Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Уильям P. Форстен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Ганс улыбнулся и посмотрел на Винсента. Три корпуса, окруженные в Тире, развили уникальный дух. В каком-то смысле они чувствовали себя брошенными, окруженными на бесполезном фронте, в то время как большие дела были сосредоточены около Рима. Но с другой стороны, у них была слепая вера в Ганса, и все различия между русскими и римлянами были выжжены из них за время мучительного отступления от Зеленых гор вниз к этому прибрежному порту и затем за долгие месяцы в траншеях. Эти парни были закалены в боях, а не истощены битвами, как те, кто выжил под Римом и в кошмарной атаке у Капуа.

– Численный состав?

– Десять тысяч двести солдат в корпусе готовы к походу. Шесть батарей трехдюймовок, заряжающихся с казенника и один кавалерийский полк.

– Что насчет фургонов сопровождения? – спросил Григорий. – Это крайне важный момент. Нам нужны здоровые лошади и добротные прочные фургоны, которые могут выдержать долгий путь.

– Около сотни, – пришел ответ, и снова Григорий показал, что раздражен.

– Проклятье, четыре сотни раненых в сражении и у нас проблемы.

Он посмотрел на Ганса. После того ужаса, когда во время отступления прошлого года позади были оставлены более тысячи раненых, Ганс непоколебимо решил, что теперь никогда не бросит ни одного раненого. Он неловко дернулся.

– На первом месте должны быть боеприпасы и керосин. При удаче мы сперва захватим много припасов. Это облегчит кормление и транспортировку легкораненых. Раненые, которые могут быть спасены, получат место в фургонах; тех же, кого спасти нельзя…

Он наклонил голову, оставляя недосказанной фразу о том, что, солдат будет оставлен с несколькими патронами.

– Как я и представлял себе, – ответил Стэн. – Просто я думаю, о старине Джеке Уотли время от времени…

Его голос затих.

– Что-нибудь еще? – спросил Ганс.

Группа молчала, поглядывая один на другого.

– Прекрасно, мы начинаем в шесть утра. Постарайтесь немного отдохнуть.

Один за другим офицеры потянулись к выходу. Он знал, что Джек и Григорий проведут эту ночь на ногах, дважды проверяя каждую машину. Наконец, остался только Винсент. Он уселся за столом на стул напротив Ганса, долго смотрел на бутылку, и, наконец, откупорил ее и сделал глоток. Ганс ничего не говорил.

– Война изменила слишком многое, – вздохнул Ганс, вытягивая негнущуюся ногу. – Я скучаю по старым временам. Там была приблизительно дивизия, целый корпус находился на линии огня. Это был ад, но я никогда не забуду Фредериксбург, наблюдая, как Ирландская бригада штурмует холм. Какое это было зрелище.

– Можно поставить на одну доску с Испанией, – ответил Винсент.

– Когда мы поворачивали целой дивизией, закрывая фланг, солдаты ликовали, плечо к плечу, прекрасный ровный строй, более четырех тысяч человек. Интересно, увидим ли мы когда-либо снова нечто подобное.

– Не с этими новыми машинами. Изменилось всё. Думаю это неизбежно. Там в старом мире, готов спорить, у них к настоящему времени есть тоже самое.

Винсент сделал еще один глоток и передал бутылку Гансу. Который поблагодарил его кивком, перестал жевать и насладился еще одним большим глотком.

– Не предпринимай ничего такого, чтобы погибнуть там, – сказал Ганс.

– Это моя работа.

– Нет, больше это не так.

Он наклонился вперед, пристально глядя в глаза Винсента.

– Сынок, мое поколение, Эндрю, Пэт, Эмил, мы отыграли нашу партию. Глава закроется, вместе с этой войной. Если мы победим.

Он покачал головой.

– Нет, когда мы победим, я молюсь, что это будет окончанием войн для нас. Но это не конец для этого мира. Мы с тобой, возможно даже более чем Эндрю и Пэт, являемся настоящими революционерами. Я был узником. Ты, ну у тебя были свои собственные переживания из-за них.

Винсент ничего не ответил.

