Текст книги "Ты здесь живёшь?"

Автор книги: Ульвар Тормоудссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

XII

Даже если бы Пьетюр и Паудль[7]7
  Исландские формы имен Петр и Павел.


[Закрыть] были апостолами, как в древние времена на Востоке, то и тогда бы Преподобие не заметил их и не ответил на оклик Паудля. В столь глубокие он был погружен раздумья, ведя велосипед мимо мусорщиков (такая была должность у Пьетюра и Паудля).

Пьетюр поселился в Городе недавно, а Паудль работал мусорщиком уже давно, причем много лет один. Теперь они трудятся на пару – возят баки с мусором. Пьетюр делится с Паудлем своим жизненным опытом.

– Я уехал из Рейкьявика после постановления, – сообщает он. – Не могу работать при таком руководстве. Лучше уж жить здесь, подальше от этой публики. Но давай я тебе расскажу, как все получилось, чтобы ты себе верно все представил.

Один вывозчик – так мы называем нашу должность только в Рейкьявике, – мой товарищ, неважно, как его зовут, ты все равно его не знаешь, так вот он, вывозчик этот, значит, в один погожий день работал себе в городе. Он, конечно, состоял в профсоюзе, как все вывозчики с классовым самосознанием в то время.

Ладно. Погода отличная, он возит мусор. И вот у одного из сборных баков – мы такое название употребляем в Рейкьявике – видит здоровенный мешок. Ты, возможно, знаешь, что после того, как был основан профсоюз, мы перестали забирать все, что не опущено в баки. Но тут день был хороший, товарищ мой – человек покладистый, вот он и забери мешок-то. А вскоре почуял, что от мешка пахнет копченым мясом, но, поскольку он был такой тяжелый – мешок, стало быть, – товарищ решил, что владелец просто не смог его в бак спустить. Ему, разумеется, даже в голову не могло прийти, что мясо не тухлое, поэтому он взял да и сволок мешок в говновоз – такое у нас есть рейкьявикское словечко, ты его, разумеется, не знаешь.

Ну хорошо, день проходит.

На следующее утро старший вывозчик мрачен как туча. Владелец копченого мяса обвинил моего товарища. Понимаешь, обвинил. В том, что тот, дескать, украл мясо. И что ты думаешь, старший вывозчик встал на сторону этого любителя копченого мяса, этой заразы, а он, между прочим, коммунальный служащий и немалые денежки гребет. Да ты и сам знаешь.

Ладно. Обвинил. Старший вывозчик сказал, что товарищ мой должен заплатить за мясо, потому что не имел права брать его. Ему положено только баки вывозить. Но не мешки. А зараза эта, ну, этот любитель мяса копченого, просто поставил там мешок, а сам зашел за женой, ей укладку делали, правда, другие говорят, что она стриглась у парикмахера, но это не играет роли.

Вот такие дела. Старший вывозчик сказал: «Заплати, приятель, и не вздумай спорить. А не заплатишь на месте, так из жалованья вычтут». Хамски эти люди разговаривают, когда им кажется, будто они в начальники выбились. Могли бы, скажу я тебе, кое-чему поучиться у здешнего народа, к примеру у Сигюрдюра Сигюрдарсона. Никогда он своим подчиненным не хамит, хотя и начальник.

Да, вот так-то. Товарищ мой, понятное дело, платить не захотел. Я бы тоже не захотел. Поэтому мы оба двинули прямо в профсоюз. Там, конечно, всё на замке: час, как я уже сказал, был ранний. Но нас это не смутило. Сели мы на ступеньки и стали ждать. Целых три часа ждали, наконец явился председатель.

Знаешь председателя? Нет, конечно. Пока он баки возил, отличный был, доложу я тебе, мужик, и мы не сомневались, что в этой истории он встанет на защиту моего товарища, иначе на кой тогда вообще профсоюз?

Товарищ рассказал председателю все как есть. Тот молча выслушал его, ни разу не перебил, не сделал ни одного замечания.

Ладно. Кончил мой товарищ рассказывать. Тот молчит, а потом задает вопрос, который я не понял и до сих пор не понимаю: «На каком расстоянии мешок был от бака?»

