Текст книги "Мертвая тишина"

Автор книги: Ульяна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вот только я всё же не смог отказать себе в получении очередной дозы. И теперь шёл за ней. К Марианне.

Это было чистым сумасшествием. Своеобразной иллюзией и ничем более, но я остолбенел от ощущения, что её присутствие здесь, среди множества зеркал, увеличилось в сотни раз. И нет, речь не о десятках её отражений, молниеносно повернувших голову, когда я вошёл в помещение. Речь о волне её энергии, которая едва не сбила с ног, как только я очутился внутри. Будто каждое отражение усиливало её аромат, пронзивший острым мечом легкие, когда сделал первый вздох; каждое отражение аккумулировало в себе потоки её ауры, сливаясь в одну, мощнейшую струю, ворвавшуюся мне под кожу, как только в ее взгляде вспыхнуло узнавание.

Тихо-тихо, змеиным шипением в голове зашелестело предупреждение, но я мысленно послал тварь куда подальше и оглядел Марианну, молниеносно вскочившую с зеркального пола и прижимавшуюся к стене спиной.

Прекрасная. Ослабленная, сломанная, истощавшая, растерянная, в глазах настороженность, вспыхивающая непониманием вперемешку с готовностью противостоять...И всё же прекрасная. В каждом из своих отражений.

Медленно подошёл к ней, стягивая с рук перчатки и бросая их на пол.

– Тебе нравятся твои отражения, Марианна? Странное чувство, правда, смотреть на то что похоже на тебя как две капли воды, но тобой не является? Я так долго жил с этим чувством. Решил, что тебе тоже пора с ним познакомиться.

Обхватил ладонью ее подбородок, приподнимая его кверху, чтобы прочесть ответ в глазах. И всё же я понятия не имею, какого хрена пришёл сюда к ней. Для этого не было причин. Кроме одной. Я просто захотел.

***

Я не знаю сколько времени находилась в этом адском помещении. Меня сюда привели с завязанными глазами. Не Ник. Ника я не видела уже очень давно. С тех пор, как пришла в себя. Он избегал общения со мной. Наверное, так было лучше для нас обоих. Но ведь мы оба понимали, что рано или поздно он сорвётся и каким будет этот срыв не знал никто...Я и понятия не имела с каким чудовищем внутри него мне придется столкнуться, даже думать боялась, что все случившееся между нами много лет назад еще до рождения Сэми повторится в самой жуткой своей интерпретации. И началом этого ада стала проклятая комната куда меня затолкали и заперли снаружи дверь. Я услышала, как клацнул замок, содрала повязку и чуть не закричала от ужаса – в ярком свете меня окружало мое отражение, помноженное на тысячу. Словно вокруг меня, на коленях сидели призраки меня самой и с ужасом озирались по сторонам.

Помещение было большим и круглым, полностью сделанным из кусков зеркал, чтобы усилить эффект присутствия собственных клонов и усилить панику. Не для чего другого это жуткое помещение больше не годилось.

Возможно здесь была звукоизоляция потому что я не слышала ничего кроме потрескивания отвратительно яркой лампы. Как в операционной. И это было намного страшнее темноты – этот яркий свет и камеры под потолком. Сюрреалистический кошмар где ты боишься собственного отражения и с каждым днем этот ужас становится глубже. Начинает казаться что далеко не все они вторят мне и некоторые тянутся к моему лицу скрюченными пальцами, чтобы утащить за грань между кошмаром и явью. Спустя какое-то время шипящий звук лампы начал раздражать, а потом и сводить с ума, как и собственное бледное лицо с черными кругами под глазами и один из белых балахонов, которые мне приносили по утрам вместе с полотенцем и туалетными принадлежностями в келью Ника. Бесформенная тряпка похожая на длинную ночнушку. Видимо это форма заключенных в замке женщин. Здесь в этом отвратительном доводящем до безумия месте меня не кормили и не поили, и я умирала с голода и жажды. Мне требовалось что угодно: вода, кровь, еда. Я давно перестала регенерировать как сильнейшая бессмертная, теперь способностей моей сущности хватало лишь на то чтобы окончательно не свихнуться, почти все мои человеческие рефлексы и потребности вернулись.

