Текст книги "Московские сумерки"

Автор книги: Уильям Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Это все?

– Да, больше ничего припомнить не могу.

– Как, по-вашему, из какой страны он приехал?

– Трудно сказать. Одет он по-европейски, но выглядит, право, не европейцем. Скорее всего он американец.

– Почему вы так считаете?

– Ну это… он как-то фамильярно обращался с официантом. Европейцы, они только командуют официантами, много о себе воображают. Американцы – те вроде нас, все у них ровня… даже если у них гораздо больше денег, чем у нас.

– По-английски вы говорите?

– Немного. Достаточно, чтобы обслужить посетителей, которые говорят по-английски.

– Не слышали, говорил ли он что-нибудь по-английски?

– Нет, не слышал.

Чантурия постучал авторучкой по блокноту:

– Вы сказали, что женщина его не любила.

– Я сказал, что она не особенно любила его. Может, они не очень хорошо знали друг друга. Она относилась к нему вполне по-дружески, но без теплоты… Не как близкая, хорошо знакомая.

– А она тоже иностранка?

– Ну нет! Она-то русская.

– Как она выглядела?

– Красивая. Блондинка с темными глазами. Одежда приличная – фиолетовые брюки и блузка. Одета, знаете, не как дешевка-шлюха, а как порядочная русская девушка. И по-настоящему красива.

Стонов прикрыл глаза и улыбнулся.

– Задница у нее как персик. Знаете такую присказку? Чантурия прикинулся, что не знает…

– А когда его пырнули ножом, что она делала? Выкрикнула какое-то имя или…

– Да, получилось немного странно. Нет, она не кричала, вообще ничего не произносила. Она только вертела головой кругом… может, ждала помощи. Но нет, больше похоже, что она высматривала, кто за ними наблюдает. А потом она убежала.

– Каким путем?

– Через дверь. Почти сразу же после того, как удрали нападавшие. Больше я ее не видел.

Чантурия опять заглянул в заявление Стонова.

– А те, другие из вашей компании, – кто они такие?

– Ну это… – Стонов снова обратился за поддержкой к своему заявлению, – была там Шура…

– Должно быть, Александра Ивановна Серова? – спросил Чантурия, заглянув в заявление.

– Точно, она.

– Расскажите о ней.

– О… о, – произнес Стонов, закатывая глаза. – Ну, она такая… вот с таким задом! А сиськи – как арбузы! А…

– Я не это имел в виду.

– Не то? Ну это… рост у нее метр шестьдесят четыре…

– Опять не то. В каких она отношениях с вами?

– Отношениях? Мы не родственники. А, понимаю, что вы хотите спросить…

– Она ваша девушка?

– Точно.

– Сколько времени вы знакомы?

– Девять месяцев. Мы повстречались на Пушкинской площади. Слава еще сказал мне: «Глянь вон у той на сиськи». – Я глянул и… любовь с первого взгляда. Три месяца возился с ней, прежде чем уложил в постель, – такого она была о себе высокого мнения. Но, прямо скажу, не зря возился.

– А Слава – это Вячеслав Федорович Арканов? – поинтересовался Чантурия.

– Точно. Он официант, как и я. Мы вместе учились на курсах официантов. Он обслуживает приемы в Кремле. Однажды взял меня туда, но я после сказал, что мне лучше работать в обычном ресторане, в «Узбекистане». В Кремле, конечно, роскошь, все великолепно, но… – он замялся и, казалось, не знал, что сказать дальше.

– Но роскошь-то ведь не кормит, ее не укусишь? – подтолкнул его Чантурия.

– Вы хорошо все понимаете, товарищ капитан.

– Шура где работает?

– Она парикмахерша. Знаете заведение напротив телеграфа на улице Горького?

– Ладно. А другие из вашей компании? Там была и Арканова. Она что – жена Славы?

– Да, Вера.

– И чем же она занимается?

– Она горничная в гостинице «Дружба».

– Там что, иностранцы живут?

– Да… Но только из соцстран. Не из капиталистических.

– Наверное, мечтает перейти в другую, получше? В «Украину» или «Интурист»?

