Текст книги "Поезд в ад"

Автор книги: Уильям Сандерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

УИЛЬЯМ САНДЕРС
Поезд в ад

1

Закопав жену, Маккензи некоторое время стоял, опершись на заступ. Почему-то казалось, что сделано еще не все – может, надо что-нибудь сказать? А впрочем, зачем? В голове мельтешили какие-то разрозненные обрывки давно забытого ритуала: «…я есмь воскресение…» (и что-то в том же духе) «…тот, кто верует в меня пепел к пеплу предаем мы пучине тела товарищей своих…» Бессмысленные словеса лишь раздражали, и Маккензи, сам того не заметив, нервно провел рукой по лицу, словно освобождаясь от невидимой паутины.

Повернувшись, он посмотрел на ту сторону залитого солнцем двора, где лежали умертвившие ее трое мужчин, которых сам только что уничтожил; промелькнула мысль, не забросать ли землей и их, но так – промелькнула и исчезла. Пусть валяются, где попадали – двое возле дома, а третий, раскорячившись, – под сенью деревьев, до которых почти успел добежать; сам Маккензи задерживаться здесь не собирался, а другим и дела нет – поблизости никакого жилья.

Этих незваных гостей и то, что они творят, он увидел сразу же, едва выйдя из лесной тени за домом. Он уложил их одним махом – тремя точными выстрелами из «двадцатки», с которой охотился на белок – убил без колебания и без единого слова. «Так – так – так» – сухой звук мелкашки прозвучал в неподвижном горном воздухе пустячно, по-ребячьи. Третий, почти дотянув до прикрытия деревьев, крикнул, прежде чем Маккензи успел его срезать – это был единственный посторонний звук среди безмолвия, разом оборвавшийся всклик ярости и страха.

Но все это уже ничем не могло помочь женщине, чье распростертое безжизненное тело белело под полуденным солнцем; изорванная окровавленная одежда была разбросана по не выгоревшей еще июньской травке вперемешку с недавно стиранным бельем, которое жена снимала с веревки…

Решительно отбросив заступ, Маккензи твердым шагом двинулся к дому. Остановившись на полпути, он обернулся и смотрел на холмик влажной земли под деревьями – О слегка приоткрылись, из них раздался чуть слышный низкий всхрип. Секунду спустя Маккензи повернулся и снова пошел, уже не оглядываясь.

Войдя в лачугу он начал неспешно и методично собирать все необходимое. Времени это заняло немного – в этой глупом месте, куда постоянно могли наведаться хищники в человечьем обличье, кем бы они ни были, Маккензи постоянно держал все необходимое под рукой, на случай, если вдруг срочно потребуется ретироваться в лес.

В старый альпинистский рюкзак у него был уже уложен легкий пуховый спальный мешок, вполне пригодный для сравнительно мягких ночей горного лета, – один Бог ведает, куда его занесет к той поре, когда снова похолодает – нейлоновая палатка, вся в камуфляжных разводах, а также пара алюминиевых котелков да пластмассовая фляжка. Осмотр боковых карманов рюкзака выявил всякую всячину, что приберегается на крайний случай – приспособления для разведения костра, в том числе плотно запечатанная склянка с вощеными спичками; компас; рыболовные крючки с леской; нейлоновая веревка; пара самодельных свечей: небольшой оселок. Была еще пластмассовая аптечка, хотя уже и непонятно зачем – ее содержимому, по-видимому, уже лет десять, и вряд ли от него могла быть какая-нибудь польза.

Маккензи снял несколько коробок с полок у задней двери. Кое-что он сунул в рюкзак сразу же, кое-что задумчиво взвесил на ладони и сунул обратно либо просто бросил на пол. Пройдя на кухню, взял съестного – немного, полотняный мешочек с крупой да еще один с вяленым мясом; жить лучше тем, что удастся добыть в лесу. Постояв немного в задумчивости, он взял еще большой кухонный нож и сунул его за пояс.