– Мы оба знаем, что эта война должна будет охватить весь мир. Бантаги являются большой северной ордой, но должны быть еще орды. Мы знаем только одну маленькую часть этого мира. Мы понятия не имеем о том, что происходит на юге, вне сферы влияния бантагов, что с той стороны, какие еще угрозы там есть. Единственная надежда состоит в том, чтобы освободить все человечество на этой планете, нужно основываться исходя из этого. Тогда это будет твоя война.

– Так вот почему я должен остаться в живых?

Ганс улыбнулся.

– После того, как все закончится, Эндрю станет твоим наставником. Он думает, что хочет отойти от дел и отпустить уздечку, но зная Эндрю, думаю, это изменится. Предполагается, что в конце года будут выборы. Кто знает, он даже может поучаствовать в гонке, если у нас по-прежнему будет страна, и мы все еще будем живы. Если он так сделает, то ты был бы отличным кандидатом на должность командующего армией.

– А что насчет тебя или Пэта?

Ганс улыбнулся и отстранился от вопроса.

– У тебя не может быть лучшего варианта, чем он, чтобы следовать за ним. А также присматривать за ним. Что будет сложно время от времени.

– Как он следовал за тобой, – сказал Винсент, и Ганс был удивлен, увидев мягкость в этом мальчике, которая была столь редка в нем, он слишком рано повзрослел в суровых испытаниях войны.

Ганс нервно откашлялся.

– Вы говорите так, словно не рассчитываете вернуться, – сказал Винсент.

– Ну, когда ты планировал эту безумную операцию, какие шансы ты давал воздушной кампании?

Винсент не отвечал минуту.

– Ну?

– Варинна была немного более оптимистичной, чем я.

– Ясно. Но ты знаешь, что это то, чего я хотел с самого начала. Именно поэтому Эндрю решил, что я, а не ты, буду вести нас.

– Теперь я знаю это.

– И Винсент.

– Да.

– Я пройду с этим весь путь до самого конца.

Он не упоминал о разрешении Эндрю; он не стал бы так вести себя, только из-за того, что оно у него есть.

– Я не сомневаюсь, что это так, – спокойно ответил Винсент.

Ганс посмотрел на простые деревянные часы, висящие над изодранной иллюстрацией из еженедельника Гейтса, фото на всю страницу Джека Петраччи, с четырьмя изображениями меньшего размера в каждом из четырех углов, показывающих сражение дирижаблей.

– Итак, минуло десять вечера, – заявил Ганс. – Будем вставать в три, так что давай иди немного поспи.

Винсент кивнул. Он никогда не был тем, кто был в состоянии не опьянеть от спиртного, а три рюмки водки делали его простаком. Через минуту он уже мирно храпел. Ганс вышел на улицу. Под светом двух лун он видел смутные очертания, выстроившихся по линии, дирижаблей и людей, трудящихся около них в темноте. Мимо него прогремел фургон, сопровождаемый тяжелым ароматом керосина. Он слышал невнятные кусочки разговоров на русском, латинском и чинском языках и даже несколько отборных ругательств на английском. Над головой Большое Колесо заполняло небо. Успокаивающий вид.

«Это хороший мир. Может быть, мы сможем избежать ошибок старого мира, построить что-то лучшее. Но сначала мы должны выжить», думал он.

Он вернулся в штаб и бесшумно улегся на другую раскладушку. Необычные воспоминания всплыли в нем на мгновение, не война, даже не прерия, а значительно раньше, Пруссия, аромат леса, доносящийся через открытое окно ночью, когда он был мальчишкой. Тень матери, заглянувшей в комнату, чтобы проверить его, затем все унеслось прочь.

«Почему так?» задался он вопросом. Его рука опустилась на грудь, ощущая тихий стук. «Теперь успокоиться, не поддаваться этому щемящему чувству, которое приходит теперь слишком часто. Эмил продолжает твердить о необходимости успокоиться. Старый Эмил, бог мой, сколько же ему лет? Должно быть значительно за семьдесят. Трудно отслеживать возраст, реальный возраст, таким образом как он считался там дома, в старом мире». Часы спокойно тикали, его мысли дрейфовали и он понимал, что сегодня сна не будет ни в одном глазу. Слишком многое лезло в голову, не о том, что будет… а скорее о том, что было когда-то.

