Текст книги "Мертвая тишина"

Автор книги: Ульяна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Но он ошибается – никого, кроме меня. Я пыталась его звать. Тихо, так тихо, что сама себя едва слышала, потому что знала – не ответит. Они все могли бить его сколько угодно. Они все могли ему не верить, и он бы пережил это с достоинством того, кого предавали и бросали не раз. От кого постоянно ждали подлости, и ему было плевать на них всегда, он был выше этого.

Мой гордый. Мой такой ранимый и до абсурда гордый. Ты бы лучше позволил им считать себя последней мразью, чем унизился до объяснений. Потому что они должны сами верить в тебя, и когда этой веры нет, то ее не станет больше, даже если ты раздерешь себе грудь когтями и истечешь кровью у них на глазах. И я понимаю, насколько Ник прав…понимаю и схожу с ума от того, что в этой правоте с ним рядом никого нет. Даже меня. Нейтралы слишком сильны и могущественны, чтобы дать уйти от правосудия кому бы то ни было. И лишь слившись с ними в единое целое, Ник мог обрести власть, благодаря которой защищал бы нас всех, контролировал бы врага изнутри. Вот что он пытался сказать мне, когда смотрел в глаза и сжимал мои руки всё сильнее, спрашивая о сыне…а я …я ответила ему сомнениями, которых он не заслужил и не ожидал. Я ударила его прямо в сердце.

Мой побег… сломал меня саму настолько, что я боялась звать Ника. Ненавидела себя и боялась понять, что он так же сломлен и уже никогда не соберёт себя по кускам ради меня. Зачем? Ведь я бросила его. Я отвернулась от него. Я посмела усомниться в его любви к своим детям и…и я позволила им прийти убивать его.

Когда я думала об этом, внутри всё разрывалось от тоски и безысходности, от отчаянного желания бросить всё и бежать к границе, валяться у него в ногах, цепляясь за голенища сапог и молить простить меня, молить перестать думать, что я могла с ним вот так…молить смотреть мне в глаза. Ему ведь больше некому верить. Это у меня есть отец, сестра, брат, дети, а у него… у него всегда была только я. Тонкая нить, удерживающая гордого и свободного зверя рядом с семьей, и он держал эту нить изо всех сил, как мог и как умел, а я её у него из ладоней вырвала. И теперь мой муж один сражается там с врагами против других врагов. Против собственного сына и брата. И я ничего не могу с этим сделать. Потому что они все не верят даже мне…а я ненавижу их за это и никогда им не прощу той ночи в лесу. Не прощу того, что они его предали и бросили там одного, не поняли, не почувствовали того, что почувствовала я.

Там, в домике на нейтральной полосе в лесу, когда пришла к нему с недоверием, а он любил меня так долго и так нежно, как не любил никогда за всю нашу совместную жизнь. Ни ложь, ни предательство, ни лицемерие не умеют жить в нежности. В страсти возможно, в похоти, в дикости…но не в тягучей патоке самой болезненной нежности, от которой даже сейчас жжёт веки и хочется разрыдаться. Как же осторожно он прикасался ко мне и смотрел…как на единственное счастье в его жизни. От такого взгляда хочется умереть, растворяясь в невесомом наслаждении моментом.

Он не говорил о любви…он вообще так мало говорил со мной тогда, и это было не нужно – я чувствовала его обнажённым сердцем и каждым шероховатым шрамом на нём. Как будто его рубцы касаются моих в самой безумной и сокровенной ласке. Боже, как же сильно я люблю этого мужчину, и эта любовь сжирает меня бесконечно от кончиков ногтей, до кончиков волос в пепел, и она же возрождает снова, как новую Вселенную среди хаоса и окровавленных обломков старой. Слушаю биение его сердца, и мне кажется, мое собственное замирает в этот момент. Моё точно знает, когда навеки остановится – вместе с последним ударом того, которому вторит в унисон.