Все это время он двигался с четкой, почти механической расчетливостью человека, понимающего, что единственный способ хоть как-то справиться с горем – это максимально сосредоточиться и чем-то себя занять. Лицо у Маккензи было отрешенным и необычайно бледным. Губы его лишь однажды исковеркало некое подобие улыбки – когда он наткнулся на большой электрический фонарь. Какого черта он его берег, когда, поди, во всей Калифорнии, если не во всей верной Америке, не осталось ни одной целой батарейки? Но глаза при этом так и остались холодными.

Удовлетворясь наконец, содержимым своего рюкзака, Маккензи с глухим стуком опустил его на пол и прошел в коридорчик, где стояла тумбочка с оружием.

Арсенал у него имелся достаточно существенный – как он накопился за многие годы. Маккензи вовсе не был коллекционером оружия, просто патроны – любого калибра – были на вес золота, и поэтому, если удавалось до стать несколько обойм, то к ним прилагался еще и ствол который потом и использовался до тех пор, пока весь боезапас не расходовался подчистую. Сейчас оружие в самодельной тумбочке стояло по большей части мертвым грузом по причине отсутствия патронов, но все равно, пользоваться еще было чем.

Бегло оглядев свою коллекцию, он вынул несколько ружей и стал придирчиво их осматривать. Боевая винтовка «М-16», старенький кавалерийский карабин – «тридцатка», «Ремингтон-308» с оптическим прицелом, автоматический двенадцатизарядный дробовик… В конце концов он решил взять с собой маломерку – «двадцатку», уже стоявшую возле двери. Оружие не сказать, чтобы мощное, но легкое, относительно тихое, что очень существенно в незнакомой местности, где звук выстрела мог привлечь шайки вооруженных бродяг или полувоенные отряды нынешних гуннов, а при метком выстреле оно вполне может убить любое животное вплоть до небольшого оленя, даже человека… Бог ты мой, уж этому-то есть доказательство, вон оно, во дворе… И патронов для этого ружьишка можно нести побольше, даже не замечая их веса…

Но остановить нападающего зверя такое оружие почти не способно – в ближнем бою толку от него немного. Да и медведи в последнее время здорово расплодились, став наглыми, агрессивными (совсем не удивительно, учитывая, насколько все вокруг обезлюдело) по мере того, как утратили страх перед человеком; в этой части Калифорнии медведей уже наверняка больше, чем людей, а из «двадцатки» медведя только разъяришь. Маккензи вытащил длинноствольный револьвер «Магнум-357» – все еще в кожаной кобуре с бляхой «Дорожный патруль штата Невада» и приторочил его к ремню.

Наконец, тяжело вздохнув, Маккензи вошел в спальню. Хотя на лице его по-прежнему была полная отрешенность, в движениях впервые засквозила неуверенность, будто он брел по зыбучему песку.

Остановившись перед побитым стареньким комодом, Маккензи посмотрел на себя в большое зеркало, прихваченное из магазина готового платья в пустовавшем городке, название которого уже и не упомнишь. Он не увидел в нем ни чего особенного – белый мужчина средних лет со среди же телосложением, только, пожалуй, в груди и плечах пошире, чем большинство. Коротко остриженные темные кудрявые волосы с обильной проседью на висках обрамляли лицо, которые в свое время второразрядные журналисты называли «чеканным». Теперь оно смотрелось явно невыигрышно – щеки впали, в льдисто-голубых глазах кроется что-то ужасное Правда, Маккензи и не стал уж слишком пристально в него всматриваться.

Он бесцельно пошарил в верхнем ящике, не зная даже, что там можно искать, с одной лишь мыслью: Надо что-нибудь взять на память, какое-нибудь напоминание о женщине которую он только что похоронил, о жизни, которая у них была здесь одна на двоих. Во всей лачуге не было даже ее фотографии. Когда Маккензи нашел ее десять лет назад, одну-одинешеньку, полубезумную от голода, среди сожженных руин Фресно, при ней не было ничего, кроме лохмотьев – ни кошелька, ни косметички с карточками, ключами или фото (фотоаппараты и видеокамеры отошли уже в область преданий, так же, как и перенаселенность).