Реакция на поворот ключа в замке была страшной я вскочила на ноги и вжалась в стену – звук показался мне оглушительно громким после гробовой тишины. А когда увидела Ника захотелось заорать от радости....это ведь не он закрыл меня здесь. Кто угодно, но не он. И лишь после его вопроса я поняла – это действительно он. О да, это именно он заставил меня корчится в этой проклятой комнате и подыхать от ужаса и от голода. Неужели у меня еще остались какие-то крохи сомнений? Нет больше прежнего Николаса – есть палач, который поставил перед собой цель уничтожить меня морально и физически, и я не удивлюсь если эту комнату придумал он сам.

Подняла голову и посмотрела в его бесцветные глаза, в которых ничего не отражалось больше в самом прямом смысле этого слова. Мутная пустота. Ничто. Грязь, покрытая коркой льда с дырой расширенного зрачка посередине, но иногда и он тонул в этой молочно-грязной белизне.

Если бы я могла говорить – я бы закричала. Я бы спросила нравится ли ему смотреть на то что он делает со мной... и в паническом ужасе прочла ответ в расширенных зрачках, словно он уже услышал вопрос, прочла и в едва заметной ухмылке на чувственных губах – да, ему нравилось. Иначе меня бы здесь не было.

***

Пальцами провёл по заострившимся скулам. Ведьма.

"Да, ведьма, ведьма. Теперь видишь?", – подтвердило шипение в голове. И я видел. Ничто не уродует так человека, как голод. Я видел сотни людей, не имевших руки или ноги и при этом красивых настолько, что их потери со временем переставали бросаться в глаза. Но я не видел ни одного изможденного голодом человека, сохранившего свою красоту. Она растворяется со временем, и чем дольше человек голодает, тем меньше её остается в нем. Ведь меняется не только внешность, становятся другими движения, мимика, блеск жизни в глазах. Он пропадает, оставляя после себя только блеск того самого голода. А истощённые голодом бессмертные выглядят ещё хуже, обессиленные, чтобы сохранять человеческий облик, они выпускают наружу свою самую тёмную, самую неприглядную сущность, и та никогда не бывает прекрасной.

но с Марианной...с этой проклятой дрянью всё было не так.

Исхудавшая настолько, что платье на ней, скорее, напоминало холщовый мешок, висевший на тонких плечах, демонстрировавший неестественно выступавшие ключицы...с тёмными кругами под глазами, со спутанными волосами и бледным лицом...эта дрянь была прекрасна настолько, что казалось, стоит прикоснуться к почти прозрачной коже её скул и можно получить ожог как от прикосновения к солнцу.

"Приворожила сссссссукааа…"

И я смотрю в эти глаза, наполненные ужасом и чувствую, как начинает сводить скулы от желания обжечься об это солнце. Костяшками пальцев провёл по щеке, вздрогнув, когда кожу пронзило разрядом тока...и когда в голове раздался истошный крик протеста.

– Я бы отдал несколько вечностей за то, чтобы ты была лишь отражением в зеркале...красивым, бездушным...картинкой, которую можно не видеть, никогда не знать, просто не заходя в комнату с зеркалами.

Она задрожала, продолжая затравленно смотреть на меня этим невыносимым сиреневым взглядом, а я закрыл глаза, позволяя себе просто насладиться ощущением тепла ее кожи.

– Я бы сделал что угодно за такую возможность...если бы я знал, что убив тебя, я навсегда избавлюсь от этой зависимости..., – отпустил ее лицо, чувствуя, как продолжает жечь пальцы даже на расстоянии от неё, – если бы знал, что с твоим последним вздохом эта тварь, – открыть глаза, жадно впитывая в себя страх, отражающийся за фиалковой завесой взгляда, – моя одержимость тобой издохнет, – чувствуя, как заструилась ярость в венах, – если бы..., – схватить её за затылок, резким движением приближая к себе ее лицо, – но неееет...она только крепнет, – впиться в подрагивающие губы обозленным укусом. До крови, пока не затрепыхалась от боли, – она только становится сильнее. день ото дня, – отбросил её от себя так сильно, что она ударилась о зеркало спиной, разбивая его на осколки, на сотни изображений самой себя, сползающей на пол.

