Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Уильям P. Форстен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

– Одна из его многих ошибок, – сказал Ганс со слабым смехом.

– Да. Я знаю.

– Так что же я вижу из того, что ваши глаза не видят? – ответил Ганс. – Я знаю, что два умена были доставлены по железной дороге вчера вечером из Ниппона. Это, должно быть, потребовало почти каждый локомотив и вагоны подвижного состава в пределах трехсот лиг, чтобы сделать это. Даже если у вас есть полдюжины уменов в Ниппоне, вам потребуются еще два дня, чтобы обернуть те поезда, отправить их на север, загрузить, затем еще два дня, чтобы доставить их все обратно сюда.

– Как вы можете видеть, я теперь контролирую железную дорогу между этим местом и Сианем.

Джурак посмотрел мимо Ганса и кивнул.

– Я не буду говорить неправду. Я не знаю, как они прошли. Возможно, они контролируют линию. Возможно, у вас почти не было воинов между Гуанем и Сианем, чтобы остановить их.

Джурак помолчал мгновение.

– Очевидно, не достаточно, чтобы остановить их.

– Мы захватили снаряжение в Сиане. Порох, артиллерия, оружие. – Он колебался, вспоминая баржи с взорвавшимися боеприпасами. – Миллионы патронов, тысячи снарядов, даже некоторые из ваших пароходов и броневиков.

– К тому времени, как вы подвезете подкрепление, я смогу вооружить пятьдесят тысяч чинов.

– Тогда это будет взаимная бойня.

– Я могу также отступить, разрушая железную дорогу. Сжечь фабрики, которые мы покинем перед уходом. Потом вы получите еще один фронт и сотни тысяч чинов, вооруженных и стремящихся к крови к тому времени, когда ваши умены достигнут Сианя.

Джурак устало покачал головой.

– Тогда мы обречены сражаться. И вы, и я не будем здесь и не увидим это, но битва продолжится.

Ганс вздохнул и опустил свою голову.

– Я знаю.

Наступила долгая минута молчания. Он оглянулся назад на Джурака. Здесь был воин Орды. Восемь футов или больше ростом, черно-коричневая грива, спутанная, грязная, такая же, как и черная униформа. Облик, который в течение десятилетия наполнял его ужасом. Он вспомнил о рабстве, ужасе, жестокости, праздниках луны и убойных ямах. И всех, очень многих товарищей 35-ого полка и 44-ой Нью-Йоркской батареи. Русских людей, своего друга Марка, тех, с кем он перенес неволю. Все убитые этой расой.

Он подавил порыв найти оружие, нож, что-нибудь еще, чтобы тут же выпотрошить Джурака, сделать это сигналом для резни, чтобы продолжать смертоубийство. Ибо он, действительно, взял вверх в данный момент.

Он посмотрел налево и увидел, что Кетсвана стоит над раненым бантагом, приказывая чинам отойти назад. Они были готовы навалиться на него с вытянутыми ножами.

Он думал о вчерашних слухах, что в безумстве убийства, бантаги были искалечены до неузнаваемости; и некоторые даже шептали, что кое-кто даже брал их мясо и ел его.

Он пристально посмотрел на раненого бантага и понял, что тот был чуть больше чем детёныш, почти того же самого роста что и зулус стоящий над ним. Он лежал на боку, раненый в живот. Смотря вверх на Кетсвану.

Чины отступили. Кетсвана начал отворачиваться, и тут раненый бантаг что-то сказал. Кетсвана заколебался, затем достал фляжку, вытащил пробку, встал на колени, и предложил бантагу напиток.

Джурак также смотрел на это.

– Несмотря на то, что сделала моя раса, тем не менее, один из ваших предложил напиток умирающему ребенку.

Ганс ничего не говорил с минуту. Он был готов выплюнуть в ответ что-то с сарказмом, взбешенным откликом о том, сколько человеческих детей умерло в муках, наблюдая за родителями, которых зарезали прежде, чем сами они были убиты. Он ощущал, также, что у Джурака было внутреннее отвращение к тому, каким этот мир был. И пока он продолжал наблюдать за Кетсваной, держащим флягу у губ детёныша, возникла мысль.

– Джурак.