– А почему бы не в «Международную», поскольку уж мы размечтались? – подхватил Стонов. – У нее есть там знакомая – дежурная по этажу. Что бизнесмены обычно дарят женской обслуге в такой гостинице? Колготки, косметику… Один тюбик западной губной помады – недельная зарплата. И ей даже не нужно иметь с ними никаких дел. – Он остановился, а затем быстро пояснил: – Она, конечно, ничего им не продает. Это же не разрешается.

– Конечно. А еще двое из вашей компании? Стонов внезапно насторожился:

– А… Я их хорошо и не знаю. Света…

– Должно быть, Светлана Калинина?

– Да. Она двоюродная сестра Арканова. Собиралась стать балериной, но сломала ногу, и срослась она неправильно. Теперь она переводчица с английским языком.

– Где работает?

– Кажется, в каком-то химическом институте, переводит технические статьи. Иногда работает с иностранными бизнесменами. Чтобы свести концы с концами, как вы понимаете. Она в разводе, у нее сын, надо растить его.

Чантурия что-то записал. Потом спросил:

– А тот, что был с ней, – ее будущий муж?

– Нет. Для нее это слишком жирно.

– Максим Николаевич Градский? Почему же Макс для нее слишком жирен?

– У него отец первый замминистра общего машиностроения.

Чантурия любил, чтобы жизнь протекала без осложнений, но почему-то так никогда не получалось.

– А чем же этот сынок заместителя министра зарабатывает себе на жизнь?

Стонов сразу же стал уходить от ответа:

– Я точно не знаю.

– Ну, а как же вы с ним познакомились?

– Да я его в тот вечер впервые увидел. Он пришел со Светой.

– Со Светой, которую вы и знать-то толком не знаете?

– Она сестра Арканова. Поэтому-то я и пригласил ее.

– Конечно. Итак, вечер в кооперативном ресторане… Все гости вносят помаленьку в общий счет?

– Я был готов заплатить за нее.

– А за ее знакомого, сынка замминистра?

– И за него, конечно…

– Конечно. Вы даже не знаете, на что живет этот сынок первого замминистра. Чем же он занимается, как вы думаете? Ну, примерно?

– Не знаю.

– Вы просидели за одним столом весь вечер, выпили три бутылки шампанского и две водки на шестерых, а он даже и не заикнулся, чем занимается?

Стонов в своем заявлении не писал, сколько водки и вина они выпили, но сразу сообразил, что капитан правильно перечислил количество бутылок.

– Помнится, он назвался вроде инженером. Да мне, в общем-то, все равно. Я не расспрашивал его: как-то не очень вежливо расспрашивать.

Что же касается осведомленности Чантурия, то он лишь на глазок прикинул примерное число бутылок, выпитых на дне рождения Стонова. Застолье было не слишком широким: там, где гуляют трое русских мужчин, обычно за вечер выпивают пару бутылок водки. Ну, а на дне рождения требуется и шампанское.

Светлана Калинина оказалась красивой женщиной. Она действительно держалась как балерина. Волосы у нее были рыжеватые, а глаза по-восточному миндалевидные – в ней чувствовалась татарская кровь, причем от предков в близком колене.

– Рад, что ваша ножка в порядке, – так поприветствовал ее Чантурия, когда она села за столом напротив него.

– Вы и это знаете? – спросила она, но без удивления в голосе, а только дав понять, что ей неловко от его слов.

Одна из особенностей его работы заключалась в том, что следователь, показав чем-то, что знает тайны допрашиваемого, тем самым заставлял его нервничать.

– Ваш знакомый Стонов сказал мне об этом, – постарался успокоить он Светлану.

– А… это приятель моего брата, – сказала она.

– Насколько хорошо вы его знаете?

– Да я его, в общем-то, и не знаю. Знакомы только через Славу.

– Слава – это ваш брат? Арканов?

– Да.

Она осторожно подбирала ответы, так как поняла, что его сочувственные слова – только игра. Но в то же время они звучали искренне. Самым трудным в его работе было притворяться искренним в нужный момент.

