Текст книги "Браззавиль-Бич"

Автор книги: Уильям Бойд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

ЧТО Я ЛЮБЛЮ ДЕЛАТЬ

С ним я люблю делать вот что. Мы лежим в постели, неважно, вечером или утром, он теплый и сонный, он в полудреме, а мне не спится. Я лежу, прижавшись грудью к его спине, его ягодицы касаются моих бедер, коленями я чувствую его икры, его пятки у меня на щиколотках.

Я молча провожу рукой по его ляжке, потом начинаю тихонько его трогать. Пенис у него мягкий и дряблый. Он лежит у меня в ладони, он почти невесомый. Легкий, как мелкая монетка, он – знак того, что он есть, и только. Какое-то время с ним ничего не происходит. Потом, убаюканный у меня в ладони, согретый теплом моих пальцев, он начинает расти. Плоть набухает, мое тепло с избытком возвращается ко мне вместе с потоком горячей крови, орошающей его мускульную ткань. Меня не перестает волновать та власть, которую я над ним имею, волшебная преображающая сила моих прикосновений. Налившийся кровью, весь в прожилках, как лист, его пенис становится все толще и медленно, толчками продвигается между моими неплотно сжатыми пальцами, и тут он поворачивается ко мне лицом.

О Джоне Клиавотере Хоуп Данбар услышала в колледже задолго до их знакомства.

Клиавотер.

Имя запало ей в память. Клиавотер. Она несколько раз отмечала, что оно повторяется в беседах окружающих, но в какой связи – не прислушивалась.

– Что это за Клиавотер, о котором столько толкуют? – спросила она своего руководителя, профессора Гоббса.

– Джон Клиавотер?

– Не знаю. Просто все время слышу эту фамилию.

– Новый сотрудник исследовательского сектора? Я думаю, о нем речь.

– Не знаю.

– Невероятно одаренный человек, как будто бы. Так, во всяком случае, говорят. Но так говорят всегда. Мы все были невероятно одаренными – в свое время. – Гоббс помолчал. – А в чем дело?

– Ни в чем. Просто фамилия меня заинтересовала.

Джон Клиавотер.

Через несколько дней на улице она увидела человека со сложенной газетой в руке; человек разглядывал здания. На нем был габардиновый плащ и красная бейсбольная шапочка. Он, задрав голову, с таким любопытством смотрел на фасады стандартных домов, словно подумывал о покупке недвижимости; потом отвел взгляд.

Хоуп свернула с Олд Бромптон Роуд, он шел в противоположную сторону, так что разглядеть его как следует она не успела. Но сочетание плаща и бейсбольной шапочки делало его единственным в своем роде. И почему-то ей пришло в голову, что человек этот и есть Джон Клиавотер.

Двумя днями позже она шла в колледже по незнакомому коридору (ей пришлось подняться в компьютерный отдел за распечаткой для профессора Гоббса) и увидела приоткрытую дюймов на шесть дверь. На двери была табличка «Д-р Джон Клиавотер». Она остановилась и заглянула внутрь. Ей удалось увидеть только угол ярко-малинового казенного ковра и следы скотча на голой стене.

Сама не понимая зачем, она с несвойственной ей решимостью шагнула вперед и распахнула дверь.

В кабинете никого не было. Из-за облаков внезапно выглянуло низкое весеннее солнце, его лучи нарисовали на стене золотое окно. В столбе света плясали еще не успевшие осесть пылинки.

На полу стояла дюжина коробок с книгами. На письменном столе – ничего. Она обошла его, выдвинула два ящика. Цепочка скрепок. Оливково-зеленый дырокол. Три леденца. Заглянула в другие ящики. Пусто. Ей стало неловко, в душе зашевелились недоумение и досада. Что она делает в комнате у этого человека? Какую нелепую игру затеяла?

В углу на кресле лежало шерстяное пальто, темно-серое, почти черное, из ткани в елочку. На каминной полке, над газом, она увидела кружку кофе.

От него шел пар.

Она дотронулась до кружки. Горячая.

С пересохшим от волнения ртом она сняла пальто со стула, обшарила карманы. Пара кожаных перчаток. Пластиковый пузырек таблеток с надписью «Тайленол». Мелочь.