Я перебирала каждое сказанное им слово, каждый жест, каждое касание кончиками пальцев, каждый поцелуй, вздох, стон и толчок внутри моего тела. Засыпая на спине и зарываясь пальцами в его непослушные волосы, пока он лежал головой на моей груди, обхватив меня горячими руками, я думала о том, что ошибалась…о том, что не имела права усомниться в нём ни на секунду. Ник здесь только ради нас. Иначе этот сильный и хитрый убийца никогда не позволил бы собой манипулировать такой мрази, как Курд. Он бы уничтожил даже нейтралов и их ублюдка-предводителя. Но только не тогда, когда вся его семья объявлена вне закона и прячется по подвалам Асфентуса. Он снова играл в игру на стороне противника…и впервые не скрыл от меня правила этой игры.

А я… я в ту ночь хотела насладиться минутами тишины в его объятиях. Я не знала, когда теперь снова смогу увидеть его, когда снова смогу почувствовать запах его тела, пота, запах его волос. Меня переполняла нежность на грани с безумием, когда касаешься каждой пряди и, пропуская её через пальцы, чувствуешь, как вздрагивает всё внутри. От едкого наслаждения, осторожного и невыносимого, как порезы папиросной бумагой, когда боль ощущается утонченно и остро. Хищник на моей груди затих и прислушивается к моему дыханию и сердцебиению нашей дочери, поглаживая мой живот, ловя каждое шевеление внутри моего тела.

– Мы её уморили, – тихо засмеялся.

Как же редко за все эти годы я слышала его смех. По пальцам можно пересчитать. И как неожиданно сладко он звучит здесь, на этом оазисе посреди рек крови и вакханалии смерти. Я так безумно устала от этой невозможности быть вместе. От постоянного страха потерять его навсегда, что теперь жадно впитывала каждую секунду, проведенную вместе.

– Это она тебе сказала?

Улыбнулась уголками губ и зарылась в волосы мужа, ероша их и сжимая, возвращая его голову к себе на грудь и чувствуя, как подушечки его пальцев чертят хаотичные линии на моем животе.

– Тссссс, малыш. Она засыпает.

На глаза навернулись слёзы – какой же он чуткий и прекрасный отец. Всегда был таким. Это заложено внутри него – безумная любовь к своим детям. Мой мужчина. Мой целиком и полностью, и это сводит с ума, потому что я знаю – он так решил. Давно. Много лет тому назад решил быть моим, и что бы ни произошло, это оставалось неизменным всегда.

Я все ему расскажу чуть позже. Утром. Когда проснусь в его объятиях. Расскажу, где прячется Сэми и наши дети. Расскажу, как Ками и Ярик скучают по нему, как задают миллион вопросов о нем. Расскажу, где скрывается отец и Рино. Никто, кроме Ника не сможет нас защитить от нейтралов. И у него есть план… я знаю, что есть. Иначе он бы туда не сунулся. Иначе не пролилось бы столько крови бессмертных – он бы не допустил.

Но я так же знала, что мой муж способен ради нас убивать кого угодно, и у него не возникнет проблемы выбора. Возможно, это ужасно, но именно это заставляло понимать, что рядом с ним не страшно ничего.

Конечно, Ник мне не расскажет, что именно он задумал, а я и не стану спрашивать. Мне достаточно его непоколебимой уверенности в этом, которую чувствую в его словах, голосе, в его властности и в его поцелуях, и даже в его дыхании. Я не умею иначе. Я не умею не верить в него. Это неправильно. Это не я.

– Когда она должна родиться?

Опустил голову ниже, прислушиваясь к шевелению ребенка.

– Примерно через пару месяцев. Я хочу, чтоб ты был рядом, когда это случится.

– Я буду, малыш. Пусть весь этот мир на хрен сгорит. Но я буду.

И я не сомневалась ни на секунду – будет. Даже если настанет конец света.

Я сама не заметила, как уснула, а проснулась от странного ощущения внутри. Меня словно жгло огнём, разрывало мне грудную клетку на части с такой силой, что я не могла вдохнуть, как будто кто-то режет моё тело лезвиями изнутри. Подскочила на постели, лихорадочно подбирая вещи с пола и натягивая на себя, стараясь справиться с паникой. Очень энергично шевелилась малышка внутри, словно билась и нервничала.

– Ник…,– прислушиваясь к тишине, – Ник, где ты?

Бросилась к двери, и в ту же секунду в нее ввалился один из нейтралов с перерезанным горлом, из которого фонтаном хлестала кровь мне на платье. Втянув шумно воздух, я попятилась назад, оглядываясь в поисках оружия, но, увидев Зорича, с облегчением выдохнула, и тут же сердце зашлось в приступе паники снова.