Джурак перелопачивал доклады, внимательно вчитываясь в грубо выведенные печатные буквы на русском языке, записанные чинским телеграфистом. Все телеграфные линии к югу от Зеленых гор были перерезаны в результате нападения дирижаблей. Однако в данный момент не это беспокоило его. Проблема заключалась в дирижаблях. Вдоль всей линии фронта у Капуа, находился один единственный дирижабль. Предполагалось, что здесь есть десять кораблей, но это был неуклюжий обман, который провел его. Люди решили использовать символы, которые, как было известно, были числами на их английском языке. Наблюдателям на линии фронта дали наистрожайший приказ записывать такие символы, потом они сообщали о наблюдениях. Те же самые десять чисел продолжали появляться в течение последних семи дней, но сегодня утром, одному из его воинов, младшему командиру десятка, разрешили к нему обратиться, поскольку тот утверждал, что абсолютно убежден в том, что не было никаких десяти судов, а был лишь один корабль. При расспросе он сказал, что было одно, особое для него, судно, так как оно почти убило его во время речного сражения, и что у него была небольшая окраска вдоль нижней стороны по левому крылу, и заплатка в форме треугольника по правому крылу в размере не более чем охват рук. У всех воображаемых десяти кораблей были идентичная окраска и заплатка. С этими данными Джурак указал наблюдать за кораблем, поскольку он пролетал дважды в течение дня, и командир десятка (теперь уже командир сотни) был прав. Они приклеивали на судно различные числа. Это была старая уловка, и тот факт, что люди обратились к ней, должен означать, что все их дирижабли были где-то в другом месте. Он уже отправил самых быстрых всадников на юго-восток из ближайшего к месту обрыва гарнизона, с требованием доставить полный доклад. Новости, однако, будут старыми. Утром он думал, что у него есть ясное понимание их плана. Сейчас он в этом не был уверен.

«Такая операция не потребовала бы каждого дирижабля флота янки. Возможны несколько сценариев, пара из них в пределах человеческих познаний о войне. Несколько вне их знаний, или же они поняли, что дирижабли можно использовать не только для разведки и бомбежки?» Он почувствовал холодную дрожь от этой мысли и приказал охране вызвать Зартака.

Глава 8

– Ганс, пора выдвигаться, – произнес Кетсвана.

Его гигантское тело заполняло дверной проем. Первый луч наметил горизонт, до рассвета оставалось более часа. На взлетно-посадочной полосе уже прогревали двигатели, звуки от них эхом неслись в дали.

– Винсент! Живее! Поехали!

Парень крепко спал, свернувшись калачиком под пальто, в сапогах для верховой езды большего размера, он еще сильнее походил на ребенка, настоявшего на том, что будет спать в своей игровой униформе. Винсент пошевелился, затем вытянулся в струнку, запаниковав на краткий момент, пока не осознал то, где он находится. Ганс ничего не сказал, все понимая. Старые инстинкты с поля боя.

– Все в порядке? – слишком громко спросил Винсент.

– Просто пора.

– Хорошо.

Кетсвана вернулся в комнату, неся деревянный поднос, сколоченный из досок. На нем стояли две, испускающие пар, оловянные кружки, вместе с сухарями, увенчанными кусками холодной засоленной свинины. Ганс, между большими глотками обжигающего напитка, дул на оправку чашки, потом быстро поглотил холодный завтрак.

Винсент поднялся, кушая немного более медленно. Вошел Григорий Тимокин.

– Все готово, сэр, – заявил он Винсенту. – Нам лучше отправиться на фронт.

Винсент кивнул, и пошел к двери, забирая кружку чая с собой. Он остановился рядом с Гансом.

– Не буду говорить сентиментальных прощаний, Ганс.

– И я не буду.

Винсент усмехнулся. – Верно, Ганс. Увидимся через неделю.