В ящике лежало по большей части его собственное барахло, то, что обычно откладываешь, а потом забываешь за домявшими хлопотами: прохудившиеся трубки, пуговицы, пришить которые руки так и не дошли, перочинный ножик с обломанным лезвием, кокарда морского пехотинца, серебряный дубовый листок. Пальцы, скребнув по дну ящика, наткнулись и перевернули кусочек толстой ткани размером с ладонь – краски, когда-то яркие, совершенно выцвели. Маккензи, застыв, пару секунд его разглядывал, поднеся в скудном свете поближе к глазам. Лицо его вновь исказилось странной полуулыбкой – полугримасой.

Нашивка астронавта.

Внезапно он швырнул нашивку обратно в ящик и отвернулся. К черту! К черту все это! Пусть остается, как было! К нему все это больше не имеет никакого отношения!

Подняв рюкзак, Маккензи вдел плечи в лямки и встряхнул свою ношу, привычно ощутив, как содержимое, распределяясь, оседает на спину. Держа винтовку в левой руке, он распахнул дверь, сошел по ступеням, оставив за собой зев проема, и двинулся по тропинке к отдаленной дороге.

– Глянь-ка, – поманил старик из поселкового магазина, пару дней назад я еще газет достал.

Магазином, в общем-то, это место назвать было уже сложно, хотя лет десять назад здесь действительно был магазин; теперь же оно больше напоминало вонючую темную дыру, где выменивал разное барахло сумасшедший старик, зависая своим носом над стопками старых газет и журналов, которые он именовал своим «архивом». Да и поселок, если уж на то пошло, уже был не поселком, а, скорее, скопищем обветшалых домишек, где все еще неведомо каким образом ютились несколько семей. Маккензи последние годы редко сюда наведывался. Он и сейчас уже жалел, что пришел да было уже поздно.

– Ты глянь, глянь! – упорно зазывал его старик. Он заботливо простер газеты по видимости прилавка, разложив их веером, так, чтобы были видны передовицы – желтые, растрескавшиеся. – Глянь только на эти заголовки! История! – Старик принялся читать вслух. – «Эпидемия в западных штатах», «Вирус распространяется по всей стране», «Введено чрезвычайное положение», «Администрация учреждает трибунал», «Шквалы беспорядков в больших городах». Вот насколько правительство потеряло контроль, – вставил старикашка, щерясь на Маккензи беззубыми деснами. – Правь они, как тогда, до Чумы, такую бы газету ни в жисть не выпустили. – Он сипло хмыкнул, вороша страницы. – А смотри, как газеты меняются через месяц, через два – все тоньше и тоньше, заголовки какие-то кривые, кучи опечаток, фотографий уже почти нет. И новости все более скупые: те, кто их варганил, где знали уже, что делается в соседнем округе, а про заграницу уже и говорить не приходится. Ума не приложу, чего они там торчали у себя в редакциях, когда все напропалую уже валили из городов, спасайся, кто может!

Старик вытянул один листок газетного формата со смещенной набок шапкой, единственным заголовком и парой кособоких столбцов текста. Заголовок, сочиненный с эдаким кладбищенским юмором, коротко возвещал: «КОНЕЦ».

– Знаешь, что это? – прошамкал старик. – Самый последний выпуск – вообщесамый-самый – «Сан-Франциско Кроникл». Сразу можно сказать, что людей у них к той поре осталось считанная горстка – с полдюжины, может, – и все они уже еле-еле волочили ноги от Чумы или другой какой заразы из тех, что расползлись в ту пору по городам. А штуку эту они выдали, наверно, как эдакий прощальный жест. – Он покачал головой. – Я ее на целую коробку патронов для дробовика выменял. Отдал бы и две, если б тот парень стоял на своем.

«Интересно, – подумалось Маккензи, – сколько еще времени пройдет, прежде чем какой-нибудь проезжий пристукнет этого старого хрена?» Снаружи послышалась брехня цепной своры, давая тем самым ответ: еще нескоро.

– У тебя есть какие-нибудь карты? – осведомился Маккензи.