– Ты что творишь? Убирайся! Уходи! Этот здесь не один. Есть еще трое. Они вернутся и убьют тебя. Ты с ума сошел? Ник ничем не сможет тебе помочь! Уходи-и-и-и!

Я пришел за вами, Марианна.

Отрицательно качнула головой, глядя, как Зорич прячет тонкий кинжал из хрусталя за пояс, педантично вытерев его перед этим белым платком.

– Я не пойду с тобой. Ник отвезёт меня обратно в город сам. И это будет правильней и надёжней всего. Оставь мне нож и уходи… я … я скажу, что это я убила охранника.

В тот момент я сама не понимала, что говорю. А тревога внутри всё нарастала и нарастала. Зорич был слишком настойчив и чем-то напуган. Исамое паршивое – я понимала чем. Он боится возвращения Ника. Ищейка боится своего господина до дрожи во всём теле…Значит, и он больше ему не верит.

– Вы обязаны пойти со мной. Вы слышите? Всё изменилось. Всё не так, как вы думаете, и не так, как вам кажется. Он не отпустит вас.

– Что ты говоришь? И ты…ты во всё это веришь?

– Я верю своим глазам, а мои глаза видели, как взорвалось здание, в котором должны были быть вы…И приказ отдавал он.

– Ник не знал. Ты не можешь так думать…ты не можешь вот так о нём. Столько лет. Ты же его знаешь…и

– Вот именно. Я его знаю…Точнее, знал. Тот Ник сначала выкроил бы своё сердце из грудины и даже потом вернулся бы с того света, чтобы спасти вас и своих детей… а этот отдал приказ вас убить и отдал приказ окружить и схватить собственного сына. Я уже ни во что не верю, но я верю в клятвы, и я дал клятву прежнему Николасу Мокану, что буду защищать вас и его детей ценой собственной жизни, и мне плевать, если для этого мне потребуется защищать вас от него самого. Идёмте!

Слишком эмоционально для всегда спокойного ищейки, и мне вдруг стало невыносимо больно, так больно, что захотелось заорать: «И ты, Брут?».

– Я никуда не пойду. Я доверяю Нику. Я верю ему, как себе. Он спасёт всех нас. И ты…ты не можешь ему не верить. Это же Ник!

– Это больше не Ник. Это нейтрал. И он всем нам доказал это.

– Ты не понимаешь! Он воюет за нас, просто в тылу врага. Он рискует ради нас. Я чувствую. Я это вижу. Я знаю-ю-ю.

– Ничего вы не знаете. Они загнали Сэма в ловушку, и ваш сын ранен. Вы должны пойти со мной, может быть, он умирает.

Внутри, там, где бьют в солнечное сплетение, сильно защемило, как от нехватки кислорода, и я схватилась за живот, чувствуя, как тошнота подступает к горлу.

– Ранен?

– Да! Сэм ранен и он зовет вас. Хватит искать оправдания тому, чему их найти невозможно. У нас нет времени, если вернется охрана, меня убьют, а вас уже точно никуда не отпустят.

И я ушла с ним. Я ушла. Чувствуя, как от ужаса происходящего начинаю сходить с ума. Разрываться между Ником и Сэмом…и это невыносимо больно. Это настолько адски больно, что у меня внутри всё разъедает серной кислотой и хочется рвать на себе волосы. Зорич выводил меня из леса, продираясь через чащу, разрубая кустарники и прокладывая дорогу там, где её, по сути, и нет вовсе. Я ехала сюда совсем другим путём, а мне казалось, что Серафим словно боится чего-то и сильно торопится. Мы вышли из леса не со стороны Асфентуса, а со стороны дороги. Там нас уже ждала машина, в которой за рулём сидел мой старший сын.

– Мам! Что вы так долго?! Давай, быстрее! Здесь не самое безопасное место!

Всхлипнув, я бросилась к нему, а потом остановилась, прижав руки к груди, и тогда он вышел из машины, а я, отрицательно качая головой, попятилась назад.

– Ты…ты не ранен?!

– Конечно, не ранен, – и перевел взгляд на Зорича.

– У меня не было выбора, она отказывалась идти.

Я смотрела то на одного, то на другого, и внутри опять начало жечь раскаленным железом. Они меня обманули. Зорич обманул.

