Текст книги "Джокер"
Автор книги: Ульяна Соболева
Соавторы: Вероника Орлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
***
Кто бы мог подумать, что бедный парень-сирота из столицы, с которым я познакомился во время очередного футбольного турнира среди молодежных команд, станет не просто другом, а спасителем.
Пару раз собирались игроками в баре после окончания соревнований. Пару раз едва не перебили друг другу морды, кстати, тогда тоже успокаивал разгоряченных парней именно спокойный и хладнокровный Адам. Гордеев, как капитан, имел немалый авторитет у своих ребят. Его уважали за умение принимать хладнокровные решения даже во время сложнейших игр, за врожденное чувство справедливости и за талант от Бога. Если кого-то высшие силы наградили счастливой семьей, смазливым лицом или неплохими финансовыми возможностями, то Адаму не досталось ни того, ни другого, ни третьего. Он жил с бабушкой в небольшой двушке в одном из спальных районов города, имел самую обыкновенную внешность. Они перебивались с хлеба на воду, существуя на одну лишь пенсию бабки, пока он не устроился в соседний магазин грузчиком. Жить стало не намного, но всё же легче, и, самое главное – теперь он перестал чувствовать себя обязанным бросить футбол, что, по мнению единственной родственницы, было бы страшным грехом. Потому что у внука эта игра была в крови. Им восхищались тренер и игроки своей и чужих команд. Его даже позвали в один из английских клубов, агент которого настойчиво предлагал ему два раза, что само по себе было невероятно, переехать в Великобританию. Но к тому времени бабушка была уже слаба здоровьем, и Адам не смог оставить ее, зная, что та зачахнет в одиночестве.
– Гордеев, ты реально дебил. Это такой шанс…ты только подумай, насколько жизнь твоя изменится! Ты сможешь зарабатывать нормальные деньги и присылать их бабуле, а потом и ее заберешь к себе.
– Кость, – Адам махнул рукой, протягивая пиво. По правде говоря, он всегда был поборником соблюдения режима, но сейчас мы праздновали день рождения Адама вдвоем в тесной кухне. – Боюсь я, – он понизил голос, чтобы не услышала старушка, находившаяся в своей комнате. – Ей уже сейчас тяжело. А ты говоришь «зарабатывать деньги»…Да, пока это случится, загнется она тут. У нее нет никого, кроме меня, понимаешь?
Я, конечно, кивал головой, но понимал, что душу бы продал за такое предложение. А этот чудак так просто отказывался от шанса, который выпадает раз за всю жизнь. Мистер Благородство, мать его! Тогда я даже не представлял, насколько он соответствует этому шутливому статусу.
И при этом я никогда не считал его идиотом и не начал относиться к нему хуже, я продолжал восхищаться им, человеком, который был способен на большее, чем я, чем миллионы других. И я сейчас не о спорте.
И даже, когда его взяли в состав «Динамо», а я пока так и оставался в родном городе, мы продолжали созваниваться и переписываться в интернете, уже куда реже видясь вживую.
Пока я не ввалился к нему домой без звонка, без предупреждения. Чёрт, я стоял под дверью его квартиры и ни капли не сомневался в том, что меня не сдадут, впустят, и, если будет возможность, помогут. Просто потому что Адам был единственным кто навещал меня в психушке. Правда, всего два раза, его больше и не пустили бы – он не был моим родственником. Но Гордеев то ли подкупил, то ли соблазнил медсестру, и мы с ним увиделись там. Он же попросил ее приносить мне письма, сложенные вчетверо листочки бумаги, которые стали для меня своеобразной отдушиной, позволили не сойти окончательно с ума. В них Гордеев рассказывал о своей жизни, о клубе, о бабушке, которая вовсю пыталась его женить. Он позволял мне вырваться из душных стен больницы на свободу, туда, где ревели трибуны и раздавался свисток судьи, где забивались голы и праздновались победы. Я не мог отвечать ему. Первое время после трагедии я вообще не мог писать. На то, чтобы снова научиться держать ручку в пальцах у меня ушло больше полугода. На то, чтобы связно формулировать мысли, – еще больше времени. И я начал отвечать ему мысленно. В своей голове. Перечитывал каждый день одно и то же письмо, вплоть до получения следующего, и молча разговаривал с Адамом. Поначалу лишь простыми предложениями из трёх-четырех слов. Спрашивал его о здоровье Елены Васильевны и о новой девушке, о последнем матче его команды и о финале Лиги чемпионов. Ругал его за поражения и очередной промах мимо ворот. А потом я начал делиться с ним сам. Так же мысленно рассказывать о своей боли и утрате, о том, как мне не хватает родителей и задорного смеха сестры. О той боли, что стала неотъемлемой частью тела. О своей ненависти. И о своих планах. И там, в моем сознании, Адам был согласен со мной. Там он не пытался переубедить и не отвернулся от меня.