– Увидимся, сынок. Григорий, не позволяй ему стукаться головой.

Григорий улыбнулся и протянул Гансу руку. Ганс взял ее нежно, но даже при этом Григорий искривился от боли.

– Хотелось бы идти вместе. Это еще более походило бы на поход к Эбро, – сказал он, с усилием улыбаясь.

– И одного раза было достаточно, – солгал Ганс, – Кроме того, мне нравится летать.

Винсент, подойдя к двери, остановился.

– Вы ведь оставите для меня немного славы, не так ли? – спросил он весело.

Ганс тихо засмеялся.

– И ради бога, пожалуйста, возвращайтесь.

А теперь в его голосе было заметно беспокойство. Прежде чем Ганс смог что-либо ответить, он вышел.

– Похоже, что все думают, что мы собираемся погибнуть, мой друг, – сказал Ганс Кетсване.

– Нас не убьют, мы бессмертны. Пока я с тобой, ты в безопасности.

Закончив пить чай, Ганс оставил кружку в хижине и вышел наружу, чтобы облегчиться, затем отправился к месту стоянки воздушных кораблей. Все больше и больше моторов проворачивались и прогревались. В грузовые отделения залезали команды, и Кетсвана упомянул, что те девять человек, которые летели с ним из Суздаля, категорически отказались туда вернуться. Добровольцы из наземных бригад заменили их.

Все вокруг них суматошно бегали. Они миновали несколько «Шмелей», увеличивающих обороты своих двигателей, бригадир орал ругательства на русском. Мимо прогремел фургон, снова пахнув керосином. Тысяча человек работала в посадочных командах, большинство из них втиснули в обслуживание, при этом дав всего несколько дней на тренировку.

«Это какое-то чудо», осознал Ганс, «что все это место не взорвалось из-за какого-нибудь проклятого идиота, тайком пронесшего коробок спичек, чтобы покурить, или из-за случайного ружейного выстрела».

Они миновали «Орла», десятка чинов собралась перед ним, сидя на корточках вокруг ведра с парящей овсяной кашей, и ведерком чая меньшего размера. Они даже не обратили внимания на проходящего рядом командира, и продолжили щебетать своими однообразными голосами. Мимо пронеслась посадочная команда, несущая мотки веревок, а следом несколько молодых парнишек, огибая Ганса, тащили кожаные бурдюки, заполненные водой, которые затем погрузят на судна.

– Здесь не будет оплаты за работу, – сказал Ганс. – Часть меня считала, что Варинна сошла с ума, думая, что все это может быть выполнено, но здесь так и происходит. Люди, оборудование, топливо, пища, боеприпасы, все это собралось вместе в одной точке.

– Они знают, что или так, или поражение, – ответил Кетсвана.

– Мы также знаем, что это нечто особенное, новая вещь, нечто, что мы будем помнить всегда.

В темноте было трудно разобраться в мешанине кораблей, и, наконец, они были вынуждены схватить одного из механиков, чтобы тот провел их к дирижаблю Джека. Когда они приблизились к воздушному судну, Ганс обрадовался, увидев, что еженедельнику Гейтса нашли правильное применение, достаточным количеством найденных копий обклеили передок и боковые стороны грузового отделения, чтобы заслониться от ветра.

Кетсвана направился к пассажирской корзине под кораблем Джека.

– Я думал, ты будешь на номере тридцать-девять, – заметил Джек.

– Мне не нравится пилот.

– Предположим, что-то произойдет со мной, – вставил Ганс. – Ты должен принять командование, помнишь?

Кетсвана рассмеялся.

– А если предположить, что на другом судне со мной что-то случится. В каком положении окажешься ты? Нет, я остаюсь с тобой, мой друг.

Ганс хотел поспорить, но он увидел Джека, стоящего рядом с веревочной лестницей к переднему отделению, сложившего руки и скалящего зубы.

– Вроде как логично на самом деле, – заявил Джек. – Я проведу вас. Кроме того, парни знают, что делать; все командиры рот проинформированы.

– Хорошо, давай, влезай, – сказал Ганс, и Кетсвана махнул напоследок, перед тем, как нырнуть под дирижабль и подняться на борт.

