Текст книги "Браззавиль-Бич"

Автор книги: Уильям Бойд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Это было бы прекрасно. – Я с улыбкой прошествовала к двери. – Ладно, увидимся. – И вышла.

Этим вечером нас не кормили, так как поваров и кухонных мальчиков отпустили на отдых. Я провела время в одиночестве в своем бараке для переписи, обдумывая планы на завтра. Я перечла статью, которую отправила в Англию, и подумала: как-то будет реагировать Маллабар, когда она выйдет. Я понимала, что смерть Мистера Джеба обесценила содержавшиеся в ней выводы, их следовало обновить.

Позднее я вышла подышать свежим воздухом и минуту постояла одна, в темноте, слушая цвирканье сверчков и писк летучих мышей. Я уже хотела вернуться в дом, но заметила на дороге пляшущий луч фонарика. Я подобралась к изгороди из гибискуса и в тусклом отсвете разглядела, что это Роберта Вайль. Она подошла к бунгало Маллабара, постучалась, и ее впустили.

На следующее утро я встала очень рано и вышла в поле, когда все еще сидели по домам. Я отвела Джоао на место убийства Мистера Джеба. Я сказала ему только, что обнаружила Мистера Джеба всего израненного и что он уполз в колючий кустарник умирать. Мы с ним постояли, вглядываясь в заросли. В воздухе отчетливо пахло падалью.

– Смотрите, – Джоао указал наверх. – Конрад.

Конрад сидел на том же дереве с лимонными цветами, глядя сверху на нас и туда, где разлагались останки Мистера Джеба.

– Я думаю, леопард, – сказал Джоао угрюмо и сплюнул на землю. Запах был отвратный. – Леопард появиться.

– Нет, – сказала я. – Я думаю, это шимпи. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

– По-моему, – продолжила я, – я видела шимпанзе-северян поблизости. И слышала шум драки.

– Я не думаю, что это возможно, мэм, – сказал он очень почтительно, но совершенно убежденно.

Я вытащила свой блокнот.

– Ну, значит, запишем, что в результате нападения неизвестного хищника. Так будет нормально?

– Ах да, мэм, – Джоао что-то вспомнил. – Доктор Маллабар хочет мои бумаги. Все записи, которые я вам дал.

– Все?

– Да, мэм.

– Он не сказал, зачем?

– Он говорить, для архив.

Об этом проекте Маллабар когда-то действительно говорил что-то туманное: создать хранилище, где будут все материалы по работе, проведенной в Гроссо Арборе со дня его основания. Там должны будут находиться и все полевые записи, как его собственные, так и его сотрудников. Это будет крупнейшее в мире собрание данных о приматах, заявлял он. И его нельзя сбрасывать со счетов как потенциальный источник денег: возможно, его удастся продать какому-нибудь университету или организации или включить имя очередного благотворителя в его название… всякое может случиться.

– Вы сказали доктору Маллабару, что ваши бумаги у меня? – спросила я Джоао.

– Да, мэм.

Я посмотрела на доску объявлений в столовой: по списку следующим в город за продуктами должен был отправиться Вайль. Я сразу же поехала на северную территорию, и один из его помощников сказал мне, где можно его найти.

День уже клонился к вечеру, влажность значительно возросла. Воздух стал сырым и тяжелым. Сезонные дожди должны были вот-вот хлынуть. Всю прошлую неделю с гор, расположенных за плато, доносились дальние раскаты грома, облака над нами становились все темнее, воздушные фронты проходили один за другим. Я двинулась по твердой, хорошо утоптанной тропинке через высокую, по пояс, траву, сухую и выгоревшую до желтизны обесцвеченных волос, отмахиваясь от жужжавших у меня над головой мух. В это время суток в воздухе всегда не бывало ни малейшего ветерка, и каждый лист, каждый стебель травы среди тянувшегося по обе стороны тропы кустарника казался чахлым и измученным.

Я увидела Диаса, старшего ассистента Вайля, в тени пальмы-фитинги. Он поднес палец к губам и показал мне на группу деревьев. Я всмотрелась в испещренный бликами сумрак и ярдах в сорока разглядела Яна, который сидел возле установленной на треноге фотокамеры с вытянутым телеобъективом. Я осторожно направилась к нему, стараясь не наступать на сучки и сухие листья. В рощице стояла полная тишина, и, несмотря на тень, жара казалась еще более гнетущей.