– Где вы работаете, товарищ Калинина? – спросил он, принимая более официальный тон, в надежде, что это успокоит ее. Она и ответила в сугубо официальном тоне:

– Я работаю в Научно-исследовательском институте органической химии.

– Переводчицей?

– Да, переводчицей.

– А где вы обычно работаете?

– Как правило, дома. Я прихожу в институт за текстами, но основную часть работы делаю дома. У меня там собрана неплохая библиотека.

– Вам повезло.

– Какое уж тут везение! Я восемь лет ее собирала.

– Вы также работаете переводчицей и у иностранных бизнесменов?

– Время от времени, по просьбе Торгово-промышленной палаты СССР.

– Как часто?

– По-разному. Иногда по нескольку дней в неделю, иногда раз в месяц.

– Что, иностранцы, с которыми вы работаете, по большей части из химической промышленности?

– Вовсе нет. Переводческая работа не обязательно связана с техникой. Вот и сейчас я; например, работаю с фирмой, которая хочет продать нам обувь.

– Как называется эта фирма?

– «Юнайтед шу». Американская компания.

– А с кем из этой фирмы вы работаете?

– С их начальником отдела по торговле с другими странами и его помощником.

– Как их зовут?

– Начальника – Рональд Джеймс, а помощника – Джеф Миллингтон.

– Когда в последний раз вы виделись с кем-либо из них?

– На прошлой неделе. Они приехали и уехали. Должны вернуться через месяц.

– Они чего-нибудь добились здесь?

– Ничего. Как вам известно, наш народ не может себе позволить носить иностранную обувь. «Скандал! Какой скандал – мы вынуждены покупать обувь за границей! Купите лучше что-нибудь у нас, – вот что обычно говорят в наших торговых организациях иностранцам. – Вот тогда мы и станем обсуждать закупки вашей обуви». Ну, а что у нас есть дельного предложить иностранной фирме? Ничего. Совершенно ничего! Вот уж действительно скандал, но так оно и есть.

Он удивился такому напору.

– Похоже, вы принимаете свои дела с бизнесменами слишком близко к сердцу, – промолвил он.

Она только фыркнула:

– Я принимаю близко к сердцу собственную обувь – вот и все тут.

Она села боком на стуле и выставила один сапог так, чтобы ему было видно.

– Я сломала каблук на нашем социалистическом тротуаре, здесь рядом, на улице Кирова. Наши тротуары ремонтируются безобразно.

– Но ведь и климат-то у нас какой неравномерный – то мороз, то жара!

– Ерунда. Я работала целый год в нашем консульстве в Канаде, где климат ничуть не лучше нашего. Так тротуары там не проваливаются, смею вас уверить.

Чантурия решительно воспротивился дальнейшему обсуждению порядков на Западе.

– Как вы оказались в кооперативном кафе «Зайди – попробуй» прошлой ночью?

– Меня привел туда двоюродный брат. Его приятель, Стонов, праздновал там свой день рождения и захотел, чтобы и я пришла.

– Ну, а раз, как вы сказали, Стонов не относится к вашим друзьям, почему же он пожелал увидеть вас в тот вечер?

– Не знаю.

– Его приглашение как-то связано с вашей дружбой с Максимом Николаевичем Градским?

Она посмотрела ему прямо в глаза:

– Не знаю.

– Как давно вы знаете Максима Николаевича?

– Около года.

– Хорошо. Расскажите, что вы видели в кафе.

Она вкратце рассказала о происшедшем и, как он знал теперь от других, рассказала довольно точно.

– Нападавшие действовали очень целенаправленно, – добавила она, – как при военной операции.

– А вам доводилось видеть военные операции?

– Конечно, нет. Это просто образное сравнение. Если что-то выводит вас из равновесия, то просто говорят, что против вас действовали целенаправленно. Методично.

– А того человека, которого убили, вы видели прежде?

– Нет, не видела.

– Что-нибудь в нем запомнилось вам?

– Я не понимаю, что вы имеете в виду. Безусловно, он иностранец…

– Вы уверены?

– Да, конечно.

– А что за иностранец, откуда?

