Текст книги "Доктор Рэт"

Автор книги: Уильям Котцвинкл

Уильям Котцвинкл
Доктор Рэт

В колонии я известен как доктор Рэт. Прожив столько лет в этой лаборатории и преуспев в самых разных науках, я могу считать справедливым, что получил этот небольшой отличительный знак, в дополнение к обычной татуировке на внутренней поверхности моего уха, какую имеют и все остальные крысы. При этом некоторые из них, помимо татуировки, имеют еще и надрезы угловой формы на кромке ушной раковины. Иногда таких резаных меток три или даже четыре, но это никак не означает, что эти крысы столь же образованы, как и я. Это означает всего лишь, что у них была удалена печень (одна метка), печень и гипофиз (две метки), печень, гипофиз и эпифиз (три метки) и так далее. А уж после того, как вам удалят сердце, вам вообще никаких меток не потребуется, ха, ха!

Затем ваши кости просто помещаются в банку, вот так, просто помещаются в банку.

Мне доводилось наслаждаться запахом формалина, уверяю вас, что его 5% раствора вполне достаточно для удаления всех мягких частей с тела крысы. Да, этот запах всегда приятен для моего носа, потому что я знаю, что эти кости не мои.

Отсюда, со своего стенда в лабиринте, я могу наблюдать полностью всю эту процедуру и сообщаю вам, что сейчас мертвую крысу погружают в формалин. Скоро все мягкие части ее тела отпадут, а затем будет достаточно простого раствора карбоната натрия – отбеливающего порошка, растворенного в воде, – чтобы удалить остатки болтающихся мускулов или жира. Расходы на эту операцию весьма невелики. Разумеется, в расходы дополнительно входит и крыса, но ее это никак не должно волновать, поскольку она-то приобретает свободу!

Смерть – это обретение свободы, вот мой лозунг. И я делаю все что могу для своих приятелей-крыс, давая им этот наилучший совет. После всего сказанного и сделанного, должно стать очевидным, что Окончательное Решение (5% раствор формалина) являет собой смерть, но смерть бывает в то же самое время и обретением свободы.

Моя собственная история не является чем-то особенным. Я был доведен до сумасшествия в лабиринтах. Все первичные симптомы, включая дрожь, бесконечное круженье и кусанье, теперь полностью прошли, но у меня осталась странная, свойственная сумасшедшим привычка сочинять песни и писать стихи. Вполне понятно, это несколько необычно и выходит за рамки окружающей меня научной атмосферы, поэтому я и стараюсь изо всех сил сдерживать такие наклонности, усердствуя в написании истинно научных статей с использованием фактического материала. Хочу надеяться, что они являют собой самое последнее слово в науке о поведении животных.

Вот именно, а почему им и не быть таковыми? Ведь я хорошо знаком со всеми программами, касающимися поведения животных. И как раз в данную минуту в нашей лаборатории проводится интереснейшая демонстрация, касающаяся этой темы: молоденькая крыса помещена на небольшой металлический стенд, ее задние лапы надежно приколоты с помощью обычных кнопок, а передние подняты и привязаны к металлической опоре, так что она все время находится в вертикальном положении. При этом ее глаза мечутся во все стороны. Я даже чувствую, как бьется ее сердце, и обращаюсь к ней с моральной поддержкой.

– Не беспокойся, приятель, это продлится недолго!

– Но что они делают со мной!

– Ничего такого, чего они, рано или поздно, не сделают с каждым из нас, дорогой братец. Запомни лозунг: "Смерть это свобода".

Ученый-профессор, который руководит многочисленными и разнообразными опытами в нашей лаборатории, подошел к стенду. Тщательно и хладнокровно он делает полостный прокол, вытягивая у крысы спинную жидкость. Уверяю вас, что сейчас крыса хочет только умереть.

Смерть это свобода, братец!

А теперь в банку, в банку ее кости.

Спинная жидкость была исследована одним из наших младших научных сотрудников, и вот как раз сейчас он уже сливает ее в водопроводную раковину. Он прекрасно справляется с этим экспериментом. Приглядывать за подающими надежды молодыми учеными и отмечать их деятельность в моих информационных бюллетенях – неотъемлемая часть моей работы. Поначалу у этого парня нервно тряслись руки. Он выглядел почти как молодой крысенок, которого собирались кастрировать, – кстати, тех, которые весят больше тридцати грамм, отбирают для этого еще при рождении. Но после практики над полусотней крыс малый обрел подлинную твердость. И теперь с полной достоинства улыбкой он промывает лабораторную пробирку.