У двери послышался шум.

Она обернулась.

Никого. Ничего.

Дверь еле заметно двигалась: ее каким-то таинственным образом приоткрывал и прикрывал гулявший по зданию ветерок.

Она положила пальто обратно на стул. Джон Клиавотер, назойливо звучало у нее в голове, Джон Клиавотер, ну где-е-е ты? Она обшарила глазами комнату, сама не понимая, чего ищет. Она не могла взять в толк, по каким сверхъестественным причинам так странно себя ведет.

Она взяла кружку, отхлебнула кофе. Крепкий и сладкий. Наверное, три ложки сахара, подумала она. Поставила кружку на место. На кромке остался отпечаток ее нижней губы – розовый полумесяц губной помады.

Она повернула кружку так, чтобы этот след бросался в глаза, и вышла из комнаты.

Все дело в другом зрении, думала она. Иначе не объяснить, почему чутье так настойчиво подсказывало ей, что этот мужчина ей предназначен. Она не разыскивала его – не считала нужным, но поймала себя на том, что на работе, выходя по делам, или просто оказавшись около колледжа, пристально вглядывается во все незнакомые мужские лица. Она была уверена, что сможет его узнать.

И вот однажды вечером она зашла в магазин: она была приглашена на ужин к подруге и по пути хотела купить вина. Народу было много, к обеим кассам стояли очереди. Ее бутылку завернули в папиросную бумагу, но сдачи с десятифунтовой банкноты у продавца не нашлось. Он стал набирать мелочь в соседней кассе, и тут ее внимание привлек человек, выходивший из магазина.

Когда она обернулась, он был уже в дверях. С непокрытой головой, темноволосый, в песочно-коричневом твидовом пиджаке. Из обоих карманов торчало по бутылке красного вина. Под мышкой человек держал грозившую развалиться кипу книг и бумаг. Под тяжестью бутылок твид на его широких плечах сильно натянулся. Сперва она подумала: если так обращаться с пиджаком, его ненадолго хватит. А потом поняла: Джон Клиавотер. Он вышел на улицу и исчез из вида.

Продавец старательно отсчитал ей сдачу. Когда она выскочила на тротуар, незнакомца и след простыл. Но она не расстроилась: это был он, и она это знала. И ощущала спокойную уверенность, что в конце концов его встретит. Спешить ей было некуда. Всему свое время.

И она оказалась права. Ждать ей пришлось дольше, чем она думала, но в конце концов их пути пересеклись на факультетской вечеринке. Она увидела его у стола с напитками и сразу узнала. Она была почти пьяна, но вовсе не алкоголь придавал ей смелости, когда она, расталкивая гостей, пробиралась через весь зал, чтобы подойти к нему и назвать свое имя. Просто время пришло, и она это знала.

ЧЕЛОВЕК, ДРАЗНИЛКА

Pantroglodytes. Шимпанзе. Это название впервые употребляется в «Лондон мэгазин» за 1837 год. «…Морем доставлено весьма диковинное существо, пойманное в лесах Гвинеи. Это особь женского пола, ее сородичей жители Анголы называют „шимпанзе“, или „человек-дразнилка“».

Шимпанзе сами, без поощрения со стороны людей могут пристраститься к спиртному. Когда шимпанзе Вошоу, Воспитанному в человеческой семье и обученному языку глухонемых, впервые показали его сородичей и спросили, кто это такие, Вошоу жестами ответил «черные жуки». Шимпанзе используют орудия труда и могут обучать своим навыкам других шимпанзе. Известны случаи, когда шимпанзе чахли и умирали от разбитого сердца.

Генетически шимпанзе – ближайшие родственники людей. Когда проводился сравнительный анализ ДНК выяснилось, что молекулярный состав ее нуклеиновых кислот для шимпанзе и человека различается на 1,5–2 процента. С позиций систематики это означает, что люди и шимпанзе – ближайшие родственники и, строго говоря, классификацию следовало бы пересмотреть. Мы принадлежим к одному виду – Homo. Итак, не Pantroglodytes, но Homotroglodytesu HomoSapiens. Люди-дразнилки.