И ведь этот идиот принял меня! Даже узнав, что я сбежал при переводе из психушки в тюрьму. Да, я научился притворяться нормальным, я разговорил ту самую медсестру и трахал ее месяц, прежде чем она помогла мне вырваться из того Ада, который все называли больницей, передав несколько шприцов с транквилизаторами. Потом её насмерть собьёт иномарка без номеров, а самого Константина Туманова чуть позже объявят погибшим, сгоревшим заживо в обветшалой пристройке одного из частных домов.
Это был тот самый момент, когда я понял, что могу рассказать Адаму обо всём: о своих кошмарах, страхах…и о своих планах. Настоящему Адаму, а не тому, кому я так и не отправил ни одного письма. Тот момент, когда через общего знакомого Гордеев связался с сотрудниками полиции и за немалые деньги моего отца, которые мы путем махинаций перекинули с одного счета на другой, а оттуда на третий, и договорился о «случайной» находке «моего» обгоревшего на девяносто девять процентов тела в маленькой деревянной постройке. Единственное, куда я не втягивал его – были убийства. Парень точно не заслужил отвечать перед совестью за чужие жизни, которыми я купил свою собственную.
О причинах его бескорыстной помощи я узнаю буквально через неделю после того, как мы с ними помянем его бабку, умершую почти три года назад. Да, чертов ублюдок обманывал меня в тех своих письмах, рассказывая о ней. О «Динамо», в котором уже не играл, о котором пришлось забыть, как и о футболе в целом. Он нафантазировал жизнь, которая могла бы у него сложиться, чтобы разнообразить ту, которую вёл я за стенами психбольницы.
– Ты придурок, Гордеев…ты конченый придуроооок. Это же надо было наво….навооб…придумать столько всего, – заплетающимся языком и глядя, как он пытается удержать голову, сидя за столом без скатерти с бутылкой водки и стаканами. Но уже через секунду он роняет ее на руки и замолкает на долгие минуты. А потом очень тихо, и так же коверкая слова, выдает:
– Там слишком тускло было…Серо. Я же видел. Я…я раскрасить хотел. Для тебя.
Мы ушли с ним в запой дня на три. Отмечали всё подряд: мой побег и свободу, мои похороны и новую жизнь, нашу встречу и мое новоселье у него. Мы просто напивались сутками, не зная, что делать дальше. Точнее, я знал…Но даже когда у вас в руках нож, вам всегда нужно время, чтобы смириться с мыслью, что придется воткнуть его в чье-то горло.
***
Я открываю глаза, отгоняя воспоминания. На часах уже полпятого утра, о сне и речи быть не может. В гробу я видел такие сны. Впрочем, именно им, скорее всего, и суждено меня туда свести.