Он посмотрел прямо в глаза противника.

– Да, Ганс.

– Ваши родовые лагерные стоянки. Ваши старики, ваши дети, ваши женщины. Вы знаете, где они стоят лагерем сейчас?

Джурак, казалось, слегка напрягся, первый истинный жест, который, как Ганс чувствовал, он мог точно прочитать.

– Да.

– Многие к югу отсюда, к Горам Шин-Ту.

Наступила минутная пауза.

– Да, некоторые там. Другие на севере и востоке.

– Но многие там. Сто тысяч юрт, возможно двести тысяч.

– Я не могу сосчитать их всех.

Ганс улыбнулся. Джурак мог пытаться блефовать, но так или иначе он этого не сделал.

– Мои силы здесь между ними и вами. Войска, двигающиеся вдоль этой железной дороги, находятся между ними и вами. В этом отношении, у меня есть десяток дирижаблей, которые могут быть над ними в течение часа.

– Что вы говорите?

Ганс использовал этот поворот разговора, чтобы на мгновение прервать зрительный контакт. Он медленно встал. Джурак остался сидеть, но теперь именно он смотрел на Джурака сверху вниз, а не наоборот.

– Я прикажу, чтобы все они были казнены.

Джурак ничего не сказал, его взгляд становился ледяным.

– Умены, которые вы видите, те, которых не вижу я, могут подойти, если вы хотите. Но через два дня у меня будет кольцо окружающее сто тысяч юрт. Воздушные суда будут над ними непрерывно от рассвета до заката. Стрелы, выпущенные женщинами и стариками, упадут обратно на землю. Пули и зажигательные бомбы, хлещущие вниз с небес, будут уничтожать их десятками тысяч.

– И вооруженные чины окажутся среди них, как только я скажу чинам, что это – их судьба, что боги ищут мести, резня продолжится, пока даже земля больше не сможет впитать всю кровь, и реки покраснеют.

– Вы могли бы прислать два умена, дюжину уменов, но они обнаружат, что стали бездетны, и потеряли отцов, поскольку их семя будет истреблено из этого мира навсегда.

– Это – война, которую начала ваша раса, и я теперь ее закончу.

Когда он это говорил, он знал, что Кетсвана вернулся и стоял рядом с ним.

– Когда мы начинаем? – спросил Кетсвана, в его голосе прозвучал гортанный вызов.

Джурак посмотрел на них двоих, и устало покачал головой.

– Неужели я поверю вам, что воин, которого я начал уважать, сделает эту вещь?

– Вы первыми сделали это с нами.

Джурак явно вздрогнул и опустил голову.

Он снова замолчал, и затем очень медленно он ухватился за колесо повозки, напротив которой сидел и потянул себя вверх, вздрогнув, когда осторожно попытался положить вес на сломанную лодыжку.

– Война закончена, – наконец он прошептал. – Я хотел бы верить, что вы не желаете продолжить это смертоубийство. Я прошу, чтобы вы пощадили их.

Ганс ничего не сказал, с трудом сдерживая непроницаемое выражение лица.

– Ваши условия?

Это был прорыв для Ганса, который на мгновение застал его врасплох. Двумя часами ранее он надеялся, что Кетсвана припас один последний патрон, чтобы предотвратить муки последующие после захвата, теперь же он договаривался о конце войны. Ему было жаль, что Эндрю не было здесь; его друг был бы намного лучше в переговорах, чем он.

– Немедленное перемирие на всех фронтах. Немедленный вывод войск с территории Рима, Ниппона, и Чина.

– Куда мы пойдем?

– На восток, если хотите, на юг. Мне сказали, что к востоку отсюда есть тысяча лиг, где с трудом можно найти хоть одного человека. То есть достаточное пространство для жизни вашего народа.

– Вы готовы заставить страдать нас, чтобы жить?

– Либо так, либо убить всех вас. – Он сдерживался в течение секунды, затем позволил выливаться наружу чувству. – И если бы я сделал так, если бы мы сделали так, то в конце мы стали бы вами.

Джурак стоял с опущенной головой и наконец, кивнул.

– Я не предлагаю извинений за то, каким стал этот мир.

– Тогда измените его, черт побери. Измените его.