Я еще завтракала: допивала чай с молоком и дожевывала ломоть хлеба с надоевшим маргарином, – когда появился Джоао вместе с Алдой. Алде восемнадцать, он строен, как его отец, но кожа у юноши куда светлее – цвета жженого сахара. Лицо у него широкое, открытое, взгляд внимательный, точно все вокруг ему интересно. Он не слишком смышленый, но очень энергичный и старательный. Я спросила Алду, что у него слышно с призывом на военную службу.

– Нет, нет, – и он с облегчением улыбнулся. – Слишком много солдат. Война скоро кончать.

– В самом деле? – Это было для меня новостью. – А вы как думаете? – спросила я Джоао.

Он был менее оптимистичен, пожал плечами.

– Не знаю. Говорят, с ЮНАМО все кончать. Но еще есть ФИДЕ и есть ЭМЛА.

– С ЮНАМО все кончать, – с энтузиазмом подтвердил Алда.

– Их окружить в Лузо, возле железная дорога. Много-много убили.

– Кто их окружил?

– Федералы и ФИДЕ. – Он энергично зашлепал губами, смуглые руки задвигались, словно бросая в цель невидимые предметы. – Бах-бах-бах! Бутылки с зажигательной смесью.

Я на секунду задумалась.

– А разве ФИДЕ не воюет против федералов?

– Да, воюет, – терпеливо объяснил мне Алда, – но ЮНАМО не любят и эти, и эти.

– Сдаюсь, – сказала я, – пошли.

Было еще очень рано и поэтому холодно, иногда мне казалось, что при выдохе у губ на мгновение появляется пар. С белесого, облачного, словно покрытого туманом неба лился ровный рассеянный свет, теней на траве не было. От обильной росы мои серо-коричневые ботинки в считанные минуты стали шоколадными. Мы шли через спящий лагерь, направляясь на юг.

Проходя мимо домика, где жил Хаузер, я услышала свое имя. Я обернулась. Хаузер в своем до отвращения коротком махровом халате стоял в дверях.

– Хорошо, что поймал вас. – Он протянул мне мою баночку для образцов, уже пустую и чистую. – Очень забавно. Вы как, сами додумались или наш гений Вайль вас надоумил?

– О чем это вы? – холодно отозвалась я. По части ледяного тона я ему уступать не собиралась.

– О вашей нелепой шутке, – он указал пальцем на банку. – К вашему сведению, в последний раз ваш этот шимпи лакомился бутербродом с шимпанзятиной. – Кривая улыбочка исчезла с его лица. – Не злоупотребляйте моим временем, доктор Клиавотер.

С высокомерным видом он удалился в свое жилище. Джоао и Алда оживились, с интересом уставились на меня: им редко случалось присутствовать при ссорах в лагере.

Я пожала плечами, развела руками, скорчила недоуменную гримасу. Да, теперь мне будет о чем поразмыслить. Мы снова тронулись в путь.

Юджин Маллабар основал исследовательский центр Гроссо Арборе в 1953 году. Проект начинался скромно, всего лишь как проведение полевых работ, подкрепляющих теоретические положения нескольких глав его диссертации. Но исследования увлекли Маллабара, и он остался в Африке. Через два года к нему присоединилась его жена Джинга. Вдвоем они изучали образ жизни диких шимпанзе, и их скрупулезные и оригинальные полевые работы вскоре снискали горячее одобрение научных кругов и получили широкую известность у массового читателя. Популярность превратилась для Маллабара в настоящую славу после выхода его первой книги «Мирные приматы» в 1960 году. За книгой последовали документальные и телевизионные фильмы, и Гроссо Арборе вместе с его фотогеничным основателем вступили в эпоху процветания. На Маллабара сыпались гранты, аспиранты стремились у него работать, под влиянием правительства рушились все прежде непреодолимые бюрократические препоны на пути подлинного развития его дела. Вскоре Гроссо Арборе стал ведущим национальным парком и заповедником, одним из первых в Африке. Затем вторая книга Маллабара, «Путь примата», получила международное признание. Маллабара всюду цитировали, приглашали, осыпали почестями; он стал почетным доктором доброй дюжины университетов и академий, заключил весьма выгодный двухгодичный контракт на лекционные турне по Европе и Америке; маллабарианские кафедры приматологии были созданы в Берлине, Флориде и Нью-Мексико. Место в анналах науки и этологии Маллабару было обеспечено.