Достал ноут и зашел в свой аккаунт. Глупая привычка, которая раздражала меня самого: перечитывать наше с Принцессой общение. Нет, раньше я точно так же раз за разом повторно читал всё, что она мне писала. Но тогда это было изучение, своего рода исследование Госпожи Белозеровой. Не из газетных статей или телевизионных эфиров, не из Инстаграма или других социальных сетей, а уже намного ближе – в личной переписке. Теперь же мне не просто доставлял удовольствие этот процесс, теперь он стал необходим. Читать слова и представлять, что слышу их. Её голосом. Тихим, бархатным, от звуков которого напрягался член и перехватывало в горле. Представлять, что вижу, как откидывается на спинку кресла и кусает губы, ожидая моих сообщений. И это не всегда лишь мои фантазии, иногда я всё это видел из соседнего дома, который снял именно для этой цели – наблюдать за Принцессой из окна, когда она совершенно не подозревает, что в доме напротив находится тот тип, с которым она проводит почти двадцать четыре часа в сутки. Потому что стало до дикости мало просто интернета, мало читать и воображать себе ее. Иногда свет монитора бесил настолько, что хотелось разбить его к чертям собачьим. Да, он связывал нас с ней. Но и в то же время мешал увидеть вживую, лицом к лицу. Особенно когда хотелось на самом деле прикоснуться, ощутить, так ли шелковиста её кожа, как я придумал себе. Это желание тоже раздражало. Осознание того, что становлюсь зависимым. И это ни хрена не долбаная привычка. Это потребность открыть рано утром аккаунт и наткнуться на «Доброе утро, Джокер! Я думала о тебе ночью…».
И я с силой подавляю в себе гребаное желание ответить ей тут же. Желание, блядь! Которого не должно быть. Которое слишком быстро возникло. Умник Адам утверждает, что это связано с моим одиночеством. Что любой другой «нормальный» мужик не подсел бы на женщину, которую толком не видел. Что просто у меня «недотрах». Обычно на этом месте разговора я посылаю его глубоко на хрен.
Чёрт, ведь поначалу НАС действительно было не так много в сутках. Только столько, чтобы продолжать удерживать ее на крючке, не дать ей соскользнуть с него. Я не знаю, что произошло потом…Возможно, в этом виноваты рассказы Гордеева. Возможно, действительно, сукин сын прав, и мне просто нужна сексуальная разрядка. А, возможно, это из-за её искренности. Той, которой буквально дышали её слова. Её стоны. Блядь, я не просто читал её стоны, я вдыхал их, я слышал их и ощущал на своих губах. Как наяву. Принцесса лгала мне, притворившись мёртвой подругой, но была честной со мной во всем остальном.
Это грёбаное признание в любви…Оно должно было означать мою победу. Посадить на цепь сестру своего врага…первого номера из списка. Заставить влюбиться в себя, ни разу не увидевшись с ней. Это должно было принести чувство полного триумфа и удовлетворения. И без этой, мать её, неожиданной остановки сердца. Когда следующий вздох дался слишком тяжело. Потому что лёгкие будто проткнули острым лезвием. И смятение меняется на злость к самому себе.
Нет, хрупкая Принцесса не стала моим героином. Но уже начинала вызывать нечто, похожее на ломки. А это значило, что нужно увидеться с ней. Просто увидеть её, отыметь и скинуть с себя эту чертову зависимость.
{«Harley Quinn:
– Доброе утро, Джокер! Мои мысли о тебе…Сегодня кроваво – алые. Наслаждайся.
(И ровно десять картинок с самыми откровенными фото и признаниями).
Joker:
– Доброе утро, крошка. Это то, что ты хотела бы, чтобы я сделал с тобой? Какая из картинок больше всего взбодрила мою девочку?
Harley Quinn:
– Мммм…мне нравятся все…
Joker:
– Какая ненасытная. А я хочу попробовать на вкус шестую. Как думаешь, ты бы кричала так, же, как эта блондинка, если бы я вылизывал тебя?
Harley Quinn:
– Оооох…Не надо. Мне на работу нужно собираться.
Joker:
– И восьмая…как тебе восьмая, Харли?
Я все время находилась в какой-то прострации, словно видела себя со стороны, а ничего не чувствовала. Меня успокаивал свежий зимний ветер и холод. Я могла часами стоять на улице и обхватив плечи руками смотреть в никуда. Холод покалывал кожу, и напоминал мне, что я все еще живая.
Невидящим взглядом смотрела за дорогой, замечала смену охранников и приезд прислуги, но скорее автоматически, чем осознанно.
Когда к дому подъехал черный джип, я даже не обратила внимание.
Я заметила ЕГО не сразу. Скорее не заметила, а почувствовала, как всегда кожей. Только в этот раз не было всплеска радости, скорее тупая боль. Когда отходит наркоз, чувствуешь примерно тоже самое. Вижу его как в тумане и понимаю, что не хочу видеть и в то же время где–то еще трепыхается та самая унизительная радость...Как брошенная на улице собака по инерции радуется увидев бывшего хозяина...