– Карты? – Старик, неохотно опустив газету, уставился на Маккензи. – Карты дорог?

– Дорожная карта Калифорнии у меня уже есть. Нет ли у тебя каких-нибудь этих – ну, контурных, геологоразведочных атласов, чего-нибудь вроде? – Он понимал, что стреляет наудачу, но ведь скопидомство старика могло распространяться и на карты.

Старик покачал головой.

– Я в таком бизнесе ничегошеньки не смыслю. Понятно, у меня есть своя карта, вон там, на стене, – он указал на несколько пришпиленных листков с картой Соединенных Штатов, вырезанной, видно, из учебника и утыканной разноцветными булавками. – По ней можно проследить распространение Чумы, бунты – ну, в общем, всю эту катавасию с падением. – Старик горделиво повел рукой. – Только тебе от нее никакого толку, даже если б я и решил с ней расстаться.

Он прошелся взглядом по рюкзаку Маккензи, по винтовке, револьверу на поясе.

– В путь-дорогу? Женка довела? – Старик хихикнул. – Что-нибудь еще? Есть патроны двадцать второго калибра, довольно хорошие.

Кое-что Маккензи было действительно надо, патроны тоже бы пригодились, но находиться здесь ему вдруг стало невыносимо тошно – удушливая вонь комнаты, пожелтевшие страницы газет и этот старик, чахнувший над мертвым, мертвее мертвого прошлым… Маккензи поднял с прилавка винтовку.

– Ты – гадкий упырь! – сообщил он старику. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты – упырь?

Изрезанное морщинами обрюзгшее лицо старикана побагровело. До Маккензи как-то разом дошло, что старик действительно напоминает грифа!

– Как можно говорить такое! – заверещал он вслед Маккензи, уже выходившему за порог. – Такое! Это же история! Все не мог уняться он, несмотря на то, что Маккензи Уже и след простыл.

Когда Маккензи вышел из поселка, было уже изрядно за полдень, а прошел он, по собственным подсчетам, не больше семи-восьми миль, продвигаясь ровно, без спешки, по старой, в трещинах и колдобинах бетонке, ведущей примерно на юго-запад в сторону центральных долин. Особой причины оставлять горы Сьерры у Маккензи не было, и направление, по сути, сменить не поздно: до отрогов еще далеко. Он просто двинулся вперед наобум и, можно сказать, плыл по течению, без цели даже мысли о ней; на душе – невесомость, такая, словно он снова в космосе.

Под конец дня на мушку попался кролик, причем как нельзя удачно – Маккензи прицелился, но, помедлив, опустил винтовку, не чувствуя в себе желания вновь пускать сегодня в ход оружие. Вместо этого он вытащил полоску сушеного мяса (лосятина, сам коптил на огороде прошлой осенью) и стал медленно жевать на ходу, не ощущая особого голода.

Уже вечером, когда заходящее солнце проложило через дорогу столпы теней, он заприметил возле небольшого ручья укромный ровный пятачок – не на виду и загороженный стволами высоких деревьев. Маккензи расстелил на мягкой сосновой хвое спальный мешок и улегся, не заботясь о палатке: небо было безоблачным, сырости в воздухе не чувствовалось. Огонь разводить не хотелось – ни к чему.

Лежа на спине с рюкзаком под головой, он отстраненно смотрел, как остывают во тьме верхушки сосен, а затем и небо; тут-то и накатились гигантским черным водопадом, прорвавшись разом сквозь оболочку глухой пустоты, запоздалая боль и щемящее чувство утраты, одиночества. Маккензи зажмурился и, в судорожном спазме стиснув кулаки, поднес их к лицу. Он не плакал, лишь несколько слезинок скатилось по щекам, да снова из горла вырвался этот странный низкий всхрип.

Наконец, далеко за полночь, дрожь унялась, лицо и тело, вздрогнув несколько раз, расслабились, и дыхание его несколько выровнялось. Росс Маккензи, ходивший некогда по поверхности Луны, забылся в тяжелом сне.