А вот здесь, в термостате-морозильнике, вы видите нескольких молодых крыс, которых уже охладили до уровня на целых два деления ниже нулевой отметки.

– Доктор Рэт, мы замерза-а-а-е-е-ем!

– Совершенно верно, друзья мои, и вскоре вы будете кастрированы, так же, как и я. Но вы даже не почувствуете этого, потому что ваши яйца окоченеют и отскочат безо всякого вмешательства.

– Ну пожалуйста, доктор Рэт, помоги-и-и-те-е-е нам!

– Мои дорогие друзья, только не волнуйтесь. После того как ваши я-я-я-а-й-ца будут удалены, описание этого факта, а также и вас самих, займет должное место в информационном бюллетене и облетит весь мир.

Вот таким образом я поддерживал веселье и бодрость среди обитателей лаборатории, помогая своим приятелям-крысам понять всю ту важную роль, которую они играют в мировых событиях.

Теперь мне хотелось бы спеть песенку про "Трех слепых крыс". Она – часть экспериментальной музыкальной программы, которая определенным образом транслируется отдельным группам крыс, чтобы сделать их более послушными и милыми. Некоторые из них начинают при этом прижиматься друг к другу, одна из них даже производит ритмичные удары хвостом в такт музыке.

В клетке, находящейся рядом с ними, мы действительно держим трех слепых крыс. На самом деле у нас есть двадцать три слепых крысы, которые участвуют в великолепнейшем новом эксперименте, проводимом одним весьма амбициозным студентом, о котором я писал в информационном бюллетене за текущий месяц. Он очень восприимчивый малый, и вот эта его повышенная чувствительность и послужила причиной того, что стало одним из последних повальных увлечений в нашей лаборатории: немыслимая пересадка яиц-зародышей из тела крысы-самки на самые разные участки тела крысы-самца: на хвост, на уши, на живот. И последние двадцать три дня он только и занят тем, что прививает их на глазные яблоки! Поэтому как раз все это время мы и пели для нашего многообещающего ученого. Я выхожу в центр лабиринта, поднимаюсь на Лестницу Победителя, где могу быть отчетливо виден всеми.

– Братья и Сестры, крысы, участники хора, я хочу, чтобы мы все спели песенку "Три слепые крысы", которая является частью нашей исследовательской программы. Поем:

 
Три крысы-слепца, три крысы-слепца
К науке стремились как три молодца.
Вот только куда подевались глаза,
Три крысы-слепца, три крысы-слепца?
Когда мы учеными будем,
Для глаз мы вам яйца добудем,
Отрубим мясным тесаком.
Едва ль вам мечтать приходилось
Всерьез о подарке таком!
Три крысы-слепца, три крысы-слепца,
Получат на каждого по два яйца!
 

Голоса крыс, доносящиеся из клетки для больных с кровоизлиянием, действительно хорошо поставлены. Вы можете наблюдать в течение ближайших нескольких минут, как одна из них будет «засолена». Если задержать ее в растворе слишком долго, то самые маленькие косточки будут отпадать. Но если все будет закончено вовремя, то все кости будут целы, их можно будет отскоблить и вычистить щеткой, пока они не засверкают, и ученый-профессор с большим наслаждением начнет их разглядывать. Всякий раз ему нужно подавать чисто обработанные кости. Видимо, это оставляет у него чувство, что работа завершена и выполнена безупречно.

О чем же я только что говорил? Ах, да, про молодого человека, который занимался глазными яблоками. Несомненно, статья, которую он собирается написать, будет одной из самых оригинальных в этом году. Она встанет в один ряд с работами по удалению желудка и соединению пищевода с двенадцатиперстной кишкой.