– Не немец – я не уловила у него немецкого акцента. По-русски говорил очень прилично, но, по-моему, его родной язык – английский. У него английский акцент – как-то мягко у него получался звук «юс». Но я все же близко к нему не подходила и не прислушивалась.

– А что он говорил, вы не слышали?

– Только заказы официанту.

– Как он вел себя с официантом?

– Что вы имеете в виду?

– Не было ли в его поведении чего-то странного? Чего-то такого, что заставило бы вас подумать, что он из такой-то или такой-то страны?

Поставить вопрос в такой форме Чантурия решил после допроса Стонова. Может, ничего примечательного в поведении убитого и не было, но иногда даже из ничего наблюдательный и умный человек может вынести кое-какое впечатление.

– А-а. Поняла, – она задумалась и, похоже, расслабилась. – Он вел себя с официантом не так, как ведет немец или англичанин. Думаю, что он американец.

– Почему вы так думаете?

– Американцы походят на русских: не заносятся перед официантами, относятся к ним по-дружески.

Чантурия сделал запись в блокноте.

– А женщина, которая была с ним, она тоже иностранка?

– Нет, она русская.

– Что она делала во время нападения и после него?

– Я как-то особо не присматривалась. Я не следила за ней, я следила за налетчиками. Она закричала… нет, не закричала, точнее, пронзительно взвизгнула, издала какой-то свистящий звук, когда они ударили его ножом. Что произошло потом, не знаю. Все мы вылетели как пробки на улицу, а ее там не было.

– Налетчики – можете описать их?

– Вижу свое объяснение перед вами. Я уже описала их для следователя.

– Да, оно у меня. Но, может быть, вы сможете добавить кое-что.

Она отрицательно покачала головой.

– Как заявляют другие свидетели, один из налетчиков говорил с акцентом. Вы заметили это?

– Да.

– Можете ли вы сказать, что у него грузинский акцент?

Она посмотрела на него. Что-то мелькнуло в ее глазах – что же? Нет, не опасение, не страх. Только настороженность.

– Не знаю.

– Вы же переводчица. У вас особый слух на язык. Да, я тоже грузин. Но мне нужно знать всего лишь ваше мнение как профессионала.

– Я сказала бы, что у него грузинский акцент.

– Ценю вашу помощь.

Чантурия опять что-то черкнул на бумаге. Пока он писал, она сказала:

– Да, еще одна примечательная особенность.

Он посмотрел на нее:

– Да? Какая же?

– Грузин, если он им окажется, прихрамывает. Чантурия внимательно смотрел на нее.

– Никто не упомянул об этом.

– Он старался не показать этого. Но я все же уверена, – сказала она с улыбкой. – Это мое мнение как профессионала. Я танцовщица. Вернее, была танцовщицей.

Чантурия тоже улыбнулся в ответ:

– Вы оказали нам очень большую помощь, товарищ Калинина, – сказал он и, сделав несколько пометок в блокноте, снова обратился к ней. – А теперь о вашем знакомом Градском.

Улыбка сошла с ее лица. Она замерла в ожидании. Он тоже выжидал. Наконец она спросила:

– А что о нем?

– Вы сказали, что знаете Градского с год?

– Примерно с год.

– Каков характер ваших отношений?

– Мы с ним друзья. Она казалась смущенной.

– Что значит «друзья»?

– Друзья и значит друзья.

– Вы разведены?

– Да. Значит ли это, что у меня не может быть друзей? Что, моя личная жизнь тоже интересует следствие?

Увидев, как в миг исчезло ее дружеское расположение, Чантурия еще раз пожалел, что ему выпала такая служба.

– Я хочу понять, – сказал он, – почему Градского, которого Иван Петрович Стонов не знает, пригласили на вечеринку по поводу дня рождения Стонова.

– Стонов его не приглашал. Это я его пригласила, сказала Стонову, что приведу гостя.

– Стонов – щедрый человек. А Градский, он что, настолько близок вам, если вы решили пригласить его на это дорогостоящее празднество?

– С тех пор как муж ушел от меня, я редко выхожу на люди. Максим мой друг.

