Текст книги "Ты здесь живёшь?"

Автор книги: Ульвар Тормоудссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

VIII

Серая шапка горы по другую сторону фьорда надвинута на террасу – ту самую, на которую кое-кто из жителей Города порой бросает грустный взгляд; некоторые при этом даже краснеют: для них развалины на террасе – это База.

Парень, работающий на рыборазделочной машине в холодильнике, толкает соседа и говорит:

– Элла Толстуха высматривает Оули Кошелька.

И действительно, в упаковочном цехе Элла Толстуха ищет взглядом своего Оули. Она тщетно пытается подняться на цыпочки: слишком уж много в ней килограммов, ей едва удается оторвать пятки от пола. Но и этого достаточно. Она видит его и снова опускается на всю ступню.

Дальнейшие ее действия изящными не назовешь, но они быстры, энергичны и эффективны: миг – передник сорван и брошен на штабель коробов, миг – поверх легли нарукавники и резиновые перчатки, миг – она уже бежит к выходу, и вслед ей улыбаются работницы – одни снисходительно, другие надменно, что-то бурча себе под нос.

А вот парни у разделочной машины, мимо которых она пробегает, не бурчат. Они орут:

– Бежишь отдаться, Толстуха? Давай-давай, Оули у нас парень здоровый!

И хохочут во все горло. Кое-кто из упаковщиц тоже смеется.

Но девушка не слышит вопроса, не слышит реплики, не слышит смеха: там, на дворе, ее Оули.

IX

Рассказывают, что как-то один приезжий спросил жителя Города, чему учит здешний пастор. Спрошенный ответил:

– Он учит, что не хлебом единым жив человек.

– А сам он живет согласно этому учению?

– Во всяком случае, хочет, чтоб хлеба этого было у него побольше, – ответил житель Города и закончил разговор.

Большинство жителей величают пастора Преподобием.

Преподобие высок, грузен и пузат. Свои длинные серо-бурые волосы он зачесывает назад. Лицо круглое, сизое, в прожилках, нос картошкой, глаза на редкость широко расставленные, рот большой, подбородок выступающий. Руки маленькие, ладони влажные, ногти длинные и желтые. Бросались в глаза его толстенные ляжки.

Преподобие был родом из Восточной Исландии, из тех же мест, что и Сигюрдюр Сигюрдарсон. В сан он был рукоположен тридцати лет. К сорока, однако, несмотря на неоднократные попытки, так и не добился пастората. Поэтому для канцелярии епископа оказалось полной неожиданностью, что, когда в Городе выбирали пастора, Преподобие собрал 73,2 % действительных голосов и на законном основании получил желанную должность. Всего же претендентов было пять. Вот тогда-то епископ и поднял вопрос об отмене выборности пасторов.

Преподобие был холост. Злые языки утверждали, что он импотент, и величали его скопцом божьим. Хотя чужие интересы волновали его мало, он входил в состав магистрата, а также был членом клуба «Ротари».

Преподобие во всем старался быть не как все люди. К примеру, он всегда, в любую погоду, носил кеды, не имел ни машины, ни телевизора. В сухую погоду ходил по городу пешком, в дождь ездил на велосипеде.

Разное рассказывали о Преподобии. Так, говорили, что все свои сбережения он хранит дома и обыкновенно поздним вечером пересчитывает их, словно Шейлок или Гарпагон.

О святости его ничего не рассказывалось.

В то утро Преподобие петлял на велосипеде по Главной улице, стараясь следовать глинистым перемычкам и объезжая самые глубокие лужи.

У почты ему повстречался коллега по магистрату, комиссар полиции Оулавюр, Оули Полицейский, или, как его обычно называли, Оулицейский. Говорили, что пастор и полицейский отлично ладят, а вместе с Сигюрдюром Сигюрдарсоном их называли святой троицей, поскольку во всех трудных делах они выступали единым фронтом.

– Привет, Преподобие. – Оулицейский схватился за руль пасторского велосипеда. – Куда это ты?

– Здоро́во, здоро́во, – ответил Преподобие, не снимая ног с педалей, ибо могучая рука полицейского твердо держала велосипед. – К Сигюрдюру думаю заглянуть.