После этого я вышел из профсоюза, уволился и уехал из Рейкьявика.

– Вот тебе и великий лидер рабочего движения, – изрек Паудль, вкатывая бак в кузов мусоровоза. Как и положено, повествование закончилось в ту минуту, когда рассказчик и слушатель занялись делом.

XIII

– Междугородная, – раздался голос Дуны в переговорном устройстве.

– Буду говорить по третьей линии, – ответил председатель, поднял трубку, уселся поудобнее и положил ноги на стол. – Алло. Да, это я. Да. Да. Да, да. Да нет. Да. Да нет же. Да. Да нет. Да, да. Да нет же. Да, да, да, да. Да нет же. Угу. Да нет. Да. Да, да. Да нет, ерунда. Угу.

XIV

Когда управляющий орет «о-обе-е-ед», молодцы из приемочной холодильника уже смотались. Едва раздается этот сигнал, как все цехи пустеют, только на столах и транспортерах валяются передники, нарукавники, резиновые перчатки.

Улица оживает.

По городу едут на машинах, катят на велосипедах, вышагивают, несутся люди. Они движутся в разных направлениях, но все спешат к своей пикше да каше. Обеденный перерыв короткий, надо пошевеливаться.

Промозглый воздух приглушает выкрики, оклики, стоны, свист дыхания и гудки машин.

Однако птицы хранят спокойствие, гора напротив Города – свое величие, а База – свое запустение.

XV

Пьетюр Каурасон пришел домой на обед. Снимая меховую куртку, он принюхивается и говорит:

– Соленая рыба!

– Папа! – слышится серебристый голосок, и маленькая девчушка кидается в его объятья.

– Папина малышка! – восклицает он, подхватывая ее на руки. – Ты сегодня много шалила?

– Не шалила. Спроси маму.

– Не угадал, – слышится из кухни голос жены.

– Что не угадал? – спрашивает муж.

– Не соленая рыба.

– Вот как. А что же?

– Отгадай.

– Папа, я скажу.

– Тресковые подбородки[8]8
  У исландцев, народа, в значительной мере живущего рыболовством, существует множество блюд из рыбы. Здесь имеются в виду мускулы нижней части тресковой головы.


[Закрыть]?

– Нет.

– Ще… – шепчет девочка на ухо отцу. Он несет ее на кухню.

– Щеки тресковые, – торжествующе объявляет он. – Где ты их раздобыла?

– Малышка у нас болтушка? – говорит Вальгердюр и целует мужа.

– Нет, – отвечает девочка. – Спроси папу.

– У нас на углу. – Хозяйка наливает в стаканы ледяную воду. – Прошу. Садись в свой стульчик, болтушка. Папа тебе положит.

– Я по крайней мере не все сказала, – оправдывается ребенок.

– Ну-с, посмотрим. – Отец садится. – Тебе, малышка, побольше, не так ли?

– Без костей.

– Без костей, – повторяет отец, счищая с костей кожу и мякоть.

– Без кожи!

– Что? Ты не ешь кожи? Это ведь самое вкусное.

– Уй! Не хочу.

– Мне больше останется. Прекрасно. А где жир?

– Ай! – Хозяйка встает. – Забыла жир. Сейчас распущу.

– А бараньего жира нет?

– Нет, – отвечает жена и кладет в кастрюлю кусочек маргарина. – Он заплесневел.

– Дай-ка мне масла, – распоряжается супруг.

И семья принимается за еду. Все грызут, жуют, сосут и чавкают, как и положено, когда едят соленые тресковые щеки.

Вдруг Пьетюр говорит:

– Доброжелательный человек этот Сигюрдюр.

– Какой Сигюрдюр?

– Как это ты его назвала? Страус, что ли?

– Стало быть, ты звонил ему?

– Да. Я же говорил, что собираюсь.

– И что он сказал?

– Немного. Но был очень доброжелателен.

– Ты просил о должности?

– Нет.

– Слава богу, – облегченно отвечает Вальгердюр и кладет кость на край тарелки.