Разработанный Маллабаром подход к изучению сообщества диких шимпанзе требовал огромных затрат труда и времени. Главным условием было то, что обезьяны должны привыкнуть к наблюдателю, его присутствие в их мире не должно вызывать у них ни страха, ни скованности. Когда их реакция станет вполне нейтральной (у самого Маллабара на это ушло почти два года), начинается следующий этап работы, а именно – наблюдение и ведение записей. За годы существования Гроссо Арборе техническая сторона этого процесса была четко отработана и организована, было собрано и проанализировано огромное количество данных. Все наблюдения фиксировались стандартным образом, каждого шимпанзе идентифицировали, за всеми следили, их жизнеописания велись и комментировались годами. Никогда за всю историю науки ни одно сообщество животных не было изучено столь подробным и исчерпывающим образом, сколь в Гроссо Арборе – таков был итог более чем двадцатилетней деятельности Маллабара.

Разумеется, Маллабар не был единственным в своей области: в Африке велись и другие получившие известность исследования приматов, в частности, на Гомбе-Стрим, в Махалском национальном парке и в Боссау (Гвинея), но бесспорно то, что Маллабар и его сотрудники славились высочайшей точностью исследований и Гроссо Арборе благодаря профессионализму и обаянию его основателя пользовался в научной среде воистину блистательной репутацией.

В этот длинный перечень побед и достижений Маллабара вкралась одна ошибка. Он выбрал не ту страну. Впрочем, нужно быть к нему справедливым: он не мог предвидеть гражданской войны, которая вспыхнула в 1968 году и создала для сотрудников Гроссо Арборе массу сложных, а порой и опасных ситуаций. К счастью для них, военные действия всегда велись на безопасном расстоянии, но существовала постоянная угроза бунтов и вооруженных выступлений в тылу, со стороны анклавов. Однако разбойничьи методы четырех рвавшихся к власти военных группировок, а также непредсказуемость исхода их борьбы означали, что времена сентиментальных историй на глянцевых страницах журналов, сенсационных заголовков на их обложках и документальных телефильмов о Гроссо Арборе – кончились. Перепись шимпанзе в Семиранс Форест (грандиозное и весьма дорогостоящее предприятие) оказалась под угрозой, так как приток аспирантов иссяк. Оставшимся в Гроссо Арборе ученым стало куда труднее продлевать визы и разрешения на работу, возникли перебои с продуктами, так как давление международного общественного мнения и демонстрация силы со стороны сверхдержав привели к наложению официальных и неофициальных экономических санкций. И, что самое скверное, жестокость федерального правительства, не шедшего ни на какие компромиссы и стремившегося потопить в крови выступления всех противоборствующих партизанских группировок, вызывала на Западе растущее возмущение и протест.

Количество грантов и наград, за счет которых Гроссо Арборе держался на плаву, удручающе уменьшилось. Юджин Маллабар и заповедник вызывали ассоциации с режимом, который пользовался в мире дурной репутацией и стоял на грани банкротства. Маллабар, разумеется, повсюду твердил, что интересы науки – это главное и политика тут ни при чем, однако пользы от его выступлений было немного.

Но лучшие времена, говорил он с неподражаемой уверенностью, уже не за горами. Не так давно ратифицирована резолюция ООН, она получила широкую поддержку. Самая крайняя из воюющих группировок, ЮНАМО, по-видимому, почти прекратила получать помощь, а руководители двух других, ФИДЕ и ЭМЛА, начали туманно рассуждать о перемирии. В свою очередь, федеральное правительство стало поговаривать о политике умиротворения и дружественных отношениях. В Гроссо Арборе откуда-то появились небольшие деньги, но хотя сомнительные декларации о мирных намерениях и реяли в воздухе, никто не изъявлял желания ехать в заповедник на кратковременную работу, под которую эти деньги выдали. Пока не подвернулась я. Почему я за нее взялась? На этот вопрос я вам отвечу – со временем.