Склониться к ней, становясь на одно колено, глядя на брызги крови на зеркалах.

– Ты проведешь эту вечность в моем Аду, Марианна. Я покажу тебе, каково это – быть одержимым дьяволом. Быть одержимым тобой.

***

Он низким сиплым голосом, словно уже давно сорвал голосовые связки. Даже это в нем изменилось...исчез тот бархатный и обволакивающий тембр который я так любила и самое ужасное не это...самое ужасное, что моя любовь как какая-то вирусная зараза, мутирует вместе с его изменениями. Мутирует и перекидывается на все эти новые черты, новый голос, новый взгляд она, как проклятая преданная сука, натасканная лишь на его молекулы днк, на его сущность и ей плевать какими станут: внешность моего палача, голос, кожа и запах. Она узнает его в любом обличье и униженно будет ползать у его ног вылизывая ему пальцы, те самые, которыми он ее бьет и увечит. Это отвратительно...но это же и сводит с ума. Понимание – что я до сумасшествия люблю его даже таким. Боюсь...ту тварь что живет в нем и люблю его. Вот она цена нашего общего проклятия – он чувствует тоже самое. И я ощущаю, как триумфально грохочет сердце в горле после этих признаний. Да, это не признания в любви, это даже не диалог, а скорее монолог. Ему плевать отвечу я или нет. Точнее он лишил меня возможности отвечать за ненадобностью. Но я все равно его слышу и от осознания этой адской одержимости кровь начинает сильнее нестись по венам. Да, Николас Мокану, я твое проклятие как и ты мое. И никогда тебе от него не избавиться. И этот голодный укус до крови, и эта отчаянная ярость когда осколки стекла посыпались на пол вокруг меня – все это принадлежит нам обоим. Как бы ты не омертвел я могу вывести тебя на эмоции. Я одна. Потому что я видела тебя мертвым и жутким с другими, а со мной ты восстаешь из могилы хотя бы ради удовольствия меня мучить и меня от этого бросает в дрожь сумасшествия. Тогда в моей келье…когда вошел на секунду и увидел меня обнаженной. Я слишком хорошо тебя знаю. Знаю этот блеск в глазах и дикий взгляд. Это остается неизменным.

Я вдруг поняла, что я сильнее. Пока он так зависим и одержим мною я сильнее, потому что он всегда будет приходить за своей дозой и в эти моменты я буду отчаянно воевать с той тварью, что живет внутри него. И он либо убьет меня, либо вернется ко мне. Поднялась с пола и вызывающе посмотрела ему в глаза, облизывая окровавленные губы...я ведь тоже одержима им как дьяволом, и я знала зачем этот дьявол пришел сегодня ко мне. Мы оба это знали.

***

Выстрелом в упор. На поражение. Острым возбуждением по позвоночнику. По венам, закипевшим в долю секунды. С грохотом, взорвавшимся в ушах от этого дерзкого движения. Нааааглооо. Потому что именно это я увидел в ее глазах. Там, где только что плескался откровенный страх, появился самый настоящий вызов. Вызов, брошенный не в лицо, нет, куда глубже – под кожу. Туда, где клокотало бешенство рванувшегося с цепи зверя. Он зарычал так, что, показалось, на мгновение, на доооолгое мгновение, пока десятки отражений медленно облизывали израненные губы...показалось, что задрожали зеркала. Все. Вся комната сотряслась. Но эта дрянь...эта дрянь, на дне зрачков которой я видел собственное оскалившееся лицо, стояла прямо, ожидая моего хода. Как обычно, бл**ь. Крушила мой мир одним легким движением, продолжая твёрдо стоять на ногах.

Ладонью притянуть ее к себе, чтобы слизать эту кровь с губ самому. Потому что МОЁ. Потому что я нанес рану, и награда за неё тоже МОЯ. И прокусывать новые, взбесившись от терпкого, пряного вкуса её крови. Продолжая игнорировать вопли твари, раздирающие изнутри сознание. Ей не нравятся наши поцелуи. Ей отчаянно не нравится понимать, что я сатанею от каждого прикосновения к Марианне. Сплетаю свой язык с её языком, глотая алчно её рваные выдохи...И эта сука...эта продажная сука выдыхает так, словно сама отчаянно жаждет того же безумия, что сейчас разрывало меня. Так, что мне кажется, я слышу ее стоны в своей голове, пока прижимается, потирается животом о мой вставший колом член. Они эхом отдаются в моей голове, заставляя тварь выть замогильным голосом.