– Как наши дела? – спросил Ганс.

– Еще одна машина остается на земле. Около часа назад загорелся двигатель, когда его запускали, и обгорела часть крыла. Этот взлет в темноте, малость заковыристый.

– Я знаю. Таков расклад. Я бы предпочел вылет на рассвете, но это означало бы, что в конце нас ожидает ночной полет, и большинство этих мальчиков заблудится, или окажется в Карфагене, или вернется в Суздаль. Мы должны приземлиться при достаточном количестве дневного света, чтобы выполнить задачу.

– Тогда нам лучше пошевеливаться.

Джек первым взобрался по веревочной лестнице, а моментом спустя, один из механиков, тот, что находился в передней кабине, пока двигатели работали на холостом ходу, быстро спустился вниз. Ганс поднялся в кабину и взобрался на кресло второго пилота, внезапно осознавая, что зловоние вчерашнего дня из-за укачивания, полностью не исчезло. Ганс задался вопросом, было ли что-то странное в пилотах, в их тайном восхищении запахом. На минуту он испугался, что у него в животе поднимется революция, и он останется без завтрака. Открыв боковой иллюминатор, Ганс высунулся наружу и сделал глубокий вздох.

– Давайте надеяться, что все на своих местах, – прокричал Джек. – Я выруливаю первым, затем каждый дирижабль в дальнейшем следует за нами. Мы двигаемся по кругу наружу к морю и там выстраиваемся, затем оттуда и отправляемся.

Открыв обе переговорные трубки, он прогудел в них.

– Верхняя палуба. Нижняя палуба, держитесь, мы выдвигаемся.

Ганс расслышал снизу несколько стонов и взрыв смеха. Кетсвана ведь на самом деле получал от этого удовольствие. Любой шанс пойти в битву, на броневике, на дирижабле, а если понадобится, то хоть через выгребную яму, это не имело для него никакого значения, если он мог убить бантага.

Джек ухватил рукоятки управления подачей топлива, медленно продвигая их вверх, до тех пор, пока все четыре мотора не взвыли. Наконец, корабль дернулся вперед.

– Мы тяжело нагружены, чертовски тяжело, и ветра нет, что бы помочь нам оторваться от земли.

Он повернул колесо, перекрывая спусковой вентиль горячего газа, в верхней части центрального воздушного баллона. Они достигли центра взлетно-посадочной полосы, следуя за механиком из посадочной команды, держащего над головой белый флажок, который выделялся словно бледное мерцание в раннем утреннем свете. Ганс почувствовал, как будто машина каким-то образом начала ощущаться легче, и указал на это Джеку.

– Центральный баллон, в зависимости от наружной температуры, обеспечивает несколько сотен фунтов подъемной силы. Черт возьми, да я еще сделаю из вас воздухоплавателя. Похоже, что у вас есть необходимое ощущение для этого. Правобортные рукояти на холостой ход, сохраняйте левобортные в положении полного газа.

Ганс положил руки на рукоятки. Джек быстро наставлял его, затем отошел, так как ему нужно было повернуть штурвал руля направления. С помощью посадочной команды, дирижабль медленно повернулся и встал на полосу в слабом мерцающем свете, три фонаря в конце поля, отмечали путь взлета. Бригадир держал флажок вверху, вращая им над головой, и опустил его только тогда, когда побежал к левому борту, чтобы убраться с дороги.

– Ну, начали, полный газ, теперь не так быстро… вот так.

Ганс подал топливо, и тепловые двигатели медленно начали набирать скорость. Они оставались неподвижными столько, что казалось прошла целая вечность, затем вновь начали движение. Взлет выглядел более долгим, чем вчера, корабль медленно дергался и качался, один раз подскочил вверх, потом опустился на землю, затем, наконец, взмыл в воздух. Три фонаря юркнули под днищем судна, Джек удерживал корабль низко, чтобы набрать скорость, горячие выхлопные газы поступали в центральный воздушный баллон, еще сильнее нагревая его, увеличивая подъемную силу. Он аккуратно накренился к правому борту, и в темноте Ганс скорее почувствовал, чем увидел океан, открывшийся внизу под ним. Джек продолжил медленный поворот с подъемом, верхний стрелок доложил, что второй, третий и четвертый корабль построились в линию позади них. Они по спирали взбирались наверх и Ганс задался вопросом, как хоть кто-то мог видеть, где находятся другие суда, но когда они завершили полный круг, и вернулись в направлении восточного горизонта, он ясно разглядел несколько силуэтов дирижаблей на фоне красно-фиолетового горизонта.