2

За следующие несколько дней Маккензи оставил за собой множество миль, идя от зари до зари, и чем дальше он шагал, тем жестче становились его стопы и тверже мышцы ног – даром что он и без того был в отличной форме (правда, если иметь в виду не безупречную форму астронавта в разгар тренировок – с этим уже ничто на свете не сравнится – а те десять с лишним лет тяжкой борьбы за выживание, не дающей расслабиться и сжигавшей все лишнее).

Эти долгие мили одолевались не из стремления к определенной цели, а из-за одного лишь неуемного желания безостановочно двигаться. Маккензи шел все так же наугад, ориентируясь лишь с поморю заглядывания временами в старую дорожную карту «Эксона», когда он набредал на перекресток или развилку, хотя зачастую просто сворачивал, как Бог на душу положит. Шел он по большей части окольными дорогами, заросшими просеками и «противопожарными» бетонками, избегая магистральных шоссе, где все еще попадались кочующие банды и полувоенные формирования (один Бог ведает, где они только бензин достают); карту Маккензи использовал в основном для того, чтобы благополучно миновать населенные пункты, размер которых был прямо пропорционален таящейся в них опасности.

Как-то раз, сидя на ржавом парапете, опоясывавшем шоссе на повороте горного склона, Маккензи, дожевывая остатки куропатки от вчерашнего ужина и разглядывая хитросплетение красных, синих и желтых полос, даже рассмеялся от едкой мысли. Система распределения бензина, ухудшение системы шоссе и мостов, все более тугая петля ограничений на передвижение населения, которую затягивали эти параноики из насквозь полицейского правительства, сделали междугородние переезды для большинства американцев делом затруднительным и нечастым – еще задолго до Чумы и распада и без того уже прогнившей цивилизации. Тем не менее, карты дорог все равно продолжали печатать и распространять, будто семьи отпускников, как и в прежние времена, все так же свободно катили через всю страну навестить в Калифорнии бабушку! В уме ожил афоризм, который уже и не упомнишь – то ли слышал, то ли сам выдумал: «Пока не покончено с иллюзиями, еще не все кончено!»

На первых порах Маккензи продолжал путь вниз, но когда приблизился к отрогам, сходящим в просторы центральных долин, он начал забирать к югу, придерживаясь возвышенности. Равнинная часть между Сьеррой и хребтами побережья – нехорошее место для пешего: дичи мало, если не считать множащихся стад одичавшего скота, слишком крупною для мелкокалиберной винтовки, а люди (из тех, что остались) имеют склонность постреливать по встречным – жива еще память о той жуткой поре сразу после Чумы, когда беженцы волнами катились из гибнущих городов в сельскую местность, выискивая съестное… Последний раз Маккензи довелось быть в тех местах примерно тогда, а с той поры там едва ли что улучшилось.

С едой проблем не было; дичь в лесах водилась в изобилии, при желании ее можно было настрелять сколько угодно, и даже более того. Погода стояла прекрасная, каждую ночь над Маккензи светили звезды. Людей на пути не попадалось – живых людей; как-то раз возле дороги он набрел на белый вагончик – двери и окна закрыты, а на переднем сиденье – тела двоих взрослых и ребенка. Тела их уже немногим отличались от скелетов, а в руке у того, что за рулем, был зажат пистолет.

Временами Маккензи проходил через небольшие опустевшие городки – пустые дома, магазины и бензоколонки местами были дотла сожжены, а местами испещрены надписями и зияли выбитыми окнами. Иногда же они просто безмолвно стояли, будто их хозяева уехали куда-то на выходные. Люди, понятно, стали бросать жилье еще задолго до Чумы. Общество и экономика страны уже давно сползали под откос, и небольшие поселки отмирали по мере того, как люди множили сутолоку переполненных городов в поисках работы и развлечений. Это, безусловно, как нельзя лучше помогло вирусу выкосить за год примерно три четверти населения, а уцелевшим – изыскать другие способы ухода в мир иной: на горящих улицах или наглухо забитых пробками выездных дорогах. Даже появившаяся кое-где вакцина помогла мало – система водоснабжения уже развалилась, а на каждого спасшегося при помощи этой вакцины приходилось, пожалуй, по одному-двум погибшим в давке у центров иммунизации.

