Текст книги "Ты здесь живёшь?"

Автор книги: Ульвар Тормоудссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

ПРОЛОГ

Я жду тебя.

Жду.

Отрываю взгляд от страницы. Сосредоточься, внушаю я себе и смотрю в окно. Ищу слово.

Порой легко обмануться.

А вдруг!

– Привет!

Так звучит лишь один-единственный голос, говорю я себе, вскакиваю, опрокидываю стул, наталкиваюсь на стол и выбегаю, радостный и счастливый. Все во мне поет:

Она пришла,

пришла ко мне,

ко мне!

На дворе играют дети.

Мне горько. Мне тяжко.

В доме темно и холодно.

ГОРОД

Фьорд длинный, у моря он широк, но постепенно сужается. К воде подступают высокие и крутые горы, нет даже узкой ленточки берега. Лишь кое-где между подножием гор и крупными камнями, обнажающимися при отливе, протянулась кромка суши.

За вершиной фьорда лежит небольшая низменность. От нее вдается вглубь узкая долина. По долине и выше в горы проложено шоссе, ведущее к другим фьордам, другим долинам и дальше по стране. Шоссе это опоясывает всю Исландию и представляет собой миллиарды выбоин, связанных воедино глинистыми перемычками и острыми камнями.

От вершины фьорда, в быту называемой просто Вершиной, по обоим берегам протянулись две дороги. Одна – к бухте, другая – к горной террасе.

У бухты расположен город, который и устно, и на письме принято называть Городом.

Терраса находится на склоне очень красивой голой конической горы. На ней видны развалины военной базы. Развалины эти в народе величают Базой.

Город и База лежат напротив друг друга.

Возле дороги к Городу, немного дальше в глубь фьорда, от былых времен остался аэродром: ржавые ангары, разрушающаяся контрольная вышка да плешивые взлетно-посадочные полосы.

Главная улица Города – это прямое продолжение шоссе со всеми его атрибутами, в том числе рытвинами, полными бурой жижи. Правда, последние сто метров представляют собой исключение: в мае, перед последними выборами, их забетонировали.

От главной улицы, которая так и называется Главной, под прямым углом отходят другие улицы и улочки, параллельно ей пролегло еще несколько улиц. Эти улицы не столь примечательны, как Главная: они поуже, колдобин на них поменьше, ездят по ним реже, и бетонировать их в мае никому в голову не пришло.

У Города есть большая гавань с множеством причалов. Она досталась ему в наследство от того же времени, что и аэродром, а поскольку большое наследство штука дорогостоящая, то часть причалов разрушилась, на тех же, что уцелели, во многих местах нет настилов. А кое-где вообще сохранились только ржавые, искореженные балки или неровные ряды свай, источенных червями и обросших зелеными водорослями.

Город, хотя и без четких границ, делится на три части.

Внутреннее его ядро, самая старая часть, состоит из обшитых гофрированным железом островерхих домишек на бетонных или каменных фундаментах.

Дома в средней части выросли, когда Город был на подъеме, когда здания на противоположном берегу фьорда еще стояли целехонькими и были Базой. Они иные, чем в старом городе: повыше, побольше, от них веет холодом. Впрочем, несколько таких домов есть как в старой части города, так и в новой.

Наружный пояс – самая молодая часть города и во время действия нашей повести продолжает расти. Здесь дома солидные, но низкие, с большими окнами, красиво покрашенные – те, что достроены. Они окружены садами, как и в старом городе. Однако сады тут другие: в новом городе разводят цветы, декоративные кусты, и только кое-кто выращивает овощи. А в старом городе у людей огороды, здесь растут картошка, тмин, свекла, ревень, и лишь немногие разводят цветы и декоративные кусты. В центре садики вокруг домов совсем крохотные.

И живет в Городе несколько тысяч человек: продавцы, директора банков и судьи, соперники, мошенники, трусы, шлюхи, работницы и девицы, коммерсанты, юристы и маляры, скупцы, пьяницы и горлопаны, письмоносцы, хвастуньи и портнихи, столяры, изобретатели и часовщики, неплательщики, вруны и упрямцы, молодежь и дряхлые старики.

Названа, конечно, лишь небольшая часть жителей.

ОЗНАКОМЛЕНИЕ

I

Осеннее утро.

