Текст книги "Забытая история (ЛП)"
Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Под рассветными опаловыми облаками «Серый кот» тихо вышел из бухты. Энтони не спал, он высунулся из окна и глядел, как один за другим разворачиваются паруса, словно лепестки белого, распускающегося под солнцем цветка. Мальчик жалел, что корабль уходит, ему был симпатичен крепкий длинноногий помощник капитана, нравилась его неспешная расслабленная походка, вызывала сочувствие очевидная преданность Пэт. Правда, после заключения пакта с Томом Энтони испытывал неловкость в присутствие Неда и старался его избегать. Он как будто стал представителем недружественной стороны и при этом не хотел злоупотреблять своими дипломатическими привилегиями.
Стояло прекрасное утро ранней осени, и солнце рассеивало вуаль облачков, цеплявшихся за невысокие холмы на другой стороне бухты. Из обитателей дома Энтони проснулся первым – все после смерти Джо как-то отстранились от привычной повседневной рутины. В былые дни лишь дядя Перри мог подолгу валяться в кровати, однако из-за застоя в делах даже тётя Мэдж теперь не вставала раньше половины девятого, и маленькой Фанни, и в лучшие времена просыпавшейся неохотно, обычно удавалось проскользнуть минут на десять раньше неё, как дерзкому фрегату перед большим кораблём.
Патриция обычно спускалась первой, а Энтони вслед за ней, но этим утром он вышел намного раньше. Увидев надписи белым на тротуаре и на ставнях ресторанной витрины, он счёл, что если поторопиться, успеет стереть их до того, как спустится вниз Патриция.
Хотя Энтони не присутствовал в полицейском суде, позже тем вечером тётя Мэдж с дядей Перри обсуждали при нём заседание, и он догадывался, что надписи имеют какое-то отношение к произошедшему. Та, что на витрине, гласила: «Только для моряков», а на тротуаре была подлиннее: «Заходите в любое время, когда вы в порту».
Была и другая причина поторопиться – уже совсем рассвело. И хотя улица сейчас была пуста, совсем скоро на ней появятся люди.
Дверь ресторана была заперта, Энтони пришлось нести ведро с водой через кухню по боковой лестнице. Потом он сообразил, что не взял ничего для работы, и побежал обратно за половой щёткой и тряпкой.
Он начал с окна и сразу же обнаружил, что надпись сделана не побелкой, как думал сначала, а краской, и она уже несколько часов как засохла. Буквы стирались, но с огромным трудом. До верхней их части он едва мог дотянуться, но это было неважно – он сделал их нечитаемыми.
Он работал уже минут пять, когда на углу остановилась тележка Уорна-молочника. Фред Уорн, здоровенный сын-переросток, спускался по узкой улочке с молочным бидоном. Увидев Энтони, он остановился и опустил свою ношу наземь.
Фред Уорн был результатом брака двоюродных брата с сестрой и разумом не блистал.
– Чегой-то ты делаешь?
Энтони остановился на миг и пожал плечами.
– Ря-ков, – по слогам прочёл Фред. – Толь-ко. Какая-то ерунда. Кто это на тротуаре писал?
– Не знаю, – ответил Энтони.
– Что-то рано ты сегодня вышел, – сказал Фред. – Так рано тута никто не шастает, не жди даже. Как помер старик, так ни разу не приходили утречком. Так чего ради ты вышел спозаранку?
Энтони уже вспотел от усилий. Фред Уорн, приоткрыв рот, наблюдал за ним. Пока «р» и «я» не исчезли, оба молчали.
– «За-хо-ди-те в лю-бое вре-мя, ко-гда вы в пор-ту,» – прочёл Фред, облизывая губы в перерывах между словами. – И зачем кому-то такое писать?
– Не пора тебе доставлять молоко? – спросил Энтони.
– А я решил, что вы снова открываетесь, – произнёс Фред, которого вдруг осенило. – Решил, что так надо. Ради смеха, чтоб народ привлечь. Это вдова Вил попросила, что ли, намалевать эти слова на мостовой?
– Твоя лошадка уйдёт, – сказал Энтони, бросая взгляд на дорогу. Смотри…
Фред почесал светлую щетину на подбородке.