Маллабар почти закончил новую книгу, итог всей его этологической деятельности. Книга должна была стать вершиной его творчества, последним словом науки о сообществе шимпанзе и о том, что дали человеку наблюдения над его ближайшим биологическим родственником, долгие годы проводившиеся в Гроссо Арборе. Предполагалось, что выход книги ознаменует собой двадцатипятилетие проекта и увенчает его успех: мы уже заняли прочное положение среди научных центров мира, но книга должна была выбить название Гроссо Арборе золотом на мраморе. Однако на последнем этапе ее подготовки в стане шимпанзе, чью историю Маллабар столь тщательно документировал, произошел загадочный раскол. По какой-то неведомой причине небольшая часть особей отделилась от основной группы, мигрировала на юг, за пределы парка Гроссо Арборе и поселилась в лесу, ранее не охваченном наблюдениями. Почему они ушли? Не крылось ли за этим что-то важное? Не влияет ли на эволюцию сообщества шимпанзе какой-то существенный неучтенный фактор? Для попытки найти ответ на эти вопросы и была открыта новая ставка. И мне выпало, пока Маллабар не допишет свою книгу, наблюдать за отколовшейся группой южан, как их здесь называли, продолжать подробные записи об их повседневной жизни, а также попытаться понять, можно ли объяснить их безвременный уход. И, кроме того, сказал Маллабар, который редко, но все же впадал в грех антропоморфизма, – мы все – одна семья. Нам хочется знать, почему они ушли и как они живут.

Джоао, расставшись со мной и Алдой, двинулся примерно в ту сторону, куда вчера направился Кловис. Мы с Алдой пошли к большому фиговому дереву, где обычно кормились южане. Извилистая тропа вела нас через сырой подлесок. Вскоре должен был начаться сезон дождей, теплый и неподвижный воздух был тяжелым и влажным. Мы шли легким пружинистым шагом, но вскоре с меня полил пот; я безнадежно отмахивалась от сопровождавшего нас полчища мух. Алда шел впереди, темный треугольник пота на его розовой тенниске указывал мне путь.

На фиговом дереве никого не было, если не считать группки обезьян-колобусов. Но возбужденные вопли и уханье шимпанзе слышались неподалеку. Еще одно фиговое дерево росло у выхода скальных пород примерно в полумиле отсюда. Судя по шуму, который оттуда доносился, на нем и собрались все южане.

На дорогу у нас ушло около получаса. Мы с Алдой приближались к шимпанзе с обычной осторожностью, я шла впереди. Примерно в сорока ярдах от дерева я присела на корточки, достала бинокль. Я увидела: Кловиса, Мистера Джеба, Риту-Мей и ее детеныша Лестера, Маффина и Риту-Лу. Я перечисляла их, а Алда ставил галочки в таблице ежедневных наблюдений. Не было Конрада. И не было беременной Лены.

Шимпанзе расположились высоко над землей на ветвях фигового дерева Ficus mucosae, в развилку ствола которого, по-видимому, ударила молния. Часть веток была по-зимнему черной и мертвой, зато на остальных особенно обильно росли плоды и листья. Обезьяны лениво лакомились красноватыми ягодами. Вид у всех был безмятежный и довольный. Я не могла понять, почему они недавно вопили.