– Что-нибудь случилось?

Преподобие прищелкнул языком.

– Мне нужна новая купель.

– Лужи тебе мало? – спросил полицейский и отпустил руль. Преподобие едва успел соскочить, и велосипед повалился на землю.

– Хам, – вырвалось у Преподобия. Он поднял велосипед.

– Увидимся, – произнес Оулицейский и, улыбаясь, направился к своей машине. – Вечером в «Ротари» будешь?

Проклятия пастора потонули в реве полицейской машины, которая ринулась в водяные объятья улицы, окатывая грязной водой зазевавшихся прохожих.

Преподобие остался сухим.

X

– Тут всегда так спокойно? – спросил худощавый парнишка, по виду недавно конфирмованный. Он сидел за грязным, грубо сколоченным обеденным столом в наживочной – сарае, примыкавшем к разделочному цеху, – и обводил взглядом коллег – двух разделочников, занятых на пластовке, третьего, отсекавшего рыбинам головы, и засольщика. Лицо его выражало явную надежду на положительный ответ.

– Спокойно?! В разделочной, приятель, совсем не спокойно, понял? – ответил третий разделочник. – Не суди по пересолке. Она-то идет чертовски медленно.

– Ты тут всего второй день, – сказал первый разделочник. – Разделки еще не было. Вот подожди.

Надежда в глазах парня угасла.

– Несколько лет назад мы были на сдельщине, – произнес засольщик. – В те времена ты бы, милок, таких вопросов не задавал.

– Или когда они высчитывали нормативы или как их там называют, – подхватил третий разделочник. – Тогда я был, слышь, на путине на юге. Работал за четверых. Вкалывал будь здоров, доложу я тебе.

Как-то вечером стояли мы на разделке. Вдруг входят два мужика в шикарных костюмах и с ними управляющий. Стоят себе, значит, и глазеют на нас – долго-долго, словно никогда не видали, как люди работают.

Потом поворачиваются к Палли Рыбьей Челюсти, а такого проворного разделочника я в жизни не встречал, и просят разрешения захронометрировать. Ну ладно, он не против. Вытаскивают, значит, они секундомер и засекают. И пошло дело, доложу я тебе. У меня был полный ящик рыбы с отрезанными головами, так я моргнуть не успел, как Рыбья Челюсть с ним расправился. Такого еще на моей памяти не бывало, а уж парни на разделке работать умели, доложу я тебе.

Вот после этих-то замеров они и придумали сдельщину.

Так что если ты не хотел остаться после разделки грязным и опозоренным, то надо было, дорогой мой, поворачиваться. Да, спокойно тогда не было, доложу я тебе.

– Ну и ну, – сказал паренек и откусил от булочки.

– Это еще что, – начал один из разделочников. – Я раз ходил в море с мужиком, который, чтоб мне провалиться, не спал три недели кряду, три каторжные недели. Все время разделывал рыбу. А ее просто прорва была. И солил. Ни минуты передышки. Старшой на мостике знай орет и матерится. Вкалывали по двадцать часов, по двадцать два без перерыва, ну, потом, может, часика два кемарили. Так он, сукин сын, не уходил с палубы с момента, как вытащат первый невод, и до тех пор, пока не разделают последнюю рыбешку. Когда была его вахта, его подменяли, и он все время гнал двойную норму. А знаешь, что он, мерзавец, сказал после трех недель такой работенки? «Ну, ребята. Вроде теперь моя очередь у руля постоять на вахте?»

– Неужто правда? – Паренек даже рот открыл.

– Правда? Такая же истинная правда, как то, что у тебя в мороз сопли замерзают, – оскорбленно ответил рассказчик.