Ледяной ветер швыряет из серой мглы крупные капли дождя вперемешку с мокрым снегом. Почти все глинистые перемычки и острые камни, связывающие воедино уличные рытвины, скрылись под водой. Порой и не скажешь, есть здесь улица или нет.

В такое утро никто в Городе не встает до положенного часа – никто, кроме старого Гисли с Главной улицы, дом 5. Каждое утро он неизменно просыпается в одно и то же время, мгновенно садится на край кровати и опускает старые кривоватые ноги на цветной коврик. В шерстяных носках, резиновых сапогах и широких бумажных брюках, голый по пояс, держа в одной руке клок шерсти, в другой – майку и рубашку, он выходит на крылечко. В любое время года, будь то зима, весна, лето или промозглое осеннее утро.

На улице он огляделся, втянул в себя воздух, стал спиной к ветру, с шумом выпустил газы, помочился на кустик щавеля у стены, что-то пробормотал. Быстро вернулся в дом, ощупал грудь, натянул майку, растер замерзшие места клоком шерсти и завершил туалет.

Гисли довольно высок ростом, сутул, худощав, тело довольно туго обтянуто кожей. Редкие, бесцветные волосы растут, не зная ножниц. Большие навыкате глаза как бы плавают по обе стороны острого, тонкого орлиного носа. Рот впалый, зубов уже сильно поубавилось. Нрав его отличается эксцентричностью.

По профессии Гисли мастер по изготовлению котлов. В прошлом его дело процветало: ему принадлежала самая большая котельная мастерская в этой половине Исландии. Но вот появилось центральное отопление от горячих источников, и всем расхотелось возиться с котлами, работающими на мазуте. Гисли свернул предприятие, остался в мастерской один и переключился на изготовление автомобильных глушителей.

Продукцию свою Гисли, однако, продавал не всякому желающему, а, напротив, немногим, да и то неохотно и после длительных уговоров. Во время действия нашей повести вся мастерская была поэтому забита штабелями глушителей, заполнен был ими также подвал дома, и даже на чердаке места оставалось совсем немного.

Каждое утро жена, невысокая, плотная женщина, приносила в мастерскую кувшинчик кофе, кусок ржаного хлеба с бараньим паштетом, две палочки хвороста и два кусочка сахара. Она молча глядела, как он ест, тайком посматривала на штабеля глушителей, забирала остатки трапезы и кувшинчик и, не проронив ни слова, удалялась.

Так же безмолвно она приносила обед и вечерний кофе. Ужинал он дома на кухне с этой молчаливой женщиной, от которой за двадцать лет не слышал ничего, кроме ругани по адресу центрального отопления.

Вечерами Гисли записывал в книгу, сколько глушителей он изготовил за день, выкуривал трубку, ложился в кровать, прикрывал лицо платком и начинал из-под него что-то говорить жене. Говорил, пока не засыпал.

Жена, как и всегда, молчала.

II

Хотя Гисли был уже на ногах, Город еще не подавал признаков жизни: птицы не покидали своих гнезд и на улицах не было ни души. В гавани у причала стоял один из двух городских траулеров, другие суда тоже не вышли на лов, и лес мачт закрывал жителям вид на развалины по другую сторону фьорда.

Гисли уже успел поработать в своей мастерской, когда на улицах начали появляться первые быстро шагающие мужчины в сапогах, затем их стало больше, к ним прибавились женщины, занятые на разделке рыбы. Следом на улицу высыпали школьники, за ними продавцы, банковские служащие и чиновники в начищенных до блеска ботинках. Они скакали по залитой водой улице с сухого островка на островок, проносящиеся на бешеной скорости машины окатывали их грязью, так что и скакать-то было ни к чему.

И вот уже начался рабочий день.

III

Далеко-далеко, в другом городе, сидят за столом молодой человек и его жена. Завтракают. Она с еще распущенными волосами и в дешевеньком халатике, он причесан, одет и читает газету. У нее волосы рыжие и курчавые, у него – светлые и прямые. У нее нежная белая кожа, зеленые глаза, прямой, но толстый нос, маленький рот и тонкие губы, у него кожа землистая, небольшие голубые глаза, широкий и плоский нос, большой рот почти без верхней губы и с изогнутой нижней. У нее шея тонкая, у него толстая. Она худенькая, с маленькой грудью и тонкими молочно-белыми ногами, виднеющимися из-под халатика, он широк в плечах и узок в талии, одет в рыжую шерстяную кофту и коричневые брюки, без ботинок, из дыры в носке торчит палец. Ее зовут Вальгердюр Йоунсдоухтир, его – Пьетюр Каурасон.