– Требуется письменное заявление. – Пьетюр отпивает глоток холодной воды.

– Подашь? – спрашивает она безразличным голосом.

– Не знаю. А твое мнение?

– Мое мнение ты знаешь, – отвечает она и начинает сражение со следующей тресковой щекой.

– Место превосходное.

– Конечно.

– Хороший оклад. Рабочий день короткий, так что я смог бы еще и преподавать. Об этом я тоже спросил. Ты говорила, он директор школы.

Молчание.

– Срок истекает в середине месяца.

Молчание.

– Приступать с Нового года.

Молчание.

– Ты не в восторге, – говорит он, вытирая рот тыльной стороной руки. – А малышка хочет уехать в другой город?

– Куда?

– Туда, где когда-то жила мама. Когда была такая же маленькая, как ты.

– А мама не хочет?

Молчание.

– А мама не хочет? – повторяет девочка, и вновь за столом воцаряется молчание.

– Кофе есть? – спрашивает муж.

– Горячая вода в кофейнике. Порошок на своем месте.

– Ты не в духе?

– Не в духе? Нет, я просто немножко удивлена.

– Я ведь еще заявления не подал. – Он встает и идет за растворимым кофе и кипятком. – Ты могла бы бросить работу.

– А ты уверен, что я этого хочу?

– Ну, я был бы рад.

– Мама не хочет? – повторяет девочка.

– Пока еще никто никуда не уехал. Включи-ка папе радио.

Они молча слушают последние известия – Пьетюр Каурасон и Вальгердюр Йоунсдоухтир. Затем так же молча моют посуду, и молчание продолжается, когда он надевает меховую куртку, собираясь на почту, а она пальто, чтобы идти в банк.

– Выше нос! – говорит он, целует жену и дочь и торопливо уходит на работу.

XVI

Город просыпается после короткого обеденного сна. Из домов поодиночке выходят люди, и улицы вновь оживают. Двигается народ, однако, не так быстро, как до обеда. Тогда в спешке ощущалось предвкушение, теперь же, скорее, обреченность. Головы подняты не так высоко, попадаются даже грустные и отрешенные лица. И все тот же промозглый воздух, и все та же гора на другом берегу фьорда. Все так же мозолит глаза База напротив. Кое-кто из женщин бросает на нее косой взгляд и краснеет.

XVII

В прихожей дома на Главной улице стоит женщина. Напротив нее Уна в своей кроличьей шубке.

Женщина обрадована, щеки у нее раскраснелись.

Возраст дает о себе знать: тело у женщины полное и слегка дряблое, голые руки выше локтя голубоваты, на икрах венозные узлы. Однако талия тонкая, грудь под блузкой тугая. Бёдра широкие, округлые, но зад отвислый.

Раскрасневшиеся щеки и радостный блеск больших темных глаз придают ее небольшому лицу, обычно безжизненному, особое выражение, которое усиливают черные с проседью волосы, тонкий нос с трепещущими ноздрями, толстые, чуть бледноватые и беловатые, чуть синеватые и красноватые губы.

– Как хорошо, что ты пришла, – говорит она. – Как хорошо, как хорошо.

XVIII

– Ты просил слова, Преподобие? – В вопрошающем взгляде Сигюрдюра Сигюрдарсона читался приказ.

– Я? – переспросил пастор. – Ну да, конечно. Да, да.

– Мне так показалось. Прошу.

Преподобие еще колебался. Но тут он поднял взгляд на Сигюрдюра Сигюрдарсона и увидел, что у того в глазах сверкнула молния. Сверкнула и погасла.

– Гм. Ну. Да. Мне представляется, что у Рыбопромыслового совета есть основания решительно выразить свое отношение к совершенно непристойной акции, – начал Преподобие. – Я редко читаю газету, в которую сегодня заглянул по чистой случайности. Но поскольку…

аятодумалтыструсил датымолодецхотьитряпкасвиду даведьмыстобойинетакоеразпровернули тывернорешилчтоясобираюсьрассказатьпротуисториюсцерковнымфондом протосостарухойСтиной нуидумайтакдумайдурачок

– …у Рыбопромыслового совета есть все основания одобрить недвусмысленную резолюцию, выражающую полное доверие.