Внезапно затрещала рация в машине, и я узнала голос одного из ищеек:

– Весь отряд разбит. Изгой тяжело ранен. Везём в лазарет. Нужна подмога и кровь для тяжело раненых.

Голос Рино в рации ответил:

– Я говорил, не соваться туда! Говорил не лезть. Я удивлен, как он не поубивал вас всех.

– Вершителя тоже нехило зацепило, Изгой нанёс ему удар…

Сэм выхватил рацию из машины и отключил, а я всё чаще и тяжелее дышала, глядя на них обоих…со свистом, всхлипывая на каждом вздохе. Я оттолкнула Серафима и бросилась к лесу. Обратно. К нему. Но Сэм поймал меня, схватил за плечи и прижал к себе.

– С ним всё хорошо, мам. Всё хорошо. Не ходи туда!

А я вырывалась с молчаливым ожесточением, сбрасывая его руки, стиснув зубы и чувствуя, как меня колотит от понимания, что здесь произошло. Я закричала и вцепилась пальцами в рубашку сына, чувствуя, как сводит в онемении ледяные пальцы.

– Он! Твой! Отец! А вы…вы, – захлебываясь и силясь сказать хотя бы слово, но голос не слушается и срывается, ломается, – Вы сделали из меня приманку, чтобы убить его? Твоего отца! Ты хотел его смерти…Сэм? Хотел? Отвечай мне! Смотри мне в глаза и отвечай!

Колени подгибаются, и уже сын держит меня под руки, не давая упасть.

– Не хотел, ма. Не хотел. Они за тобой пошли. Я ради тебя.

– Не надо ради меня! Он бы не тронул! Ясно?! Он бы меня не тронул. Ни меня, ни вас! Как ты этого не понимаешь?! Ты! Слышишь? Не смей никогда против отца! Никогда! Как ты мог…

Голос сорвался на рыдание. Оседая на землю, чувствуя, как хватает внизу живота волнообразной болью, и я словно разделилась на две части, и одна прекрасно понимает, что меня использовали. Меня и Сэма…что они все вынесли Нику приговор в очередной раз. И я никогда им этого не прощу. В этот раз не прощу…потому что это они виноваты во всём. Они чужую войну превратили в междоусобную. В нашу личную. А я не хочу воевать. Не хочу быть наживкой, я к своему мужчине хочу. Я ребенка хочу спокойно родить.

– Мама! – как сквозь вату, которая закладывает уши вместе с пульсирующей болью в висках, – Мам, он жив. Отец. Слышишь? Я бы не позволил им. Ты мне веришь?

Я не хотела его слышать. Я погрузилась в самый жуткий кошмар наяву, где мне снова и снова приходилось делать выбор между теми, кого я люблю больше жизни.

– Конечно, жив, – едва шевеля губами, – я бы почувствовала, если бы его не стало.

Но кто знает…может быть, он уже, и правда, мёртв…или умирает. Внутри. Сэм тряс меня за плечи, а я смотрела сквозь него и видела глаза своего мужа, когда он понял, что я ушла, а его в этот момент убивали. Когда он понял, что я усыпляла его бдительность, чтобы привести к дому, в котором он так жадно и трепетно любил меня, убийц. И мне нечего сказать в своё оправдание…Он не поверит. Ник никогда не верил в слова. Только в поступки. И он не умеет прощать. Этот Ник точно не умеет. Мне страшно было подумать, что он испытал в тот момент, когда понял, что это сделала я…Я! Потому что меня использовали и обманули мои близкие…те, кому доверяла. Перевела затуманенный взгляд на Сэма:

– Если ты когда-нибудь поднимешь оружие против своего отца, я не прощу тебя, Сэм. В этот момент ты убьёшь меня. Я не стану выбирать кого-то из вас. Я выберу смерть. Лучше смерть, чем смотреть, как вы убиваете друг друга.

– Тебе не придётся, – провёл ладонью по моей щеке, – я так люблю тебя, мам. Я хочу, чтоб ты снова была счастлива…я хочу, чтоб ты жила. У меня всё внутри разрывается, когда ты страдаешь из-за него.

– Но я не буду счастлива, родной. Без твоего отца это невозможно, – прошелестела едва слышно, снова чувствуя, как режет живот болью, и ребёнок бьётся внутри.