Оторвал ее от себя резким движением, стиснув зубы так, что перед глазами зарябило. Развернул к себе, спиной, сдирая белое тряпье, скрывавшее ее тело. Исхудавшее, с торчащими позвонками, с выступающими лопатками. Дьявооооол...Десятки женщин, сочных, сексуальных. И ни на одну ни капли той реакции, как на эту суку лживую. Когда член разрывает потребностью немедленной разрядки. Оттрахать. Взять. Самыми грязными, самим извращенными и болезненными способами. В каждое отверстие на теле чтоб выла и хрипела. Передать ей всю свою боль. Вбивать эту боль в нее яростными толчками и запечатать собственным семенем внутри.

Перевел взгляд на её отражение в зеркале. А там адская бездна, развернувшаяся в её глазах. Такая же, что во мне клокочет. И я, бл**ь, понять не могу, что это.

– Что это, мать твою?

Ору ей в ухо, резко наклоняя вперед и наматывая волосы на руку, чтобы дернуть их рывком на себя, продолжать смотреть в её лицо.

– Что ты такое, дряяяянь? Почему смотришь так? Почему душу мне выворачиваешь?

Расстегнуть молнию брюк и одним движением заполнить, зарычав, когда обхватила плотно изнутри...когда дёрнулась вперед и от боли скривилось её лицо.

– Изголодалась по сексу? Как давно тебя не трахали, а, сука? Долбаная, грязная шлюха, как давно ты не раздвигала перед кем-то ноги?

Глубоким толчком по самые яйца, удерживая за волосы, не отрывая взгляда от ее лица и чувствуя, как одобрительно зарычал зверь. И это рычание отскакивает от зеркал, превращаясь в мощный многоголосый рев в ушах

***

Цвет его глаз...он меняется из белого в черный. Как вспышки на испорченной кинопленке, пятнами и рваными фрагментами. Их заволакивает непроглядная тьма дикой похоти, звериной...Никогда раньше я не видела такого взгляда. Это не голод. Это уже та самая грань за которой сдыхают в страшных мучениях жадно раздирая сырое мясо на куски, стоя на четвереньках, потеряв в облике все человеческое, превратившись в одичавшее животное. И я поняла по его взгляду – он будет меня рвать. Он пришел именно за этим. Сначала сломать, заперев в этой лютой зеркальной могиле, а потом вот так же раздирать на куски, как сдыхающий от голода зверь беспощадно и алчно возможно до смерти. Это будет адски больно...но именно это означает что он сдыхал по мне. ПО МНЕ! Да, я такая же больная, как и ты. Ты сделал меня такой – жадной до наших страданий, наслаждающейся пытками и своими, и твоими. Потому что лишь тогда осознающей, что мы все еще любим и живы. Что я? Отражение тебя самого. Отражение твоего безумия, как и ты отражение моей больной зависимости тобой.

Я могла бы проклинать и ненавидеть тебя, но мне не станет от этого легче. И эти поцелуи от которых в венах вспыхивает огонь предвкушения, смешанный с первобытным ужасом. В этот раз я готова к муке. Я стала старше. Это не игра, это даже не страсть – это смерть. Она в его обличии жадно жрет мое дыхание, упиваясь и глотая его судорожными глотками. Он понимает, как громко стонет от наслаждения, прикасаясь ко мне? Понимает, как сильно его лихорадит и как на лбу выступили капли пота от напряжения. Рывком разворачивает к зеркалу и рычит в ухо, глядя мне в глаза и тогда я смотрю в них тоже – они такие же черные, как и его...в них та же бешеная тьма. Я знаю, что он сделает со мной...знаю и мне до безумия страшно. Возможно, я уже не выйду из этой комнаты...но это ОН. И я сквозь ледяные волны страха ощущаю огненную паутину лихорадочного возбуждения.