теперьятебяузнаю́ языкхорошоподвешен словнокаквтотразкогдатывыступал припрофессореАусмюндюре теперьправдаужнето фигуройстал

– Поэтому я предлагаю следующий проект резолюции.

приметекакмиленькие давывсеуменяпострунке крометебятряпки ичтотытамнаплелонеобходимостибольшейчестностивобщественныхделах аденежкитопринялсразужетогданарождество

Преподобие закончил выступление.

Члены совета сначала молчали, но когда председатель спросил, есть ли желающие выступить по проекту резолюции, то словно плотину прорвало:

– И чего только эти прихвостни русских себе не позволяют! Подумать только! Нападать на Сигюрдюра Сигюрдарсона! Лить на него грязь! На нашего-то Сигюрдюра! Подумать только! Сволочи какие! Правду о них говорят, они такие. Взять бы их всех да в Сибирь отправить, правильно «Газета» уже не раз призывала. Там им и место. Туда их тянет. Это их земля обетованная. Подумать только! Написать такое о Сигюрдюре, которого наверняка выберут весной в альтинг, если все пойдет по плану. Неслыханная наглость!

– Не будем распаляться, – говорит Сигюрдюр Сигюрдарсон, директор школы, председатель магистрата, библиотекарь, заместитель депутата альтинга и председатель Рыбопромысловой компании. – Как всегда, творящие несправедливость сами же от нее и пострадают. Ибо, как учит величайший из пророков, сам Моисей, в своих книгах: «Проклят, кто тайно убивает ближнего своего!» А в другом месте он говорит: «Проклят, кто берет подкуп, чтобы убить душу и пролить кровь невинную».

Ставлю на голосование проект резолюции, который внес Преподобие, заместитель члена совета. Будем голосовать персонально, по очереди? Желающих нет. Тогда прошу тех, кто за внесенный проект, поднять руку. Четверо. Я не голосую. Проект принимается единогласно и считается резолюцией заседания.

Наше заседание подходит к концу, – продолжал председатель Рыбопромыслового совета и председатель Рыбопромысловой компании. – Повестка дня исчерпана. Однако мне хотелось бы сказать несколько слов в связи с резолюцией, а потом мы попьем кофейку. Дуна! Убери со стола и принеси кофе!

Так что́ я хотел сказать.

Да, о резолюции.

Она показывает, какое это благо – в трудную минуту жизни иметь друзей.

Конечно, когда проработаешь столько лет, найдется, за что покритиковать, это вполне естественно. И действительно, конструктивная критика необходима для успешного развития того демократического общества, в котором мы живем и которое желаем сохранить. Однако я ожидал чего угодно, но только не этого.

Я потрясен.

Я тотчас же велел секретарше принести мне всю отчетность по нашим траулерам и все накладные, которые в данный момент не подвергаются проверке. И не нашел никаких оснований для подобных утверждений. Никогда для наших рыбаков не покупалась конина, хотя они ее вполне заслужили[9]9
  С древних времен конина считается в Исландии лакомством.


[Закрыть]. В этом вы можете сами убедиться, поскольку я принес сюда бухгалтерские книги. Они вон там, на столе у окна. Я, правда, еще не проверил все накладные конца прошлого года, но вы можете, если захотите, просмотреть их у меня дома.

Но у этой истории есть еще одна сторона, и над ней нам следует задуматься: кто же занимается подобными делами? Кто сочиняет такие небылицы? Этот человек определенно живет здесь, в этом нам надо отдавать себе отчет. Но он затаился и добровольно себя не раскроет. Они боятся дневного света – клеветники и пасквилянты. Да, именно, вот оно, это слово – пасквилянты.

Мы должны найти этого пасквилянта, чтобы он не мог больше изрыгать свой яд на этот город, на наш город. Но действовать нужно осторожно и умно, а ума вам не занимать стать. Мы выведем его из себя, а что говорит Иов: «Глупца убивает гневливость, и несмысленного губит раздражительность».