Мы с Алдой расположились на своем посту – аналитические листки наготове, полевые журналы раскрыты; сидеть нам, по-видимому, предстояло долго. Шимпанзе время от времени поглядывали на нас, но никак иначе не реагировали – они вполне привыкли к наблюдателям. В бинокль я по очереди разглядывала их всех. Я знаю их, думала я, как знают своих домашних. Вот Кловис, альфа-самец группы, покрытый чрезвычайно густой и жесткой шерстью. Сухорукий Мистер Джеб, лысый старый самец со встрепанной седой козлиной бородкой. Рита-Мей, сильная взрослая самка с бурой клочковатой растительностью на теле. Еще одна самка, ее дочь Рита-Лу, молодая, почти созревшая. Маффин, детеныш Риты-Мей, пугливый шимпи, подросток-невротик, которому хорошо только вместе с матерью; он был очень подавлен, когда она родила третьего детеныша, Лестера. Отсутствовали Конрад и Лена. Конрад – взрослый самец, склеры у него не коричневатые, а белые, и взгляд поэтому такой человеческий, что мне порой становится неуютно. Лена должна была вот-вот родить, от кого – понятия не имею. Лена была шимпанзе-одиночка, прибившаяся к южной группе. Она по нескольку дней кочевала с южанами, потом ни с того ни с сего исчезала и возвращалась примерно через неделю. Она держалась несколько отчужденно, была на периферии группы, но к ее отлучкам и приходам шимпанзе относились, по-видимому, вполне спокойно.

Часа два мы с Алдой наблюдали за шимпанзе. Маффин разбирал шерсть у Риты-Мей, искал на ней блох. Рита-Лу слезла с дерева, двадцать минут отсутствовала, потом вернулась. Стайка обезьян-колобусов, наверное, с первого фигового дерева, пронеслась мимо. Шимпанзе на них залаяли. Кловис продемонстрировал агрессивность: начал угрожающе трясти ветки, шерсть на нем встала дыбом. Чуть позже Мистер Джеб сделал вялую попытку совокупиться с Ритой-Лу, у которой только начиналась течка, но Рита его отогнала. Лестер играл с матерью и братом.

Время ползло, день шимпанзе протекал как обычно: приемы пищи, «обыскивание», периоды расслабления; немного агрессии и секса.

Когда все обезьяны, по-видимому, насытились, Рита-Мей подхватила Лестера, закинула его за спину и спустилась на землю по одному из громадных корней дерева, подпиравших ствол, словно контрфорсы. Остальные шимпанзе не спеша последовали за ней. Они немного потоптались под деревом, подбирая и жуя опавшие плоды. Затем детеныш Лестер сполз с материнской спины, отбежал в сторону и начал дергать и теребить что-то, лежавшее на земле и похожее на пучок гнилых растений. Рита-Лу рванулась вслед за детенышем, выхватила у него из рук странный пучок и с лающими выкриками «ваа-ваа» принялась колотить им о землю. В бинокль то, чем она размахивала, выглядело достаточно плотным, гнулось при ударах и напоминало сильно промасленную ветошь или мертвую рыбину.

Но вскоре Рита-Лу утратила интерес к своему трофею. Увидев, что группа уходит с лужайки под фигой, она отшвырнула его далеко в сторону и побежала за остальными.

– Идем? – спросил Алда. Нам полагалось весь день следовать за южанами.

– Нет, – сказала я, – погоди. – Меня заинтересовало то, чем размахивала Рита-Лу. С трудом пробираясь по камням, мы вскоре подошли к этому непонятному предмету. Алда присел на корточки и ткнул в него веткой.

– Бабуин, – сказал он. – Детеныш.

Тело было сильно обглодано. От головы почти ничего не осталось, грудь и живот выедены. Уцелели обе ноги, одна крошечная рука. Белая костяная гребенка тоненьких ребер просвечивала сквозь потемневшую плевру. Бледную, бескровную голубовато-серую кожу покрывал легкий пушок. Трупик до боли напоминал человеческий.

В том, что шимпанзе съели детеныша-бабуина, не было ничего особенного. Шимпи охотно ели детенышей обезьян, антилоп, диких свиней, ели все, что могли поймать… Но я знала, что передо мной отнюдь не труп детеныша бабуина. Это был детеныш шимпанзе, нескольких дней от роду.