– Правда там или неправда, – вступил в разговор засольщик, – а я вам вот что расскажу, и это совершенно точно. В одном фьорде к югу живет Оули Йоу, так вот другого такого разделочника я не видал. Не хотел бы я, приятель, солить за ним, а уж мне-то приходилось солить за такими разделочниками, что я крутился весь рабочий день да еще и все перерывы в придачу, и никто про меня не скажет, что засольщик я неважный. Но Оули Йоу, он любого за пояс заткнет. И вот что приключилось несколько лет назад, когда Гейрова рыбопромысловая компания была на гребне в Южных фьордах. Хозяин жадина был, каких свет не видывал, и никогда не платил, если его за бока не взять, да покрепче. Вот так-то! Подходит однажды Оули к берегу, а он рыбачил на одной из этих жутких Гейровых посудин, деньги ему нужны позарез, потому что детишек у него куча и всем есть подавай. Хозяин, ясное дело, вышел на причал, как обычно, когда мы возвращались с уловом. Спрыгивает Оули на причал и кидается к хозяину: так, мол, и так, ему нужны деньги. «Деньги, – говорит хозяин, – да нету их у меня ни хрена», он всегда грубо говорил, особенно когда к нему насчет денег обращались. «Да есть у тебя деньги», – отвечает Оули и сует ему кулак под нос: они всю дорогу друг друга недолюбливали, Гейр и он, хотя Оули больше, чем кто другой, сделал, чтобы Гейр разбогател, потому что уловы у него были огромные, пока он у Гейра служил. Вот так-то. «Нету у меня ни хрена», – повторяет хозяин и велит нам спускаться в трюм выгружать улов. А надо сказать, не его это дело, ведь шкипер-то Оули Йоу, и команды давать своим людям может он, и только он. Вот так-то. А Оули Йоу, значит, и говорит: «Почему это у тебя денег нет?» Тот отвечает: «Ты что же, дурачок, думаешь, что все это ничего не стоит? Думаешь, ничего не стоит содержать все эти сейнеры, платить за разделку на берегу, покупать переметы, наживку и все такое? Откуда прикажешь взять деньги, когда вы, рыбаки, стали столько заколачивать, что весь доход почти что сжираете? А тут еще вся сволочь из разделочной каждый божий день разевает пасть да прибавки к зарплате требует, а потом еще прибавки, и ежели ты не желаешь, чтобы вся твоя рыба протухла, то как миленький заплатишь им, сколько они требуют». Ему надо было вывести Оули Йоу из себя, я это тоже знал, служил у него штурманом: хозяин добивался, чтобы его ударили или еще что-нибудь, ведь тогда он не стал бы платить. Но не на таковского он напал, доложу я тебе, приятель. Вот так-то. Оули был начеку. «Вон, значит, сколько все это стоит! А сколько стоит разделать эту хреновину?» – спрашивает он и показывает на трюм. «Примерно тысчонку, – отвечает хозяин, – теперь ты понимаешь, что это не игрушки – держать столько судов и вам всем работу давать. Больше половины селения у меня кормится». – «Тысчонку, – повторяет Оули Йоу. – Да врешь ты как сивый мерин». – «Это я-то вру? – Хозяина даже перекосило от злости. – Если по правде, так мне это, пожалуй, в тысячу сто встанет». Тут Оули Йоу бросается в трюм, выгоняет всех нас – а мы только собирались перекидывать рыбу, хватает нож, что всегда спрятан в трюме, и берется за разделку. Да как берется! Никогда, ни до, ни после, я ничего похожего не видывал. Два часа он работал – выхватывал рыбину, отсекал ей голову, надрезал, выдергивал хребет, и все одним взмахом ножа! И не спрашивай меня, приятель, как это у него получалось. Многие пытались потом повторить, да ни черта у них не выходило, более того, кое-кто себе палец оттяпал, к примеру Кларин Йоуи, да и не он один. Оули Йоу с такой скоростью работал, что, ей-богу, средний человек за это время только успел бы перекидать из трюма рыбу без разделки. Да, вот так-то. А хозяин все это время стоит на причале. Стоит, не шелохнется. Только смотрит, как из трюма одна за другой вылетают рыбины, распластанные, готовые для засолки. И вдруг все кончается, Оули Йоу выбирается из трюма, идет к хозяину, причем даже не запыхавшись, провалиться мне на этом месте, протягивает руку и говорит: «Гони тысячу сто». Хозяин только глянул на него, совершенно ошалело, отдал бумажник и пошел прочь. И поверь мне, приятель, никогда нашему Оули Йоу, пока он работал у Гейра, больше не приходилось просить денег, ни для себя, ни для своих друзей.