Мы будем действовать всеми доступными, но, конечно же, демократическими способами, чтобы выяснить, кто этот человек. А потом извлечем его на свет божий, вытащим из норы, и пусть народ судит его, ибо сила наша в народе, в молчаливом большинстве. Народ сам вынесет заслуженный приговор этому исчадию тьмы. Сам я, правда, сразу же заподозрил одно лицо. Но не будем торопиться, подождем. Главное – не делать опрометчивых шагов.

Однако, уважаемые друзья, хотя я надолго задержался на этой стороне дела, я все же хотел поговорить в первую очередь о дружбе. Я… поставь кофе на стол у окна, Дуна. Спасибо.

Итак.

Вот что я хотел сказать.

Никогда раньше я не ощущал с такой отчетливостью, как только что, во время речи Преподобия, а затем во время ваших выступлений, что я живу здесь. Здесь я и хочу жить. Я хочу жить здесь все время, пока у вас будет желание пользоваться моими силами и моим скромным вес… моей гирей на чаше весов свободы и инициативы, характерных для вас, свободных индивидов. И хотя может статься, что вы пошлете меня в альтинг, в Рейкьявик, душа моя всегда пребудет здесь, в этом городе, здесь, с вами. Там вдали, на юге, я буду с той же энергией, что и здесь, стараться по мере сил быть полезным нашим местам.

Это все, что у меня было на душе.

Благодарю вас, друзья мои.

Пейте кофе. Хворост жарила моя жена. А если за кофе вас станет томить безделье, можете просмотреть отчетность, ха-ха!

ОДИН ВОПРОС

Кто такой Йоуи На Деревяшках?

Сведений о нем мало. Известно, правда, что полное его имя Йоуханн Йоунссон и что он брат Йоуна, отца Вальгердюр Йоунсдоухтир, жены Пьетюра Каурасона. Родом братья из Западных фьордов[10]10
  Западные фьорды – область на северо-западе Исландии.


[Закрыть].

Йоуханн Йоунссон переехал в Город вместе с братом и его женой. Было ему тогда восемнадцать лет, брату – двадцать. Йоуханн прожил всю жизнь холостяком, и, насколько известно, детей на стороне у него тоже не было.

Много лет Йоуханн проплавал судовым механиком. Зимой он обычно работал в рыбацких селениях на юге страны, а в летние месяцы выходил с братом из Города в море на открытом боте.

Когда Йоуханну шел четвертый десяток и он по обыкновению плавал на траулерах на юге Исландии, произошел несчастный случай, в результате которого он лишился обеих ног ниже колена. После этого он стал работать механиком на холодильнике Рыбопромысловой компании.

Йоуханн невысок ростом и широкоплеч. Шея у него толстая, в руках невероятная сила. Волосы рыжие, под густыми бровями живые, быстрые глаза. Лицо словно испещрено руническими знаками. Ходит он медленно, с костылем и палкой. По натуре замкнут и нелюдим.

Имущества у Йоуханна, похоже, было немного: видавший виды «москвич» да обшитый гофрированным железом одноэтажный дом на бетонном фундаменте и с высокой крышей. В Городе поговаривали, что у него куча денег: ведь он не пьет, не курит, не знается с женщинами и, стало быть, нет у него обычных мужских расходов.

XIX

В этот день Элин Сигюрдардоухтир взяла себе с обеда отгул.

Они шли по Главной улице – она и ее Оулавюр Йоунссон, качая сплетенными руками, слегка ссутулившиеся, смущенные. У витрины «Цветов и ювелирных изделий» они надолго задержались: разглядывали, тыкали пальцами, размахивали руками, улыбались, снова тыкали и смеялись.

А по ту сторону витрины стояла Эрдла, глядела на парочку на улице, и груди у нее колыхались, как буи при волнении на море. Однако, когда Элла Толстуха и Оули Кошелек вошли в магазин, она перестала смеяться и груди ее уподобились буям при легкой зыби.

Парочка попросила показать обручальные кольца.

XX

– Тут Страус что-то вынюхивает, – говорит молодой матрос с траулера, торопливо пробираясь с товарищем на палубу. – Давай-ка назад, в столовую.

