Текст книги "Московские сумерки"

Автор книги: Уильям Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– 35 —

Пятница, 2 июня 1989 года,

8 часов утра,

Посольство Соединенных Штатов

Дважды прослушав магнитофонную запись, Бирман сказал:

– По крайней мере, она хоть последовательна. Но все же есть кое-какие обстоятельства, которые мы хотели бы снова перепроверить.

– Я мог бы опять встретиться с ней сегодня же вечером.

– Следующая встреча состоится не раньше, пожалуй, чем через неделю, а то и две. По-моему, она и так слишком долго крутилась с иностранцем па глазах у многих людей. Может, кто-нибудь уже засек ее. Нет, Мартин. Я скажу, когда можно встретиться с ней, если в этом вообще возникнет необходимость. Нам нужно досконально изучить ее рассказ, прежде чем решить, что делать дальше.

– А я думал, что мы уже решили.

– Раз и навсегда решенного быть не может, Мартин.

Мартин подумал про себя, что раз уж игра складывается таким образом, то хорошо, что он не включил магнитофон, когда Алина рассказывала про Дмитрия.

А если бы включил, то Бирман и того использовал бы так, как ему хотелось, в своих собственных целях. Ну, а что касается Мартина, то он приказов от «фирмы» не получает и намерен выяснить лишь, почему же так произошло с Хатчинсом, и разузнать это как можно скорее. О его визите к Дмитрию Бирман ничего не узнает, да и вреда ему это не нанесет.

Кроме того, ему очень хотелось вновь увидеть Алину.

– 36 —

Пятница, 2 июня 1989 года,

8 часов вечера,

Новорязанская улица

Лифт в доме, в котором жил Дмитрий, не работал «опять», как сказала Алина, когда они поднимались по лестнице на девятый этаж. Лестница вилась вокруг квадратной шахты лифта, в которой безжизненно повисли, подобно лианам в джунглях, лифтовые кабели, освещенные тусклыми лампочками на лестничных площадках, да и то не все горели. Мартин и Алина останавливались через каждую пару этажей, чтобы перенести дух.

– Мне надо было прихватить еды, – сказала Алина. – Я забыла про лифт.

– Хотите вернуться вниз? – спросил Мартин.

– Нет. Хочу поскорее подняться.

– Чем вам не нравится Дмитрий?

Ему показалось, что она не просто хочет оградить Дмитрия от возможных осложнений, связанных с ее визитом. Она явно не стремилась навестить его.

– Это старая история и довольно запутанная, – ответила она. – Я все же люблю его. Но говорить об этом мне не хочется.

Наконец они дошли до последнего этажа и встали на площадке, чтобы отдышаться. Алина подошла к двери, но не решалась сразу постучать.

После нескольких ударов за дверью послышался звук, будто там что-то передвигали.

– Кто там? – раздался мужской голос.

– Дима, это я – Аля.

– Аля?

Послышался другой звук – отворяемых запоров. Дверь распахнулась.

– Аля, входи!

Увидев Мартина, Дмитрий отъехал немного назад. Мартин тоже сделал шаг назад.

Дмитрий открыл дверь, запоры которой находились на уровне его плеча, да и голова его едва доставала до груди Мартина. Сперва Мартин подумал было, что перед ним карлик, но быстро понял, что это не так.

У Дмитрия не было ног.

Он взгромоздился на маленькую квадратную деревянную тележку с подшипниками вместо колес.

Алина предупреждала Мартина, упомянув, что он потерял ноги на войне. Он ожидал, что увидит человека в инвалидной коляске или на протезах, но ни в коем случае не калеку па самодельной тележке.

Калека приоткрыл дверь, а сам отъехал назад, оттолкнувшись костяшками пальцев от пола. Из-под челки черных волос, космами спускавшихся до плеч, сверкали темные глаза, черная борода свисала на грудь. Он неотступно следил за Мартином.

– Дима, это друг. Бенджамин Мартин. Он американец.

– Американец?

Когда Дмитрий наконец понял, кто перед ним, он рассмеялся. Смеялся он густым басом солиста из русского церковного хора.

– Никогда в жизни не встречал американца. Я уж было подумал, что это опять кагэбэшники. Входите.

Мартин и Аля, оба, замерли на месте как вкопанные.