Она произнесла эти слова с большой неохотой. Л ему хотелось, чтобы она говорила, смотря ему прямо в глаза.

– Мы вызвали его на допрос этим утром вместе с вами и другими. А он не пришел. Не знаете ли почему?

Она посмотрела в сторону.

– Не знаю.

Трудно было понять, что говорит Орлов, забив рот бутербродами с колбасой и сыром. Чантурия терпеть не мог бутерброды с колбасой и сыром, но в те дни даже в буфете КГБ нельзя было найти ничего другого. В эту зимнюю пору, когда физически остро ощущалась тоска по Грузии, особенно по грузинской пище, на него находило отчаянное желание откусить хотя бы кусочек свежего яблока или помидора. Это вызвало у Чантурия приступ раздражения.

– Набил полный рот, так не болтай, – в сердцах бросил он. Орлов проглотил кусок и повторил:

– Максим Николаевич, должно быть, думает, что папа прикроет его.

Максим Николаевич Градский, получивший повестку, как и все другие, находившиеся в кафе, на допрос до сих пор не явился.

– Если он так думает, – сказал Чантурия, – то глубоко ошибается.

И ему страшно захотелось спелого граната.

– Что случилось? Не явился кто-то из свидетелей? – поинтересовался сидевший с ними за одним столом старичок.

Чантурия немного знал этого офицера, давным-давно вышедшего в отставку. Он с охотой консультировал сотрудников КГБ в обмен на право приходить в здание Комитета, где можно дешево пообедать и поболтать на профессиональные темы.

– Тот свидетель, – выдавил Орлов, – сын первого замминистра. Чего же вы хотите?

– Ничего, – ответил старичок. – Я ничего не хочу теперь, в эти дни, когда разваливается вся страна. Первый замминистра! В мои времена я посадил бы этого сынка вместе с его папой в камеру предварительного заключения. А теперь даже сотрудник КГБ не чувствует себя спокойно в собственном доме. Что за времена настали!

– Что вы имеете в виду? – спросил Орлов.

– Что я имею в виду? Позвольте разъяснить. Я живу на Дорогомиловке, недалеко от Киевского вокзала. Дом, правда, старый, но в нем всегда было тихо-мирно. Его и построили-то для сотрудников нашего Комитета. Я переехал в него сразу же после войны, и все главы семей, живших в этом доме, служили в КГБ. А теперь? – Он кинул руку вниз, жестом показав, куда катится мир. – Все ушли на тот свет, кроме меня. А те, кто живет в нем теперь, – длинноволосые стиляги. Мне под дверь подсовывают записки с угрозами. Жена боится выходить на улицу по вечерам. Мы запираем дверь на двойной засов, чтобы поспать хоть немножко. Вот куда катится мир! Плюют на повестку с вызовом! Кто бы мог подумать?

Чантурия знал, что раньше такое вообразить не мог никто. Теперь же КГБ лишили официального права вызывать на допросы свидетелей – это прерогатива прокуратуры, государственного следователя. Но это так, мелочи. В прежние времена никто бы не осмелился махнуть рукой на повестку КГБ. Почти никто. Ну был случай, когда милиционеры убили офицера КГБ, возвращавшегося со службы, и два бюрократических ведомства долгие месяцы ставили друг другу палки в колеса, прежде чем началось настоящее следствие. Но это совсем другое дело. За спиной Максима Градского не стоит МВД. Он всего-навсего избалованное чадо высокопоставленного чинуши, испорченный шалопай, которого надо приструнить ради его же блага.

Чантурия тут же устыдился своей мысли. «Так у нас думают только самые твердолобые», – критически оценил он себя. Как едко высмеяла бы его мать такую мысль, узнай она об этом!

– 3 —

Среда, 18 января 1989 года,

4 часа дня,

Посольство Соединенных Штатов

У окна в жилом помещении нового здания американского посольства сидел Бен Мартин и листал советскую газету, стараясь не глядеть на снег, сыплющийся за окном на Москву-реку. Его сверлила мысль: когда прекратятся снегопады, хотя он и хорошо знал когда – через много-много недель.