Неужели я слышу крик? Ну так извольте, поскорее заняться двенадцатиперстной кишкой с последующим отсечением головы в качестве конечной процедуры. Я хочу, чтобы каждый из вас убедился, что он умрет спокойно, без каких-либо признаков страха или судорог, в соответствии с тем, насколько молодые ученые сумеют обойтись с вами быстро и искусно. Запомните, что рентгеновские лучи могут восприниматься крысой даже после того, как ее уничтожили, отрезав голову с помощью острой пилы или лезвия, после чего ее туша разрубается на четыре части большим ножом, каким обычно пользуются мясники.

Ну, разве это не крик?

Неужели я действительно слышу крик? Да, это крик, и он раздается как раз из этого ряда клеток. Может быть нам пойти туда и сделать несколько записей?

– Помогите, помогите!

– Ну право же, мой молодой собрат, не стоит так убиваться и волновать всех вокруг по поводу вашего, весьма небольшого, вклада в науку. Съешьте лучше кусочек прессованного печенья перед тем как умереть. Съешьте с наслаждением и помните, что смерть – это свобода!

– Что они сделают со мной, доктор Рэт?

– Так, дайте мне свериться со своими записями… да, вот здесь. Вы будете десятой крысой, у которой на этой неделе должны вытянуть мозги с помощью шприца.

– Помогите, помогите!

Я, как только могу, успокаиваю моего собрата. Разумеется, это требует понимания психологии. А поскольку я уже доведен до безумия, то всегда стараюсь поддерживать необходимый мне уровень познаний в этом предмете.

***

Мы все почуяли его. Каждый пес в этом районе неожиданно ощутил его своим носом. Я был на улице и как раз совершал утреннюю прогулку. Мой хозяин всегда позволяет мне делать это, и в течение часа или около того я могу обежать окрестности, но всегда должен быть от него на расстоянии свиста. Всякий раз, когда слышу этот свист, я бегу назад, за восхитительной косточкой. Но сегодня утром все сложилось иначе.

В мире очень много самых разных запахов, и плохих, и хороших, но есть только один запах, похожий на этот, только один запах, который ни при каких условиях не может быть проигнорирован, столь вкусен он и приятен.

Это был запах не от сточной канавы, не от еды и не от разгоряченной сучки. Не исходил он ни от растений, ни от воды, ни от чернозема. Я отслеживал его вдоль переулка, когда наконец понял, что им просто наполнен весь окружающий воздух. Откуда он распространялся? Я поднял нос и медленно повернулся кругом, пытаясь определить его направление.

И я последовал за ним. Не следовать за ним было просто невозможно. Я бросил все и побежал. Изумительные косточки, приятные завтраки, ласковое, до влюбленности, отношение – ничто не могло сравниться с этим запахом, таким знакомым и, однако, так быстро исчезающим. Никто, никто не должен упустить его. Лови его, не давай ему улетучиться, и беги все время за ним, вот сюда, за угол, а потом прямо вдоль улицы, догоняй, догоняй его, отделяй его от всех других запахов. Ты должен пройти через огонь и воду в погоне за этим запахом.

Через весь город – из переулка на улицы, затем вновь в переулок, поворачивая, кружа и петляя. Попадаются определенные запахи, лишь смутно схожие с ним и лишенные той подавляющей силы, которая именно сейчас воздействует на меня. Запах горящих свечей, запах реки в предрассветный час – все это лишь слабые сравнения, но дающие, однако, представление о запахе, чья природа состоит из наиболее волнующих оттенков, которые прячутся в изящном пламени свечей и в плывущих над рекой туманах. И сейчас мне кажется, что я, с поры щенячьего детства, много раз ловил прикосновение этого запаха, которое распахивало самые тайные закоулки моего сердца. Но прежде, чем я мог обследовать каждый из них, этот запах исчезал, а я так и продолжал стоять или рядом с мусорным баком, или с кучей мокрых листьев, называя себя фантазером.

Неужели я и сейчас фантазирую?

Со всех сторон меня окружали собравшиеся, в огромном количестве, собаки, собаки, собаки! Мы находились уже на самой окраине города и неслись вдоль его последних заброшенных улиц, застроенных маленькими ветхими лачугами, из которых выбегали и присоединялись к нам бедные изголодавшиеся псы. Тощие непоседливые существа, но их дух был так же силен и высок, как и у самых утонченных породистых экземпляров, во множестве находившихся среди нас.