Она откусывает кусочек аккуратно намазанного хрустящего хлебца и царапает себе десну, он не глядя протягивает под газетой руку за чашкой кофе и произносит:

– В Городе требуется библиотекарь.

Она издает неясный звук, стремясь быстрее прожевать, но он, не дожидаясь ответа, добавляет:

– Как тебе это нравится?

– Мне? – переспрашивает она, глотая. – О чем ты?

– Мне это нравится. – Он складывает газету и уже всерьез принимается за завтрак. – Зачем торчать здесь? Книжка вышла, а на почте мне скучно.

– Ты и в Городе можешь заскучать.

– Почему это?

– Знаю. Я ведь оттуда. Прожила там, как ты знаешь, пятнадцать лет.

– Не уверен, – говорит он и добавляет: – Совсем не обязательно, что там теперь скучно, а работа безусловно интересная.

– Конечно, – соглашается она. – Конечно, это так. Когда я там жила, библиотекарем был Сигги Страус.

– Сигги Страус, – повторяет он. – А я думал, он был тогда директором школы.

– И директором тоже был, да и сейчас, наверное, директорствует. А еще он был членом магистрата, сейчас он к тому же заместитель депутата альтинга[2]2
  Альтинг – исландский парламент. Заместитель депутата – лицо, собравшее следующее после депутата количество голосов. Замещает депутата, когда тот по каким-либо причинам не может принимать участие в работе альтинга. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть], и я где-то вычитала, что он вдобавок председатель Городской рыбопромысловой компании.

– Ну и ну. Надо надеяться, что кое от каких обязанностей он освободился. А то просто жалко бедняжку.

– Никакой он не бедняжка, Страус этот. – Тряхнув головой, она встает.

– Чем это он тебе не угодил? – спрашивает он и допивает кофе.

– Да лживый он. И кроме как для своей выгоды никогда ничегошеньки не делает.

Пьетюр Каурасон встает из-за стола, вытирает тыльной стороной руки нижнюю губу, шмыгает носом и уже на пороге кухни спрашивает:

– Почему же тогда они объявляют, что им требуется библиотекарь?

– Вот этого я не знаю, – отвечает она, собирая грязную посуду и ставя ее в раковину. – Но он-то знает.

– Н-да, дела, – произносит он уже в коридоре и надевает меховую куртку. – Пора бы тебе порассказать о жизни в Городе. Ведь и о тебе, и об этом городе я знаю немного, да и то лишь со слов твоего дяди Йоуи. Милый он человек, но из него все клещами вытягивать надо.

– А ты спрашивал? – Она открывает горячий кран.

– Разве нет? – задает он встречный вопрос, зашнуровывая ботинки.

– Очень может быть, – отвечает она.

– Поцелуй меня на прощанье. – Он всовывает голову в кухонную дверь.

– Всего! – Она целует его. Обняв мужа за шею, смотрит своими зелеными глазами в его голубые и спрашивает: – Ты уже что-нибудь надумал?

– Пока не знаю. А позвонить и расспросить ничего не стоит.

– Конечно. – Ответ звучит как стон. Она отводит взгляд своих зеленых глаз.

– Ну, я пошел. Поцелуй за меня малышку.

Вальгердюр принимается за посуду, Пьетюр идет на почту.

IV

Дождь в Городе прекратился в половине десятого. И сразу же Главная улица заполнилась людьми – бегущими, идущими и едущими людьми; людьми, выполняющими чужие поручения; людьми, занятыми своими делами; людьми, обслуживающими других людей.

По улицам заспешили домохозяйки с сумками и сетками, с детскими колясками, с тележками, а кое-кто безо всего. Они заполнили продовольственные магазины, стали покупать мясо и капусту, молоко и хлеб, а кое-кто даже конфеты.