– Я знаю. Ты всегда любила его больше, чем нас.

Схватила сына за воротник и дёрнула к себе, чувствуя, как по щекам градом текут слезы и в горле дерёт от едва сдерживаемых оглушительных рыданий.

– Запомни раз и навсегда: нет такого – любить больше или меньше! Нету! Нет такого – заставлять мать делать выбор, потому что она всегда выберет дитя, а потом …потом будет гнить заживо, а не жить. Он – твой отец, он породил тебя на свет…

– Насилием над тобой? Разве это был акт любви?

Я не поняла, как ударила его по щеке. Впервые в жизни подняла на него руку, и Сэм замер, как и я сама.

– Никогда не суди о том, чего ты не знаешь. Никогда и никого не суди, пока сам не надел те же сбитые сапоги и не прошёл той же дорогой.

– У меня будет иная дорога. Я никогда не подниму руку на женщину.

– Никогда не говори никогда, Сэм… Я тоже никогда раньше не поднимала на тебя руку. Просто запомни: убьёшь отца – убьёшь и меня вместе с ним.

– А если он…если это он убьёт меня, что ты будешь делать тогда?

– Если бы он хотел тебя убить, мы бы с тобой уже здесь не разговаривали. Он никогда не причинит тебе зла. Чтобы ты ни натворил, Сэм, как бы ни проклинал его, он не тронет тебя – запомни это.

– Никогда не говори никогда, мама.

– Я знаю, что говорю. Это исключение. Это то «никогда», которое не случится с тобой. Он, скорее, позволит изрезать себя на куски.

– Как ты всегда его защищаешь! Почему? Почему ты..после всего, что он сделал? – лицо сына исказилось как от боли.

– Потому что он мой муж. Потому что он отец моих детей, и я сделала этот выбор. Я была, есть и буду на его стороне, что бы он ни совершил.

– Даже если он решит убить тебя?

– Даже если решит, я протяну ему нож и подставлю под него горло, значит, это моя вина.

– Это какое-то безумие, – прошептал Сэм, отшатнувшись от меня.

– Возможно. Но это моё безумие! И никто не имеет права меня судить, потому что никто и никогда не будет мной и не поймёт, ЧТО я чувствую и ЧТО он чувствует ко мне.

– Но он тебя бросил. Нас бросил в который раз.

– Это мы его бросили… а он до последней секунды будет с нами.

– Я не понимаю тебя!

– И не поймешь…хотя, может быть, когда-нибудь. Ты даже не осознаешь сам, насколько ты похож на своего отца.

– Нам пора ехать. Нейтралы начали прочёсывать лес, – сказал Зорич, но я даже не посмотрела в его сторону.

Я оперлась на руку Сэма, вставая с земли и чувствуя, как постепенно отпускает боль в груди, прижимая руку к этому месту и оглядываясь на макушки деревьев, как будто они скрывают от меня Ника живой стеной лжи и предательства, шелестя сухой листвой на ветру.

Мы приехали в закрытое поместье Рино, которое он отстроил прямо в катакомбах носферату и где мы были в безопасности. Довольно относительной. Учитывая, что у Нолду об этой войне было свое мнение, и он не принимал ничью сторону, он увидел для себя возможность выйти из-под контроля, и лишь страх перед Рино сдерживал его от того, чтобы не стать нашим врагом.

Я поднялась по ступеням, поддерживаемая Сэмом, который шел позади меня. Помню, как распахнула дверь в залу, где сидели Рино, Габриэль и мой отец.

– Как вы смели? Как вы смели использовать меня?

– Разве ты не за этим туда поехала? – спросил отец, приподняв одну бровь. И в этот раз его невозмутимость вызвала во мне волну ярости.

– За чем за этим?

– Отвлечь своего мужа, чтоб мы могли спасти твоего сына. Или я чего-то не понимаю?

Он налил себе виски, а я подошла и смахнула бутылку со стола вместе с бокалом. Раздался звон, и брызги стекла вместе с алкоголем разлетелись в разные стороны.

– Убить его с моей помощью! Вот на что вы пошли! Своего брата! Моего мужа! Отца моих детей!

– Он удерживал тебя у себя, и мы всего лишь хотели отвлечь его, чтобы ты могла сбежать с Серафимом!