Воздух был великолепно неподвижным, напоминая Гансу диковинное ощущение скольжения на коньках по первой зимней гололедице, когда он был мальчишкой. Они совершили еще один круг, и еще, корабль двигался по спирали вверх, словно орел, медленно взбирающийся по летним восходящим теплым потокам воздуха, взмывающий в темные небеса. Обширный мир распростерся под ними, слабые пучки наземного тумана, теперь выглядели темно-серыми, вторая из двух лун скользила по западному горизонту, на востоке небо становилось более ярким. Каждый разворот относил их все дальше в море, побережье отдалялось, часть плана, на всякий случай, ведь на земле были внимательные глаза врага, которые могли как-то восстановить сообщение в течение ночи.

– Потеряли еще одного, – заявил Джек, нарушая тишину, и он указал туда, где судно истекало дымом из одного двигателя, развернулось и направилось назад на поле для дирижаблей.

Подошли два «Шмеля», поднимаясь под намного более крутым углом, чем «Орлы», взмывая ввысь, и их сопровождение, и сигнал о том, что последний из «Орлов» стартовал.

– Какое количество? – спросил Джек, вызывая верхнего стрелка, которого Ганс по-настоящему жалел, сидящего на взрывоопасном водородном баллоне, с прикрепленным незащищенным «гатлингом». Также его задачей было ползать вокруг по баллону и затыкать любые дырки, пробитые выстрелами во время битвы. На время этого полета экипажу не выдали ни одного парашюта, соображение уменьшения веса исключили их, но даже с таким приспособлением для прыжка, верхний стрелок редко использовал его, поскольку, как только корабль загорался, большой вес орудия бросал человека вниз, прямо в горящий баллон.

– Трудно считать. Я прикидываю, что, по меньшей мере, тридцать кораблей в воздухе, сэр.

– Лучше старайся и предоставь мне точные цифры, – рявкнул Джек. – Проклятье. Если в воздух смогли подняться только тридцать, то нам конец.

Джек вздыхал, смотря на Ганса.

– Мы идем с тем, что есть, даже если к этому моменту их всего тридцать, – рассеянно ответил Ганс, напрягая зрение, чтобы хоть немного увидеть землю восточнее Тира. Там рассвет только прорезался; наиболее вероятно, что Винсент перешел в наступление .Ганс думал, что сможет заметить намеки дыма, или вспышки огня. Они продолжали свой последний разворот, мягко выводя дирижабль из подъемного виража. Джек выровнял их, при этом комментируя, что они были на высоте более трех тысяч футов и медленно поднимались. Воздух был заметно более прохладным, по-прежнему неподвижный и спокойный.

Несколькими сотнями футов ниже заметили дирижабль, проходящий непосредственно под ними, стрелок смотрел вверх и махал. Джек подстроился по компасу на юго-восточное направление, нажал руль высоты обратно немного выше, наклоняя носовую часть корабля вверх. Тир теперь находился по левому борту, на расстоянии в дюжину миль, и с этого момента Ганс не мог видеть его со своего места у правого борта.

– Мы выровняемся на девяти тысячах, где у нас должна появиться возможность поймать поток, идущий с запада. Это нам немного поможет. Теперь помните Ганс, все эти карты взяты просто из памяти. Я там был только два раза, поэтому схемы не слишком хороши.

– Я доверяю тебе.

– Вам придется, другого пути нет.

Подъем продолжался и постепенно, через обзорный застекленный порт между их ног, внизу в позиции переднего «гатлинга», Ганс заметил берег, когда они направились обратно к побережью.