Да, да здесь кругом сверкали ошейники и позвякивали самых разных степеней медали. Собаки из светского общества, так же как и обычные дворняжки, примчались сюда, поддавшись этой неотразимой приманке. И вот мы все были вместе, вместе. Ах, как это было здорово вот так бежать рядом друг с другом, виляя хвостами, поднимая носы и обнюхивая все окружавшее нас.

Впереди находились гончие. Они первыми достигли места сбора. Среди них были гончие самых разных мастей, и сейчас они бегали взад и вперед по обширному пустырю, находившемуся на окраине города. Старательно обнюхивая землю, они лаяли на каких-то маленьких животных, которые разбегались быстрее лисиц или кроликов и о присутствии которых можно было судить лишь по одному запаху. Ищейки выли и гонялись по кругу, собаки, тренированные на ловлю птиц, носились во всех направлениях, потому что запах распространялся очень широко. Затем на пустыре появились и остальные собаки, колли и бульдоги, терьеры и гончие, маленькие пекинесы на тонюсеньких ножках, сенбернары с громадными лапами и многочисленные дворняжки, всех размеров и видов.

На склоне холма, возвышавшегося над ровным пространством пустыря, я увидел бездомных кошек, которые нервно прохаживались взад и вперед, наблюдая за мной. А со всех сторон пустырь обступали выглядывавшие из травы многочисленные крысы, мыши и даже кроты. Все они тоже почувствовали этот запах. Люди не воспринимали его, потому что их носы потеряли способность к этому. Но зато животные очень даже воспринимали, что мы и доказали, собравшись и образовав здесь целое море из шерсти и клыков.

Естественно, что мы высматривали среди себя лидеров, тех собак, которые могли перевести на доступный язык все скрытые призывы, содержащиеся в этом запахе, и растолковать их суть как можно большему числу собравшихся. И тут мы увидели, что из леса, окружавшего город, появились дикие собаки.

***

– Лживые собаки!

В нашей лаборатории есть несколько таких же собак, заблудших дураков, которые пытаются возбуждать нашу молодежь революционными призывами. Естественно, мы подрезаем собакам голосовые связки, как только они поступают в лабораторию, но этого еще недостаточно, потому что, как я уверен, мы, животные, имеем еще способность общаться без слов, которая реализуется на основе сенсорных импульсов, более действенных, чем обычный язык.

Я уже много раз высказывал ученому-профессору мнение, что мы, крысы, должны иметь в этой лаборатории свое отдельное крыло, но всякий раз безуспешно. Сейчас, когда все животные находятся в одной огромной комнате, мы можем дорого заплатить за это. В наших текущих исследованиях теплового удара мы используем чрезвычайно активную дворняжку, подобранную в каком-то переулке и переполненную порочной пропагандой. Ее посадили на цепь, разместив на бегущей дорожке, находящейся в стеклянной нагреваемой клетке. Там она бегает день за днем, торопясь навстречу своей смерти, которая ко мне, например, придет еще не так скоро. Я надеюсь, что собака вот-вот наконец упадет мертвой от теплового изнеможения, так что, пожалуй, не буду прислушиваться к ее болтовне.

Этот пес бодрствует и днем и ночью, посылая нам возбуждающие наш мозг образы. Он глуп, но мастерски использует диапазон интуитивных излучений для передачи своих подлых изображений. Я уверен, что вы можете уловить их в воздухе. Его образное излучение чрезвычайно устойчиво и вызывает соблазнительные ощущения. И вот представьте себе, что здесь будет лежать крыса, которая должна предоставить свою трахею в качестве реального вклада в науку, и она, совершенно неожиданно, будет захвачена революционным потоком. Все ее тело будет пронизано устремлениями к свободе. А такие ощущения, как вы знаете, не могут быть разрешены.

– Добрый день, ученый-профессор!

Здесь вновь появился наш проф, однако, разумеется, он и не думает отвечать на мое приветствие, поскольку его интуитивный диапазон давно зарос ржавой коркой. Об этом факте можно только сожалеть, так как я собирался передать ему сообщение о том, что у него в лаборатории завелись опасные революционеры.

