите!

За все пытки, убийства, насилия,

За тысячи подлых уловок, которыми лукавая знать выжимала

трудовые гроши у бедноты простодушной,

За то, что королевские уста лгали им, надругались над ними,

Народ, захвативший власть, не отомстил никому и дворянских

голов не рубил:

Он презирал жестокость королей.

Но из его милосердия выросла лютая гибель, и дрожащие

монархи приходят опять,

С ними их обычная свита: сборщик податей, поп, палач,

Тюремщик, вельможа, законник, солдат и шпион.

Но сзади всех, смотри, какой-то призрак крадется,

Неясный, как ночь, весь с головою укутан в бесконечную

пунцовую ткань,

Не видно ни глаз, ни лица;

Только палец изогнутый, словно головка змеи,

Из багряных одежд появился и указует куда-то.

А в свежих могилах лежат окровавленные юноши,

И веревка виселицы туго натянута, и носятся пули князей,

и победившие гады смеются,

Но все это приносит плоды, и эти плоды благодатны.

Эти трупы юношей,

Эти мученики, повисшие в петле, эти сердца, пронзенные серым

свинцом,

Холодны они и недвижны, но они где-то живут, и их невозможно

убить.

Они живут, о короли, в других, таких же юных,

Они в уцелевших собратьях живут, готовых снова восстать

против вас,

Они были очищены смертью, умудрены, возвеличены ею.

В каждой могиле борца есть семя свободы, из этого семени

вырастет новый посев,

Далеко разнесут его ветры, его вскормят дожди и снега.

Кого бы ни убили тираны, его душа никуда не исчезает,

Но невидимо парит над землею, шепчет, предупреждает, советует.

Свобода! пусть другие не верят в тебя, но я верю в тебя

до конца!

Что, этот дом заколочен? хозяин куда-то исчез?

Ничего, приготовьтесь для встречи, ждите его неустанно.

Он скоро вернется, вот уже спешат его гонцы.

РУЧНОЕ ЗЕРКАЛО

Держи его с угрюмой злостью, – гляди, что оно посылает назад

(кто это там? неужели это ты?),

Снаружи нарядный костюм, внутри мерзость и прах,

Уже нет ни сверкающих глаз, ни звонкого голоса, ни упругой

походки,

Теперь у тебя руки раба, и глаза, и голос, и походка раба,

Дыханье пропойцы, лицо объедалы, плоть, пораженная дурною

болезнью,

Легкие отгнивают у тебя по кускам, желудок дрянной,

истощенный,

Суставы поражены ревматизмом, нутро набито мерзопакостной

дрянью,

Кровь циркулирует темной ядовитой струей.

Вместо слов – бормотня, слух и осязание притуплены,

Не осталось ни мозга, ни сердца, исчез магнетизм пола,

Вот что из зеркала глянет на тебя перед тем, как ты отсюда

уйдешь,

Такой итог, и так скоро – после такого начала!

БОГИ

Божественный Друг, безупречный Товарищ,

Уверенно ждущий, невидимый, но существующий,

Будь моим Богом.

Ты, ты, Человек-Идеал,

Честный, умелый, прекрасный, уверенный, любящий,

Совершенный телом и безграничный духом,

Будь моим Богом.

О Смерть (ибо Жизнь мне уже служила),

Ты, вводящая нас в чертоги небесные,

Будь моим Богом.

Нечто, нечто от самых могучих, лучших, кого я знаю, вижу,

воображаю

(Чтобы косности узы порвать на тебе, о душа),

Будь моим Богом.

Все великие помыслы и устремленья народов,

Все деянья и подвиги высшего одушевления,

Будьте моими Богами.

А также Пространство и Время,

А также форма Земли, божественная и чудесная,

А также иные прекрасные формы, достойные преклонения,

А также сверкающий шар солнца, а также звезды в ночи,

Будьте моими Богами.

КОГДА Я СЛУШАЛ УЧЕНОГО АСТРОНОМА

Когда я слушал ученого астронома

И он выводил предо мною целые столбцы мудрых цифр

И показывал небесные карты, диаграммы для измерения звезд,

Я сидел в аудитории и слушал его, и все рукоплескали ему,

Но скоро – я и сам не пойму отчего – мне стало так нудно

и скучно,

И как я был счастлив, когда выскользнул прочь и в полном

молчании зашагал одинокий

Среди влажной таинственной ночи

И взглядывал порою на звезды.

О Я! О ЖИЗНЬ!

О я! О жизнь! Изо всех неотвязных вопросов

О бесконечной чреде маловеров, о безумцах, заполнивших

города,

О себе самом с неизменным упреком себе (ибо кто безумней

меня и кто маловерней?)