От пустовавших строений Маккензи старался держаться подальше. Но на девятый день, когда небо заволокло тучами и над дорогой зависла холодная белесая пелена дождя, он завидел возле поселка большой белый дом и соблазнился возможностью поиметь крышу над головой. Сидеть день и ночь, скрючившись в крохотной палатке, особой радости не вызывало, равно как и шлепать под дождем, место же снаружи казалось доподлинно необитаемым: буйство трав и кустарника во дворе, а поперек крыльца валялась упавшая балка.

Скорая, но дотошная разведка наличия жильцов не выявила; доски крыльца подгнили, и ступать по ним было небезопасно. Обогнув дом, Маккензи обнаружил сзади небольшую дверцу, ведшую в гараж. Она была заперта, но отлетела, стоило ему пнуть как следует пару раз.

Внутри гаража стояла темень, однако Маккензи, напрягшись, наполовину приподнял на ржавых роликах створку гаражной двери так, что внутрь просочился блеклый свет дождливого дня. В гараже не было ни автомобиля, ни чего другого с мотором, зато по стенам на металлических крюках было развешано несколько велосипедов – Маккензи различил их ребристые силуэты.

Чудо какое-то: все цело, до сих пор никем не найдено и неразграблено. Теперь, при полном отсутствии какого-либо горючего, велосипеды ценились, как ничто другое – людей жизни лишали за какой-нибудь ржавый полуразбитый «Шнинн», а то и просто за целую шину, здесь же висели явно дорогие, изысканные модели. Видно, хозяин дома был доподлинным энтузиастом велоспорта – вон, в углу, даже ящик со старыми журналами по велоспорту, с пригожего вида спортсменами в дурацких костюмах на обложке. Маккензи задумчиво оглядывал велосипеды, а в голове тем временем наклевывалась мысль.

Дождь затянулся до ночи, спешить было некуда. Легковесные гоночные машины для замысла Маккензи были слишком хлипкими, но там оказался и неказистого вида велосипед с плоским рулем, широкими шинами и приваренным к раме багажником – машина из тех, что называли «ломовой лошадкой». Осмотр гаража выявил наличие нескольких вместительных нейлоновых сеток и подсумка, цеплявшегося на руль, а также набора инструментов, запчастей, комплекта ниппелей и шин. Маслом из медной масленки Маккензи смазал цепь и звездочки, приладил на колеса новую резину (та, что на велосипеде, тоже была хорошей, но чем еще заняться в дождь) и приподнял сиденье и руль на удобную высоту. Поклажа его легко уместилась в большие седельные сетки; винтовку он приторочил парой резиновых шнуров к багажнику, а револьвер сунул в подсумок у руля, чтобы до него можно было легко дотянуться. Утром, проведя ночь на гаражном полу (соваться в дом не было смысла), Маккензи выкатил велосипед на шоссе и, перекинув ногу через раму, размашисто оттолкнулся.

Последний раз на велосипед он садился неведомо когда, хотя в юности раскатывал во всю прыть; увы, не все выходит сразу, и поэтому вначале пришлось поднапрячься, заново осваивая забытое искусство: он частенько терял равновесие, а пару раз на поворотах и опрокинулся. Но постепенно сноровка вернулась, и вот уже Маккензи летел стремглав по длинным отлогим спускам, с детским восторгом наслаждаясь скоростью: сколько лет уже не было вот так, чтобы ветер та свистом – в лицо, и дела нет, что начинает побаливать где спина упирается в жесткое узенькое седлышко.

С велосипедом все странствие приняло совершенно иной характер. Прежде достойный дневной переход составлял миль двадцать, теперь же это была от силы пара не слишком утомительных часов. При желании можно было продвигаться серьезными темпами, достичь, при отсутствии препятствий, побережья или пустынных мест к югу, а то и повернуть на восток – тянуть, уж как там сложится, на ту сторону континента. Взбираться по крутым склонам было нелегко, однако не труднее, чем пешком, зато спускаться потом было сплошным удовольствием. Временами дорогу перегораживали упавшие деревья или ямы, следствие паводка, а раз пришлось переходить вброд небольшую речушку (мост рухнул), неся велосипед на плече. Но разве это вес – рама да пара колес, да к тому же и зад слегка размять не помешает.