– А вот и нет, она ж привязана к столбу. Смех да и только, так ведь?
Он разразился искренним, но презрительным хохотом.
– Ты всех перебудишь.
Фред переступил с ноги на ногу, положил руку на свой бидон.
– Дак утро же. А разве люди не должны просыпаться с рассветом?
И он опять от души рассмеялся. В конце улицы появился ребёнок, остановился и уставился на них, сунув палец в рот.
– За-хо-ди-те в лю-бое вре-мя, ког-да вы в пор-ту, – произнёс Фред по слогам. – Я скажу отцу, что вы снова открываетесь. Может, вам снова понадобится больше молока, как раньше, а?
Над их головами отворилось окно. С упавшим сердцем Энтони увидел Патрицию.
– Энтони! Ты что там делаешь?
– Да я хотел… – начал Энтони. – Хотел… помыть окна. Они тут грязные, ну, я и решил…
– А что там за надписи? Ты не мог бы подвинуть ведро? Я…
Она вдруг умолкла и побледнела.
– Мне сказать папе, что вы снова открылись? – спросил её Фред.
Она поспешно закрыла окно.
– Похоже, что-то ей не понравилось, да? – спросил молочник. – Чего это с ней?
– Не лезь не в свое дело, – огрызнулся Энтони, вдруг потеряв терпение. – Иди отсюда со своим молоком…
Он посмотрел на витрину. «О» и «в» исчезли, а «только» уже мало что значит. Он перевёл взгляд на воду в ведре, теперь ставшую грязно-серой.
– Ты будто испужался чего, – сказал Фред Уорн. – Орёшь на…
Но тут вода внезапно выплеснулась на тротуар, едва не залив Фреду ноги, а Энтони и пустое ведро исчезли.
На кухне Энтони торопливо прошёл мимо девушки, с грохотом сунул ведро под кран и на всю мощь пустил воду. Пэт подошла и молча стояла рядом, пока ведро не наполнилось. Он видел, как подрагивает белый рукав её платья, касающийся стола.
Он закрыл кран и подхватил ведро.
– Оставь это, Энтони, – она говорила быстро, но с некоторым трудом. – Неважно. Брось. Не показывай, что… что нам не всё равно…
– Это скоро пройдет, – выдохнул он и побежал вверх по лестнице и дальше за угол, ко входу в ресторан.
К Фреду Уорну присоединились маленький мальчик, какой-то незнакомый мужчина и миссис Трехорн, жена хозяина таверны на углу. Энтони понадобилось сделать над собой усилие, чтобы выйти наружу и, не обращая внимания на их вопросы и ехидные взгляды, встать на колени и начать изо всех сил оттирать буквы. Наученный опытом, Энтони сосредоточился на главных словах – «заходите», «время» и «порт».
Потом к собравшимся добавились три юнца, направлявшие на работу в доки, за ними – сварливая миниатюрная тетка из дома напротив таверны, которая, после того как ей объяснили, что происходит, высказала своё мнение – каждый в этом мире получает, чего заслуживает, но оттирать эту надпись должен не мальчик, а та, на ком лежит вся вина.
Все время, пока он работал, присутствовали зрители, хотя неизбежно менялись. Даже когда можно увидеть и обсудить такое приятное и оригинальное зрелище, люди обычно встают так рано утром с какой-то целью, и работа призывала даже самых стойких зевак заняться делом. Но приходили другие и занимали их место.
Когда все было наконец закончено, Энтони взял ведро и щетку и, игнорируя последние вопросы и шутливые замечания, бесшумно проскользнул в дальнюю часть дома, оставив единственное слово «только» на витрине ресторана как знак, указывающий на фиксатор ручки.
Завтрак тем утром был безрадостным. Патриция ушла наверх и больше не появлялась, Перри, как обычно, все еще спал, поэтому тетя Мэдж в торжественной обстановке восседала рядом с Энтони и Фанни, занимающей темное место в конце стола. Без оживляющего эффекта двух других взрослых Мэдж напоминала одеяло, и разговор зашел в тупик. Мэдж становилась разговорчивой, лишь когда обижалась.