– «Опять кагэбэшники»? Что ты имеешь в виду?

– Они тут кругом вертелись целыми неделями. Это все из-за моего письма. Входите, что вы там встали!

Мощный толчок костяшками пальцев – и он покатился по полу на грохочущей тележке.

– О каком письме ты говоришь? – спросила Алина. Они прошли за Дмитрием мимо открытой двери тесной кухни, некогда окрашенной белой краской, а теперь ставшей серой – хотя, может быть, такой она показалась из-за тусклого вечернего света, еле пробивавшегося сквозь немытое окно.

В комнате, куда они вошли, стояли кушетка, низенький обеденный стол – не выше журнального столика – и такой же невысокий мольберт с незаконченным женским портретом, написанным маслом. Мольберт передвигался на колесиках, Дмитрий повернул его холстом к стене.

– А вы ничего не знаете о моем письме? Благодаря ему я обзавелся кучей компаньонов, не отходящих от меня по двадцать четыре часа в сутки. Даже когда я сижу в уборной, кагэбэшники крутятся кругом и заглядывают мне в задницу.

– Что за письмо, Дима? – переспросила Алина в нетерпении.

– Я написал письмо, требуя прав для лиц с физическими недостатками. Его подписали семеро таких же, вроде меня. Оно было опубликовано в «Известиях». Не приходилось читать? С тех пор меня не покидают компаньоны.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – он показал на кушетку. – Может, чайку?

– Дай я приготовлю, – предложила Алина.

– Думаешь, я не способен заварить чай у себя дома? Садись.

Одним сильным толчком он подъехал к двери, ухватился рукой за косяк, выехал в прихожую и быстро покатил вперед, отталкиваясь от пола. Подшипники прогрохотали по деревянному полу, их звук стал глуше, как только Дмитрий въехал на линолеум кухни. Мартину захотелось заглянуть туда и посмотреть, как Дмитрий дотягивается до кухонных шкафов и раковины, но не решился так явно проявить свое любопытство. Послышался голос Дмитрия:

– А мне не так уж плохо! Поскольку у меня нет ни работы, ни семьи, у них нет и никакой зацепки и, чтобы надавить на меня. Другим приходится хуже! КГБ может дотянуться до их родных: нажать, к примеру, на их начальство и поинтересоваться, а почему это у них работают люди, у которых родственнички неверно понимают материнскую заботу Родины и требуют себе всякие там инвалидные коляски или права без очереди садиться в автобус.

Дмитрий вернулся в комнату.

– Не пройдет и минуты, и вода закипит. Ну так, значит, вы американец? – спросил он и протянул Мартину руку. Но вдруг, увидев забинтованную правую ладонь Мартина, слабо улыбнулся:

– А-а, коллега-инвалид. Извините, – и протянул левую руку.

Рука у него была как камень. На костяшках пальцев набились твердые мозоли, пожатие оказалось мощным.

– Извините за негостеприимство. Вы застали меня врасплох. По одежде не скажешь, что вы американец.

Мартин надел потертый костюм и ботинки советского производства, купленные два года назад, вскоре по приезде в Москву. Он думал, что если в нем не смогут распознать с первого взгляда иностранца, ему будет легче общаться с людьми и изучать вопросы культуры. Но потом оказалось, что и с первого взгляда в нем сразу видели иностранца, да еще к тому же подозрительного, маскирующегося под своего, советского. На этот раз Мартин надеялся, что все же не вызовет подозрения.

– Наоборот, вы извините нас, что не предупредили вас о своем приходе, – сказал Мартин.

Дмитрий лишь пожал плечами – от этого движения, казалось, передернулось все его тело.

– Когда-нибудь и мне поставят телефон, – сказал он и выпустил ладонь Мартина. – Как это вас угораздило? – поинтересовался он, глядя на его перевязанную руку.

– Поскользнулся в ванной.

– Почему же КГБ не дает тебе покоя с этим злосчастным письмом? – спросила Алина.

– Почему? Спроси их: почему! Как в сталинские времена. Сейчас я сочиняю письмо товарищу Горбачеву, в нем и спрошу: почему. Посмотрим, сработает ли оно и отлипнут ли они.