Пока он говорил, повысив голос я смотрела ему в глаза и скорее слушала, чем слышала его. Он спрашивал почему...Потому что он все же меня доламавыет. Потому что в глазах, всех окружающих меня вообще больше нет. Плевать на окружающих, меня нет в моих собственных глазах. Я такая жалкая и ничтожная, что эта жалость просто убивает меня.
А потом заметила, как на его пальце блеснуло обручальное кольцо...не наше обручальное кольцо...совсем другое, и я захлебнулась от боли. Она была такой резкой, что мне захотелось орать и выть.
Зачем я любила его все эти годы? Ради страданий? Я получила их сполна. В нашем прошлом столько боли, что впору нанизывать её на колючую проволоку воспоминаний и обмотаться ею, чтобы впивалась посильнее и не давала забыть кто он – Николас Мокану. Мне не суждено было познать с ним полноту счастья. Быть настолько любимой, насколько любила его я. Даже кольцо он надел на палец другой женщины. А ведь по его словам я единственная, кто удостоилась чести носить его фамилию – и снова ложь! Я мысленно видела, как развевается ее белоснежная фата, а я в черном саване, заляпанном моей кровью, которая сочится из моего разодранного сердца. Он таки сломал меня.
Это даже не пытка – это казнь. Медленная и мучительная казнь, смотреть на него и понимать какой он лжец, понимать, что никогда не любил меня, понимать, что между нами никогда ничего не было кроме моей иллюзии.
Каждое его слово больнее удара плетью. Я даже не верила, что слышу все это от него, что он все же выпустил на волю свои истинные эмоции. Унижая и оскорбляя меня, вывернул наизнанку все мои слова.
Я потрогала языком разбитую изнутри щеку и в этот момент Ник разорвал на мне блузку и грубо сжал мою грудь, я задохнулась от осознания насколько далеко он может зайти и от мгновенно вспыхнувшей внутри паники. Особенно когда он положил руку мне на живот и вдавил меня в постель. Но я не хотела и не могла больше его бояться. Все что можно мы уже прошли большей боли, чем он причинил причинить уже невозможно.
После вспышки больной и унизительной страсти, которая разорвала меня изнутри на ошметки, пока он показывал мне кому я принадлежу, и кто мой хозяин, я закрыла глаза и отвернулась от него, чтобы он не видел мои слезы и мое сожаление о том, что я все–таки позволила ему доказать мне в очередной раз сколько власти он надо мной имеет. Именно в этот момент в душе начала появляться пустота. Полное омертвение моих чувств к нему.
Он ушел, оставив дверь открытой. Слуги сновали туда–сюда, поднимая вещи с пола, перебирая каждую складку, а я невидящим взглядом смотрела на все это, прижимая к груди покрывало. На полу, возле постели валялись мои разорванные трусики, порванная в клочья блузка. Мои губы все еще кровоточили после поцелуев–укусов и меня пошатывало от слабости и знобило. Ко мне подошел Дэн и скинув пиджак набросил его мне на плечи, я инстинктивно завернулась в него и покрывало упало к моим ногам. Увидела быстрый взгляд охранника на багровые следы от пальцев на ноге и одернула юбку. Дэн решительно вышел из моей спальни, а я попятилась назад и присела на краешек постели, глядя как продолжают выворачивать все ящики, мои сумочки и вытряхивать обувь. Меня тошнило и ломало изнутри. Когда из ящика выпал портрет детей и треснула рамка я судорожно сцепила пальцы и закрыла глаза. Я слышала голос Ника, он отдавал приказы внизу, но я не разбирала слов...я понимала, что это предел. Тот самый рубеж за которым уже невозможно что–то простить и изменить. Предел, за которым моя любовь превращается в пепел. Потом хлопнула входная дверь и вскоре от дома отъехала машина. Внутри не возникло ни одного чувства...ничего. Глухая тишина. Даже боль стала странной острой, изнуряющей, но какой–то по–садистски доставляющей удовольствие. Наверное, вот так умирает любовь. Тогда пусть умирает. Я вытерплю эту агонию. Я не хочу больше любить Николаса Мокану. Я хочу быть свободной. Израненной, сломанной, разодранной на части, но свободной.