В дверь постучал Ролли Таглиа. Мартин понял, что это Ролли, по его особенному стуку – на мотив песенки «Брейся и причесывайся».

Ролли вошел, как обычно, не ожидая приглашения. Он был заместителем главы миссии, вторым лицом после посла, и мог вести себя бесцеремонно. Ролли ничуть не удивился, увидев в комнате Мартина.

– Хэлло, профессор, – поприветствовал он. – А где Хатч?

Эта квартира принадлежала Чарльзу Хатчинсу.

– Надеюсь, вы скажете – где.

– Как я могу знать что-то лучше, чем профессор самого главного на Восточном побережье университета?

– Почти самого главного, – уточнил Мартин, улыбнувшись.

– Он обещал прийти сюда в полчетвертого. Мартину не нужно было глядеть на часы, чтобы узнать, который час. На Москву спустились сумерки. В это время года они означали, что сейчас четыре часа дня. Раздумывая над этим явлением уже полтора года, Мартин так и не смог найти разумное объяснение тому, почему сумерки начинаются именно в этот час в любое время года.

– В офисе его тоже нет, – сказал Мартин. – Я проверял. Его номер два сказал, что его нет.

– Номер два? Кто это? Что значит номер два?

– Дэнсон. «Призрак» номер два.[1]1
  Американцы называют «призраками», или «привидениями», сотрудников секретных служб – ЦРУ, ФБР, военной разведки и др. (Здесь и далее примечание переводчика.)


[Закрыть]

– Не понимаю, о чем идет речь.

– Извините. Помощник атташе по вопросам сельского хозяйства Дэнсон сказал, что его начальника, атташе по вопросам сельского хозяйства, нет на месте.

– Вот это уже лучше. Так вас хоть понять можно.

В посольстве Мартин был временно прикомандированным в качестве специального помощника атташе по вопросам культуры. Пробыв здесь более года, он понял, что никогда не сумеет четко представлять себе дипломатическую службу, не говоря уже о том, кто из персонала посольства «призрак», а кто «чистый» дипломат. Но, с другой стороны, невозможно было дружить с кем-то, подобным Хатчу, и в то же время не понимать, за что он получает жалованье. Хатч занимал в посольстве должность атташе по вопросам сельского хозяйства. Он происходил из Де-Мойна, штат Айова, знал все о кукурузе и коровах. Но Мартин видел, что Хатч к тому же знал советскую политику слишком хорошо для человека, чьей специальностью были кукуруза и коровы. Хатч не распространялся о своей основной работе, а говорил только про сельскохозяйственные дела, но даже прикомандированному помощнику культурного атташе, специализирующемуся в русской литературе, было трудно не распознать, чем в действительности занимался Хатч.

Мартин никогда не сожалел, что столь сильно привязался к Хатчинсу, но преподавание русской литературы в почти что самом главном университете на Восточном побережье не было достаточным основанием, чтобы держаться на короткой ноге с вероятным «призраком». Он успокаивал себя, что, наверное, Хатч все-таки не «призрак», потому что он был действительно специалистом в вопросах выращивания кукурузы и животноводства и происходил из Де-Мойна, штат Айова. Разве может кому-нибудь не понравиться такой славный парень? И все же он не был столь славным парнем, чтобы его можно было бы, например, рекомендовать друзьям из почти что самого главного университета на Восточном побережье. Дружба с ним являлась крамольным удовольствием, которое Мартин оправдывал тем, что если Хатч – не настоящий «призрак», то и он сам ведь не настоящий дипломат, даже если и прикомандирован к посольству специальным распоряжением администрации США.

Назначение в посольство Мартин считал наиболее странным зигзагом в своей судьбе и прямо связывал его с собственной неосторожностью.

В университете, где он преподавал русскую литературу, проводилось внеочередное заседание ученого совета факультета с целью предотвратить надвигающуюся опасность. Дело в том, что группа студентов пригласила президента Соединенных Штатов выступить в университете, а президент дал понять, что ему не очень-то хочется это делать.