Прошло утро, и только во время обеда Патриция тихо спустилась по лестнице и заняла свое место за столом. Она слабо улыбнулась добродушным шуточкам Перри и молча склонилась над тарелкой, пока малышка Фанни не унесла свою тарелку в буфетную.
Тогда Пэт подняла голову.
– Мэдж, – сказала она, – не думайте, что я здесь несчастна; но я собираюсь устроиться на работу.
Ее мачеха подняла пухлую белую руку, чтобы поправить прическу.
– Пока я жива…
– Да, я знаю, дорогая, спасибо. Но я не могу пользоваться вашей добротой всю жизнь. А кроме того, простите, но я не хочу. Я пыталась принять решение уже несколько дней, с тех пор как прочитали завещание. Сегодняшнее утро не оставило сомнений…
– Тьфу! И что в нем такого? – спросил Перри, похлопывая ее по колену. – Не нужно обращать внимание на несколько старых сплетников. Они совершенно безобидны. Все вокруг сплетничают. Даже я. Даже Энтони, ведь так, парень? Слухи скоро сойдут на нет. Кстати, в Китае…
– Что ты надумала? – спросила тетя Мэдж, поднимая взгляд.
Девушка насупилась.
– Я еще до этого не дошла. Женщина мало чем может заняться. Но я что-нибудь придумаю.
– Люди подумают, – моргая, произнесла тетя Мэдж. – Будут обвинять меня. Твоя тетя Луиза. Они скажут…
– В Китае, – сказал Перри, – пишут знаками. Если рисуют одну фигурку под крышей, это означает гармонию. Если две маленькие фигурки, это означает брак. Если три фигурки, это означает сплетни. Везде одно и то же…
– С чего вдруг кто-то будет вас обвинять? – отозвалась Патриция. – Я скажу тете Луизе, что это не имеет к вам никакого отношения. Я сама себе хозяйка и…
– Это не решение, – сказала тетя Мэдж. – Не решение… Должен быть… хороший муж…
Твердое юное лицо Пэт не изменилось.
– Я не могу, Мэдж. Не хочу возвращаться к нему. Я хочу жить своей жизнью, стоять на своих ногах…
– В то время как в Японии, – продолжил Перри, – совсем другое дело, так сказать.
– Нехорошо, – сказала тетя Мэдж. – Девушке уходить… зарабатывая самой… И потом. Этот ресторан. Мы откроем снова. Правда, Перри?
– Да, душечка. Как скажешь. Я помню, в Иокогаме есть дворец гейш. Говорят, девочек там бьют бамбуковыми палками по босым ногам, если они не угождают клиентам. Это лишь показывает, что у каждой истории есть две стороны. – Он откинул волосы с глаз. – Есть одна сторона, а есть другая. Как юная Пэт, которая хочет уйти и зарабатывать себе на жизнь. Некоторые скажут, что так и надо, а другие…
– Сначала я попробую в Фалмуте, – сказала Пэт. – Но если здесь ничего не появится, попытаюсь где-нибудь еще. Я рукастая, и вдруг найдется что-нибудь у Мартинса или Кросби.
– Нет причин спешить, – откликнулась миссис Вил. – Твой отец. Умер недавно. Не думаю, что… ему понравилось бы…
Но на этот раз она определенно выбрала неправильный довод.
– Меня не волнует, что понравилось бы моему отцу, – заявила Патриция.
Тетя Мэдж медленно поднялась, и ее пенсне слегка качнулось. Она забрала тарелку Перри прежде, чем он промокнул остатки соуса, и начала укладывать тарелки в стопку.
– В таком случае… нет вопросов… Ничего не скажешь… Каждый идет своим путем… не обращая внимания ни на что. Естественно, я…
Она бормотала еще несколько мгновений, и ее голос смешался с грохотом тарелок.
– А что на десерт? – спросил Перри, пытаясь сгладить ситуацию. – Лимонный пудинг? Тебе нравится лимонный пудинг, парень? Можешь не говорить, думаю, ты его ненавидишь. Он всегда напоминает мне африканца, которого я когда-то знал. Его волосы сгорели от случайного лесного пожара…
Пэт встала со стула, подошла к тете Мэдж и поцеловала ее в мягкую и рыхлую щеку.