Водрался в мое тело. Не ворвался, не взял, а именно продрался без подготовки на всю длину безжалостным толчком специально грубым так, чтоб ощутила по полной мере насколько он больше меня. От боли по телу прошла судорога и в тоже время легкая дрожь нарастающей похоти от взгляда в его черную бездну. Как давно? Ты знаешь лучше меня как давно трахал в последний раз. Хочешь моей боли и насилия... а что ты скажешь если я буду наслаждаться ею так же, как и ты? Что скажет та сука внутри тебя?

Прогнулась, опираясь ладонями о зеркало и подалась назад, вкруговую двигая бедрами и закатывая глаза от едкого удара дикой волны наслаждения внизу живота и приливом влаги к промежности. И снова распахнуть веки чтобы смотреть на него через зеркало пьяным взглядом, тяжело дыша и видя, как он жадно пожирает взглядом мои острые от возбуждения соски и непроизвольно сглатывает, я вижу, как дергается кадык, и чернота полностью закрывает радужку.

***

Двигаться всё быстрее, глядя на ее груди, колыхающиеся в такт моим толчкам, на тонкую прогнувшуюся спину, пока не взвоет бешенство диким рёвом в ушах, не запульсирует в крови огненной магмой от понимания – она получает удовольствие. Диссонанс, от которого мозги рвутся на части. Конченая сука, которая должна, да, мать её, должна драться и огрызаться дикой волчицей, отдаётся так, будто ощущает тот же голод, что сейчас истязал меня. Тот же голод, но по мне. Играаааает. Играет, чтобы не сдохнуть. Скольким ты отдавалась так же? Я заставлю тебя орать от боли. Это не акт любви, дрянь. Ты просто будешь удовлетворять меня как шлюха, вместо тех сотен, на которые у меня не встал. И иметь я тебя буду как конченую шалаву, как и куда захочу. Тебе не понравится и мне на хрен не нужно, чтоб тебе нравилось.

Рывком из неё и откинуть на пол, на спину, пальцами сжимая её горло.

"Сожми...сожмииии, Моооорт...она врет, эта мразь...она просто шлюха. Сжимай."

Встряхивая головой, чтобы не слышать мерзкий скрипучий голос.

– Я сам знаю. Сааам..

Вслух. Неосознанно. А плевать. Пусть слышит. Плевать на неё.

– Ненавижу. Тваааарь...как же я ненавижу тебя.

Несколькими сильными пощечинами по лицу, так что ее голова мечется из стороны в сторону и, сжав скулы до синяков, рычать в самые окровавленные, разбитые губы, покрывая их своими, прокусывая насквозь. Впиться клыками в тонкую шею, кусая, оставляя открытые раны и тут зажимая их ладонью, глядя, как течет между пальцев ее кровь, как окрашивает их красным. Цветом моей ненависти к ней. Хочу залить её всю им. Хочу видеть её на ней. Свою ненависть. Чтобы смыла одержимость эту проклятую. Вытравить её из себя навсегда. Сожрать. Сожрать. Сожрать, чтобы никому не принадлежала больше. Никогда.

Распахнув ее ноги, рывком подняв к ее груди, насильно открывая всю для себя, вонзиться одним движением уже в другое отверстие, взревев, когда она беззвучно закричала от боли, уже сопротивляется, пытается оттолкнуть, широко открыв рот, по бледным щекам градом покатились слезы и снова вбиваться до одури, продолжая сатанеть от запаха ее крови, заполнившего комнату. А он брал тебя туда? Нет? Судя по тому как, ты корчишься от боли – не брал, а если и брал, то так редко, что этот способ внушает тебе ужас. Значит здесь я буду первый. Хоть где-то первый, мать твою, как же там узко. И мне мало ее агонии и слез – я хочу волну страданий.