К исходу второй недели Маккензи одолел уже немыслимое расстояние – по сути, он и не представлял толком, где именно сейчас находится. Вероятно, где-то между высокогорьем Сьерры и южной оконечностью долины Сан Хоакин, и тогда получается, что он уже ближе к восточным штатам, хотя какая, в общем-то, разница, где именно. За последний день Маккензи пару раз пересек рельсы железной дороги, шедшие примерно так же, как шоссе – с севера на юг. Очевидно, это была какая-то главная магистраль, судя по солидности двойной линии рельсов, может, Южный Пасифик? Маккензи толком не знал – в его атласе железные дороги указаны не были.

К этой поре у него уже не было проблем с тем, чтобы заснуть, как не было больше и ночных пробуждений в потном ознобе – сны, и те перестали его донимать. При мыслях (нечастых) о недавнем прошлом казалось, что все это было с кем-то другим, будто это события из какой-то полузабытой книги – написано правдоподобно, но не стыкуется с реальностью..

Все это случилось в самый разгар дня – было жарко и безветренно, косматое солнце в бездонном небе источало унылый зной. Одолевая, привстав на педалях, крутой подъем, Маккензи то и дело жмурился от разъедавшего глаза едкого пота и то и дело внушал себе, что в следующем поселке остановится и попробует приглядеть что-нибудь наподобие шляпы или темных очков – бетонное шоссе яростной своей белизной нестерпимо резало глаза. В голове начинало мутиться.

Переваливая через холм, Маккензи дал колесам волю и чуть пригнулся по мере того, как нарастала скорость с длинным отлогим спуском. Шум ветра в ушах и сухой шелест шин действовали обычно успокаивающе, но сегодня Маккензи почему-то чувствовал необъяснимую раздражительность, смутную, навязчивую. Казалось, доносился и еще какой-то звук, эдакое отдаленное приглушенное биение – очень тихое, но вместе с тем явное; Маккензи сначала не придал ему значения, только лишь подумал мимолетом: «Быстрая, должно быть, река». Свежая вода была ему нужна.

Наспех отерев при спуске глаза, он чертом пронесся по узкому мостику и, мелькнув через небольшую рощицу, неожиданно выскочил на щербатую, поросшую травой мостовую к домам, чудом не угодив при этом в выбоину под бельмом никчемно висящего светофора. Возле висел знак: «СКОРОСТЬ НЕ БОЛЕЕ 25 МИЛЬ/ЧАС. РАДАРНЫЙ КОНТРОЛЬ». Вот те на! Сам не заметил, как заехал в город. Причем город – это сразу бросалось в глаза – отнюдь не вымерший, в некоторых домах, несомненно, кто-то жил – за дворами чувствуется догляд, вон даже цветочки растут на клумбах. Не укрылись от его взгляда и возделанные участки, и подобие курятника. Тужась на натянутой цепи, на Маккензи залаял пес; значит, кто-то подкармливает, не дает соваться сюда стаям одичавших собак, рыскавших, в основном, по необитаемым поселкам. В одном месте на заборе виднелась как попало намалеванная вывеска: «СВЕЖИЕ ОВОЩИ – МЕНЯЮ».

Маккензи, дав по тормозам, проворно огляделся; сердце неуемно билось. Из людей вокруг – никого, только вон пес бесится. Первым делом – расстегнуть на подсумке молнию, чтобы в случае чего можно было быстрее выхватить револьвер. Люди в таких тесных коммунах, несмотря на все усилия поддерживать у себя хоть какой-то уровень «цивилизации», порой с безумной враждебностью относятся к любым пришлым, особенно к одиночкам, объявляющимся невесть для чего.