– Без обид, матушка Мэдж. Знаете, ничего не имею против вас. Кроме того… – После паузы она продолжила: – Кроме того, может пройти много недель, прежде чем я упорхну из ваших рук. Так что не печальтесь.
Поцелуй прервал разговор. Когда Пэт отстранилась, Энтони заметил, как на девичьем лице появилось непривычное выражение, но тут же исчезло. Словно на миг лицо её исказилось то ли от боли, то ли от неприязни… то ли от дурного предчувствия.
После обеда, находясь у себя в спальне, Пэт безотрывно смотрела на своё пунцовое отражение в зеркале. Она не желала покоряться, но при этом чувствовала себя ужасно несчастной. Этим утром, с приливом, Нед ушел в море, наверняка его не будет много недель, а то и вовсе не вернётся. Теперь она осталась одна, совершенно одна в этом мире.
Она не раскаивалась, что минувшим вечером отказалась ехать с ним; понимала, что поступила правильно, но одиночество всё равно не отступало; наоборот, теперь ощущалось ещё сильнее, ещё острее, ибо женщина не думает плохо о мужчине оттого, что тот влюблён в неё и хочет на ней жениться, а в последние дни Нед был единственным её собеседником, которому она могла доверять, кому отчасти и открылась. Само собой, ещё оставался Энтони, и в какой-то мере она могла полностью положиться на него как на друга, ведь его преданность не основывалась на личной выгоде. Пэт никогда не забудет, что он сделал для неё этим утром, ведь если бы не он, та писанина могла остаться хоть до полудня, пока не увидит каждый. Но с одиннадцатилетним мальчиком нельзя поговорить о том, о чём говорят со взрослым человеком.
Она всё гадала – неоднократно задавала себе этот вопрос всю прошлую неделю или около того – что же такого в её характере заставляет всякий раз бунтовать против привычных правил, с которыми обычный человек, обычная девушка, вполне себе согласны. Что это, порочность её натуры? Это она не даёт спокойно жить? А самое главное, что такого неправильного она совершила за эти полгода? Пэт видела здравый смысл в своих суждениях, но никак не могла отделаться от мыслей об ирландце, сказавшем, что целый полк шагает не в ногу, кроме него одного.
Прежде всего, она допускала, что должна ставить дочерние чувства и послушание отцу превыше какой-то там отвлечённой любви к справедливости в отношении избитого голландца. Опять же, с другой стороны, почтение к родителям должно было помешать ей выйти за Тома против желания отца. Или же, если она вышла за Тома, то следовало безропотно и смиренно согласиться с условиями семейной жизни? Другие женщины ведь соглашаются. Когда выходишь замуж, то выходишь замуж и в радости, и в горе; а верность отцу машинально переносится на супруга. Отныне муж становится превыше отца. Словно меняешь одного мужчину на другого. В любом случае, мужчину не критикуют, чего нельзя сказать о женщинах.
Или это предвзятое мнение? Действительно ли они правы, а она нет? Возможно, остальные из этого ирландского полка не совсем ошибались во взглядах. Между мужчиной и женщиной, которые любят друг друга, часто существует своего рода чувственная привязанность, выходящая за рамки простого личного суждения. Есть что-то достойное восхищения в том патриоте, который в переломный момент сказал: «Это моя страна, права она или нет». Так нет ли и в супружеской жизни или в семейных отношениях чего-то столь же достойного восхищения, когда женщина…
Да, думала она. В переломный момент, да. Но нет ничего замечательного в патриоте, который говорит: «Моя страна права во все времена». Настоящий патриот, несомненно, это человек, который всегда поддерживает свою страну в случае нужды, но оставляет за собой право на собственные суждения, когда тяжелые времена закончились. Так почему женщина не заслуживает такого же права?
Конечно, тут важнее всего точно определить, когда наступит переломный момент. В то время она, естественно, не считала случай с голландцем таким, но из-за огромных последствий была готова признать свою ошибку. И аналогия с переломным моментом не совсем сработала в ее отношениях с Томом. Внезапно возникла несовместимость, которая усилилась, и Пэт поняла, что это непреодолимо. Можно ли в таких обстоятельствах оправдать патриота, если он покидает свою страну?