Ян Вайль обернулся на звук моих шагов. Вопреки обыкновению, на лице его не засияла та самая, застенчивая и довольная улыбка. Я чувствовала себя несколько виноватой. Мы с ним не говорили с тех пор, как Роберта застала меня у них в бунгало. Но я решила, что все же смогу совладать с его уязвленными чувствами.

Я подошла к нему и пригнулась. В тридцати футах от нас двое шимпанзе добывали себе пищу в термитнике. Я узнала Пулула, второй был совсем молодой шимпи, почти ребенок. Пулул осторожно просунул длинный стебель травы в термитник, покрутил его, вытащил, весь облепленный копошащимися насекомыми, и съел их.

Проделав это несколько раз, он посторонился, чтобы юный шимпи попробовал повторить его действия. Но длинный лист травы, который детеныш пихал в термитник, сгибался и, в отличие от Пулулова стебля, не проникал в самую глубину, к изобилию насекомых. Попытки детеныша вознаграждались от силы двумя-тремя выуженными из гнезда термитами.

Вскоре он отбросил травинку и начал осматриваться, отыскивая на земле более подходящее орудие труда. Пулул молча наблюдал за ним. Ян начал фотографировать. Детеныш нашел ветку длиной дюймов в восемнадцать с несколькими жухлыми листьями. Он оборвал листья и просунул ветку глубоко в термитник. Когда он извлек ее наружу, конец кишел насекомыми.

Ян повернулся и посмотрел на меня. «Каждый раз, когда я вижу это, я поражаюсь», – проговорил он суховатым тоном, указывая большим пальцем в сторону шимпанзе. Было видно, что он испытывает раздражение и легкую неловкость. Я объяснила ему, зачем пришла, и он согласился со мной поменяться.

– Но почему вы снова хотите ехать? – спросил он. – Чертова уйма времени за рулем.

– У меня в городе есть дела, которые нельзя откладывать.

– Вот как. – Я видела, что мой ответ его не удовлетворил. Он отвернулся и начал развинчивать и упаковывать камеру.

– Послушайте, Хоуп, – начал он, – я о том, что было на днях… Вы с этими разговорами о статье поставили меня в очень неловкое положение.

– Ничего лучшего я сочинить не смогла.

– Скажите, во-первых, что вы там делали?

Я помолчала. Возможно, настало время поговорить начистоту.

– Я хотела найти гранки этой Маллабаровой книги.

– Боже правый… – Он удивленно покачал головой. – Но зачем? Какая вам разница…

– Я просто хотела увидеть, что он там написал. Какова его общая линия.

– Я все-таки не понимаю…

– Я думаю, что он сильно отклонился от истины.

Ян Вайль снисходительно посмотрел на меня. «Однако…»

– Он допускает серьезные… концептуальные погрешности. Я это знаю.

Он взял камеру и треножник, встал. «Не смешите людей».

– Вот как?! А если я вам скажу, что шимпанзе способны на детоубийство и каннибализм?

Секунду вид у него был вежливый: он переваривал информацию.

– Полагаю, – проговорил он осторожно, – мне придется ответить, что вы сошли с ума.

– Прекрасно. А если я вам скажу, что группа шимпанзе оказалась способной напасть на шимпанзе из другой группы и жестоко его убить?

На этот раз он решил, что больше не стоит меня провоцировать.

– Я бы сказал: докажите.

– Я видела это своими глазами.

Я рассказала ему о Рите-Мей и Бобо. Я рассказала ему, как северные шимпи напали на Мистера Джеба и его убили. Подробности, которые я привела, повергли его в растерянность. Их никак нельзя было списать на приступ бреда, порожденного психическим расстройством.

– Бог мой, – произнес он встревоженно, когда я замолчала… – Мне трудно себе… А Маллабару вы говорили?

– Я пыталась. Он не хочет об этом слышать.

– Отчасти догадываюсь, почему. – Ян сжал вытянутые в трубочку губы, напряженно задумался. – Да, причины понятные. Господи, надо ж такое.