– И что же должно воспрепятствовать тому, чтобы война не началась снова?

– Я не знаю, – сказал Ганс, утомленным голосом. – Я обещаю вам это, тем не менее, если вы пойдете за пределы этой тысячи лиг открытой прерии, если когда-либо до нас дойдет известие, что еще один человек погиб, умерщвленный ради пищи, или захваченный в неволю, то я, или Эндрю, или те, кто придет после нас, будут охотиться на ваш народ без пощады.

– У вас будут фабрики, воздушные суда, машины. У нас нет, – ответил Джурак. – Я, знаю, каков будет результат этого.

– Прекрасно. Я удержу на месте чинов, подальше от ваших лагерных стоянок. Я прикажу немедленно выпустить десять тысяч юрт, они начнут двигаться на восток. Как только ко мне придет доклад, что последние из ваших войск покинули территорию Рима, я выпущу еще двадцать тысяч. Когда уйдете из империи Ниппон и Чина, еще пятьдесят тысяч, и через год, начиная с сегодняшнего дня, мы отпустим оставшихся. Любое нарушение того, что мы согласуем здесь, и все они будут убиты без малейшей пощады.

– Вы действительно сделали бы это? – спросил Джурак.

Ганс посмотрел прямо на него.

Он знал, что в блефе не было никакого смысла, но он также не мог предать свои собственные сомнения.

– Я не думаю, что любой из нас хочет узнать то, что мы способны сделать.

Джурак кивнул.

– Возможно, когда-нибудь мы сможем поговорить еще, Ганс Шудер. Вы можете не верить этому, но я ощущаю, что ваш Эндрю и я более похожи, чем каждый из нас осознает, так же как у Эндрю есть вы, есть старший товарищ и у меня.

Ганс не знал, что сказать.

В некотором смысле все это было настолько просто, и все же все годы мук и страданий, чтобы достигнуть этого момента, и все миллионы мертвых.

Странно, он внезапно подумал об Эндрю, и знал, что с тем, что здесь произошло, Эндрю бы согласился.

– Я подам сигнал, об отмене нападения у Капуа.

Ганс посмотрел на него вопросительно.

– Были слухи, что ваше правительство рухнуло, что Эндрю отправился в изгнание. Мы должны были начать нападение этим вечером, как раз перед закатом.

Ганс попытался быстро переварить все, что он только что узнал. Эндрю в изгнании? Предположим, что правительство уже сдалось. Тогда, что? Если это сражение должно было закончиться, то ему лучше что-то быстро предпринять. Он уже решил позволить Джураку идти, но он должен был вернуть его туда, где он мог бы телеграфировать приказы о перемирии, до того, как правительство там дома сдастся первым. Если бы они сделали это, то некоторые другие бантагские вожди могли бы испытать желание в любом случае настаивать на атаке.

– Кетсвана, приготовьте пару животных.

Они вдвоем стояли в тишине, ожидая пока Кетсвана, оставивший их, найдет лошадей.

– Двадцать лет спустя, мне интересно, – произнес Джурак.

– Интересно, что?

Джурак снова затих, поскольку приближался Кетсвана, ведя двух лошадей, одна из них была легко ранена и прихрамывала.

Ганс указал Джураку, чтобы тот взял лучшую лошадь. Он хромал. Гримасничая, он ухватился за луку, перекинул травмированную ногу через лошадь, затем сунул здоровую ногу в стремя.

Ганс, по-прежнему чувствуя головокружение, хотя боль немного утихла, изо всех сил попытался забраться на коня и смутился, когда Кетсвана и несколько других солдат пришли к нему на помощь.

– Ганс, куда, черт возьми, ты идешь? – спросил Кетсвана.

Ганс посмотрел вниз на своего старого товарища.

– Лишь небольшая поездка, вот и все.

– Подожди меня.

– Я не могу ждать тебя, мой друг.

Ганс внезапно наклонился и взял руку Кетсваны.

– Спасибо. Я не знаю, сколько раз я обязан тебе своей жизнью.

– Я обязан тебе свободой, – ответил Кетсвана, его голос, внезапно задохнулся.