В магазин «Цветы и ювелирные изделия» в это утро ни один посетитель не заглянул. Продавщица сидела одна, наводила красоту, подмазывалась и лакировала ногти. До полудня никто не зашел ни в «Косметику», ни в книжный магазин, ни в «Модную одежду», ни в «Электроприборы», ни в гриль-бар.

А вот на почту заходили многие. Одним надо было получить деньги по переводу, другим – отправить письмо, третьим – забрать посылку, четвертым – оплатить счета.

У окошка стоит дама в кроличьей шубке – спрашивает, можно ли заказать из Рейкьявика несколько бутылок хереса. Выясняется, что херес из Рейкьявика заказывается не почтой, а по телефону, на почте же его только получают. И дама в кроличьей шубке возвращается домой, чтобы заказать в Рейкьявике херес, досадуя, что зря выходила в осенний, дождливый мир.

V

В глаза никто Сигюрдюра Сигюрдссона Страусом не называл. Однако считалось, что об этом прозвище он знает, только вот никто не мог сказать, нравится оно ему или не очень. В момент, о котором рассказывается в нашей повести, он писал свое отчество уже иначе – Сигюрдарсон[3]3
  У исландцев, как правило, фамилии не употребляются, только имена и отчества, например, детей Йоуна – Гвюдмюндюра и Анну – зовут соответственно Гвюдмюндюр Йоунссон и Анна Йоунсдоухтир. Обычная форма отчества от Сигюрдюр – Сигюрдссон. Форма Сигюрдарсон – более старинная, более редкая и потому «более престижная».


[Закрыть].

Роста Сигюрдюр довольно высокого. Шея у него невероятно длинная, а голова напоминает шар. Лоб высокий, в морщинах, волосы темно-каштановые, вьющиеся, плотно прилегающие к голове. Глаза крупные, с маленькой желтовато-коричневой радужкой и большими белками. Нос короткий и кривой, свернутый к левой щеке. Щеки пухлые, словно надутые, и синеватые. Губы толстые, в трещинах. Зубы мелкие, коричневатые.

Тело у Сигюрдюра массивное, руки и ноги короткие и толстые. Считалось, что он человек невероятной силы, о которой ходили легенды. При этом добавлялось, что полного представления о ней никто не имеет.

Сигюрдюр был человеком хитрым, из-за этой хитрости люди его страшились, а от страха старались ему угодить. Никто не хотел с ним ссориться. Держался он, однако, приветливо, охотно оказывал услуги и считался добрым христианином, богобоязненным и хорошо знающим Священное писание.

Иногда он напивался, и это был, пожалуй, главный его порок.

Родом Сигюрдюр был из восточной части страны, а в Город переехал после окончания гимназии работать директором школы. Тогда Город был всего-навсего неприметной деревушкой – несколько десятков беспорядочно разбросанных домиков, обшитых гофрированным железом, а в стране в те поры царила безработица.

Вскоре после его приезда на горе, что напротив Города, обосновались иностранные войска. Прошло еще немного времени, и для жителей нашлась хорошая постоянная работа, у людей появились деньги, теперь их благополучие уже не зависело ни от капризов рыбьих косяков, ни от погоды.

Однако с появлением иностранных войск возникли свои проблемы. Одна из них заключалась в том, что народ не понимал языка своих благодетелей. Помог тут новый директор школы, став переводчиком при общении своих земляков с иностранцами. Сигюрдюр решил в эти годы также немало других сложных вопросов, и едва ли была хоть одна проблема, для разрешения которой его бы не приглашали. И снискал он себе на этом большой авторитет.

С появлением на горе Базы в поселок начали стекаться люди. Вскоре оказалось, что этот хрепп – сельская коммуна – достоин возведения в ранг города. Сигюрдюра избрали в первый же состав магистрата. Он трудился на этой ниве, не щадя сил, и сделал много добрых дел. Со временем стало как-то само собой подразумеваться, что во главе всех благих начинаний должен стоять именно он.

Сигюрдюр выстроил себе двухэтажный дом, что теперь красуется в центре Города, и одновременно с избранием на пост председателя магистрата женился. Жена была местная уроженка, предки ее уже много поколений жили на берегу этого фьорда.