Ден вернулся через несколько минут и переступая через ворох вещей направился ко мне подал лед, завернутый в полотенце. Я даже не посмотрела на него и тогда он присел на корточки и приложил ледяной компресс к моей щеке. Я распахнула глаза и посмотрела на него. Если он смотрит на меня с жалостью – я вскрою себе вены тупым ножом, вилкой или перегрызу их зубами. Все слуги, да и этот сторожевой пес Ника прекрасно поняли, что только что произошло в этой спальне. Поняли в очередной раз, что я никто. Ник не церемонясь говорил со мной при них, подчеркивая насколько шаткое положение у меня в этом доме. Ден стиснул челюсти, продолжая прижимать к моей щеке компресс и вдруг он сказал то, чего я меньше всего ожидала услышать:
– Все будет хорошо...вот увидите...но вы должны жить...вы созданы для того чтобы жить и улыбаться...Поверьте, это закончится. Я вам обещаю.
Я прижала компресс к щеке и судорожно вздохнула. Только для того чтобы жить, сначала нужно умереть. И похоже у Ника получилось. Он убил меня прежнюю. Быстро, безжалостно и жестоко.
***
В моей комнате навели стерильность, убрали и сложили все вещи, вымыли пол. Вместо ожидаемого презрения слуги стали меня бояться. Я знала почему, после отъезда Ника приезжали Чистильщики и вывезли четыре трупа охранников. Я смотрела на их тела с каким–то странным равнодушием. Во мне не всколыхнулась жалость или сожаление, я просто провела взглядом носилки, а потом и отъезжающий минивэн.
Прошло два дня. Несмотря на приказ Ника я не почувствовала усиление охраны, наоборот меня избегали, старались лишний раз не сталкиваться, не попадать на глаза. Они решили, что я виновата в смерти охранников. В какой–то мере они правы. Виновна. Только это ничего не изменит. Они мертвы, и я им завидую. Им уже не больно, не страшно, не холодно.
Я подошла к шкафчику у зеркала и открыв ящик достала портрет детей, долго смотрела на их лица, поглаживая большим пальцем. Внутри снова поднималась волна отчаяния.
– Вы должны поесть.
Вздрогнула от неожиданности и обернулась. Дэн принес пакет с кровью.
– Я стучал. Вы не отозвались.
Он подошел ко мне и протянул пакет.
– Поешьте. Вы не ели больше двух суток. Это опасно. Мне придется доложить об этом, понимаете? Я обязан.
Да, я прекрасно его понимала и понимала, что он имеет ввиду. Я не хотела, чтобы Ник приехал еще раз. Искренне не хотела. Видеть его, слышать это все равно что переживать все снова и снова. Я взяла из рук Дэна пакет надкусила и осушила за несколько секунд.
19 ГЛАВА. Мирослава и Джокер
Отвернулась и снова устремила взгляд на портрет.
– Вам нужно выходить иногда на воздух. Развлечься.
Я усмехнулась. Развлечься? Где? В этой тюрьме? Где даже цветы не растут и все похоже на военный полигон? Впрочем, почему это его волнует? Ему какая разница и почему он вообще со мной разговаривает? Не боится умереть?
– Здесь есть конюшня. Несколько скаковых жеребцов. Их привезли еще до того, как вы приехали. Никто не знает, как правильно за ними ухаживать, про них все забыли. Вы могли бы...посмотреть и...
Я резко повернулась к нему.
– Зачем тебе это? Зачем ты ходишь за мной? Разговариваешь? Что тебе надо, Дэн? Показать Хозяину как ты стараешься?
Парень посмотрел мне в глаза и тут же отвел взгляд.
– Нет...просто...я привык видеть вас совсем другой.
Я снова усмехнулась. Привык.
– Может быть в следующий раз, Дэн.
Он мне мешал, я хотела остаться одна, спрятать свои эмоции не показывать им насколько мне больно.