Я истерически расхохоталась.

– Ложь! Ты правда думаешь, что ему нужно было держать меня насильно? Я сама хотела там остаться до утра.

– Избавь меня от подробностей и причин, по которым ты там осталась.

– Он мой муж, и эти подробности естественны, как дышать воздухом и пить воду, когда мучит жажда, которую утолить может только он.

Отец раздражённо встал из-за стола и отошел к окну, из которого было видно, как по проезжай части города ездят машины и грязь из луж расплескивается на стекло нашего окна в подземелье.

– Вы пришли его убивать? Вы действительно это сделали? Напали, когда он был почти один, потому что оставил охрану со мной? Потому что доверился мне и пришел в этот дом?!

– Мы пришли освободить тебя из лап нейтрала. И на войне все способы хороши. Этот был идеальным.

– Не нейтрала, а твоего брата!

– Нейтрала. Это не мой брат. Мой брат никогда бы не сделал то, что сделал он с нами со всеми. Хотя, чего это я? Он уже поступал так, верно? Играл в свои долбаные игры, подвергая риску нас всех.

– Именно! Он спас нам тогда жизни! И вы сейчас в это верите? Верите, что Ник воюет против нас? Верите, что он способен на это? На предательство?

Отец медленно выдохнул и снова подошел к столу, дёрнул ящик и швырнул на стол фотографии выпотрошенных тел, подвешенных на колючей проволоке вампиров со вскрытой грудиной и выколотыми глазами, расчлененных ликанов. Женщин, детей, мужчин. Десятки жутких снимков, от которых меня чуть не скрутило пополам.

– Посмотри на них…меня тошнит от того, что творит твой муж! – ткнул туда пальцем, – Это способ спасти нас? Ты в это веришь сама?

– Сотни жизней за жизнь его близких? Да, я в это верю. На такое он способен. За это вы пошли его убивать. Трусливо. Мерзко. Как-то жалко. Вас целый отряд, а он один.

– Он был там не один, и каждый нейтрал стоит десятерых наших солдат.

– Ты считал, сколько солдат понадобится, чтобы убить твоего брата? Я не верю, что слышу это!

– А он не верил в тебя, когда распорядился взорвать то здание вместе с тобой. Когда ты уже раскроешь глаза, дочь? Что ещё он должен сделать? Убить нас всех? Твоих детей?

– НАШИХ с ним детей.

– Твоих. Прежде всего, твоих. Рано или поздно нейтралы придут сюда. Их приведёт он. Ты готова за него поручиться, готова обещать, что никто из нас не пострадает, когда твой забывший свое прошлое муж придет убивать нас всех?

– Готова! Я готова за него поручиться. Жизнь свою поставить на то, что он никогда не причинит вреда своей семье.

Отец рассмеялся и ударил кулаком по столу.

– А я не готов так рисковать. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет твоего кошмара, и ты всё так же наивна, как в самом начале. Ничему тебя жизнь не научила.

– Научила! – Я подалась вперед, опираясь на стол ладонями, – Научила верить в него! И я ни разу не ошиблась! Ты сам говоришь, он нейтрал. До тех пор, пока Ник подчиняется приказам Курда, у него есть власть, есть возможность дать нам время...оградить. Я не знаю...спасти! Ты не можешь не понимать этого, отец!

– Это ты ничего не понимаешь, Марианна.

– А ты уверена, что это он? –тихо спросил Габриэль, – Уверена, что в нём ничего не изменилось? Ведь он не помнит никого из нас.

– Память живёт не здесь, – я показала пальцем на висок, – она живёт здесь, – приложила ладонь к груди, – И да, я уверена! Уверена, как в том, что я – это я. Как в том, что мой сын – его плоть и кровь, как в том, что ты, отец – его плоть и кровь. Как в том, что мы все – семья.

– Тогда какого дьявола его любимая семья здесь? Какого дьявола он загнал нас в ловушку и держит, как червей под землей?

– Ты лучше скажи мне, папа, почему все они, – я ткнула пальцем в фотографии, – мертвы, а мы до сих пор живы? Каким таким чудом спасся Сэм и Рино привез в Асфентус Фэй? – подалась вперед, глядя отцу в глаза, – Если бы Ник захотел, вы бы все уже здесь давно сдохли, и я вместе с вами.