Пальцы сами нашли осколок стекла. Смотреть отстраненно в зеркало на своё отражение. Смотреть и не узнавать в монстре, склонившемся над ней, даже не себя – Мокану. Кто-то другой, с исказившимся от злости и ярости лицом, с сеткой вен на посеревшем оскалившемся лице, жадно втягивающий ее агонию в себя. Выводящий на ее груди узоры. Рваными линиями, прерывающимися быстрыми толчками, склоняясь, чтобы слизывать выступающую кровь, заливающую бледное тело. И посмотреть уже в ее глаза, чтобы вздрогнуть...потому что на секунду раскрылся...и застыл от волны той боли, которая обрушилась на меня. Её адской физической боли. Той, что заволокла взгляд погружая ее в бездну панического отчаяния. Но ведь я этого и хотел, так ведь?

И на мгновение...на долбаное мгновение прижаться к её губам, чтобы содрать эту боль с них. Содрать без остатка, сминая в поцелуе...

И снова сорваться в бездну злости на самого себя.

***

Это был не физический кайф – это был триумф силы моего существования над его разумом и плотью. Я знала, что он будет меня убивать, сочетая это с самым примитивным грязным и зверским насилием. Я прочла этот приговор в его глазах, раскрываясь боли...но я никогда не испытывала такой адской пытки. И видеть как им овладевает та мерзкая тварь, как она проявляется в его чертах и как отвечает ему вслух его же губами...он ведет с ней диалог вбиваясь в меня на адской скорости и сжимая мое горло руками. И она превращает его в монстра... в того самого, который жрал свои жертвы воскреснув в подворотнях Лондона. Он впивался в меня клыками оставляя открытые раны и с урчанием пил мою кровь, а у меня перед глазами от боли и слабости плясали черные точки и в висках пульсировало "это не он...он не смог бы с тобой так...это не он и ты должна выдержать, чтобы спасти его настоящего"...Но это лишь первые грани...дальше страшнее, потому что он берет меня везде. Грубо без подготовки намеренно раздирая на части...берет туда, куда не брал с тех пор как так же убивал, раздирая на части плетью и когтями. И меня слепит от агонии...слепит, потому что я почти человек, и я больше не выдерживаю. Я хриплю стонами и жду, когда это закончится...молю только об одном – выжить. Иначе он сойдет с ума окончательно и ничто его не удержит от падения в самую страшную черно-кровавую мерзостную грязь. И дети…наши дети останутся одни. Он что-то вырезает на мне, а я задыхаюсь, содрогаясь от каждого пореза и кусая в лохмотья губы. И вдруг все стихает. Вся боль. Словно инъекция анестезии и я в ужасе распахиваю глаза чтобы увидеть помутневшим взглядом как он застыл, окаменел глядя на меня...как в черной тьме его глаз сверкают неоновые синие прожилки и по большому телу моего мужа проходят волны дрожи, а лицо искажается как в приступе нечеловеческой боли...и меня оглушает пониманием – он забрал мою агонию. Она разливается внутри него океаном и убивает ту тварь, потому что чернота уступила место возвращающемуся насыщенно синему цвету. Кристально чистому и влажному. Я впиваюсь в его волосы руками, всматриваясь в синюю радужку сжирая этот насыщенный цвет. Да, это моя боль...ты убиваешь меня. А ты сам сможешь жить если я умру. Смотри мне в глаза...это же я...я... часть тебя твоя настолько, что вросла в тебя корнями. Убьешь меня – убьешь и себя. С ужасающим пониманием, что едва отпустит и меня накроет агонией, которую я, наверное, не выдержу.

***

Словно два течения схлестнулись внутри, врезаясь друг в друга волнами. Контраст обжигающей, сжигающей дотла боли, ее боли, которую продолжаю удерживать в себе, и ледяной ненависти, от которой коченеют кости...этот контраст бьёт мощнейшим, адским оргазмом. Множественными продолжительными судорогами, сотрясающими тело, впивающимися тысячами острых игл в плоть. Острых и отравленных ядом. Он проникает в кровь, он выворачивает наслаждение на сто восемьдесят градусов, превращая в инъекцию чистейшей агонии. Едкой. Оглушительной. Зверской. Я не помню сколько времени я не кончал и меня разорвало от этого кроваво-дикого удовольствия и в то же время от нестерпимой боли, которую я забрал у нее себе и умножил во сто крат.

Она клокочет внутри, она рвется наружу, прорывая кости, вонзается снизу вверх всё теми же иглами, заставляя корчиться, заставляя стискивать челюсти до крошева, но удерживать ее в себе.