– Я помню насколько вы любите лошадей. Просто посмотрите на них, дайте указания конюху. Похоже этот болван совершенно не знает, как с ними управится. – Один из жеребцов при переезде поранил ногу, никого не подпускает себе. Хозяин приказал пристрелить если с ним не справится ветеринар.
Я снова посмотрела на парня. Меня удивляла его настойчивость.
Несколько секунд раздумывала, а потом кивнула. Пусть покажет.
***
Мы вышли на улицу сегодня как ни странно светило яркое солнце и небо казалось ослепительно синим и снег искрился на солнце.
Когда я увидела красивых породистых скакунов я на секунду забыла обо всем. Я восхищенно смотрела на этих животных и сердце замирало от восторга.
В одном из вольеров метался белый конь, он злобно храпел и вращал глазами.
– Его застрелят завтра на рассвете, если он не даст себя усыпить.
Я даже не расслышала что он говорит, подошла к вольеру и потянула щеколду.
– Не подходите к нему это опасно.
Я все же раскрыла дверцу и услышала сухой щелчок затвора. Дэн взял коня на прицел. Я зашла в вольер и посмотрела на животное. Увидела страх в его глазах. Вселенский ужас и боль. Опустила взгляд к его стройной ноге, залитой кровью и снова посмотрела жеребцу в глаза.
– Эй...тихо...тебя никто не обидит.
Конь вздрогнул от звука голоса и повел ушами. Я сделала один шаг, и он взвился на дыбы. Я подняла руку вверх, показывая Дэну не стрелять.
– Я не трону тебя...не трону. Просто хочу посмотреть.
Я сделала еще один шаг и протянула руку – жеребец вжался в стену, содрогаясь всем телом. Когда я коснулась его гривы, конь фыркнул. Я осторожно провела ладонью по его мощной шее, между ушами.
– Какой ты красивый...ты просто нереальный красавец.
Я говорила и гладила серебристую гриву, приближаясь все ближе, пока не подошла к коню вплотную.
– Просто тебя поглажу...и все. Ничего больше. Ты позволишь?
И он позволил, а когда я убрала руку потянулся за ней и ткнулся в нее шершавым носом.
Я усмехнулась и потрепала его по шее. Резко обернулась и увидела, как Дэн смотрит на меня опуская пистолет. Странный взгляд. В карих глазах блестело восхищение, такое удивительное выражение глаз, как будто он видит чудо. Я опустилась на корточки и посмотрела на ногу животного, поднесла руку не прикасаясь и закрыла глаза. Волна тепла обожгла ладонь, и я почувствовала, как наполняюсь чужой болью. Она была насыщенной и очень яркой, впиталась и прошла сквозь меня. Медленно открыла глаза и улыбнулась – рана исчезла. Я поднялась и снова потрепала коня по шее.
– Вот так мой хороший...ты молодец...такой чудесный мальчик...
я повернулась к Дэну.
– Вот и все. Это было быстро.
– Верно. Очень быстро.
Он странно на меня смотрел, а потом вдруг тихо сказал:
– Вы не должны все это терпеть.
Я нахмурилась...
– Я не понимаю, о чем ты.
– Такое отношение. Не должны...
Я быстро прошла мимо него и пошла к выходу из конюшен.
– Вы дочь короля. Вы можете обратится к отцу за помощью.
Я резко обернулась и усмехнулась.
– Каким образом? Я отрезана от мира. Вы стережете меня как церберы, следите за каждым моим шагом.
Глаза Дэна вспыхнули, и я слегка попятилась назад.
– Если бы у вас появилась возможность вы бы хотели уйти от него? Уехать из этого дома?
Я решительно прошла мимо и вышла на улицу, он догнал меня.
– Вы бы хотели, Марианна?
Остановилась и тяжело вздохнула.
– Я реально смотрю на вещи, Дэн. Не знаю зачем ты спрашиваешь, или тебя подослали спросить, но – да. Я бы хотела этого больше всего, хотела бы уйти отсюда. Скажу больше – я готова отсюда ползти на животе, готова отсюда уйти в гробу. Да ты и так об этом знаешь.
Пошла вперед, но Дэн снова меня догнал.
– У вас есть такая возможность.
На секунду мне показалось, что мое сердце перестало биться, и я стиснула руки, сплетая пальцы.