– Ни один человек не должен другому свою свободу, – тихо ответил Ганс. – Она всегда была, и всегда будет вашим правом. Помните это.

Он нежно подтолкнул свое животное, не желая навредить ему.

– Жди здесь; я вернусь довольно скоро.

Вдвоем они поскакали прочь, бок о бок, направляясь туда, где собирались оставшиеся в живых после кровавой битвы бантаги. Наверху, как будто неся вахту, кружился корабль. Чинская пехота, отходящая от поездов, развертывалась веером, чтобы окутать фланг бантагов. На востоке, в направлении к по-прежнему горящему городу, продолжал греметь звук сражения, хотя казалось, что он замирал, становясь финальным приступом бойни.

Боль уменьшилась; он на мгновение задумался, что бы это означало, толи он, в конце концов, переживет этот день, толи это был его последний звоночек, опускающегося занавеса, и что скоро он угаснет.

В настоящий момент казалось, что это не имеет никакого значения. Он почувствовал внезапную легкость, умиротворение и бесконечное счастье. Дома, там в Суздале, где для него теперь был дом, Тамира, скорее всего, на улице с его маленьким Эндрю, мальчик ведет свою мать на ежедневную прогулку через луга на востоке и юге города. Мысль об этом заставила его улыбнуться. В прошлом году он провел с ними не больше чем неделю, но каждый момент был просто сокровищем, каждая ночь заново пробужденной мечтой.

Они будут в безопасности, и, в конечном счете, он знал, что человек не может просить что-нибудь, кроме того, чтобы знать, что те, кого он любит, находятся в безопасности.

– О чем вы думаете? – спросил Джурак.

Ганс пошевелился.

– О моей семье.

– У вас был ребенок, я помню это.

– Да.

– И они в безопасности?

– Видимо вы подразумеваете, убежали ли они благополучно со мной? – спросил Ганс, легкий гнев вспыхнул в его голосе.

– Нет. Я знаю это. Я был там, я видел, как она бежала, неся вашего ребенка. Она была храброй. Этому можно гордиться.

Удивленный, Ганс кивнул с благодарностью.

– Они сейчас в безопасности?

– Да, насколько я знаю.

– Вам повезло.

– Почему так?

Удивившись, он повернулся, чтобы посмотреть на Джурака. Странно, в течение краткого момента он почти забыл, с кем он говорил.

– Мой родной мир. Моя семья, родители, та которую я… которую вы назвали бы женой.

– Да.

– Они все погибли. Вид бомбы, я молюсь богам, чтобы она никогда не стала известна в этом мире. Они все умерли. Это было сразу перед тем, как я прибыл сюда.

– Я сожалею.

Джурак посмотрел на него с удивлением. Ганс также почувствовал слабый шок. Эти два слова выскользнули из него так легко. Он никогда не мог представить себе, что может почувствовать горе по отношению к бантагу. Все же в голосе Джурака он ощутил боль.

Наступил неудобный момент тишины.

– У вас здесь есть семья? – спросил Ганс.

Джурак покачал головой.

– Нет. Они не могут заменить ее.

– Возможно, когда-нибудь. Я жил один почти всю свою жизнь и не находил ее пока… – Он решил не продолжать, учитывая то, как он и Тамира встретились.

– Возможно, когда-нибудь.

Они приближались к строю бантагов. Ганс видел, что они заволновались, когда осознали, что их кар-карт все еще жив. Джурак осадил лошадь, и пристальным взглядом окинул разгромленные ряды.

– Война закончена, – прокричал он. – Мы уходим.

Вырвалось взволнованное бормотание. Ганс ощутил гнев со стороны многих бантагов, но были и другие, те, кто казалось, избавились от напряжения, кивали головами, опуская на землю сжатые винтовки.

Джурак посмотрел на Ганса.

– Я прикажу своим войскам, сразу же оттянуться на север от города. Завтра, в полдень, давайте встретимся на железнодорожных путях, идущих на север из Гуаня. Мы должны предположить, что там по-прежнему будет идти сражение, пока новости не достигнут всех, и мы сможем отделиться друг от друга.

Ганс кивнул.

– Тогда в полдень.