На заседании Мартин оказался единственным членом факультетского совета, выступившим против отказа пригласить президента, в то время как большинство его коллег приняли решение, что президент поступил недружественно и его не следует приглашать в такой выдающийся центр учености, каковым является их университет. В результате ректорат университета аннулировал приглашение студентов.

Спустя год Мартин неожиданно для себя увидел свою фамилию в коротком списке кандидатов на должность, которая учреждалась в соответствии с экспериментальной программой культурного обмена между посольствами Соединенных Штатов и Советского Союза. Программой предусматривался обмен профессорами – один советский специалист по американской литературе на одного американского специалиста в области русской литературы. Они должны были свободно изучать свой предмет, глубоко знакомиться со страной пребывания, содействовать выполнению других научных обменов и программ, укреплять среди ученых чувство доброжелательности и товарищества, а также помогать дипломатам своих посольств лучше постигать творческую и культурную жизнь СССР или США. Поскольку Мартин не разделял политических взглядов своего правительства, то он немало удивился, обнаружив свою фамилию в том списке, а еще больше был удивлен, когда ему сообщили, что из числа кандидатов для поездки в СССР выбрали именно его. Причину такого внимания он узнал гораздо позднее.

– Ну что в «Известиях»? – поинтересовался Ролли. – Кто-нибудь напялил Раискины штаны?

– Если бы напялил, они бы не писали. – Мартин кинул газету Таглиа и поднялся немного размяться.

Зимний вечер в Москве зачастую ложится на землю свинцовой тяжестью. Популярная песня «Подмосковные вечера» гораздо лучше реальности. «Критерий подлинного искусства», – подумалось ему. Он не спеша пошел вдоль стены комнаты, рассматривая развешанные картины. Мартин видел их и раньше – сам присутствовал при покупке. Все они написаны недавно, подписей на них не было. Хатчинсу нравилось разыскивать живых художников и покупать картины у них. «Если картина написана более сорока лет назад, ее нельзя увезти домой без специального разрешения на вывоз, – обычно говорил он. – А с какой стати такое разрешение дадут сельскохозяйственному атташе? Но как бы то ни было, наш долг – зажигать и раздувать огонек творчества, мерцающий в этих потемках».

По этой же своей теории он покупал только дешевые картины. «Художников нужно ценить. Если их работа стоит дорого, то это уже высокая оценка, – утверждал он. – Давайте лучше выручать тех ребят, на работы которых никто и не смотрит».

– Поразительно! Вы это видели? – спросил Таглиа, обращая внимание на текст в самом низу на последней странице «Известий»;

– Я не заметил в газете ничего интересного. А что там?

– Поджог… Убийство… Преступление… Все есть, кроме секса, черт бы их побрал. – Он начал переводить заметку на английский с присущим ему драматизмом.

«Нападение с поджогом, или драма, разыгравшаяся январской ночью».

В ночь с 17 на 18 января в 00.45 минут несколько неизвестных лиц позвонили в дверь кооперативного кафе «Зайди – попробуй» на проспекте Мира в Москве. Это кафе работало в режиме «так поздно, пока сидит последний клиент».

– Имеется в виду, что оно работало, потому что после этого ночного визита принимать в нем гостей, к сожалению, нельзя.

«Неизвестные, которым открыли дверь, попытались применить ножевые раны к администратору, находившемуся в этот момент на дежурстве…»

– Подождите! – попросил Мартин. – Применить ножевые раны?

– Так здесь написано, – ответил Таглиа. Мартин взглянул на текст и покачал головой:

– Давайте дальше. Что же случилось с нашим незадачливым администратором?

Ролли стал читать дальше:

«К счастью, он увернулся и получил лишь неглубокий порез. После этого налетчики ранили ножами нескольких иностранных гостей кафе (оплата в кафе производится не только в рублях, но также и по кредитным карточкам). Затем они бросили в зал бутылки с бензином. Занялся пожар… Спасаясь от налетчиков, работники кафе (главным образом женщины, работавшие в ту смену) забаррикадировались на кухне. Они не могли позвать на помощь – телефонную линию заранее перерезали…

Когда работники, выломав запоры на окнах, выбрались на задний двор, налетчики уже скрылись, у входа стояли пожарные и полицейские. Раненых увезли в госпиталь, их жизнь была вне опасности. Как заявил начальник управления пожарной охраны Москвы Б.Лобанов, сигнал пожарной тревоги был получен в 00.51 минуту. Через девять минут пожарная команда из шести машин была на месте тревоги. В 1 час 23 минуты пожар был локализован, а в 1 час 32 минуты ликвидирован.