Она распустила кудрявые густые волосы, и они рассыпались по плечам; потом начала аккуратно причесывать их щеткой, что часто находила успокаивающим. Но сегодня как будто ничего не действовало, и вскоре Пэт сдалась и села на кровать.
Она полагала, что судьба всех бунтарей – одиночество. В каком-то смысле она всю жизнь чувствовала себя бунтаркой, всегда испытывала нежелание безразлично кланяться тому, чему кланяются другие. Без излишнего самомнения она понимала, что между ней и большинством знакомых есть разница. Она быстрее двигалась и быстрее думала. Часто в разговоре Пэт обнаруживала, что бежит впереди, как ребенок перед бабушкой с дедушкой, возвращается к ним и снова бежит. И часто ее раздражала медлительность. Но она всегда любила личную свободу, как своего рода самое ценное достояние. И то, что это была скорее духовная, а не материальная свобода, казалось, не имело значения. Ей было предназначено вернуться в уединение собственного сердца.
Лишь в этом году материальная зависимость вступила в конфликт с независимостью духа; но как только началась борьба, Пэт казалось жизненно необходимым отказаться от компромиссов.
И пока она не шла на компромисс. Но чувствовала, что теперь настроила против себя все общественное мнение. Борьба будет долгой и трудной, и ей это не нравилось. Она просто хотела быть счастливой и свободной и жить в дружбе со всеми. По сути, не было человека менее склонного к ссорам, чем она, если бы только жизнь была готова дать ей толику свободы и самоуважения.
Она нетерпеливо встала, взяла полотенце и пошла в ванную, где вымыла руки и лицо холодной водой. Вернувшись в свою комнату, надела другое платье и уложила волосы. Открыв ящик и вынув брошь, она увидела письмо, которое неделю назад нашла на туалетном столике.
Пэт взяла его и развернула, мгновение смотрела на него со странным чувством вины, как будто даже глядя на него, предает саму себя.
Дорогая Пэт!
Я сделал несколько попыток начать это письмо и каждый раз рвал его, чтобы начать заново, мучась от невозможности облечь в слова свои истинные чувства по поводу субботнего вечера.
Во-первых, позволь мне со всей ясностью заявить, что, если те беспорядки, которые я устроил, каким-то образом ускорили смерть твоего отца, то я сожалею куда больше, чем могу выразить. Я ему не нравился, потому что я адвокат и потому что хотел забрать тебя у него. По поводу второго – я понимаю его чувства, и я искренне ему сопереживал и глубоко опечалился, услышав о его смерти.
Но написать я хочу не столько об этом, сколько о том, что произошло позже, о том, что произошло между нами.
Сожаления – слово приходящее на ум, но ничего не передающее. И было бы неверным использовать только это слово. О да, я испытываю сожаления. Я буду вечно сожалеть о случившемся, если надежда на примирение между нами была утрачена из-за тех событий. Но, если возможность примирения была уже упущена, то терять было нечего, и какое-то языческое удовольствие превращает в насмешку все любезности. Шекспир так писал об обладании женщиной: «в час горшей злобы, когда, задыхаясь от проклятий, она рыдает…». Теперь я знаю, что это значит.
Но, к сожалению, я всё ещё люблю тебя, а любовь не удовлетворяется плодами завоеваний, какими бы богатыми они ни были. Поэтому даже завоевание не для меня.
Для оправдания, если нужны оправдания, вспомни, что ты солгала мне. Ну, разве это не вызывающе? Ты была с другим мужчиной, проводила время в его обществе, а я неделями не видел тебя. Потом, когда на несколько минут мы остались одни, ты солгала о своей лодыжке и чуть не улизнула, если бы не запирающаяся дверь.
Возможно, нам не стоило жениться. Любовь не всегда сочетается с близостью, иногда даже с симпатией, потому что ты, кажется, меня основательно недолюбливаешь.
Как я уже говорил, я прекращаю свое сотрудничество с «Харви и Харрис». Мне хочется перемен, я чувствую, что должен сейчас же уехать из этого района. Если нам суждено разлучиться, то пусть мы будем далеко друг от друга. Но ты должна знать: если когда-нибудь тебе понадобится помощь и ты сможешь принять ее от меня, я буду счастлив сделать все возможное.