К его удивлению, Джурак вытянул руку в жесте обхвата. Ганс нерешительно потянулся, затем схватил запястье Джурака, и почувствовал крепкий захват на своем собственном предплечье.

– Нет!

Ганс посмотрел в сторону выкрика. Всадник, сопровождаемый полудюжиной воинов, вырвался из строя и приблизился. Было что-то мрачно знакомое в нем, и затем встряска признания, травмированное изуродованное лицо. Это был Тамука.

– Нет! Это – путь труса. Отправляйтесь сражаться сейчас же и убейте их всех.

Джурак выпрямился, приняв застывшее выражение.

– Они между нами и юртами наших кланов. В соглашении об окончании войны и о нашем отступлении, они никому не нанесут вреда, и позволят нашим семьям жить. Если это безумие продолжится, полмиллиона или больше наших родителей, женщин, и детёнышей умрут.

После объявления этого, Ганс увидел, что еще больше были теперь рады, что война закончена. Он внезапно понял, что бантаги напуганы, что за последний день чины прямо сейчас двигаются толпами на юг, чтобы начать бойню.

– Они сделали жест доброй воли, позволяя нашим старикам и молодежи жить, даже при том, что теперь у них есть власть убить их всех. Все мы знаем, что мы бессильны остановить их. Больше нет ни одного воина между Сианем и Ниппоном, способным оказать им сопротивление. Потребуется несколько дней, чтобы доставить сюда тех, кто у нас есть в резерве в Ниппоне. К тому времени, все наши семьи будут убиты.

Это признание поразило Ганса. Таким образом, это был блеф. Они раздели себя догола.

Ганс увидел косой взгляд от Джурака, и почувствовал, что мог почти улыбнуться, как будто Джурак наконец показал, что у него не было даже пары двоек, не говоря уже о фулл-хаусе.

Тамука повернулся лицом к бантагам.

– Боритесь! Убейте их всех, пока еще есть время! Еще одна атака, и мы прорвемся и убьем их всех!

Его крики были встречены с волнением. Не один бантаг снова ощутил жажду к сражению, некоторые подняли свои винтовки в ответ, выкрикивая согласие.

Ганс не мог понять все, что говорилось, слова выливались потоком из Тамуки так быстро, все же он ощущал гнев, который был неконтролируемым. Он снова посмотрел на Джурака, который сидел неподвижно. Он не был вождем, который мог победить, пересиливая криком. Он должен был быть образцом спокойствия перед лицом безумия.

Он знал что, если Тамука так или иначе выиграет спор, то все будет закончено. Джурак умрет, и они нападут в неистовом бешенстве, а чины развяжут резню против сотен тысяч в заключительной оргии взаимного уничтожения. Сумасшествие, чтобы быть настолько близко к миру и затем погрузить все это назад в безумие.

– Убейте их всех!

Мир, казалось, вращался словно песок, сметенный приливной волной. Страсть убийства возвращалась. Джурак безразлично сидел, несомненно зная, что он не мог перекричать безумного лидера когда-то великих мерков.

– И убейте сначала этого предателя из другого мира! – прокричал Тамука.

Ганс едва понял слова, но он узнал жест, когда Тамука отпустил узды и полез в седельную кобуру. Револьвер вспыхнул на солнце, словно атакующая змея.

– Нет!

Ганс пнул ногой, посылая вперед свое собственное животное. Он увидел, как револьвер идет вверх, большой палец оттягивает курок назад. Он повозился со своей собственной кобурой… и ухватил только пустоту. Яркая картина в памяти о том, как он выбросил его после выстрела последним патроном. Казалось, что время искривилось, он почувствовал, как его сердце заколотилось сильнее, задаваясь вопросом, надрывалось ли оно, наконец. Или же это был страх.

Он увидел, как пистолет опускается, Тамука прищурился, один глаз полузакрыт, другой прицеливается вдоль ствола, направляя его прямо на Джурака. Он мельком увидел Джурака, зная, что бантаг, в глубине души, не был истинным строевым солдатом.

Он реагировал слишком медленно, только теперь сознавая опасность, начиная отскакивать в ожидании сокрушающего удара.