Чтобы начать двигаться медленно. Осторожно. Чтобы смотреть, как начинает меняться ее взгляд, пока я покрываю поцелуями места нанесенных ран, запечатывая их языком. Цепляя зубами сосок и втягивая его в рот, посасывая до тех пор, пока не выгнется от удовольствия.

Продолжая дрожать от того коктейля, что разрывает изнутри мою плоть, растирать пальцами клитор, лаская языком её губы, ловя своими её вздохи. Постепенно ускоряясь, жадно глядя, как меняется туман ее взгляда. С темного, помутненного, словно испачканного, на яркий, насыщенный сиреневый. Кончиками пальцев терзать острые соски, не отпуская ее губы, вбиваясь уже сильнее, целуя всё яростнее, чтобы отстраниться резко и двумя пальцами войти в её лоно. Вторя движениям члена, таранить её плоть, растирая большим пальцем тугой, пульсирующий узелок, пока ее тело не выгнет от оргазма, а во взгляде фиалковый не взорвется десятками цветов наслаждения...

И тогда обрушить на неё весь тот Ад, что сжирал меня, что рвался к ней. Отпустить и вернуть, чтобы смотреть, как корчится в этой агонии ее тело, как заволакивает взгляд траурной вуалью животной боли, и продолжать удерживать её жизнь, не позволяя отдаться ей.

– Одержимость нельзя убить окончательно, Марианна – тихим рычанием в ее губы, вдыхая в них остатки собственной агонии, – но ее можно убивать вечность.

Она потеряла сознание, поглотив до конца, до последней капли мой коктейль. До тех пор, пока не застыла на идеальном, словно созданном художником лице маска нечеловеческой боли. Именно с ней она лежала распростёртая на зеркальном полу, отражаясь повсюду вокруг меня. И только едва заметное дыхание еще позволяло понять, что Марианна жива. Пошатываясь, я ушел из комнаты, отправив к ней лекаря…я должен знать, что смогу убивать ее снова – это дает мне силы не свихнуться окончательно. Но теперь я так же точно знал, как выглядит моя смерть и где именно она прячется – в ней.

ГЛАВА 7. МАРИАННА

Я всегда любил женское нижнее бельё. Даже будучи маленьким нищим бродягой, я любил подсматривать за тем, как девушки купались в реке или мылись на заднем дворе своего дома, спрятавшись за толстой тканью, натянутой между двумя деревьями. Смотрел в основном на тех, кто ещё не успел раздеться и фантазировал о том, как они выглядят без этих кусочков ткани на своём теле.

Куда интереснее фантазировать о том, что скрывает одежда, чем видеть выставленные напоказ достоинства, ведь секс зарождается именно в голове.

С возрастом мало что изменилось. Правда, теперь я не скрывался, теперь они раздевались прямо при мне, сексуально извиваясь, и я просто обожал смотреть, как они поддевают тонкими пальчиками ажурные трусики, облегающие соблазнительные задницы. Женщину можно заставить стать мокрой, даже не прикасаясь к ней. Даже когда на ней самое обычное домашнее платье. Достаточно смотреть на неё так, будто она уже стоит перед тобой в кружевном белье. Смотреть так, чтобы она видела не только твою похоть, но и те картинки, что видишь ты сам.

Я дотронулся до красного кружева и стиснул зубы, невольно представив, как оно смотрится на теле Марианны. Да, как только она ушла, я решил осмотреть свою комнату и залез в комод с её нижним бельём. Чёрт, девочка явно одевалась для меня. Точнее, раздевалась для меня. Черное, красное, бордовое оттенялось редкими оттенками сиреневого и синего. Чулки. Грёбаное море чулок, от вида которых в паху прострелило нереальным возбуждением.

И везде её запах. Он лишает контроля, он выбивает почву из-под ног. Особенно, когда понимаю, что она недалеко. В одном здании со мной, и это будоражит. Это заставляет сжимать кулаки, чтобы не броситься искать её. Для себя.