Развернулась и пошла прочь из залы, сжимая руки в кулаки и чувствуя, как хочется закричать до боли в горле. Позвать его. Чтобы пришел. Чтобы доказал им всем, что я права. Что мой муж и отец моих детей прежде всего защищает свою семью…и он не предатель, как они.

Подняла глаза на кровавый закат, тяжело дыша и чувствуя, как слезы прожигают дорожки на ледяных щеках.

– Почему ты не слышишь меня больше? Откройся для меня, пожалуйста. Умоляю. Я чувствую твою боль… я с каждым днем чувствую её сильнее и сильнее. Я дышать от неё не могу. Она мне в груди дыры прожигает, а ты…ты чувствуешь, как больно мне без тебя? По другую сторону нашей бездны. Больно одной против всех них. Если я буду падать, ты всё ещё прыгнешь вместе со мной? Ты поверил, что я могла?

Ветер взметнул мои волосы и швырнул мне в лицо, а я не могла отвести взгляд от кровавого неба. Мне казалось, что где-то там, за макушками деревьев, он точно так же смотрит на пурпурные разводы и думает обо мне.

– Я буду любить тебя вечно, Николас Мокану. Слышишь? Я буду любить тебя вечно, что бы ты ни натворил и кем бы ты ни стал. Я не отдам тебя никому. Ты только мой…и я только об одном тебя молю: и ты никогда не отказывайся от меня. Ненавидь, презирай, проклинай, но не отдавай меня никому и никогда.

ГЛАВА 14. Самуил. Камилла

Камилла подскочила со своего места, нервно улыбнувшись брату, сидевшему на холодном полу возле импровизированного камина, представляющего собой самую обычную нишу в стене с костром, больше громко потрескивавшим, чем согревавшим. Она подошла к своему телефону, лежавшему на низеньком столе возле Сэма и, протянув изящную тонкую руку, схватила его. К слову, чем дальше, тем больше руки теряли изящность, щёки впадали от голода, в горле першило, а дёсны постоянно пекло. Камилла уже почти забыла, что бывает по-другому. Что когда-то она могла питаться в любое время дня и ночи. Когда-то, когда в их доме были в избытке и кровь, и человеческая еда. Но сейчас у них даже не было своего дома, и было кощунством жаловаться на что бы то ни было в то время, как сотни других семей погибли, обратившись к нейтралам за едой.

– Не к нейтралам, а к нашему отцу, Ками.

Девушка вздрогнула, услышав тихий голос брата. Обессиленный. Когда мать и Сер привезли Сэма в их укрытие, Ками вскрикнула, увидев ходячий труп, в который тот превратился, бросилась ему на шею и тут же отпрянула, поняв, что тому трудно даже поднять руки, чтобы обнять сестру. Её всегда сильному, всегда полному сил старшему брату.

И что-то с ним там произошло. В том укрытии, где он вместе с Велесом, выглядевшим ничем не лучше него, и другими парнями заманивали в ловушку нейтралов и убивали хрустальными пулями. Заманивали на живца. Вот почему вернулись только они вдвоём.

Господи! Камилла думала, с ума сойдет, если больше не услышит голос братьев. Вплоть до последнего дня Сэм давал ей такую возможность. Неожиданно врывался в её мысли со своим залихватским «Эй, самая красивая девочка на свете! Не грусти, твои рыцари скоро вернутся», и девочка облегченно выдыхала, чувствуя, как щиплет глаза от подступивших слёз. Живой. Живые. Потому что тут же Сэм отпускал какую-нибудь колкость в адрес Велеса, и Ками, счастливая, выбегала к Кристине, Владу и остальным, чтобы сообщить о связи с их сыновьями.

Она старалась не думать, что Сэм сейчас прав. Что все они правы. Все те, кто зачислил её отца в стан врага. Чёрт, если бы Камилла могла…если бы ей удалось связаться с ним…Но, оказалось, что ментальное общение – не самая сильная сторона Принцессы Мокану. По крайней мере, когда она измождена голодом. Она расстраивалась и злилась на себя, часами погружаясь в свои мысли, ожесточенно потирая виски и зарываясь длинными пальцами в невероятные белые волосы. В такие моменты она ненавидела себя. За то, что не может обратиться к отцу. За то, что не может сказать ему, что…верит в него.