Наступил решающий момент, он изумился, возникло чувство, что, так или иначе, ситуация была огромной космической шуткой. Это не был Эндрю, или Пэт, или Эмил, или даже простой чин, которого он пытался спасти. Он не был никем из них, все же он был воином, которого он научился уважать за последние несколько минут. Он был кем-то, кто предложил окончание безумия, предложил выход, путь для Тамиры и ребенка, чтобы жить в мире… и этот мир собирался погибнуть, если умрет Джурак.

Время исказилось, и он знал, что существовала всего лишь одна последняя вещь, которую он мог сделать. Без колебаний Ганс совершил выпад вперед через шею своей лошади. Он увидел зияющую утробу револьвера, глаза позади ствола, лицо, искаженное в безумном крике… и затем вспышку.

– Нет!

Вопль выпустил Джурак, когда Ганс, поднявшись из седла, споткнулся и упал назад, рухнув на землю. Грязный желто-белый дым закрутился в облачко, и через облако он увидел Тамуку. У того во взгляде мелькнула секундная вспышка удивления, что он стрелял в Ганса, а затем, даже еще большая ярость, лающий рев восторга.

Джурак выдернул ятаган, лезвие сверкнуло, отражая свет. Он заметил мгновенный взгляд бантагов, наблюдающих за ним. Теперь это была кровавая разборка за контроль над ордой бантагов. Он ударил шпорами, боль в ноге была забыта. Его лошадь прыгнула вперед.

Тамука, держа большой палец на курке револьвера, взвел ударник оружия и стал выцеливать.

Издавая вопль, с безумной яростью Джурак атаковал своей лошадью прямо во фланг коня Тамуки. Револьверные выстрелы свистели мимо лица, разрывы оглушали его, вспышка одного обожгла щеку.

Их глаза встретились на секунду. В то мгновение когда он начал свою атаку, наступил финальный момент, вспышка осознания. Его ярость, гнев, который удивил его, потому что он был безумной яростью за то, что было сделано человеку, добавило силы его удару.

Выражение в глазах Тамуки превратилось в тот момент в неверие, когда лезвие врезалось в его горло, ведомое с такой силой, что оно начисто прошло через плоть, мускулы, и кости.

Поток горячей крови каскадом полился по крупу лошади Тамуки, она испугалась, встала на дыбы и поскакала прочь, с сидящим верхом на ней обезглавленным трупом, все еще разбрызгивающим кровь.

Джурак на какое-то мгновение был ослеплен, не уверенный в том, не был ли он ранен каким-то образом, после всего произошедшего, выстрелом из пистолета. Потом туман начал рассеиваться, когда он, щурясь, слезами вымыл кровь Тамуки из глаз.

Он злобно развернул свою лошадь вокруг, его пристальный взгляд охватил сборище, желая выплеснуть свой гнев на них, за все их безумие и скотство. И в их глазах он увидел что-то, чего в полной мере никогда прежде там не было. Это было не просто из-за того, что он был их кар-картом. Это было из-за того, что он был их лидером. Некоторые встали на колени, опустив головы.

Что-то лопнуло внутри, и он бессвязно кричал на них, держа над головой свой окровавленный ятаган. Еще больше упали на колени; в течение нескольких секунд все опустились, склонив головы.

Он, натянув вожжи, развернул лошадь вокруг и посмотрел вниз. Дико ругаясь, он спрыгнул с коня. Когда он ударился о землю, его сломанная лодыжка надломилась, и с удушьем боли он упал на колени. Ни один не посмел подняться, чтобы помочь ему.

Он медленно встал обратно на ноги, и хромая прошел полдюжины шагов туда, где лежал Ганс. Посмотрев в сторону, он увидел людей, сотнями они бежали к нему, во главе с темным зулусом. Он поднял и удерживал свой меч в воздухе, таким образом, чтобы они могли видеть его, затем бросил его вниз отрезанной головой Тамуки. Люди замедлили бег, зулус повернулся, выкрикивая команду. Они остановились, и, один, Кетсвана вышел вперед.

Джурак стоял на коленях рядом с Гансом, Кетсвана присоединился к нему.

– Я сожалею, – задыхаясь, произнес Джурак. – И спасибо за мою жизнь.