О глазах, напрасно мечтающих видеть свет, о низменных целях

и вечной борьбе за жизнь,

О ничтожных плодах усилий, о трудолюбивых оборванных людях

вокруг меня ежедневно,

О пустых и бесплодных годах столь многих других, с которыми

путь мой сплетала судьба,

Вопрос: "О я!" – так печален и неотвязен. Что хорошего в этом,

О я, о жизнь?

Ответ

То, что ты здесь, – что жизнь существует и личность,

То, что великая игра продолжается и ты можешь внести свой

вклад в виде строчки стихов.

ОДНОМУ ИЗ ПРЕЗИДЕНТОВ

Все, что вы делаете и говорите – над Америкой зыбкое марево,

Вы не учились у Природы политике Природы – широте,

прямоте, беспристрастью,

Не поняли вы, что только такое и подобает Штатам,

А все, что меньше, рано иль поздно, развеется, как туман.

Я СИЖУ И СМОТРЮ

Я сижу и смотрю на горести мира – я вижу позор, произвол

и гнет,

Я вижу незримые слезы, я слышу рыдания юношей, которых

мучает совесть, раскаянье в подлых поступках,

Я наблюдаю уродства жизни: вот матери, брошенные детьми,

голодные, нищие, близкие к смерти,

Вот жены, чья жизнь исковеркана мужем, а вот вероломные

соблазнители,

Я вижу все, что скрыто от взора, – страдания ревности

и неразделенной любви, все тайные язвы людские,

Я вижу битвы, чуму, тиранию, я вижу замученных, брошенных

в тюрьмы,

Я вижу голод на корабле – матросы бросают жребий, кого

убить, чтоб спаслись остальные,

Я вижу высокомерье богатых, агонию нищих – рабочих,

и негров, и всех, кто делит их жребий.

Да, все – и низость одних, и бесконечные муки других – я,

сидя здесь, наблюдаю,

Я вижу, я слышу, и я молчу.

ЩЕДРЫМ ДАЯТЕЛЯМ

Все, что даете мне, с радостью я принимаю,

Пищу, лачугу и сад, немного денег на память о встрече с моими

стихами,

Ночлег и еду для прохожего, когда я скитаюсь по Штатам,

зачем же я стану стыдливо скрывать, что я принимаю дары?

Разве сам я из тех, кто ничего не дарит ни мужчине, ни

женщине?

Нет, и мужчинам и женщинам я даю доступ ко всем богатствам

вселенной.

ЛЮБОВНАЯ ЛАСКА ОРЛОВ

Иду над рекою по краю дороги (моя утренняя прогулка, мой

отдых),

Вдруг в воздухе, в небе, сдавленный клекот орлов,

Бурная любовная схватка вверху, на просторе,

Сцепление, сжатые когти, живое бешеное колесо,

Бьющих четыре крыла, два клюва, тугое сцепление кружащейся

массы,

Кувыркание, бросание, увертки, петли, прямое падение вниз,

Над рекою повисли, двое – одно, в оцепенении истомы,

Висят в равновесии недвижном, – и вот расстаются, и когти

ослабли,

И в небо вздымаются вкось на медленно-мощных крылах,

Он – своим и она – своим раздельным путем.

ДЕРЕВЕНСКАЯ КАРТИНА

За широкими воротами мирной риги деревенской

Озаренная поляна со скотом и лошадьми,

И туман, и ширь, и дальний, уходящий горизонт.

ИЗУМЛЕНИЕ РЕБЕНКА

Мальчишкою малым, бывало, замолкну и с изумлением

слушаю,

Как в воскресных речах у священника бог выходит

всегда супостатом,

Противоборцем людей или мыслей.

КРАСИВЫЕ ЖЕНЩИНЫ

Женщины сидят или ходят, молодые и старые,

Молодые красивы, но старые гораздо красивее.

МАТЬ И ДИТЯ

Я вижу спящее дитя, прикорнувшее к груди своей матери,

Спящие мать и дитя недвижны, – тс! – я наблюдаю за ними.

долго, долго.

МЫСЛЬ

О вере, о покорности, о преданности;

Я стою в стороне и смотрю, и меня глубоко изумляет,

Что тысячи тысяч людей идут за такими людьми, которые

не верят в людей.

НАШИМ ШТАТАМ

(В их 16-е, 17-е и 18-е президентства)

Почему все такие вялые, растерянные? Почему все дремлют

и я дремлю?

Какой удручающий сумрак! Что за пена и грязь на воде!

Кто эти летучие мыши? Эти шакалы, засевшие в Капитолии?

Какое гнусное президентство! (О Юг, испепели их своим

палящим солнцем! Север, заморозь своим ледяным

дыханием!)

И это конгрессмены? Нелицеприятные судьи? Это президент?

Ну что ж, посплю-ка и я, покуда спят наши Штаты.

Когда сгустится мрак, грянет гром и засверкают разряды,

не миновать нам проснуться,

Юг, Север, Запад и Восток, побережье и сердце страны – все

мы, конечно, проснемся.