На кухне засвистел чайник, и Дмитрии умчался из комнаты со скоростью метеора. Вскоре он позвал:

– Ну ладно, Аля, сдаюсь. Разрешаю прийти и помочь мне.

Она вышла и вернулась с типичным советским чайным набором – подносом, чашками и блюдцами из разных сервизов, чайником и маленькими розетками для варенья. Следом за ней появился и Дмитрий. Он лихо подкатил к низенькому столу, быстро расставил чашки и налил чаю.

– Из кого-то я сделаю хорошую жену, – сказал он. – Итак, американец Бенджамин Мартин, что привело вас в мои апартаменты? Аля что, знакомит вас со своими друзьями? Должно быть, она дошла до последней фамилии в своем списке, вот и привела вас сюда.

Он произнес эти слова как-то спокойно, без горечи и какого-то заднего смысла, но тем не менее Алина сразу же круто обернулась к нему:

– Ты и сам знаешь, Дима, что все это неправда, – обиженно заметили она.

– Разве? Ну, а зачем же ты тогда пришла?

Говоря это, он смотрел ей прямо в лицо. Черные волосы спустились ему на глаза, он резко мотнул головой, откидывая их назад, но глаз при этом от нее не отрывал.

– Я пришла, чтобы спросить: не видел ли ты Юрия?

– Потеряла его, что ли?

– Да, потеряла.

– И американец помогает тебе отыскать его?

– Да.

Она подчеркивала тоном свое твердое намерение вытерпеть все его издевки.

– Она что, уже ввела вас в свою семью? – спросил Дмитрий Мартина.

Алина помешала Мартину ответить, заявив:

– Боюсь, Юра попал в беду, Дмитрий.

– В таком случае ты поздно забеспокоилась.

– Что ты имеешь в виду?

Дмитрий несколько смягчил тон, но всего лишь чуть-чуть.

– Я не видел его уже несколько месяцев. Он приходил сюда зимой. Ему тогда приходилось туго, и ты просто обязана была встретиться с ним.

– Ну что же, вот она и пришла, – заметил Мартин. Он понимал, что не должен вмешиваться в их разговор, если хотел, чтобы Дмитрий занял их сторону, но ему уже осточертело ждать.

– А что у твоего американца общего с Юрой? – спросил Дмитрий Алину, не обращая на Мартина никакого внимания, будто он и не сидел рядом.

– Он вовсе не мой. И он тоже хочет помочь Юрию как и я.

– Это правда? – спросил Дмитрий Мартина, пододвигая ему чашку чая.

Он сделал это столь резко, что Мартин поспешил тоже ухватиться за чашку. Хотя их руки и не соприкоснулись, все же Мартин почувствовал присутствие чужой руки с другой стороны чашки, будто что-то неведомое связало их в этот миг. Тогда Мартин заглянул ему в глаза, темные глаза под черными волосами, но не прочел в них ничего.

– Это правда? Или вы просто хотите помочь Юриной сестренке?

– Был и другой американец, – объяснил Мартин. – Еще зимой, когда я и Алину-то не знал. Однажды поздно вечером Юрию понадобилось встретиться с ним, но они так и не встретились. Не в ту ли ночь он пришел к вам?

– Что же случилось?

– Тот другой американец был моим другом. Его убили той ночью.

Дмитрий пристально посмотрел на Мартина.

– Тяжело слышать такое, – сказал он наконец. – Думаете, это Юрий убил его?

– Нет, но полагаю, ему кое-что известно насчет этого. Он хотел что-то сообщить моему другу. Мне кажется, он и сейчас не прочь поделиться этим с кем-нибудь из американцев.

– А если захочет, то, может, и с вами?

– Может, и со мной. Мне кажется, тут выбирать не приходится.

– Да, таких немного, – с сожалением вздохнул Дмитрий, взяв ложечку варенья и запивая его чаем. Он взглянул на Алину:

– Аля, почему ты так долго не появлялась? За все эти месяцы не могла найти времени?

– Я не знала, что и делать, Дима. Что-то случилось с Юрой. – Я думала, что ты знаешь, но не хотела, чтобы из-за меня пострадал и ты. Я не хотела приносить беду в твой дом.

– Беду? Если ты имеешь в виду кагэбэшников, то они уже здесь.