Так, нужно отвлечься, иначе я с ума сойду. В этой комнате слишком много секса. Здесь им пропитано всё. Даже вешалки в шкафу. Взгляд зацепился за закрытую шкатулку на трюмо. На её крышке лежал браслет в виде переплетённых цветочков. Работа явно выполнена на заказ. На изнаночной стороне надпись «я буду любить тебя вечно». Первая мысль – что за сентиментальная хрень?! Потом осознал, что вряд ли моя жена стала бы хранить подобные подарки от других мужчин в нашей спальне. И в таком случае…чёрт, каким наркотиком меня пичкает эта малышка?

Хотя, с другой стороны, если она считала, что я умер, то вполне могла позволить себе принимать подарки от любовника. Сунул безделушку в карман, решив узнать всё позже из первых уст.

Мне нужно было осмотреть дом. Правда, вначале я подошёл к двери, за которой явно была моя супруга, потому что я слышал её приглушённый голос – говорит по телефону. Приложил руку к деревянной поверхности, думая о том, что мне ничего не стоит выбить её на хрен, чтобы показать девочке, как сильно она ошибается, думая, что может убежать от меня. Усмехнулся, вспомнив, как расширились её глаза, пока она пятилась к двери, оставляя меня в спальне. Она боялась, но Зверь чуял, что добыча боялась не его, а себя саму.

Что ж, Мокану, а чего ты ожидал? Твоя новоиспечённая супруга, похоже, такая же ненормальная, как и ты.

Почему-то в голове её голос раздался «Возможно, ты никогда не насиловал ДРУГИХ женщин». И это её «ДРУГИХ» эхом отдаётся, обивается набатом. И от мысли, что мог брать её силой, становилось не по себе. Я знал, что такое насилие. Это больше, чем адская физическая боль. Это больше, чем слёзы, окаменевшие в горле и раздирающие его на ошмётки. Это унижение, смешение человека с грязью под ногами, в которой не хочется пачкать подошвы сапог. И это признание собственной неполноценности перед жертвой для самого насильника, даже если он пытается проявить таким образом свою мощь.

Чёрт! Я спрошу у неё об этом вечером как раз после разговора с Серафимом. Дааа, такими темпами у меня к ней длинный список вопросов накопится, а ведь моя Шахерезада обещала еще и продолжение нашей с ней истории рассказать этой ночью.

Я прошёл дальше по коридору и толкнул ближайшую дверь, вошёл в неё и замер, разглядывая тёмно-синие аскетические стены с чёрными шторами. Минимум мебели, один шкаф для одежды, второй для книг. Очень много книг. И всего одна большая фотография на полке. Взял её в руки. Очень похоже на портрет. Да, я ошибся. Это был портрет красками. Я с Марианной и детьми. Я сижу в кресле, Марианна с бесконечной нежностью улыбается художнику, стоя позади меня и обвивая руками мою шею. На моих коленях девочка…дочка, сказала она. Камилла. Она сидит боком, склонив светловолосую голову на мою грудь и глядя хитро исподтишка на художника. Маленький мальчик стоит рядом с креслом, вскинув головку кверху, и с каким-то восторгом смотрит на Марианну. Так обычно сыновья в раннем возрасте смотрят на матерей. Влюблённо, восхищённо и с выражением благоговения. Я сам когда-то смотрел так на свою собственную мать и мечтал убить каждого мужчину, который уходил, оставляя её в слезах. Я был бы самым юным серийным убийцей в истории Земли, так как таких ублюдков в её жизни было слишком много.

Провёл пальцами по изображению, напрягая голову. Ну же, Мокану. Вспомни. Посмотри! Ты мог забыть этот камин рядом с креслом, мог забыть свой черный свитер с воротником под горло, мог забыть эти белые шторы. Но как ты можешь не помнить чувство абсолютного умиротворения, которым веет от этой картины? У тебя, мать его, никогда его не было! Ты не имел права забыть то счастье и гордость, которые светятся в твоём взгляде! В глаза бросилась собственная ладонь, которой я на портрете прижимал к себе девочку, и я подумал о том, что ей очень подходит быть Принцессой. Отложил в сторону картину Самуила, наверняка, писал её именно он. Самуил. Чёрт, имя явно давал не я. Ещё бы Владом назвали.