Парнишка смотрел на засольщика недоверчиво и восхищенно. Взрослые ели, а он сидел с открытым ртом, не жуя и не глотая. Потом наконец произнес:

– А может, это россказни?

– Россказни? Нет, приятель, – ответил засольщик. – В жизни я правдивее историй не рассказывал.

– Ну и ну, – сказал паренек и проглотил непрожеванный кусок. – Потрясающе.

Однако другие в этой истории ничего потрясающего не нашли и стали рассказывать о новых, абсолютно достоверных и все более удивительных событиях и об иных подвигах этого поразительного народа. Но вот перерыв кончился, старшой велел парнишке отнести в дальний угол наживочной размоченные в молоке хлебные крошки и воду для мыши, которая там поселилась: если ее не подкормить хлебом в молоке, то она, мол, злится и грызет из вредности рыбу.

Парнишка понес крошки, размоченные в молоке, в угол, а взрослые, улыбаясь, допили последние капли кофе.

XI

идиотыпаршивые какониобэтомпронюхали ктото акто ужнеДунали?

Сигюрдюр Сигюрдарсон сидел в конторе Городской рыбопромысловой компании и читал «Тьоудвильинн»[5]5
  Левая газета, сейчас орган Народного союза Исландии.


[Закрыть]. На столе перед ним размещалась сероватая пластмассовая коробка с нумерованными кнопками и разноцветными квадратными окошечками. Он сердито отшвырнул газету, нажал одну из нумерованных кнопок. При этом загорелся красный квадратик.

– Дуна, – сказал он в коробку. – Принеси-ка ксерокопию письма Рыболовного фонда и бухгалтерские книги по траулерам за последние два месяца.

– Сейчас, – послышалось из коробки.

едвалионаэтодавно СиггиСНефтебазы данетжечерт ОулиНаДеревяшкахконечноонзараза

– Дуна, – обратился он к коробке через некоторое время. – Найди Сигги С Нефтебазы, пусть придет сюда поскорее.

Тотчас же открылась дверь, и Дуна, невысокая, полненькая миловидная девица, вихляющей походкой прошла по мягкой ковровой дорожке.

– Ты звонил? – спросила она поверх кипы бухгалтерских книг, которую прижимала к груди.

– Я хотел, чтобы ты нашла Сигги С Нефтебазы и прислала ко мне.

– Будет сделано. Вот книги. Ксерокс испортился. Вот оригинал письма.

– Что с ним?

– Понятия не имею, – ответила секретарша, повернулась к шефу спиной и, покачиваясь, пошла к двери.

– Распорядись, чтобы тотчас починили. Мне потребуются ксерокопии к собранию в полдень.

– Знаю, – обронила девица уходя. Уже в дверях она повернулась и добавила: – Пришел Преподобие. Впустить?

– Если я ему нужен, пожалуйста.

И в комнату вошел Преподобие. На нем был распахнутый длинный, до пят, дождевик, расстегнутый широченный твидовый пиджак, желто-коричневая рубашка, съехавший набок красный галстук, жеваные темно-синие брюки и мокрые кеды.

– Привет, Преподобие. Что новенького?

– Здравствуй, – тихо ответил пастор и опустился в глубокое кресло.

– Грустный ты что-то. Взял бы в дом шлюху какую-нибудь, чтобы хозяйство вела, друг милый. – Последние слова председатель Рыбопромысловой компании произнес врастяжку. – Бабы на многое годны.

– Брось свои шуточки, уважаемый, не то у меня сегодня настроение.

– Я только пытался помочь тебе…

– Так вот о деле, – перебил Преподобие, не слушая юмористических высказываний председателя Рыбопромысловой компании. – Мне нужна купель.

– Нужно что?

– Купель.

– Купель?

– Да, и ты знаешь, для чего ее используют.

– А старая уже не годится?

– Она течет.

– Ванна, что ли?

– Сосуд.

– И это существенно?