Давно известно, что шимпанзе, в отличие от горилл, не придерживаются исключительно вегетарианской диеты. Еще в 1883 году в Лондоне было отмечено, что шимпи по кличке Салли поймала и с удовольствием съела голубя, залетевшего в ее клетку; с тех пор она норовила сожрать любую пичугу, искавшую там крошек. Исследования Маллабара в Гроссо Арборе значительно прояснили вопрос о том, какими видами мяса питаются шимпанзе, и выявили, что по природе они хищники. Маллабар был первым, кому удалось увидеть и заснять то, как шимпанзе охотятся на обезьян. Благодаря его незабываемому документальному фильму весь мир имел возможность посмотреть, как группа взрослых шимпанзе организовалась в охотничий отряд, который загнал, поймал и съел дикого поросенка. Люди к своему удивлению выяснили, что шимпанзе любят мясо, ради него они охотятся и убивают. Это делало шимпанзе не такими милыми и приятными, но куда более близкими человеку.

Я обошла вокруг скалы и искалеченного молнией дерева, раздумывая о том, с каким видом Рита-Лу колотила о землю растерзанным тельцем детеныша. Интересно, что скажет на это Юджин Маллабар. Алда терпеливо ждал меня под деревом.

Спустя несколько минут я распорядилась, чтобы Алда положил останки в пластиковый мешок и его запечатал. А сама тем временем осмотрела почву под фиговым деревом и собрала образцы кала в баночки. Прикрепляя к ним этикетки, я старалась рассуждать рационально и спокойно. Итак, я столкнулась с неким интересным явлением, данные у меня только косвенные, но во что они складываются?.. Во-первых, мясо в кале у Кловиса. Во-вторых, полуобглоданное тельце новорожденного шимпанзе. В-третьих, торжествующий вид Риты-Лу, ее агрессивность по отношению к трупику. А в-четвертых? В-четвертых, может быть, в новых собранных мною фекалиях тоже обнаружатся следы мяса. Если так, что это мне даст? Я постаралась взять себя в руки; спокойствие, спокойствие, думала я.

Теперь, мертвый детеныш. Чей это детеныш? Ленин? Возможно, она должна была родить со дня на день. Но если так, каким образом он умер? И кто его съел? И почему? И по каким причинам Рита-Лу так странно себя вела? Тут я усилием воли заставила себя прекратить эти бесполезные размышления. Нужны дополнительные данные, новые факты. Я отправила Алду к Джоао и велела, чтобы вдвоем они попытались найти Лену и выяснить, родила ли она и с ней ли детеныш? А сама взяла пластиковый пакет с почти невесомым трупиком и зашагала в Гроссо Арборе.

Я стояла в лаборатории у Хаузера. Она размещалась в примитивном прямоугольном сарае из гофрированного железа, но была на удивление хорошо оборудована и при скромных размерах весьма эффективно работала. В соответствии с программой исследований «Гроссо Арборе» Хаузер изучал патологию шимпанзе. На данном этапе он занимался определением глистов, паразитирующих у шимпи, и каждый раз с алчностью в голосе приветствовал появление очередной порции принесенных с поля фекалий.

И вот мы стояли и вместе рассматривали жалкие останки детеныша шимпанзе, простертые на препарационном подносе из нержавейки. В хозяйстве у Хаузера был небольшой генератор, подававший ток на его центрифуги и холодильники. В углу настольный вентилятор без конца повторял свое «но-у, но-у, но-у», поворачиваясь из стороны в сторону. Хаузер был в белом халате и в брюках, но под халатом не было ни рубашки, ни майки. Сквозь пары антисептиков и спиртов для консервирования я чувствовала острый кисловатый душок, исходивший от его тела, зловонный слой в напластовании запахов.

Он что-то пробурчал и ткнул в тельце шариковой ручкой. Подержал на весу крошечную синеватую ногу и снова опустил ее на поднос.

– Это шимпи, – твердо сказала я.

– Разумеется. Совсем детеныш, умер, скорее всего, сутки тому назад. Но точно определить не возьмусь. Мозги – подчистую, внутренности – тоже. С остальным и возиться не стоит. Где вы это нашли?

– М-мм… На одной из моих зон кормления.

– Отвечала благоразумная и сдержанная миссис Клиавотер.

Я, пропустив реплику мимо ушей, выложила на стол баночки с образцами.

– Нельзя ли определить, – начала я как можно более небрежно, – не съел ли кто-нибудь из этих, – и я кивнула на баночки, – вот этого? – И я указала на поднос.

Хаузер задумался, напряженно уставившись на меня. Пот солнечными каплями выступил на его лысом черепе.