Поверь мне.
Всегда твой Том.
Некоторое время после прочтения письма Пэт стояла перед туалетным столиком и играла с ниткой жемчуга, принадлежавшей ее матери. Она уронила письмо обратно в ящик, но теперь снова взяла его и уставилась на конверт, переворачивая его, как будто размышляя.
С резким, болезненным порывом она схватила письмо и дважды порвала его поперек. Она хотела порвать его на мелкие кусочки, но ослабевшие пальцы с этим не справились.
Так же резко она бросила обрывки обратно в ящик и повернулась к окну, слепо глядя наружу. На ее глазах выступили слезы, и она заморгала. Слезы выступили снова, и на этот раз не задержались на густых ресницах и потекли по щекам. Она плакала впервые после смерти отца.
Глава девятнадцатаяПопытки Патриции найти себе работу не имели заметного успеха. Она никогда раньше не осознавала, как ничтожна возможность для умной, энергичной девушки зарабатывать себе на жизнь, чтобы стать самодостаточной и заслужить уважение своим трудом. Пришлось бы стать гувернанткой, швеей или модисткой, работая бесконечные часы за мизерную плату. Весь мир словно вступил в заговор, чтобы помешать независимой молодой женщине вырваться из стада, и она понимала, что скована по рукам и ногам и вынуждена подчиняться. Впервые Патриция обнаружила, что бунтует против всей структуры общества, которое мирилось с таким положением дел.
К концу третьей недели она с удивлением получила письмо от старой школьной подруги из Труро.
Дорогая Пэт!
Не знаю, ошибается ли Мод Ричардс, но вчера она сказала мне, что ты ищешь, чем заняться. Возможно, ты простишь меня за любопытство, но знаешь ли ты, что мисс Гоуторп, управляющая частной школой, ищет помощницу? Я не знаю, какой должна быть квалификация. Мисс Гоуторп на днях рассказывала маме, что особо не интересуется дипломами, вероятно, не хочет за них платить. Но главным образом ей требуется «молодая леди с хорошей внешностью», которая могла бы помочь ей с младшими детьми и обучить их нескольким элементарным предметам.
Если это тебе подходит, ее адрес: Грин-лейн, Труро.
Вряд ли ты сможешь возвращаться в Фалмут по вечерам, и было бы прекрасно, если бы ты жила поблизости.
С любовью, Сильвия Кент
Патриция поспешно написала по указанному адресу, заменив свою фамилию на девичью и умолчав о некоторых фактах из своей жизни, которые, вероятнее всего, не понравились бы даме с такой профессией, как у мисс Гоуторп. Три недели назад она отвергла бы идею компромисса, но обманутые надежды стирают острые грани прямоты, и она слишком часто замечала перемены, происходящие с лицом потенциального работодателя, когда объясняла, что замужем, но не живет с мужем.
Через три дня пришел ответ с просьбой нанести визит, и утренним поездом она уехала в Труро.
Мисс Гоуторп была крупной и грозной, но не сварливой. Явно из тех, кто быстро формирует суждения, и ей сразу же понравилась Пэт. Жалованье хоть и низкое, но включало питание и проживание в доме, и Пэт посчитала, что справится. В любом случае, она так обрадовалась предложению, что ей даже не пришла в голову мысль придираться. Она приехала домой с известием, что в следующую субботу четырехчасовым поездом уезжает из Фалмута, чтобы приступить к своим новым обязанностям.
Новости никого не обрадовали. У вдовы Вил, как ее теперь обычно называли, наступили тяжелые дни с мистером Коудри.
Многие вопросы касательно наследства ещё требовалось уладить, а тётя Луиза, верная своему обещанию, ставила бесконечные препоны, мешая окончательному их решению. У нее были какие-то документы, связанные с землей, которую Джо унаследовал от отца, и ее нельзя было убедить расстаться с бумагами, пока не суд не вынес решение. Мистер Крабб, адвокат тети Луизы, и мистер Коудри со стороны тети Мэдж почти ежедневно обменивались длинными письмами.