Ганс посмотрел вверх. Странно, никакой боли. Темное предчувствие, которое плелось за ним, за каждым шагом через все годы, и все миры, наконец, догнало его, и, удивительно, не было никакой боли.

Тем не менее, он задумался, почему он сделал это. «Это произошло, потому что я знал, что умираю при любом раскладе?»

Нет.

Тогда галантный жест? И он хотел посмеяться над иронией этого, но смех не пришел.

Он видел, что они пристально смотрят вниз. Джурак что-то говорил, но он не мог услышать его. Он видел Кетсвану, слезы текли по его лицу. Он попытался поднять руку, вытереть их, как будто успокаивая ребенка, но по некоей странной причине его рука, его руки больше не повиновались.

Они стояли на коленях рядом друг с другом, и он с абсолютной ясностью понял, что это было то, за что он боролся все это время, и ради чего он теперь умирал. И он был доволен.

Потом они ускользнули… и Ганс Шудер улыбнулся, когда они исчезли в восхитительном свете.

Изнуренный, он стоял один, смотря, как солнце коснулось горизонта.

Последний звук стрельбы угас вдали, и он почувствовал холод, одиночество, пустоту. В течение долгого дня оборонительный квадрат медленно уменьшался вовнутрь, приближаясь к центру все ближе и ближе после каждой следующей одной за другой атаки, пока спины выживших солдат почти не соприкоснулись.

Земля устилалась мертвыми и умирающими, десятки тысяч бантагов и людей переплетенных вместе.

Если когда-либо и существовала земля сплошного поражения огнем, зона умопомешательства, то это была она. Он стоял на невысокой возвышенности, смотря как полдюжины броневиков, уцелевших в продолжающейся весь день битве, петляли, пробираясь наверх холма, медленно маневрируя, выискивая открытый путь через побоище.

Ведущая машина сбросила ход в пятидесяти ярдах, не доезжая до квадрата, башня широко открылась, и он увидел, как Григорий неуклюже вылез, затем наполовину соскользнул, наполовину упал на землю. Он посмотрел на другие машины. «Св. Катерина?» Нет, он видел, как она поднялась на воздух… нежный садовник был мертв, и Винсент заморгал, глаза наполнились слезами.

Идя, словно марионетка с перепутанными нитками, Григорий медленно двигался по пути наверх холма. Люди вокруг Винсента разошлись при его подходе.

Вытянувшись по стойке «смирно», он отдал честь. Винсент, изможденно, без слов, просто кивнул в ответ.

– Они уходят, – заявил Григорий, невнятным голосом.

– Что?

– Что избавляемся от них, ничтожных проклятых ублюдков. Они оседлывают лошадей в данный момент, направляясь на север.

Как раз когда он произносил эти слова, вдоль потрепанной линии обороны прошла рябь восклицаний. Винсент посмотрел мимо Григория и увидел одинокого всадника, появившегося на следующем холме, на расстоянии в полмили. Бантагский наездник резко выделялся на фоне горизонта. Он держал вверху штандарт – лошадиный хвост.

Он махал им назад и вперед, и Винсент, загипнотизированный, смотрел на него. Всадник орды швырнул его вниз, втыкая древко в землю. Наездник поднял сжатый кулак вверх, и он услышал отдаленный одинокий и жалобный крик. Винсент выступил из разгромленного квадрата, снял кепи, и поднял ее наверх.

Бантаг повернулся и исчез, оставляя флаг.

Григорий подошел и встал рядом с ним, и Винсент повернулся к нему лицом.

– Я надеюсь, что это стоило того, – прошептал Григорий.

Пристальный взгляд Винсента охватил обломки битвы, спутанные кучи мертвецов. Все, что он мог сделать, это опустить голову и заплакать.

– Пэт!

– Это началось?

Он сразу же проснулся, и сел на раскладушке. Весь день он ожидал нападение. На самом деле молясь, чтобы оно наступило, началось раньше, чем кто-либо с запада, наконец, прорвется с приказами вывести войска в тыл, или он, в конце концов, совершит самоубийственный жест и нападет вместо них. Слухи гуляли по армии с тех пор, как Пэт прекратил телеграфное сообщение, и с запада перестали прибывать поезда.