Как сказал Е.Лобанов, за последнее время это уже второй случай поджога кооперативного кафе. Первый поджог произошел в декабре прошлого года в Октябрьском районе столицы.

«Мы можем сказать только, – сказал председатель кооператива Анатолий Рутковский, – что мы угодили в разборку отношений между двумя враждующими криминальными группировками. Иначе трудно объяснить вандализм, вылившийся в поджог кафе. Считаю, что расследование выявит все это и установит цель налета на наш кооператив.

Целеустремленность действий налётчиков поразительна, все делалось как по команде. Я глубоко убежден, что те, кто громил кафе, побывали здесь прежде не один раз: они прекрасно знали, где что расположено, где перерезать телефонный провод, как блокировать выход.

Мы восстановим кафе в прежнем виде. Оно было одним из красивых и популярных мест в столице. Только один интерьер чего стоил: он расписан в русском и грузинском стилях и на морскую тематику. Нам нужно все это восстанавливать. Нам оказывают помощь районные власти, банк предоставляет кредит, нас поддерживают – мы продолжаем действовать как торгово-закупочный и производственный кооператив. И мы уверены, что кафе через два месяца, после реконструкции, будет опять принимать гостей, в том числе и иностранцев. Кроме того, мы прорабатываем возможность создания советско-финского совместного предприятия. Короче говоря, мы не позволим одержать верх каким-то бандитам».

Расследование дела о поджоге кооперативного кафе «Зайди – попробуй» ведется прокуратурой Дзержинского района Москвы. Здесь считают, что еще слишком рано делать какие-либо предварительные выводы о том, что произошло. Расследование осуществляется в тесном сотрудничестве с управлением МУРа (Московский уголовный розыск), специальными институтами и другими организациями».

– Другими организациями! – повторил Мартин. – Они все еще опасаются назвать прямо – КГБ.

– Береженого и Бог бережет, – ответил Таглиа русской поговоркой. – Ну, а что вы думаете обо всем этом?

– Думаю, что ваш русский заметно улучшился. Но, к сожалению, ваш английский отвратителен. «Это кафе работает в режиме так поздно, пока сидит последний клиент» – кто же так говорит? «Применить ножевые раны к администратору»?

– Не выступайте как профессор, – парировал Таглиа. – Профессоров никто не любит.

– Там, откуда я приехал, профессоров любят все.

– В Висконсине?

– Ваш русский совсем неплох. Он вас хоть творчески развивает.

– Но это не моя заслуга. Это все чертово советское влияние. Мой советизированный русский язык складывается сам собой, без видимых усилий с моей стороны.

Мартин поднял газету и вчитался в заметку.

– Хорошо, вы обратили внимание на такой момент, – заметил он. «Разборка отношений между двумя враждующими криминальными группировками». При разборке отношений, по-моему, не применяют «молотовский коктейль».[2]2
  Так на Западе называют горючую смесь для бутылочных гранат, применявшихся Красной Армией против танков в начале Великой Отечественной войны.


[Закрыть] Что же это было на самом деле?

– Я бы сказал, что «Известия» сообщают лишь половину правды.

– Как всегда?

– Нет. Есть отличие. На этот раз за второй половиной не скрываются политические мотивы.

– А вот Хатч говорит, что политические мотивы присутствуют всегда.

– Да. Но здесь нет обычных политических мотивов. Нет никаких пропагандистских целей. Им просто еще не удалось изучить факты, или же они не хотят эти факты признавать.

– Этого не видно, или это не соответствует действительности? Факты заключаются в том…

– … что фигурируют только лишь «враждующие криминальные группировки».