– Каким образом? Это невозможно. Я вообще не понимаю зачем ты со мной об этом говоришь и чего добиваешься.
Он вдруг схватил меня за руку, и я смирила его гневным взглядом, тут же отнял ее.
– Поэтому я привел вас сюда. Здесь нет жучков. Только камеры. Когда я слышал, как вы кричали и плакали, а потом остановил вас, когда вы хотели..., – голос дрогнул, – когда вы хотели себя убить. Я понял, что обязан вам помочь.
– Зачем это тебе? Зачем? Хочешь умереть? Или ты просто издеваешься надо мной?
Парень отрицательно качнул головой:
– Я просто хочу, чтобы вы снова улыбались, Марианна...Когда вы улыбаетесь все оживает вокруг.
Я с недоверием смотрела на него и постепенно начинала что–то понимать...постепенно вдруг увидела все другими глазами. За десять лет брака я никогда не обращала внимания на взгляды других мужчин...их не существовало для меня, они были бесполыми существами...в моей жизни был только один мужчина и я искала и видела только его глаза. Но сейчас...когда я смотрела в лицо этому парню я вдруг поняла, как понимает каждая женщина безошибочным внутренним чутьем, особенно когда она сама равнодушна...понимает, что безумно нравится мужчине.
– Не говори со мной об этом Дэн. Даже у стен есть уши. Я не хочу, чтобы ты пострадал.
– Я могу вывести вас отсюда. Вывести к границе. Я много думал об этом.
Я закрыла уши руками.
– Замолчи. Ты подписываешь нам обоим смертный приговор. Если у нас не получится тебя и меня ждет мучительная смерть. Я не верю, что слышу все это от тебя.
Он вдруг усмехнулся:
– В таком случае вы довершите то, что не смогли и то, в чем я вам помешал. А я сам...я не боюсь смерти...я готов рискнуть...ради вас.
Если Ник узнает хоть о четверти из нашего разговора – Дэн мертвец. Только за этот взгляд он может лишиться глаз или жизни. Я несколько минут смотрела на него, а потом решительно сказала:
– Это безумная затея. Уходи. Я не знаю зачем ты все это мне говоришь. Не понимаю зачем это нужно лично тебе. Мой ответ – нет. Будем считать, что я этого не слышала.
– Это нужно вам...Марианна, а я никогда не был предан вашему бывшему мужу. Подумайте. Это ваш единственный шанс. Меня заменят...скоро. Я знаю об этом и когда я уйду вам уже никто не сможет помочь, и вы прекрасно об этом знаете.
"Бывшему" больно резануло по сердцу, и я невольно прижала руку к груди. В эту секунду я поняла, что если не уйду отсюда, то эта боль меня задушит. Я должна выбраться и вернуть моих детей и кто, как не мой отец сможет защитить меня от Ника. Единственный, кто может ему противостоять – это король Братства. Все остальные бессильны. Дэн ушел, я еще долго смотрела на небо, слушая медленное биение своего сердца. Где–то в глубине души я понимала, что это станет окончательной жирной точкой в наших отношениях с Ником. Это и будет конец всему...Разве я не этого хотела? Разве мысленно я уже не далеко от него? Разве не отпустила его? Отпустила...вырвала с мясом, вместе с куском сердца...но это конец...Мне уже нечего терять. Все что можно я уже потеряла. Даже его...Хотя, он и не был моим никогда. Мне уже не страшно...Я не боюсь.
Догнала Дэна у самого дома и тихо сказала: "сейчас...расскажи мне сейчас". Несколько секунды мы смотрели друг другу в глаза, а потом Дэн кивнул на заснеженную беседку. Я пошла туда, он появился чуть позже, с другой стороны.
Ветви елей заслоняли дверные проемы, скрывая нас от камер наблюдения.
– Как ты хочешь это сделать и когда?