Только этим утром Шнайд вернулся на фронт, лично принеся сообщение, что в Суздале и Риме вспыхнули беспорядки.

Рик стоял в дверном проеме бункера, небо позади него пылало всеми цветами заката.

– Где они ударили? – прокричал Пэт, ковыляя вверх по ступенькам, выводящим на оборонительный вал.

Он был ошеломлен тишиной. Не было никакой стрельбы, не было даже обычной слабой перестрелки между снайперами. Потом он услышал странные отдаленные завывания.

Он подступил на ступеньку для стрельбы и осторожно выглянул за стену. Однако он увидел, что солдаты теперь стояли во весь рост, некоторые на вершине защитного вала, полностью открытые, и никто не стрелял с другой стороны.

– Что, черт возьми, происходит?

– Будь я проклят, если я знаю. Это началось приблизительно час назад. Это причудливое пение. Я думал, что они готовили себя, возбуждаясь перед нападением. Тем не менее, я решил позволить вам поспать максимально долго, и ждал. Ну, это пение продолжало идти и идти, а затем, приблизительно пять минут назад, я увидел вещь за пределами возможного.

Он внезапно указал через реку.

– Там, еще один!

Пэт посмотрел, не уверенный на мгновение в том, что он увидел. Это было более темное пятно на дальнем берегу, и затем он увидел то место, куда указывал Рик. Два бантага стояли, полностью беззащитными. Они что-то держали. Это была мортира… и они перебросили ее через стену форта вниз в прибрежную грязь реки. И затем, без какой-либо церемонии они повернулись и просто ушли.

Вдоль всего берега реки теперь он видел их, не просто нескольких, а сотни за сотнями, вылезающими наверх из траншей, по-прежнему поющих, затем уходящих в темноту.

Внезапно на дальнем берегу появилась вспышка, и в мерцающем свете он увидел бантага верхом на коне, со снятым боевым шлемом, белая грива отражала свет. Бантаг держал факел, и Пэт смотрел на него загипнотизированный.

Он почувствовал странное шевеление внутри, как будто этот бантаг каким-то образом дотянулся до его души и дотронулся до его сердца. Не было никакой ненависти, только бесконечная печаль.

– Все закончено, – казалось, что его голос шептал внутри.

При свете факела он увидел, что наездник спустился в реку, держа наверху белый флаг, в его другой руке что-то развевалось, что было похоже на листок бумаги.

– Пошлите кого-то вниз, чтобы забрать его, – прокричал Пэт.

Всадник достиг середины реки и стал ждать, и минуту спустя артиллерист верхом на лошади поскакал в мелководную речку, приблизился к посыльному, и взял бумагу.

В тот же самый момент факел был брошен ввысь. Он проследил за его полетом, когда он разделил пополам Большое Колесо, которое уже сейчас появилось на востоке. Он упал в воду, и все погрузилось во тьму.

Пэт, не в состоянии говорить, просто посмотрел на Рика и улыбнулся, хотя в своем сердце он также ощущал, в тот же самый момент, что что-то было потеряно навсегда.

Эндрю Лоуренс Кин, и его жена, скачущая около него, въехали на Главную площадь столицы. Все население вышло на нее, приветствуя его прибытие, скандируя его имя, но он проигнорировал дань уважения.

Он увидел, что Отец Касмир стоит на ступенях Белого дома, и когда Эндрю осадил животное, Касмир выполнил традиционный русский поклон, он снял головной убор и правой рукой махнул к земле.

Эндрю улыбнулся и слез с коня. Он начал поднимать руку в официальном приветствии, затем вспомнил, что больше не был в армии, и вместо этого он просто протянул ее. Касмир схватил ее.

– Добро пожаловать домой, Полковник Кин.

Эндрю не знал, что сказать. Курьер, молодой священник, добрался до его убежища, загородного дома на краю Большого леса, около старого тугарского брода, только этим утром. Затаив дыхание, он объявил, что Отец Касмир настаивает на том, чтобы он немедленно вернулся в город.

Все вопросы Эндрю натыкались на упорство молодого человека, который не сдвинулся с места, настаивая, что он поклялся хранить обет молчания. Единственной новостью, которую он разгласил, было то, что Калин вышел из комы и также попросил его приехать.