– Возьмите штурвал вместо меня, держите его ровно в этом направлении, – приказал Джек. – Наблюдайте за компасом, а также прочертите мысленно прямую линию на что-то примечательное на горизонте. Также вы можете использовать солнце, но помните, что оно перемещается, так что не следуйте за ним по кругу.

Ганс неуверенно положил руки на штурвал.

– Вот так, только держите его ровно. Позвольте мне немного убрать обратно рукоятки управления дроссельными заслонками – мы должны беречь топливо.

Раздался монотонный глухой стук моторов, через корабль пробежали вибрации, скорость винта изменилась, и хотя звук все еще был громким, изменение принесло долгожданное облегчение. Ощущение скольжения по льду пока что оставалось. Ослепительный свет встающего солнца внезапно прорвался через горизонт, затопляя кабину темно-золотистым заревом. С носовой частью, приподнятой вверх, он чувствовал, как будто он поднимался в небеса и был наполнен глубоким прочным покоем. Момент стоил того, чтобы удерживать и смаковать его. Он посмотрел по сторонам, Джек обосновался на сиденье, глаза полузакрыты, его руки не касались рычагов управления, а были сомкнуты на груди. Ганс почувствовал вспышку страха, а Джек улыбнулся.

– Ганс, на самом деле, все это не так трудно. Просто держите направление, когда мы точно доберемся до девяти тысяч футов, то ртуть в том указателе будет посередине, это подскажет вам, слегка опустить нос. До тех пор просто расслабьтесь и держите курс.

И он закрыл глаза.

Внезапно Ганс почувствовал, как будто остался один на корабле, ощущение, принесшее радость, управление судном до верхних пределов неба. На минуту он забыл то, что ожидает впереди, все это было смыто прочь… и он был доволен.

– Эндрю.

Сон был о давнем, о Мэри. Задолго до ее предательства, задолго до всей боли, когда все было таким невинным, таким новым и живым, идти, взявшись за руки вдоль берега. Даже во сне он помнил о том обстоятельстве, что однажды застал Мэри с другим мужчиной, тогда, когда он все еще был в Мэне, и что Кэтлин была теперь центром всей его жизни, но по-прежнему было такое удовольствие снова увидеть свою первую настоящую любовь, не смотря на всю боль, которую она причинила ему.

Мягкое прикосновение Кэтлин выдернуло его из воспоминаний, и он почувствовал муки вины, когда всматривался в ее обеспокоенные глаза, как будто боялся, что она может каким-то образом ощутить то, что ему снилось.

– Который час? – прошептал он.

– Как раз перед рассветом.

Он услышал отдаленный грохот ружейного огня и мгновенно проснулся.

– Что это?

– Я была в церковной больнице, когда это началось, и вернулась сюда. Я не знаю.

Как раз когда она помогала ему надеть брюки и куртку, он услышал сильный цокот копыт на булыжной мостовой под окном, всадник осадил лошадь, животное тяжело дышало, вестовой что-то крикнул охране у дверей. Эндрю выглянул в окно и увидел одного из офицеров своего штаба, юного лейтенанта из Рима, еще одного из бесчисленных “племянников” старины Марка. Он спрыгнул с седла и побежал вверх по ступенькам переднего подъезда, затем принялся колотить по двери под ним. В соседней комнате заволновался один из близнецов, тихо вскрикивая, Кэтлин посмотрела на Эндрю. Он кивнул, и она вышла в тот момент, когда он шагнул в тускло освещенную прихожую и пошел вниз по лестнице. Он видел тень вестового позади стеклянного панно двери и позвал его. Парень вошел, встал по стойке смирно, и отдал честь, говоря так быстро на латыни, что Эндрю вынужден был показать ему, говорить помедленней.

– Сэр. В холле Конгресса оружейная стрельба. Докладывают, что спикер мертв, и Бугарин провозгласил себя в качестве действующего президента.

Эндрю устало вздохнул, опершись о стену. «Бедный Флавий. Скорее всего, пошел на встречу с Бугариным один и поплатился за это», подумал он.