Вот это да! Сюда идет его очаровательная ученая ассистентка, ее длинные белокурые волосы мягкими завитками спадают на плечи. Я конечно мечтаю совершить копуляцию с ней. Ее уши должны задрожать, как только я поглажу ее по шее, и после пальцевой стимуляции ее таза она выгнет спину, что фактически будет капитуляцией в ответ на мои сексуальные тесты. Ее внешние половые органы должно быть имеют типичный голубой цвет, так гармонирующий с ее глазами, и она несколько раз взволнованно обегает вокруг колеса, затем понимающе смотрит на меня, зная заранее, что я, сильный белый самец, могу производить сношения до семидесяти раз в течение двадцати минут, с одной или двумя эякуляциями, ха, ха!

Надеюсь, что я понял все это правильно. Будучи кастрирован с детства, я не имею никакого собственного опыта в этом деле. Естественно, что здесь, в лаборатории, я держу и глаза и уши широко открытыми, и всегда делаю тщательные наблюдения в этой области, всякий раз, когда самка начинает нервно напрягаться и льнуть к вам. Эта блондинка, что рядом с ученым-профессором, демонстрирует буквально все признаки своей максимальной сексуальной восприимчивости. Она доводит меня до головокружения, заставляет бегать вокруг моего поворотного стола, круг за кругом. Стол представляет 12-дюймовый металлический диск. (Подробнее смотрите научную статью "Крысы на колесе", журнал "Психология", 1963.) Сейчас я на самом деле заставил его щелкать по-настоящему. Счетчик показывает, что я уже сделал пятнадцать оборотов!

Этого пока достаточно, чтобы некоторое время я мог находиться в форме. Теперь можно продолжить свой обход территории. Как ученый профессор-безумец, я имел в своем полном распоряжении стол-лабиринт, беготня по которому позволяет мне контактировать едва ли не со всеми секциями лаборатории.

– Доктор Рэт, я как-то очень странно чувствую себя.

– Так и должно быть. Разве ты не та самая крыса, которую постоянно пичкают самой непригодной пищей?

– Да, доктор Рэт, но с этим ничего не поделаешь.

– Какую неделю ты сидишь на этой диете?

– Это уже моя четвертая неделя.

Ему осталась еще две недели, а затем, согласно расписанию, наступит смерть.

– Я не хочу глубоко вникать в суть твоего самочувствии, сынок. Вероятнее всего, это начало каратинезации роговицы эпителия. Скоро ты вообще не сможешь видеть.

– Доктор Рэт, но ведь это не физическая проблема.

– Они ведь сажали тебя в лабиринт, не так ли? И сделали тебя чуть-чуть эксцентричным, как я представляю. Пусть это тебя не тревожит. Как только ты станешь полностью сумасшедшим, ты получишь соответствующую степень еще и в психологии.

– Доктор, но ведь это даже не умственная проблема.

– Не физическая и не умственная? Но, мой мальчик, что же еще может здесь быть в таком случае?

– Моя душа.

– Известкование почек и хрупкость костей, вот все, что беспокоит тебя, ну, может быть, еще повышенная раздражительность.

– Нет, доктор, это самая глубоко расположенная часть моего существа, то, что я имею в виду.

– Ты полагаешь, расположенная более глубоко, чем может проникать французский резиновый катетер номер восемь?

– Глубже, гораздо глубже.

– Уж не пытаешься ли ты сказать мне, ученому профессору-безумцу, что у крысы есть некая часть, совершенно неизвестная человеку?

– Мой свет, доктор, свет внутри меня…

– …введенный через прямую кишку…

– Доктор, я вижу внутри себя фонтаны света. Доктор, мы все вышли из этого фонтана.

– Все мы вышли из совокупления, мой дорогой приятель. Сколько тебе лет? Это не очень удачно, что у нас, в этой лаборатории, нет достаточного полового воспитания. Вот к чему приводит использование стеклянных трубок в экспериментах с девственницами.

– Я без возраста, доктор, и вне времени.

Бедная раздутая крыса смотрит на меня такими блестящими глазами, что я не сомневаюсь – ей ввели небольшое количество амитала натрия. Она уходит прихрамывающей походкой, чтобы поговорить с другими крысами и развить там свою доктрину. Но на такие занятия у меня просто нет времени. Смерть – это свобода, вот всеобъемлющая доктрина.