Однако время двигалось неумолимо, и наконец пробил тот час, когда всё должно было законно перейти тёте Мэдж, вот только Луиза Вил упорно прислушивалась к голосу веры, а не разума. Примерно через неделю после чтения завещания появилось другое завещание, предоставленное стряпчим из Хельстона и написанное пять лет назад, где основная часть имущества передавалась первой жене Джо, как опекуну «по доверенности» его дочери Патриции; и в результате тётя Луиза ещё сильнее уверилась, что раз есть первое завещание, то, вполне возможно, найдётся и третье. Она считала, что после ссоры Джо разозлился и составил второе завещание, но когда остыл, то написал и третье.
Совсем недавно тётю Луизу посетила мысль, что либо ей, либо её представителям надобно получить разрешение на поиск в доме подобного документа, в чём тётушка Мэдж категорически отказала. Это совершенно неправильно, пробормотала она. Такая мысль оскорбляла её до глубины души. Мол, она скорее помрёт, чем позволит той женщине снова войти в её дом, рыться в её личном имуществе будто ворона. Мистер Коудри, изрядно уставший от нескончаемой тяжбы, предположил, что вполне мог бы извлечь некоторую выгоду из мирового соглашения, если Мэдж пойдёт навстречу Луизе в её требованиях. Он мог бы даже добиться от мистера Крабба обещания, что в случае согласия на обыск дома Коудри уговорит свою клиентку прекратить тяжбу.
Но пока что тётушка Мэдж упорно стояла на своём и ни в какую не хотела уступать. Дело зашло в тупик. А когда тётушка Мэдж находилась в тупике, то и вела себя соответствующе. За последние два дня жизнь в ней словно застыла, и каждое слово она выдавливала из своего плотно сжатого рта как из пипетки.
Так что известия от Патриции занимали все мысли Мэдж и вызывали у неё недовольство. Похоже, поначалу Мэдж решила, что ей некогда беспокоиться о делах Пэт, а позже, когда смысл новостей наконец до нее дошёл, разобиделась на девчонку, что та прибавила ей хлопот.
Тётя Мэдж растолстела. За прошедшие после кончины супруга недели она ощутимо набрала вес. Однажды она села ужинать, а Перри в шутку заметил: «Чтоб мне треснуть, Мэдж, но если ты продолжишь в том же духе, то вырастешь в громадину!» Однако больше он так не шутил. С недавних пор можно было подумать, что непочтительный Перри побаивается невестки. Временами он вёл себя несдержанно, но в целом, особенно когда следовало соблюсти правила приличия касательно траура, старался всё-таки прислушиваться к ней. После кончины Джо закончилась долгая череда попоек, и Энтони ни разу не видел дядю Перри пьяным, а неуверенное исполнение «Тёмного охотника» не тревожило ничей сон, когда исполнитель песни с трудом ковылял до кровати в предрассветные часы.
Что касается Энтони, то новость о поступлении Патриции на работу обрушилась на него почти с той же силой, как новость об утрате. Год подходил к концу, а никто и не упоминал об учёбе в школе, Энтони надеялся, что до самого Рождества его обойдут вниманием. После отъезда Неда мальчик много времени проводил с Пэт, и это хоть как-то уменьшило его огорчение, что не получается уехать к отцу. Но если Пэт уедет, жизнь его станет совсем тоскливой и невыносимой. Даже учёба в школе скрасила бы грядущие унылые дни. Когда же настала для Пэт пора уезжать, что случилось очень скоро, Энтони стоял с дядей на железнодорожной станции и изо всех сил пытался выразить словами, как ему тоскливо и муторно, но, к собственной досаде, что-то невнятно бормотал и запинался, надеясь, что хотя бы лицо его выразит то, что языку не под силу.
У Патриции были собственные намерения. Она не считала, что Мэдж или Перри по-настоящему привязаны к мальчику, и решила, если его отец все еще не пошлет за ним, а у нее все сложится хорошо, попробует убедить мачеху отправить его в школу, где она преподает. Для него можно найти жилье в доме, и он мог бы даже частично отработать переезд, время от времени подрабатывая.