Тот, кто ее видел, не запоминал ее внешности. Тот, кто с ней встречался, не запоминал ее манер. Она была всего-навсего женой Сигюрдюра Сигюрдарсона. И казалось, нет у нее в жизни иного предназначения, кроме как находиться в его доме, быть, если угодно, как бы его частью, если угодно, как бы мебелью, а скорее всего, если угодно, как бы бытовым прибором, который мыл, высасывал пыль, чистил, готовил еду и стирал.

Она родила мужу троих детей: двух сыновей, которые в момент действия повести учились в гимназии в Рейкьявике, и дочь, которая умерла при рождении.

Как уже говорилось, дом у Сигюрдюра Сигюрдарсона был большой, с множеством комнат. На верхнем этаже помещалась квартира Сигюрдюра, а внизу находилась городская библиотека и проживал съемщик – девица Бьяднхейдюр.

В описываемое утро Сигюрдюр Сигюрдарсон, директор школы, председатель магистрата, председатель Городской рыбопромысловой компании, заместитель депутата альтинга и библиотекарь, был по обыкновению разбужен женой в половине восьмого.

– Пора вставать, милый.

Через пять минут он уже был на кухне и завтракал. За столом сидела также девица Бьяднхейдюр: она не только жила в доме, но и столовалась у хозяев. Она была также и подчиненной хозяина: преподавала в школе труд, а когда Сигюрдюр Сигюрдарсон был занят, выдавала книги в библиотеке.

Быстро и молча покончив с завтраком, девица покинула кухню. Сигюрдюр Сигюрдарсон продолжал заправляться перед длинным рабочим днем.

– Отлично, дорогая, – сказал он наконец и рыгнул. – Я пошел. В полдень в Компании собрание. Там и пообедаю.

– Хорошо, милый.

– А вечером собрание в клубе «Ротари»[4]4
  Клубы «Ротари», объединяющие деловых людей, широко распространены в странах Западной Европы и Америки.


[Закрыть], так что ужинать я не приду. О черт. Забыл попросить Хей… Бьяднхейдюр подежурить вечером в библиотеке. Напомнишь ей, если я не увижу ее в школе.

– Хорошо, милый.

– Вот и все, – сказал Сигюрдюр Сигюрдарсон, быстро надевая пальто. – Вернусь, видимо, поздно, – добавил он уже в дверях.

– Хорошо, милый, – повторила жена, продолжая работу.

Сигюрдюр Сигюрдарсон степенно спустился с крыльца собственного дома номер 48 по Главной улице и направился к своему «ситро» (так все называли «ситроен»).

чертзабылключи ивсегдакакаянибудъхреновина авотони значитвшколу чемэтоонасейчасзаймется подметатьпыльстирать жуткоедело целыйбожийдень ахотяможетунеелюбовникесть

Сигюрдюр Сигюрдарсон, едущий в школу, расхохотался, и прохожие увидели, что директор – человек веселый и не дает хмурому осеннему утру испортить себе настроение.

Спустя два часа, закончив на сегодня директорские дела в школе, Сигюрдюр уже сидел за массивным письменным столом в отдельном председательском кабинете Рыбопромыслового совета Города и сражался с проблемами, которые еще очень не скоро будут решены в нашей стране.

VI

На причалах толклись люди. Носы у них покраснели, как и положено на пронизывающем осеннем ветру. Рыбаки с небольших ботов курили трубки, жевали или нюхали табак и говорили, что пора ставиться на зиму. Старшие с судов побольше коротали время в своих машинах, собравшись на одном из причалов, либо сидели в портовом кабаке и глядели на пришвартованные суда, словно не узнавая их.

Всякая деятельность в гавани прекратилась, движение наблюдалось лишь вокруг траулера, прибывшего ночью. Большой кран выхватывал из трюма ящики с рыбой, поднимал их, переносил по воздуху и опускал в кузова автомашин. Раздавались пронзительные крики «вира», «майна», а иногда – «идиот, что делаешь».

На источенных червями сваях рухнувших причалов сидело несколько чаек. Поодаль покачивались на волнах жалкого вида буревестники-глупыши. Мальчишкам лень было закинуть удочку, чтобы поймать подкаменщика, или забросить сеть, чтобы отловить пинагора. Они просто стояли, запрокинув головы и подняв плечи, им было лень даже бросить камнем в чайку.