Однако, продвигаясь потихоньку по улице, он никого не замечал, как и не ощущал наблюдения за собой из немых окон. Чувство еще более гнетущее, чем когда пробираешься через поселения-призраки; волосы на затылке у Маккензи Дыбились, как у волка. Все отчетливее слышалось теперь и негромкое биение, исходившее, казалось, из самой земли, передаваясь через велосипедные шины.

Маккензи, привстав на педалях, стал набирать скорость, желая только одного – убраться из этого жутковатого места. И тут, преодолев небольшой подъем, он выехал к некоему подобию парка или городской площади, где спиной к нему теснились люди. Примерно оттуда же доносился голос, выкрикивавший что-то невнятное и, судя по всему, сердитое.

На секунду Маккензи ошеломленно застыл. Толпа была небольшой – человек двадцать, максимум тридцать – но такого сборища, чтобы сразу в одном месте, он уже не видел долгие годы. Позабыв крутить педали, Маккензи на ходу замечал, что на площади присутствует и кое-кто еще – мужчины в форме защитного цвета, с оружием наизготовку. Некоторые из них, похоже, целились в толпу в центре площади; еще некто, в каком-то подобии формы, стоял на скамье, размашисто жестикулируя; от него, похоже, и исходил крик.

Наконец-то в Маккензи проснулась реакция. Поднявшись на педалях, словно велогонщик, он метнулся в сторону ближайшей боковой улочки, слыша за спиной возбужденные вначале удивленные, а затем уже и гневные голоса. Вот полоснула длинная очередь из автомата – пули со свистом пронеслись над головой и звонко защелкали о мостовую.

На подъеме Маккензи усерднее заработал педалями, впервые шалея, что под ним сейчас не один из тех спортивных велосипедов. Круто заложив вираж вправо, он удачно нырнул за кирпичную часовню, отгородившую его от площади, оголтело пронесся вдоль аллеи и какого-то двора и поехал обратно, в ту сторону, откуда вроде и явился сюда. Если выехать сейчас из городка, можно будет до поры велосипед спрятать и запутать следы среди холмов…

У него почти получилось. Прикидывая впоследствии, он подумал, что справился бы, будь он лет на тридцать, или хотя бы на двадцать, помоложе. Ему просто не повезло: как раз, когда он проезжал мост, навстречу из-за поворота появился отряд из шестерых патрульных, да еще и достаточно сноровистых. Они среагировали сразу же, рассеявшись ему навстречу цепочкой, к тому же самому ближнему хватило ума сунуть ствол винтовки в спицы переднего колеса, отчего Маккензи, кувыркнувшись в воздухе, бесславно распластался возле их ног. Подняв гудящую голову, он обнаружил, что с расстояния какой-то пары метров на него глядят пять винтовок М-16.

Невысокий рыжеволосый тип с тремя черными нашивками на рукавах рубахи защитного цвета скалился на поверженного:

– Не дергайся там, хозяин, – задорно сказал он. – Куда так спешишь? Генералу Декеру не по нраву, когда уклоняются от патриотического долга. Подумает еще невзначай, что ты какой-нибудь коммуняка.

Один из шестерых склонился над сиротливо лежавшим велосипедом.

– Что-нибудь доброе есть? – осведомился рыжий сержант. – Велосипед все равно прихватывай, всегда может пригодиться.

– Пара стволов, – сообщил, выпрямляясь, патрульный и подал сержанту винтовку и револьвер.

– Пукалка – «двадцатка»? Это для ребятишек. А вот этот коротыш очень даже славный. – Рыжий, полюбовавшись секунду «Магнумом», сунул его себе за ремень, опустив сверху рубашку, чтобы не видна была рукоятка. – Всегда такой себе хотел.

– Думаешь, тебе дадут его оставить, Ржавый? – спросил один из них.

– А чего не дать, – многозначительно приподняв бровь, ответил Ржавый. – Если кое-кто не сбрехнет лишнего. Кое-кому просто надо помнить, что не стоит перечить людям, которые назначают в кое-какие наряды, если, конечно, врубаешься, о чем я, а ты, я думаю, не совсем лопух.