– Иначе мне бы не понадобилась другая.

– А зачем ты мне это рассказываешь? Хочешь, чтобы я купил тебе купель? Сам можешь купить. На свои деньги. Все купели, какие пожелаешь. Тебе это по карману.

– У церкви нет денег.

– У церкви, возможно, и нет. А у тебя есть.

– Я – не церковь, так же как ты – не Рыбопромысловая компания.

– Ладно, ладно, чего же ты от меня хочешь? Чтобы Рыбопромысловая компания купила купель? Мы же посмешищем станем.

вотоно никогдаещетакого

– Я собирался попросить тебя намекнуть насчет этого на вечернем собрании «Ротари»: чтобы клуб подарил церкви новую купель. Им сам бог велел собрать деньги.

– Дело говоришь, – ответил председатель и встал. – Только почему бы тебе самому не сказать?

– Мне это неприятно. А вот тебе, напротив, легко намекнуть им, что надо сделать для нас что-то благое. С тех пор как в позапрошлом году собрали деньги на пылесос для дома престарелых, мы никаких добрых дел не совершили. Ты мог бы спросить меня, не нуждается ли церковь в чем-нибудь. Было бы вполне уместно.

– Хорошо, договорились. – Председатель прошелся по комнате.

нусейчасон гдежегазета

– Стало быть, ты согласен? – спросил Преподобие и поднялся.

– Посмотрим, – рассеянно ответил председатель. – Посмотрим, Преподобие.

Он замолчал. Снова заходил по комнате, время от времени поглядывая на пастора. Подошел к письменному столу, взял «Тьоудвильинн» и протянул собеседнику.

– Прочти-ка.

– Что прочесть? – спросил пастор, разворачивая газету.

– «Как конина превращается в рысака».

– «Как конина превращается в рысака», – повторил пастор и углубился в чтение.

– Вслух, – сказал председатель.

– Вслух, – эхом отозвался пастор и прочитал: – «Остроумцы перекрестили рыбопромышленников и называют их теперь профессиональными плакальщиками: все они, как один, рыдают в голос и жалуются на…» Чушь какая-то. – Пастор поднял взгляд.

– Дальше давай.

– «Всюду, мол, застой, у рыболовства в Исландии нет никакой основы и т. д. и т. п. Песню эту исландцы слышат каждый год, уже очень давно, даже старики…» На кой черт мне это читать?

– Дальше.

– «Недавно люди узнали, что один из этих профессиональных плакальщиков купил своим сыновьям рысаков. Событие это не вызвало бы никаких комментариев, если бы не один любопытный штрих: рыбопромышленник заплатил за лошадей не из собственного кармана, а предоставил платить за них своей Рыбопромысловой компании и провел их по книгам как питание – конину – для одного из судов, находящихся в ведении данного рыбопромышленника. А детки рыбопромышленников нынче без седел не скачут. Поскольку же седла, уздечки и прочее как питание для рыбаков по книгам не запишешь, их решено было провести как судовой такелаж[6]6
  Исландское слово «reiði» (такелаж) имеет устаревшее значение «седло и уздечка».


[Закрыть].

В заключение следует упомянуть, что данный рыбопромышленник является заместителем депутата альтинга, председателем магистрата в своем городе и что Рыбопромысловая компания принадлежит не ему, а городу, он же лишь руководит ею». Черт знает что. – Преподобие отложил газету. – Влип ты.

– Бесстыдная ложь, коммунисты выдумали, – ответил председатель, пристально глядя на пастора.

– Разумеется, – кивнул тот и немножко подвинулся. – Разумеется.

невеселись скородотебяочередьдойдет

– Придешь днем на заседание совета Компании, – жестко сказал председатель, уселся за стол и принялся писать.

– Меня не приглашали. Я член-заместитель.

– Финнюр Карл не придет. – Председатель продолжал писать.

– Вот как, – усмехнулся пастор.

– Прочитай, – предложил председатель, помолчав. – Ты так прекрасно читаешь, – добавил он, протягивая пастору листок, на котором только что писал.

– Вслух?

– Разумеется, Преподобие.