Сигюрдюр Сигюрдарсон прощается с капитаном и собирается уходить.

– Сегодня же постараюсь прислать тебе бумагу, – говорит он, уже наполовину спустившись с мостика.

– Бумагу? – переспрашивает капитан и бросает взгляд вниз на лицо председателя Рыбопромысловой компании, находящееся где-то в районе его паха.

– Для гидролокатора, – поясняет председатель.

– Понятно. Было бы прекрасно. Но у меня хватит на этот рейс и, разумеется, на следующий тоже.

– Доставят сегодня же. Посмотрим. Пока.

В проходе по правому борту председатель сталкивается с двумя молодыми людьми, только что перелезшими через фальшборт.

– Привет, ребята. Как дела?

– Да так, неважнецки, – отвечает рыбак.

– А ты не из команды. – Председатель смотрит на его товарища.

– Я? Нет. Просто зашел поглядеть. – Парень явно смущен.

– Все ли в порядке, ха-ха? – шутит Сигюрдюр Сигюрдарсон, проходя мимо. Он похлопывает приятеля рыбака по спине, тот начинает пыхтеть. – Дело полезное. Но ребята тут все отличные, доложу я тебе, разумные. – Он заливается блеющим смехом и выходит на палубу.

– Страус, – одновременно произносят парни, глядя из полутьмы прохода вслед председателю. В просвете его фигура приобрела еще большее сходство с птицей.

чтотоменяколотит отсырости бабаверносновалегла хорошобыдомойзаглянуть однакопридетсявхолодильник наокраину девицачегоонахочет девицадевицахахадакакаяжеонанафигдевица

«Ситро» председателя Рыбопромысловой компании, тихо урча мотором, катит по улице от причала к холодильнику. Сигюрдюр Сигюрдарсон ведет машину осторожно, стараясь не забрызгать грязью пешеходов. Если прохожие смотрят в его сторону, он кивает головой, а некоторых приветствует взмахом руки.

Внезапно белый «ситро» резко дергается, урчание мотора сменяется грохотом, уличная грязь веером летит из-под колес. В струю грязи попадает человек с костылем и палкой. Удивленный Сигюрдюр резко тормозит, опускает боковое стекло, высовывает голову и говорит:

– Неприятность какая!

– Бывает, – отвечает насквозь мокрый прохожий. – Раньше у тебя такого не бывало?

– Неприятность какая, – уверяет Сигюрдюр, поднимает стекло и трогается.

глушителькчертовойматери невезеттакневезет

С ревом и грохотом белый «ситро» подкатывает к холодильнику. Сигюрдюр твердой поступью входит в помещение.

– Здоро́во, парни! Рыбы сегодня достаточно? – обращается он к рабочим приемного цеха. Те отвечают утвердительно и, пока он шагает мимо них, работают с удвоенной энергией.

– Добрый день, – звучит его голос в упаковочном цехе.

– Добрый день, – эхом откликается цех. Темп работы возрастает, все операции теперь выполняются более тщательно, налицо общий трудовой порыв.

– Здравствуй, – говорит управляющий, подходя к Сигюрдюру Сигюрдарсону.

– Здравствуй. Что нового?

– Да ничего. – Управляющий задумывается. – Насколько я знаю, ничего.

– Все вышли на работу? Никто не бастует? – Председатель Рыбопромысловой компании добродушно улыбается.

– Разве только вот Элин…

– С векселем все в порядке? – Председатель, уже не слушая управляющего, обращается к молодой работнице, с энтузиазмом вырезающей червя из куска трески.

– Да, – отвечает девушка, розовея от радости и устремляя на председателя ясный, благодарный взгляд. – Мы его оплатили полностью.

– Вот и хорошо. – Его голова дергается на длинной шее, словно боксерская груша после хорошего удара. – Сразу же дайте мне знать, если что-нибудь окажется не так, – вполголоса добавляет он, подмигивает и несется дальше, продолжая вместе с управляющим инспекционный обход.

– Спасибо, – тихо шепчет девушка и краснеет сильнее, чем допустимо при таком количестве народу вокруг.