– Почему он упомянул КГБ? – забеспокоился Мартин. Дмитрий искоса бросил взгляд на иностранца.

– Разве речь шла о КГБ? Может, я имел в виду мафию? Но ее еще здесь не было. Пока не было.

– А при чем здесь мафия?

Дмитрий лишь рассмеялся. Но на этот раз смех был с горечью, с печалью.

– Как это при чем? Разве Юра не связан с ней почти всю жизнь – с тех пор как демобилизовался из армии? Из той самой армии – да-да, вы правильно думаете, американец, – в которой я потерял ноги, «выполняя свой интернациональный долг» перед Родиной. Выполняя свой долг перед народом. Вот какую награду я получил за верную службу – потерял ноги, лучшего друга, жену, наконец…

– Не мели чепухи, Дмитрий! – потребовала Алина с резкостью, удивившей Мартина, который всерьез воспринял жизненную драму Дмитрия.

– Аля, ну пожалуйста, только послушай, – настаивал Дмитрий, но та не желала ничего слышать.

– Не надо всего этого, – закипела она. – Мы пришли, чтобы найти Юрия, а не ворошить снова эту старую историю. Ты знаешь, где он? Мы должны отыскать его!

Дмитрий, сгорбившись над чашкой чая, вздрогнул, как от физической боли.

– Да, я знаю, где он, – ответил он, поболтав чай. – Однажды ночью, этой зимой, Юрий пришел ко мне. Он сказал, что попал в беду и должен уехать из Москвы. Что за беда – не пояснил, заметил только, что лучше мне не знать об этом.

– А он ничего не велел передать мне? – спросила Алина.

– Нет, ничего.

– И сразу уехал?

– Просидел два дня. Потом уехал.

– Ну, а что он делал эти два дня?

– Глядел в окно. Что делать – он не представлял.

– И он даже не пытался известить меня?

– Нет.

– Куда же он отправился?

Дмитрий минуту-другую молчал, размышляя, а потом ответил:

– Я помог ему подыскать укромное место.

– Дима, Дима! Ты же знаешь, что я просто обязана разыскать его. Почему ты не хочешь помочь мне?

Алина чуть было не расплакалась. Mapтину даже захотелось погладить ее по плечу, чтобы успокоить. А Дмитрий в расстройстве закусил кончик своей бороды.

– Аля, почему ты не приходила ко мне, когда думала, что он здесь? Неужели я так уж отвратителен?

– Дима, ты же знаешь, что это не так! Я люблю тебя. Если бы я могла любить тебя так, как тебе хочется! Но я ничего не могу с собой поделать. Прости меня, я хотела бы, но не могу.

Дмитрий, забыв о Мартине, Алине и обо всем на свете, с трудом выговорил.

– Мне все равно, как ты любишь меня, Аля. Главное – ты знаешь, как я люблю тебя.

– Почему всегда все сбивается на этот разговор, Дима, – запротестовала Алина. – Почему? – Она поднялась из-за стола. – Я должна знать, где сейчас Юра. Скажи, Дима! Я сейчас ухожу, но мне нужно знать, где он! Можешь мне помочь?

– Да. Я помогу тебе, Аля, – с горечью ответил Дмитрий. – Ты же знаешь, что я всегда прихожу тебе на помощь. Если тебе нужна помощь, всегда зовешь Дмитрия. На что еще он годен!

– Остановись, Дима! Ты же прекрасный человек – и сам знаешь это! Не прикидывайся ползучей тварью!

– А я и есть ползучая тварь!

– Нет!

– Буду ползучей тварью, если тебе нравится.

– Нет, не нравится. Ну пожалуйста, скажи, где он сейчас.

– В Брянске, – как-то отрешенно произнес Дмитрий прямо в чашку. – У меня там дядька. Он раньше был лесником около Брянска, теперь живет на пенсии в деревне Старый Буян. Я достал Юрию билет на ночной поезд: спустился вниз и поднялся по лестнице – лифт частенько не работает – и отправил его к дяде Феде. Конечно, Юра привык отдыхать зимой в лучших местах, со Старым Буяном не сравнишь. Но и к нему, видать, привык – сейчас, летом, и там не так уж плохо.