– Эндрю.

Эмил вошел через дверь, тяжело дыша.

– Эндрю, они захватили Белый дом!

– Что? Я только был там.

Он взял паузу, пытаясь припомнить. Он сидел с Калином до полуночи. Президент по-прежнему, то приходил в сознание, то терял его, но очевидно шел на поправку. Но, то было четыре часа назад.

– Ну, его только что заполонили некоторые из старых бояр, – задыхаясь, произнес Эмил. – Провозглашая, что Бугарин президент.

– Если Флавий мертв, то он следующий, – тихо сказал Эндрю, уставившись в никуда, глаза больше не смотрели ни на вестового, ни на Эмила.

– Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

– Только то. По Конституции Бугарин занимает четвертое место в порядке преемственности. Президент все еще не в состоянии. Флавий хотел избежать кризиса, но при этом не быть объявленным исполняющим обязанности президента. Бугарин же хотел этого, и теперь, при мертвом Флавии, у него это есть.

– И ты позволишь ему получить власть?

Эндрю ничего не ответил.

– Эндрю, в этот самый момент, этот ублюдок скорее всего объявляет о перемирии, передав армии приказ к отступлению.

– Я знаю.

– И что ты собираешься делать?

– Делать? Боже мой, Эмил, какого черта я делал здесь все эти десять лет? Мы не хотели здесь находиться. Мы не хотели втягиваться в эту войну. Проклятье, почти все парни из нашего затерянного полка погибли в этой богом забытой адской бездне.

Он отвернулся и отступил к лестнице.

– Кэтлин, буди детей.

– Зачем, Эндрю?

– Мы уберем их отсюда на время.

Он посмотрел назад, на юного римлянина, офицера его штаба.

– Отправляйся в офис еженедельника Гейтса. Найди Гейтса, сообщи ему что происходит, собери в одном месте солдат, если сможете, то удерживайте ту позицию, и не позволяйте никому пройти в эту часть города, если вы его не знаете.

Он посмотрел наверх лестницы, где стояла Кэтлин, выводящая детей из спальни.

– Отведи детей на оружейный склад тридцать-пятого. Там они будут в большей безопасности.

– Куда ты идешь?

Он потянулся к этажерке за дверью, беря клинок, он неуклюже ухватил его, с неохотой позволяя Эмилу помочь.

– Я отправляюсь в Белый дом.

– Ради Бога, зачем. Бугарин убьет тебя.

Эндрю покачал головой.

– Нет. Слишком много бывших ветеранов по-прежнему рядом с ним, чтобы позволить это. Мы собираемся поговорить.

– О чем?

Он взял паузу, взглянув в кабинет, где на его столе находились две самые дорогие его сердцу вещи, бумага о назначении его полковником вольнонаемного полка, подписанная Линкольном, и Почетная медаль, заслуженная под Геттисбергом, и врученная также Линкольном. Подойдя к выставочному шкафу, он распахнул его, вынул медаль, почтительно подержал ее в руке несколько секунд, прежде чем неуклюже прицепить, и вышел за дверь. Еще несколько человек подъехало на лошадях, другие собрались на городской площади, которая выглядела так необычно, словно маленький кусочек Новой Англии, перенесенный в этот чужой мир. Один из его ординарцев, как будто читая мысли Эндрю, привел Меркурия из конюшни позади дома. Эндрю взобрался на лошадь, Меркурий легко двигался под ним, два старых компаньона, которые были вместе больше десятилетия.

Слухи быстро распространялись, и у домов, обшитых вагонкой, обрамляющих площадь, он видел последних немногих своих старых товарищей, которые находились в Суздале, готовых выступить, Вебстер возился, пытаясь застегнуть униформу, которая была чересчур облегающей для него. С северо-восточного угла площади появилось небольшое отделение, двигающееся по двое… это были мальчики, кадеты, обучающиеся в 35-м Мэнском, который теперь стал тренировочным полком, этаким Вест-Пойнтом Республики, юноши были слишком молодыми, чтобы их засунули в пекло фронта. Один из них с гордостью нес полковой штандарт.