ИЗ ЦИКЛА "БАРАБАННЫЙ БОЙ"

О ПЕСНИ, СПЕРВА, ДЛЯ НАЧАЛА

О песни, сперва, для начала

Легонько ударьте в тугой бубен, расскажите о том, как я рад

и горд за свой город,

Как он призвал всех к оружию, как подал пример, как

мгновенно поднялся на ноги

(О великолепный! О Манхаттен мой несравненный!

О самый стойкий в час беды и опасности! О надежный, как

сталь!),

Как ты воспрял – с каким хладнокровием сбросил мирные

одеяния,

Как заменили барабан и рожок твою сладкую оперную музыку,

Как ты повел всех на войну (вот эти солдатские песни и пойдут

у нас для начала),

Как впереди всех гремела барабанная дробь Манхаттена.

Сорок лет в моем городе солдат видели только на парадах,

Сорок лет пышных смотров, покуда внезапно владычица этого

переполненного и буйного города,

Бодрствующая среди кораблей, домов, неисчислимых сокровищ,

Окруженная миллионами своих детей,

Внезапно, глубокой ночью,

Получив известие с юга,

Не ударила яростно кулаком по панели.

Электрический ток бил по ночи, покуда

На рассвете наш улей не выплеснул с грозным жужжаньем свои

мириады.

Из домов и фабрик, из каждой двери

Вышли они, взволнованные, и вот – Манхаттен вооружается!

Под барабанную дробь

Юноши строятся и вооружаются,

Вооружаются мастеровые (прочь рубанок, мастерок, кувалду),

Адвокат покидает свою контору и вооружается, судья покидает

суд,

Возчик бросает свой фургон посреди улицы, спрыгивает

и швыряет поводья на лошадиные крупы,

Приказчик покидает лавку, хозяин, счетовод, привратник также

ее покидают;

Повсюду дружно формируются и вооружаются отряды,

Новобранцы – почти дети, старики показывают им, как носить

снаряжение, и они тщательно затягивают ремни,

Вооружаются на улицах, вооружаются в домах, блестят стволы

мушкетов,

Белые палатки скапливаются в лагеря, окружаются караулом,

пушки гремят и на восходе и на закате,

Ежедневно прибывают вооруженные полки, проходят по городу

и грузятся на причалах

(Как они прекрасны, как шагают к реке, потные, с ружьями

на плечах!

Как я люблю их, как сжал бы в объятьях их, загорелых,

в запыленных мундирах!),

Город взбудоражен. "К оружию! К оружию!" – слышится

везде и всюду,

Флаги свисают с колоколен, со всех общественных зданий

и магазинов,

Плач разлуки, мать целует сына, сын целует мать

(Разлука для матери – нож в сердце, но она не скажет

ни слова, чтобы удержать сына),

Шум, эскорт, впереди шеренги полицейских, расчищающих

дорогу,

Безудержный энтузиазм, дикие вопли толпы в честь ее

любимцев,

Артиллерия, молчаливые, сверкающие, как золото, пушки

тащатся, погромыхивая, по булыжнику

(Молчаливые пушки, скоро нарушится ваше молчанье,

Скоро вас снимут с передков, чтобы начать кровавую

работу),

Вся шумиха мобилизации, вся решительность вооружения,

Лазаретная служба, корпия, бинты и лекарства,

Женщины, записавшиеся в сестры милосердия, дело, начатое

всерьез, безо всякого парада;

Война! Выступает вооруженный народ! Он готов к бою,

отступление невозможно;

Война! На недели, на месяцы или на годы – вооруженный

народ выступает ей навстречу.

Маннахатта в походе – воспоем же ее по достоинству!

Слава мужественному бивуачному житью

И стойкой артиллерии

Пушки блистают, как золото, одним великанам под силу

справиться с пушками,

Снимем их с передков! (Отнюдь не для приветственных

салютов, как в минувшее сорокалетие,

Заложим в них не только пыжи и порох.)

А ты, владычица кораблей, ты, Маннахатта,

Древняя покровительница этого гордого, доброго, буйного

города,

В эпохи мира и довольства окруженная своими детьми, ты

нередко печалишься или хмуришься,

Но сейчас ты радостно улыбаешься, старая Маннахатта.

1861

Военный город! Год борьбы!

Сладкие рифмы и чувствительные любовные романсы

не для тебя, суровый год!

Ты не сидишь у стола, как бледный поэтик, сюсюкая тихо

стишки,

Но, как сильный мужчина, выпрямясь, в синей одежде, шагаешь

с ружьем на плече,

Мускулистый, загорелый, с тесаком за поясом сбоку.

Я слышу, как зычный твой голос гремит по всему континенту;

Мужественный твой голос, о год, раздается в больших городах,