– Вроде бы никто не бастует, – как бы рассеянно замечает председатель, но, прежде чем управляющий успевает ответить, начинает расспрашивать немолодую работницу о здоровье ее мужа и советует отправить его лечиться на юг: Кверагерди[11]11
  Кверагерди – небольшой город в 46 километрах от Рейкьявика. В нем есть санаторий.


[Закрыть] – самое подходящее место для людей с его болезнью, это он точно знает.

– Прекрасно, – говорит Сигюрдюр Сигюрдарсон управляющему, когда они оба шагают к выходу. Тот даже не пытается понять, к чему относится это замечание. Он молча кивает головой.

– А, привет, тезка, – обращается Сигюрдюр Сигюрдарсон к рыжему краснолицему парню, с которым сталкивается в нескольких шагах от выхода из упаковочного цеха. – Что нового?

– Да, пожалуй, ничего, – отвечает рыжий Сигюрдюр.

– Ой ли? – Председатель останавливается. – А может быть, ты хочешь со мной поговорить? Так сказать, лично, с глазу на глаз? – Он ободряюще смотрит на тезку.

– Да я, собственно говоря, и собирался, – отвечает застенчивый Сигюрдюр.

– Давай пройдем, – говорит Сигюрдюр Сигюрдарсон, кивком прощается с управляющим и вместе с тезкой выходит в приемный цех. Любопытный управляющий разочарованно отворачивается и буравит сверкающим взглядом работниц упаковочного цеха.

– Слушай, тезка, выйдем-ка на двор, – предлагает Сигюрдюр Сигюрдарсон и покидает цех. Рыжий Сигюрдюр выходит вслед за своим тезкой в осень.

– Ну, что тебя беспокоит? Деньги нужны?

– Нет. Видишь ли, – выдавливает парень, глядя на носок своего ботинка, ковыряющий осеннюю грязь у стены холодильника. – Я, это, строиться собираюсь. То есть собирался, я хочу сказать.

– Подай заявление.

– Знаю. Я так и сделал. Еще летом.

– И что-то не в порядке? – спрашивает председатель магистрата. – Ты ведь до зимы собираешься начать? Стоит. Проклятая инфляция сожрет твою ссуду, если ты ее не вложишь в цемент.

– Знаю. Знаю. Но видишь ли. Ну, это, я из строительной комиссии никакого ответа не получил.

– Да что ты? Странно, – с начальствен-ним апломбом произносит председатель магистрата. – Странно.

– Я хотел узнать, не сможешь ли ты…

– О чем речь, милый мой тезка! Я их подтолкну. Как ты, возможно, знаешь, я не вхожу в строительную комиссию, но потороплю их. Тебе надо было сказать мне об этом раньше.

– Не хотелось тебя беспокоить. – Рыжий Сигюрдюр поднимает взгляд. – Ну, это. У тебя и так дел полно.

– Что верно, то верно. Но я, разумеется, подгоняю городские комиссии, когда требуется. Заходи ко мне в магистрат, но не завтра, а послезавтра, разрешение будет готово. Я велю им собраться завтра вечером.

– Наверное, не надо такой спешки ради меня, ну, собрание особое проводить. – От смущения рыжий Сигюрдюр снова опустил голову.

– Как это не надо? – резко возражает председатель магистрата. – Ошибаешься, молодой человек. Городские комиссии для того и существуют, чтобы делать свое дело для таких людей, как ты и я, и делать быстро и хорошо. Более того, я им поставлю это на вид.

Он протягивает тезке руку и садится в свою белую машину. Его тезка еще долго стоит с пылающими щеками у стены холодильника, потом наконец решается вернуться в цех и рассказать товарищам, чем все кончилось.

нетневозможно придетсяехатькГислизаглушителем аСиггиСНефтебазыегоустановит ичегоэтооннесобираетстроительнуюкомиссию толькобыэтоттиппродалглушитель наверноенадопредложитьэтому болвану мэру созватьстроительнуюкомиссию вродебытакпоуставу чтобмнепровалитьсяеслине нуигрохочетжемашина инадожечертвозьмитакомуслучиться

Люди на улицах города с удивлением прислушиваются к грохоту белого «ситро», но смекают, в чем дело, когда машина останавливается у дома номер 5 по Главной улице.