Он посмотрел на нее снизу вверх:

– Ты что, хочешь прихватить и своего американца глянуть на него? Да живой он, живой! Благодаря Диме…

– Спасибо тебе, Дима, – поблагодарила Алина. Она произнесла эти слова тепло и мягко, быстро поцеловала его в голову и торопливо пошла из квартиры, не дожидаясь, пока Мартин последует за ней.

– 37 —

Суббота, 3 июня 1989 года,

2 часа ночи,

Киевский вокзал

Ночной поезд на Брянск уходил с Киевского вокзала в 2 часа 30 минут ночи согласно расписанию, придуманному в социалистическом обществе для наиболее эффективного использования подвижного состава, но отнюдь не ради удобств пассажиров. В Советском Союзе людей с избытком, а вот поездов не хватает.

В два часа ночи Киевский вокзал похож на огромный серый склад, набитый полусонными людьми, старающимися прикорнуть, где только возможно, будто для того, чтобы сохранить жизненные силы перед посадкой на поезд. Люди расположились на пластмассовых стульях оранжевого цвета, выбранного, видимо, специально, чтобы еще больше подчеркнуть отсутствие на вокзале всякого, комфорта. Ночь превращалась в тягостное сражение между оранжевой пластмассовой мебелью и людьми, стремящимися во что бы то ни стало соснуть хоть часок. Передвигался по залу лишь милиционер, тревожа спящих дубинкой: «Вокзал – не место для ночлега, граждане». До дальних рядов он не доходил.

– Я вам не поверил, когда вы сказали об этом, – промолвил Мартин, имея в виду милиционера. – Даже прожив в Союзе целых два года, я не верил, что такое может быть.

Он и Алина заняли стулья в самом дальнем ряду, у стены, откуда виден почти весь зал, а их увидеть трудно.

Высшее благо – это правильно вести себя в обществе.

Они приехали на вокзал на метро прямо из дома Дмитрия. В пути, когда рядом никто не стоял, они еще раз взвесили, стоит ли осуществлять задуманное: сесть на поезд до Брянска этой же ночью и отправиться разыскивать Юрия. Поскольку они уже настроились ехать, то обсуждали главным образом один пункт: не опасна ли такая поездка. Но они понимали, что если не уедут в эту же ночь, то потом возникнет столько непредвиденных обстоятельств, что им и не уехать вовсе: Мартин не имел права выезжать из Москвы без специального разрешения, которого у него, конечно, не было, ибо он его не испрашивал. Поездка могла отказаться бесполезной глупой затеей (в этом чувствуется голос Бирмана), или же к ней надо специально готовиться (опять голос Бирмана), или же подробно ее спланировать (и снова голос Бирмана). Но в то же время они твердо знали, что ехать нужно, так как другого удобного случая больше не представится.

Как оказалось, обстоятельства благоприятствовали им. Ночь была с пятницы на субботу – стало быть, Мартина в посольстве никто не хватится целых два дня. А самое благоприятное (и одновременно самое злостное нарушение установленного порядка) заключалось в том, что он никому не сказал, что собирался встретиться с Алиной. Если повезет, искать его никто не станет.

– Как же Дмитрий может жить один, так высоко, а лифт то и дело не работает? – спросил Мартин, припоминая события этого вечера, так как у него, по сути, впервые выкроилось время все как следует обдумать.

– Никак не может, – ответила Алина. – Но выбора у него нет. Квартира досталась ему по наследству. Он в ней вырос, жил вместе с родителями, а другой такой же хорошей и просторной ему никогда не дадут.

– Для него таких хороших квартир должны быть тысячи…

– Нет… для людей без денег места нет. Эта квартира его собственная, и государство не может ее отобрать. А чтобы получить другую, нужно ждать годы и годы. Другую квартиру он может только снимать, но на это у него денег не хватит. Его пенсия – семьдесят рублей в месяц, а частнику надо платить сотню. Этого позволить себе он не в состоянии – ему едва хватает пенсии на еду.

– Семьдесят рублей пенсии – ведь это очень и очень мало для героя войны, – заметил Мартин.

– Семьдесят рублей – это очень и очень мало для любого, а не только для героя. Ну, а что касается героя войны…

– Он потерял ноги в Афганистане?