– Как можно скорее. Я вывезу вас на служебной машине, завтра еду в город, мой автомобиль не досматривают, если перед рассветом вы с черного хода проникните в гараж и переждете, утром я увезу вас. Вас начнут искать после десяти утра, когда слуги принесут сменное белье. Когда охрана поймет, что вас нет в доме займет еще минут двадцать. У нас будет фора в два часа. Этого достаточно чтобы скрыться в лесу, бросить машину и идти через лес к ближайшему городу. Только идти в противоположную сторону от границы. Я заранее забронирую отель. У меня есть кредитка, зарегистрированная на чужое имя и кое–какие сбережения. Мы переночуем там и утром пересядем на другой автомобиль. Мы снова поедем в противоположную сторону. Нас же первым делом начнут искать возле границы. Через сутки, когда нас не найдут, когда снимут оцепление и все силы бросят на наши поиски по отелям и лесу, мы коротким путем доберемся Асфентуса и спрячемся там, пока не удастся выйти на связь с вашим отцом. Мне известно, что он скрывается в Асфентусе. Если все получится, то уже через три дня вы будете свободны, Марианна.
От слова "свобода" у меня задрожали руки... я вцепилась в плечо охранника.
– Хорошо. Хорошо мы сделаем как ты говоришь, только дай мне слово, Дэн...Поклянись, что если нас поймают – ты пристрелишь меня, потому что обратно я не вернусь. Дай мне слово, и я уйду с тобой.
Он смотрел мне в глаза, и я видела внутреннюю борьбу, как чернеют и светлеют радужки, а потом Дэн нахмурился и тихо процедил сквозь зубы:
– Я даю вам слово.
20 ГЛАВА. Джокер
Наверное, именно так грешники ожидают своей участи после смерти. Стоя на перепутье двух дорог и с тоской глядя на белоснежные ворота Рая с развевающимися золотыми знаменами, мирно покачивающимися под пение ангелов. Бред полный, конечно. Но я чувствовал себя, примерно, как те несчастные, которым не оставалось ничего, кроме как смотреть и тяжело вздыхать, стараясь не повернуться в противоположную сторону, откуда воняло гарью и паленой плотью человеческих тел, откуда слышались истошные крики и мольбы о прощении.
Только я, в отличие от тех, кто уже вовсю поджаривался на костре, собирался вначале зайти в соседнюю дверь и вкусить в полной мере плодов с того самого дерева греха. Греха безудержного с моей маленькой Принцессой, которая уже была в трех кварталах от меня.
{«Запомни, Харли, я разрешаю тебе говорить, кричать, стонать, умолять. Да, определенно, ты можешь стонать и умолять, маленькая. Ты не задаешь вопросов. Ты теряешь право сомневаться. И ты даже не пытаешься увидеть моё лицо.
– Я обещаю, Джокер.
– Не обмани мое доверие, Харли»}.
Она ехала на такси и не переставала писать, будто беспокоясь, что я передумаю. Нет, никаких просьб или намеков. Самый обычный разговор на самые обычные темы...Правда, меня отсюда и под дулом пистолета бы сейчас не выгнали.
Наша первая настоящая, реальная встреча с Мирославой...Способ, наконец, привести в порядок мысли. А, может, наоборот – риск погрязнуть в ней еще глубже. Как бы там ни было, даже все демоны Ада сейчас не могли мне помешать.
Улыбнулся очередному сообщению от нее и быстро набрал текст:
{«Прямо сейчас аккуратно сними трусики, Принцесса, и сожми их в ладони. Это твой пригласительный билет на мою вечеринку. Без него тебя попросту не впустят»}.
***
Я нервничала. Нет... я не просто нервничала – у меня от предвкушения встречи дрожали колени и захватывало дух. Я ничего в своей жизни не желала так сильно, как встречи с ним. Ничего и никогда. До такой степени, что только от мысли об этом подкашивались колени и все плыло перед глазами.
Моментами мне хотелось зарыдать, а моментами я улыбалась, как идиотка, и таксист смотрел на меня в зеркало и усмехался.
Несколько месяцев переписки...Если точно, то больше трех. Как несколько лет для кого-то. В сети день за месяц. Я поняла это спустя время. Поняла, что меня швыряет в это сумасшествие с такой силой, что я завишу от банального сигнала полученной смски или мейла. Меня скручивает, если мой сотовый вне досягаемости протянутой руки. Если, не дай Бог, минут десять был не заряжен, меня ломало в полном смысле этого слова. Несколько дней назад я расплакалась, когда сломалась зарядка.