Да, она ощущала себя предательницей. Предательницей по отношению к окружавшим её людям. День за днём глядя на раненого Габриэля, поправлявшегося очень медленно из-за недостатка крови. На Изгоя, который едва не умер во время транспортировки в их укрытие. Чудо вообще, что его обнаружили, пусть и едва живым.

Рино сказал, что что-то заставило его отправиться именно на эту высоту. Что-то толкнуло его при свете дня выйти к расположению маленького стрелкового отряда, которым командовал Изгой. Говорил, что внутри зудела потребность проверить их. Зудела так, что, казалось, сходит кожа. Они называли это удачей. А позже пришло сообщение, что отряд разбит. Из-за плохой связи они получили его уже тогда, когда Рино нашел мертвых бессмертных и двух раненых. Конечно, он ругался, что все они идиоты и безумцы, если решили, что справятся с нейтралами…с самым сильным из них. Влад отрешенно улыбался, глядя на Вольского, и говорил, что тот чертовски удачливый сукин сын. А Камиллу разрывало на части от желания закричать: «Разве вы не понимаете? Это папа! Это папа призвал Рино! Почему вы готовы поверить в судьбу, в удачу, но не в моего отца? Сколько раз он спасал вас…и вы все равно предаете его!»

Вот и сейчас она хотела выплеснуть эту тираду в лицо брату, но не стала. Глядя на его напряжённое лицо, на голову, откинутую к стене, на закрытые глаза и желваки, ходуном заходившие по скулам. К чему переубеждать их снова и снова, если за последние месяцы ей не удалось сделать это?

– Он? Он не спасал нас ни разу! Спаситель умер, и мы почти похоронили его…пока не вернулся ЭТОТ. Забудь о прошлом, Ками. Этот монстр больше не твой любимый папочка. Нет больше белых кроликов. Распрощайся со своими мечтами. Розовый цвет – это смесь красного и белого. Наш белый растворился полностью. И совсем скоро его сменит черный. А в сочетании с красным ты, папина принцесса, получишь кроваво-бордовый.

– Ненавижу, когда ты читаешь мои мысли!

Она не посмотрела на него, но была уверена, что брат пожал плечами, даже не открывая глаз.

– Я не виноват, что твои мысли настолько громкие, Ками. Научись думать тише.

      – Или не думать вообще, да? Так бы ты хотел? Точнее, думать только в том русле, которое вас всех здесь устраивает

– Было бы неплохо, – устало пробормотал Сэм, и Ками резко развернулась к нему.

– Мне надоело! Я устала слышать, что мой отец, что самый лучший из мужчин в этом мире – мой враг! Я устала прятаться от него! От того, кто никогда не причинит мне и вам…вам, Сэм, вреда. Очнись! Он – наш отец. Мы – его плоть и кровь. И Николас Мокану, скорее, перегрызёт горло себе и другим, чем позволит убить нас. Даже этим северным, с готовностью занявшим трон, или самому Курду!

Ей захотелось схватить брата за плечи и встряхнуть. Встряхнуть так, чтобы тот ударился головой о свою стену, может, тогда все эти идиотские мысли выветрятся из его упрямой головы! Но тот продолжал настолько спокойным, хладнокровным голосом, что девушке захотелось взвыть от отчаяния.

– Он больше не твой отец, повторяю. Он не помнит дня, когда ты появилась на свет. Он забыл день, когда ты сделала свой первый шаг, день, когда принесла домой первую пятёрку. Его сердце не сжимается от воспоминаний о твоих слезах, и на лице не появляется улыбка от воспоминания о твоём смехе. Он принял нас…но принял не как продолжение себя, а как данность. Часть Марианны Мокану. Условие его пребывания в семье, в которую он стремился пять сотен лет.

Сэм распахнул глаза и посмотрел на сестру с такой откровенной жалостью, что ей пришлось проглотить ком боли, застрявший в горле.

– Забудь его так же, как он забыл нас. Николас Мокану вернулся, а наш отец – нет. Он никогда не вспомнит ни нас, ни свою любовь к нам. И я не готов рисковать жизнью матери, жизнями брата и…сестёр, дорогими мне людьми ради призрачной надежды вернуть того, кто давно умер.