– Да. Он ехал на танке, упал, и танк проехал по его ногам. В этой трагедии столько же смысла, сколько в любой жертве войны.

– Он сказал, что потерял и жену.

– Он наговорил много всяких глупостей.

По громкоговорителю объявили посадку на их поезд. Алина встала, потянула за собой Мартина, и они пошли на перрон по дальнему концу зала, избегая встречи с милиционером. Мартин надеялся, что в старом костюме и в этих ботинках он не будет бросаться в глаза.

– Держите язык за зубами, – напомнила Алина, – будем надеяться на лучшее.

Пока шли к вагону, он помалкивал. У лестницы в тамбур стояла проводница – круглощекая, полная женщина лет пятидесяти, с двумя золотыми коронками на зубах. Она проверила их билеты и проводила до купе, оказавшегося двухместным – Алина взяла билеты в спальный вагон «СВ». До Брянска езды всего пять часов, но проводница все равно опустила верхнюю полку и превратила сидячие места на нижней в лежачее.

Они не взяли с собой никакого багажа, но в. этом не было ничего подозрительного: многие приезжали в Москву из Брянска налегке – за покупками или по делам. Но все же Мартину стало легче, Когда он закрыл дверь купе и задернул занавеску на окне.

Поезд дернулся разок-другой и отправился в путь-дорогу точно по расписанию, не спеша набирая скорость в спящем городе. На маленьких улочках и в переулках Москвы фонари не горели – электроэнергию экономили, город превратился в единое черное пятно и стал похож на гигантскую деревню, раскинувшуюся на обоих берегах Москвы-реки.

Раздался стук в дверь – вошла проводница проверить билеты.

– Чаю хотите? – спросила она Мартина, не глядя на Алину.

Он подумал, что сойти за глухонемого не может, поэтому ответил:

– Спасибо, не надо. Поспим немного. Проводница улыбнулась, во рту у нее блеснули золотые коронки.

– Постели у нас очень удобные.

– И не тесно для двоих, – заметила Алина и залилась от смущения краской, а проводница понимающе улыбнулась.

– Чудесно ехать в поезде с приятным мужчиной, дорогуша, – сказала она и вышла из купе, задвинув за собой дверь.

– Не знаю, как насчет приятного мужчины, но уж точно чудесно ехать в поезде с приятной женщиной, – заметил Мартин.

– Не забивайте себе голову лишними мыслями, – ответила Алина. – Ведь не собираетесь же вы уложить меня в постель, соблазнив романтикой своей профессии. Да это и не ваша профессия.

– Моя профессия – культура, – парировал Мартин. – Нет более романтической профессии, нежели моя. Почему? Потому что я доверенное лицо великих писателей двух народов! Даже трех, если считать мой паршивенький французский. Такой романтикой можно завлечь любую актрису.

Алина на это ничего не ответила, а лишь принялась стелить постель на верхней полке. Он понял, что она решила поспать.

– Вы со своими писателями можете пока выйти в коридор, – сказала ока. – Я разденусь и лягу. Когда постучу в стенку, можете войти. Один, а писателей оставите за дверью. Особенно французских.

– А мне что делать? Раздеваться там, в коридоре?

– Можете раздеться и здесь. Подглядывать я не буду.

– Вот этого-то я и боялся пуще всего.

– Ну, проваливайте.

Мартин вышел в коридор и стал смотреть, как проплывают мимо высокие белые дома-башни, торчащие там и сям среди пустырей. Было всего три часа ночи, а по улицам уже топали работяги, отмеривая до метро по два-три километра, чтобы не опоздать на работу и заступить в первую смену.

Он подумал, что дома строили на значительном расстоянии друг от друга преднамеренно, по плану, чтобы якобы сохранить природные ландшафты, но на деле цель была совсем иная. Дело в том, что, по замыслу, стоящие на расстоянии дома разделяют городские районы и не дают людям возможности объединиться. Таким образом, создается лишь пустое пространство – не заселенное живыми людьми, а пустыня с пешеходными тропками. Своеобразный Лос-Анджелес без автомашин.

Поезд прибавил ходу, участился перестук колес на стыках рельсов.