– «В связи с наглыми намеками в газете правление Рыбопромысловой компании Города заявляет, что полностью доверяет своему председателю. Собравшиеся выражают свое презрение к подобным писакам, единственной целью которых является дискредитация людей, самоотверженно служащих народу».

– Внесешь на собрании это решение, – сказал председатель и посмотрел пастору в глаза.

– Ладно, – ответил тот, пожав плечами.

духунехватаетотказаться боишьсячтоятебе

– Предлагаешь своего рода разделение труда?

– Восхищен твоей проницательностью.

– Купель и предложение. Нет предложения – нет купели.

– Точно.

– А если откажусь?

– Где твоя проницательность, Преподобие? Где она?

– По-твоему, у меня нет выбора?

– Конечно, можешь отказаться. – Председатель понизил голос. – Хотя бы для того, чтобы узнать, какая у меня превосходная память.

Преподобие молча смотрел на свои руки. Председатель с неприступным видом сидел за письменным столом и мерил взглядом священнослужителя.

– Пожалуй, я согласен, – проговорил пастор после длительного молчания.

– Даже больше.

– Не понял.

– Я не стану говорить о купели в «Ротари».

– Как же это? – Пастор даже рот открыл.

– Мы купим ее за счет компании.

– С ума сошел.

– Проведем по отчетности как умывальник.

– Ты с ума сошел. – Пастор встал.

– Я не шучу, – сказал председатель. – Ничуть. Мне не хочется устраивать подписку по такому незначительному поводу, как одна-единственная купель, если ее можно достать иным способом. С подпиской подождем до лучших времен. Ты, может, забыл, что весной выборы?

Председатель Рыбопромысловой компании нажал нумерованную кнопку своего великолепного аппарата и спросил секретаршу, нашла ли она Сигги С Нефтебазы.

– Он здесь, – ответила девушка.

– У меня дела, – сказал председатель священнослужителю и получающему государственное жалованье пастырю душ человеческих. – Заседание совета начнется в четверть первого в помещении правления. Пока, Преподобие, не забудь переписать резолюцию.

Тяжело ступая, Преподобие покинул кабинет. Он так задумался, что не кивнул ни Сигги С Нефтебазы, с которым столкнулся в дверях, ни Дуне, сидевшей за своим секретарским столом и сказавшей «до свидания», когда он проходил мимо нее.

Председатель сразу же набросился на Сигги: какого черта он написал его имя на нескольких счетах за нефть, которые должна оплатить Компания?

Сигги С Нефтебазы было муторно, он стоял посреди кабинета и смотрел себе под ноги. Председатель кругами бегал вокруг него, остывая после вспышки, потом бормоча себе под нос, что лучше, пожалуй, было бы доверить это дело Палли С Нефтебазы, уж он-то наверняка оценил бы доверие и провернул все в наилучшем виде.

Наконец председатель сел, скрестил на груди свои лапищи и устремил серьезный взгляд на неподвижного ссутулившегося человека, который даже не пытался оправдаться.

– Подними глаза, – нарушил председатель долгое молчание. – Слушай, Сигюрдюр, тебе этот приработок нужен, не так ли?

Несмотря на участие, прозвучавшее в голосе начальника, служащий нефтебазы промолчал, но поднял голову и посмотрел на председателя.

– Ну как, можешь обещать, что такое больше не повторится? Или тебе деньги не нужны, а?

– Могу. Нужны.

– Тогда, милый тезка, раскинем мозгами, – бодро произнес председатель и вышел из-за стола. – Подумай, – продолжал он, похлопывая тезку по плечу, – ты мог бы раздобыть бланки счетов, верно?

– Да. – Сигги воспрянул духом. – Сколько угодно.

– Нам нужно всего четыре, – сухо сказал председатель и прекратил похлопывание. – Неверных счетов было четыре, поэтому нам нужно четыре бланка. И ступай за ними сразу же. Они мне потребуются до двенадцати. О денежной стороне поговорим позднее. Шевелись!

Сигги С Нефтебазы радостно испарился. Его тезка остался в кабинете. Началась неравная борьба одиночки с проблемами исландского рыбного промысла.