– Это что-то новенькое, – говорит Гисли, когда на пороге его мастерской появляется председатель Рыбопромысловой компании, директор школы, председатель магистрата, библиотекарь и заместитель депутата альтинга.

– Ты это о чем, Гисли? – спрашивает Сигюрдюр.

– Неужто выборы начинаются?

– Весной будут.

– Тогда в чем дело?

– В чем дело? Не понял.

– Зачем тогда пожаловал?

– Жизнь наша – это не только выборы, хотя они – штука важная, – отвечает председатель магистрата. – Кроме них, есть еще кое-что.

– Начинаю догадываться, Сигюрдюр Сигюрдарсон.

– Я думал купить у тебя глушитель.

– Ты всегда был рисковым парнем.

– Мне позарез нужен глушитель.

– Я это услышал, когда ты подъехал. Скакал с колокольчиком, как в старину говаривали.

– Чего ж тут опасного?

– Ничего, – отвечает Гисли. Он сидит на табуретке, зажав тонкими ногами недоделанный глушитель. – Ничего.

– Так что скажешь?

– Насчет чего?

– Продашь мне глушитель?

– Глушитель – хорошее капиталовложение. Вот что я скажу.

– Ты продашь мне глушитель, чтобы я, как ты выразился, с колокольчиком не ездил? Долгая история – выписывать глушитель из Рейкьявика.

– Говорят «скакать с колокольчиком».

– Да, конечно, «скакать с колокольчиком».

– Когда верно, тогда верно.

– Там, в столице, народ неторопливый. Неделя пройдет, пока глушителя дождешься.

– Знаю.

– Так продашь мне один?

– До сих пор ты для меня палец о палец не ударил. Не знаю, стоит ли мне с тобой дела затевать.

– Ты же мастеришь, чтобы заработать, не так ли?

– Хорошо, когда запас есть.

– Люди производят, чтобы продавать.

– Знаешь, что́ я тебе скажу, Сигюрдюр ты мой Сигюрдарсон. Я всегда своей дорогой шел, и плевать мне, что другие обо мне думают.

– Тогда я пошел, – торопливо говорит Сигюрдюр Сигюрдарсон, – поскачу с колокольчиком, к чести единственного в городе мастера по глушителям.

– А глушитель разве тебе не нужен? Не будешь брать?

– Продашь?

– А на что, по-твоему, на свете глушители? Чтобы ими комнаты украшать? Нет, батенька, нет. Конечно, они – хорошее помещение капитала, но красоты от них ни на грош. Возьми вон тот, верхний, в правом штабеле.

– Этот? – Сигюрдюр тянется за глушителем.

– Точно, точно.

– Сколько он стоит?

– А тачка твоя сколько стоит?

– «Ситро»? При чем тут это?

– Сколько она стоит?

– Ну, теперь, наверное, миллиона четыре.

– Прекрасно. Значит, глушитель будет стоить в пять раз дороже того, что я продал Йоуи На Деревяшках. В пять раз дороже. Должна быть пропорциональность.

– Грабеж средь бела дня, – говорит Сигюрдюр Сигюрдарсон, впервые за день переминаясь с ноги на ногу.

– Я беру дорого. Теперь.

– Грабеж, – ворчит покупатель.

– Ну, берешь или нет? – Сделка явно не интересует старика. – Хочешь – бери, не хочешь – положи на место. Все очень просто.

– Беру, мать твою, – говорит председатель и щурится на мастера. – Вынужден.

– Тут никто никого ни к чему не принуждает, – возражает Гисли и встает. – Здесь люди сами решают. Значит, так. Тебе будет нужен счет. Счета необходимы, чтобы можно было высчитать налог с оборота, тогда каждый получит, сколько ему причитается. А еще счета можно использовать для разных целей в отчетности, но это ты, конечно, знаешь лучше меня. Очень полезная штука эти счета, Сигюрдюр ты мой Сигюрдарсон, очень полезная штука.