Алина постучала в стенку, но Мартин продолжал наблюдать за мелькающей за окном Россией. Кварталы многоэтажных домов как-то враз кончились, пошли кучно стоящие маленькие, одноэтажные – старые крестьянские избы. Когда-нибудь и их снесут, чтобы высвободить место для строительства современного жилья. Избы лепились по берегам небольших речушек с белыми гусями, уснувшими на тихой воде. В дымке летнего рассвета тепло от домиков струилось в воздухе, как от стада коров на заливных лугах.

В коридоре показалась проводница, державшаяся уверенно и строго, как и подобает хозяйке вагона.

– Мужчина, вам что-нибудь нужно? – спросила она, называя Мартина единственным неофициальным обращением, поскольку при Советской власти перестало существовать обращение «господин».

– Нет, спасибо. Я немного посмотрю на природу, а потом пойду посплю.

– Мужики вечно увиливают от своих обязанностей, – подковырнула проводница. – Мой муж, будь он жив, да если бы он уединился с такой девочкой, как, например, с этой, – она кивнула на купе Мартина, – да меня от одной только мысли об этом целую неделю мучила бы изжога. Она что же – ваша жена?

Женщина бесцеремонно лезла в чужие дела – это столь типично для русских женщин, всегда готовых перемывать косточки своим или чужим при первом же знакомстве. Но теперь он должен больше помалкивать.

– Она устала, – кратко сказал он, чтобы только отвязаться.

– Вы плохо знаете женщин. Какими глазами она на вас смотрит? А-а? – ответила она, слегка подталкивая Мартина к двери купе.

Он продолжал стоять у окна, пока она не скрылась в служебном купе, где стоял самовар и лежали всякие мелочи, необходимые в дороге, затем открыл дверь и вошел в купе. Алина выключила свет, но ранний рассвет уже пробивался в окно. Повернувшись спиной к постели, он начал раздеваться: повесил пиджак на вешалку на противоположной стенке, снял рубашку и галстук.

– О чем это она там вас расспрашивала? – спросила Алина, отвернувшись к стенке. – Вы должны следить за своей речью, а то люди поймут, что вы иностранец.

– Она не спрашивала, – объяснил Мартин, – она настоящая русская женщина – только советовала.

– И что же она насоветовала?

– Она сказала, что вы глядите на меня, как кошка на сало.

Он услышал, как она поворачивается лицом к нему.

– Как и все иностранцы, вы к тому же еще и врунишка! Недаром партия учит не доверять вам, – сказала она, но в голосе ее чувствовалась усмешка.

– Ей-богу, не вру, – побожился он и повернулся к ней лицом, чтобы она видела, как в подтверждение своих слон он крестится по православному обычаю.

Алина глядела из темноты с верхней полки и впрямь как кошка с лежанки на печке. Лицо ее находилось всего в нескольких дюймах от его лица и на одном с ним уровне, а глаза ее стали темнее темной ночи.

Мартин чуть наклонился вперед, положил руки на край полки и уперся в них подбородком.

– Она также обвинила меня в недостатке мужской галантности: как это я посмел оставить в купе такую девушку, как вы, одну-одинешеньку.

– Вы все же неисправимый иностранный лгунишка, – ответила Алина, а спустя минуту спросила:

– Что значит «девушка, как я»?

– Прекрасная и отважная, которая заставляет трепетать сердце мужчины.

– Теперь я вижу, почему нас предупреждали. Иностранный лгунишка с льстивым языком.

Он еще ближе подвинулся к ней и прикоснулся губами к ее губам. Это был даже не поцелуй, а лишь прикосновение, но она все же отпрянула назад – правда, всего чуть-чуть, но ее уже не достать. «Нет», – прошептала она. Не понятно, означал ли ее шепот, что все кончилось?

Он сел на нижнюю полку, снял брюки, положил их на столик у окна и, вытянувшись на полке, накрылся одеялом. Повсюду в России в поездах дальнего следования стелят такие одеяла – они состоят из пододеяльника – своеобразного конверта – и собственно одеяла, которое закладывается в этот конверт.

Белый пододеяльник был свежим и прохладным. Мартин смотрел, как за окном медленно рассветает. Спустя какое-то время он услышал Алинин голос с верхней полки: «Спокойной ночи, Бенджамин». Сперва он сомневался, сможет ли уснуть, но в конце концов сон сморил его.