– Да, – сказал он, – сложно, но можно.

– Я была бы вам очень признательна.

– Но тогда, я полагаю, эти фекалии к шимпанзе отношения не имеют. – Он постучал ручкой по одной из банок. Хаузер был не дурак, и это раздражало.

– Избави бог, – пожала плечами я. – По-моему, никакого. – Я постаралась усмехнуться, и это получилось достаточно естественно. Но я чувствовала, что мозг Хаузера напряженно работает, просчитывая последствия. – Просто есть у меня одна безумная теория – о хищниках. – Едва сказав эти слова, я тут же о них пожалела. Я сболтнула лишнее: никто лучше Хаузера не знал, чем питаются шимпанзе. Работая только с калом, он определил десятки растений и плодов, входящих в их рацион. Теперь он будет изучать мои препараты чересчур внимательно. Неизвестно, с какой стати я вдруг устыдилась своих мелочных уловок. Почему я не поделилась своими подозрениями, не проверила свою гипотезу, изложив ее товарищу по работе? Ответ был очевиден: чтобы доверять своим коллегам, я их слишком хорошо знала.

– Это не срочно, – сказала я. – Когда у вас выдастся свободная минута.

– Нет, я займусь этим прямо сейчас. – В голосе Хаузера прозвучала угроза.

Когда я вышла из лаборатории, мне стало чуть легче. Снаружи было жарко, горячие лучи послеполуденного солнца пробивались сквозь бледную пелену тонких облаков. Птицы молчали. Звуки доносились только с искусственной зоны кормления, и, судя по громкому пыхтению, уханью, лаю и визгу, дармовые бананы Маллабара могло пожирать как минимум дюжины две шимпанзе. А если их столько собралось, то там же должны быть и все остальные: Маллабар, Джинга, Тоширо, Роберта Вайль и полдюжины ассистентов, которые истово наблюдают и лихорадочно строчат реляции. Ян Вайль наверняка в поле: он, как и я, без особого доверия относится к любимой игрушке Маллабара.

Я шла к своей палатке, раздумывая, удачно ли я изобразила Хаузеру дело с найденным трупиком. Следует научиться искусству уходить от ответов. Неловкая увертка равносильна признанию, думала я. Я бы упрекала себя и дальше, но отвлеклась, увидев, что меня дожидаются Джоао с Алдой. Лены нигде не видно, доложили они. Посылать их куда-либо в это время суток было уже бессмысленно, поэтому я отпустила их домой. А сама вытащила стул в тень парусинового навеса, натянутого над входом в палатку, и села писать письмо матери, но голова у меня была занята другим, я не могла сосредоточиться и оставила эти попытки на третьей или четвертой строчке.

Вечером в буфете я дождалась, когда Роберта уйдет, и подошла к Яну Вайлю. Его удивление, а потом радость и хитроватое торжество во взгляде были бы трогательны при других обстоятельствах, но он был явно доволен тем, что я заговорила первая, и это меня злило. Нас связывали дружеские отношения и профессиональная солидарность, меня с ним – во всяком случае. Я проводила некое безобидное расследование, зачем же примешивать сюда что-то личное, предполагать посторонние мотивы. Он поставил поднос и с подчеркнутым вниманием повернулся ко мне.

– Итак, – сказал он, посылая мне своими белесыми глазами из-под белесых ресниц множество телепатических признаний, пылких, но бесполезных: Ян Вайль меня не привлекал.

Я спросила, не рожала ли в последние дни какая-нибудь из его северных шимпи.

– Нет, две беременны, но на ранних стадиях. А что?

– Сегодня я нашла мертвого детеныша. Ищу мать.

– Отчего он умер?

– Наверно, несчастный случай. Не знаю.

Он потер подбородок. Свет от фонаря «молния» упал на его предплечье, поросшее густой, курчавой, жесткой золотистой шерстью. Волосяной покров чуть ли не в полдюйма толщиной.

– Была еще пара кочевниц почти что на сносях. Хотите их проверить? Если Юджин не будет завтра заниматься кормлением, можем поискать. Думаю, найти несложно.