Но все это в очень сомнительном будущем. Этому может помешать десяток препятствий, и она не собиралась строить надежды на таком хрупком фундаменте.
– Ты и не заметишь, что я уехала, – заверила она Энтони. – Я вернусь на выходные, а до Рождества осталось совсем немного, тогда у меня будет трехнедельный отпуск. Так что вовсе не стоит предаваться унынию.
– Да, – сказал Энтони. – Хотя будет тихо.
– Ну, тогда подними шум. Дядя Перри будет с тобой гулять, правда, Перри?
– Тьфу, – сказал Перри. – Я уже давно не гуляю. Хотя в его возрасте мог глазом не моргнув пробежать пятнадцать или двадцать миль. Я хорошо помню, как в Уганде…
– Мне пора. Вы ведь оба мне напишете, правда? Ей-богу, не понимаю, почему вы напустили на себя такой мрачный вид. Это я должна выглядеть мрачно, покидая дом и… Ну что ж, когда-нибудь… я буду рада, что это закончилось!
Ее голос слегка дрожал. Она положила руку на плечо Перри и поцеловала его в щеку. В ответ он дважды довольно громко ее чмокнул, сжал ее руки и в конце концов отпустил. Затем откинул волосы назад и засмеялся, чтобы скрыть полученное удовольствие.
Кондуктор дал свисток.
Патриция повернулась к Энтони. Он без всяких эмоций протянул руку, но она притянула его к себе и поцеловала не в щеку, а в губы. Примерно на секунду мир для Энтони озарился. Потом она вошла в вагон, и через мгновение поезд с пыхтением уехал со станции.
– Ну, – произнес Перри, – хорошо, что твоя тетя этого не видела.
Когда они уходили с платформы, дядя Перри рассмеялся знакомым заразительным смехом, но его губы слегка перекосились, как будто он прикусил невидимый предмет.
– Почему? – спросил Энтони, в груди у него до сих пор сохранялось тепло.
– Ну… Ты не поймешь. Что значит быть молодым. – Перри вздохнул и на секунду уставился на высокого мальчика рядом с собой. – Хотел бы я снова стать молодым. Невинным как новорожденный младенец. Чистым, как детский свист. Вот на это любопытно было бы поглядеть.
– Возможно, я знаю больше, чем вы думаете, – сказал мальчик.
– А. Удачи тебе, если так. Тогда зачем задавать мне глупые вопросы?
– Ну, я не понимаю почему тетя Мэдж стала бы возражать, чтобы мы прощались с Пэт.
– Мы? Ха-ха! Можешь делать, что хочешь, парень; тетушка не прольет ни слезинки.
Начав долгий путь домой, они умолкли. Казалось, прошло много времени с той первой прогулки по городу в день приезда Энтони, когда Патриция шла рядом с ним. Ему хотелось, чтобы она сейчас была здесь, а не мчалась в сторону Труро. Тогда был разгар лета. Теперь на носу была зима, и море в гавани было серым и неспокойным. Энтони взглянул на человека, идущего рядом. Возможно, это лишь воображение, но дядя Перри, как будто подрастерял часть своего пиратского вида. Он уже выглядел не охотником, а словно бы добычей.
Если бы Энтони оглянулся на недели, последовавшие за отъездом Пэт, он, возможно, увидел бы в них мост между двумя периодами. Первым был период упадка, когда закрылся ресторан и вся жизнь и энергия покинули дом, и как будто вообще ничего не происходило. Второй был переломным периодом, когда все, что незаметно назревало, после смерти Джо достигло апогея. Но Энтони никогда не оглядывался на этот переходный период. Он считал, что о том времени лучше забыть.
Для него это была череда скучных, серых, одиноких дней, когда он спал, вставал, умывался, ел и возился по дому, наблюдая как хлещет дождь по окнам, или выходил на бодрящую, но мрачную прогулку под нависшими облаками и резким ветром из-за углов. Или делал покупки для тети Мэдж, с огромной плетеной корзиной, которая теперь была заполнена только наполовину. А в это время лавочники потирали руки, и хотя обращались к нему с уважением, но краешком глаза все время странно косились. Можно сказать, что это было время, когда ничего особенного не произошло.