Во всем чувствовалась осень.

Вдруг мальчишки оживились, завидев, что по трапу с траулера сходит долговязый парень с растрепанными светлыми волосами. Когда он поравнялся с ними, они окликнули его:

– Оули Кошелек!

Однако Оули Кошелек сделал вид, будто не слышит. Он был теперь выше их. Он стал настоящим моряком на траулере и не слышал прозвищ, какие на причале выкрикивали малыши, неработающие сопляки, для которых высший героизм – прогулять урок.

VII

В прихожей дома номер 101 по Главной улице висит кроличья шубка, несколько волосков упало на темно-красную дорожку. Дом большой, новый, построенный по индивидуальному проекту. Внутри все подобрано и размещено архитектором; мебель, ковры, шторы, цвет стен и потолков, картины и украшения – все прекрасно гармонирует друг с другом.

Ни одного диссонанса.

Хотя…

Хозяйка дома сидит на кухне, облокотившись на стол и обхватив лицо белыми, ухоженными ладонями. Она сидит неподвижно, расслабленно, синее платье подчеркивает светлые тона кухни.

Она высока и стройна, но не худа, шея у нее длинная, продолговатую голову окаймляют темные волосы. Глаза черные, совсем черные. Нос немножко вздернутый, губы пухлые и изогнутые. Лицо это покоряет, в нем есть что-то таинственное.

Вдруг она отнимает от лица ладони, как бы удивленно оглядывается, встает и что-то произносит грустным голосом. Двигается она мягко и плавно, останавливается, чуть откинувшись назад, перед высоким зеркалом, приподнимает руками груди, снова что-то произносит, усаживается рядом с зеркалом и набирает номер.

– Магазин «Цветы и ювелирные изделия». – В ответе слышна легкая аффектация.

– Привет. – Голос у хозяйки дома не высокий и не низкий. – Узнаёшь?

– Уна?

– Да. Что скажешь?

– Привет, дорогая. Что скажу? Да ничего. Тут никогда ничего не происходит.

– Мюнди не приходил?

– Нет-нет. А вообще-то он тут недавно топтался перед магазином.

– Вон оно что!

– Однако, к счастью, не зашел, будь он неладен.

– Ты только так говоришь. Ладно, послушай-ка меня. Не забежишь ли ко мне в обед?

– Ладно, хорошо. А в чем дело?

– Просто поболтаем. Я приготовлю поесть.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, почему ты так думаешь?

– Голос у тебя какой-то невеселый.

– Видишь ли, я ходила на почту… Потом расскажу. Придешь к двенадцати?

Едва положив трубку, Уна встает, зевает, потягивается, поднимает руки вверх, выше, выше, встает на носки, застывает в этом положении на какое-то время, опускается, плавно, словно падающее покрывало.

Она не успевает вернуться в свое одиночество, как раздается телефонный звонок.

– Привет! – Голос наполняет дом, воздух вибрирует.

– Слушаю, – отвечает Уна слегка дрогнувшим, слегка напряженным голосом.

– Ты одна?

– А что?

– Я одна.

Голос на миг умолкает – в молчании этом чувствуется не смущение, а как бы легкий вызов – и затем шепчет:

– Придешь?

– Сейчас?

– Да. Сейчас же.

– Но ведь мы совсем недавно…

– Знаю, знаю. Но я очень хочу…

– Говори осторожнее, ведь телефон.

– Придешь?

– Не могу. Надеюсь, что…

– Муж возвращается?

– Нет, но…

– У тебя только что было занято.

– Я говорила с Эрдлой из цветочного магазина.

– Понятно, – медленно и тяжело произносит голос. – Понятно.

– Да это все ерунда… – быстро говорит Уна. – Я приглашала ее на обед.

– Пусть придет попозже. – От горечи в голосе не осталось и следа.

– Я ведь уже пригласила ее.

– Скажешь, что не выходит. Пожалуйста. Я так одинока, мне так отчаянно одиноко.

Воцаряется недолгое молчание. Атмосфера наэлектризована.

– У меня для тебя кое-что есть.

– Я приду.

Уна звонит в цветочный магазин и говорит, что совсем раскисла, сидеть дома и готовить не в силах, она пройдется, может быть, холодный ветер приободрит ее.