– Послушайте, я не знаю, что происходит здесь, в Гроссо Арборе, но эти шимпанзе ведут себя весьма странно.

– Вот уж действительно.

– Я хочу сказать, что наблюдала здесь вещи, которые, если общая линия Маллабара верна, просто не могли случиться.

Мы шли обратно по той же дорожке. Вид у Яна был весьма озадаченный. Я решила еще усилить его смятение.

– Я думаю, что ваша статья дает какой-то ключ ко всему происходящему. Во всяком случае, это единственная хоть сколько-то правдоподобная гипотеза. По-моему, все это связано с расколом, с тем, что Рита-Мей ушла с Кловисом. Я думаю, – тут я улыбнулась, почти в ужасе от этого прямолинейного вывода, – я думаю, ваши северные шимпанзе хотят заполучить ее обратно и для этого намерены перебить всех южных самцов.

– Послушайте, Хоуп, – вид у него стал мученический. – Это же безумие. Ради Бога, мы ведь приматологи. А то, что вы говорите, напоминает… троянскую войну.

– Допустим, я ничего не знаю, – согласилась я. – Но я вижу, что происходит. Я стала свидетельницей фактов, совершенно из ряда вон выходящих. Ваши северные шимпанзе устраивают рейды по южной территории. Они совершили нападение на двух южан, явно намеренное и ничем не спровоцированное, – я сделала паузу. – Они поймали одного и убили, стараясь причинить ему возможно больше мучений. Это было ужасно. – Я задумалась, подбирая слова. – Только что я чуть не сказала: бесчеловечно. На самом деле они вели себя совершенно по-человечески. Они хотели его смерти, и они хотели причинять боль.

Мы шли по тропе, сами не понимая куда, Диас следовал за нами на почтительном расстоянии в несколько шагов, разговор до него не долетал.

– Вы понимаете, – спросил Ян, – что это означает для Маллабара? Для дела его жизни?

– Послушайте, я, ей-богу, не сочинила всего этого, чтобы поставить его в сложное положение.

– Я понимаю. Но это так странно, до такой степени неожиданно.

– Знаете, это бывает.

– Но это не соответствует данным.

– А разве Галилею не то же самое говорили? Откуда мы знаем, что странно, а что нет? И чего можно ждать, а чего нет? Не знаем мы этого.

Он потер лицо руками. Его вдруг охватило раздражение: «Вам нужно ему сказать».

– Да, конечно. Забыли, что случилось, когда я нашла мертвого детеныша?! Поймите, Ян, если я скажу ему, что он заблуждался последние двадцать лет, что, по-вашему, он сделает?

– Да, думаю, вы правы. На это слишком много поставлено.

– Вот именно. Он постарается меня дискредитировать. Скрыть все это. Объявит меня шарлатанкой или кем-нибудь еще почище.

– Ему придется отложить публикацию книги.

– Как минимум. Ему это нужно?

– И что вы намерены делать?

– Придется ему доказать. Каким-то способом.

Мы уже дошли до места, где стояли оба наших «лендровера». Но я еще не договорила.

– Ян, не надо об этом никому рассказывать. Никому… и Роберте в том числе.

– Разумеется, нет. Не беспокойтесь.

Но я беспокоилась. «Поймите меня правильно, Ян. Вы и намекать ни словом не должны, – я посмотрела ему прямо в глаза. – Если вы это сделаете, я об этом сразу узнаю. И тогда…»

Я оставила эту угрозу без продолжения. Угрожая ему, даже в такой форме, я намеренно пошла на риск, но он был необходим. Ян сразу понял, что имелось в виду, я прочла это у него на лице. Но еще, когда его передернуло от удивления и злости, я подумала, что на миг поднесла к самому его носу зеркало, давая возможность взглянуть на того Яна Вайля, каким его видят люди, и это его уязвило.

Я знала, что будет дальше.

– Стерва, – сказал он. – Не беспокойся, стерва.

– Мне очень жаль, – сказала я. Он действительно имел право расстроиться. – Мне просто нужно быть уверенной.

Я села в «лендровер», включила зажигание и укатила. Трясясь на ухабах по дороге в Гроссо Арборе, я спросила себя, не сделала ли я ошибку. В конечном счете, решила я, наверное, нет.

На следующий день на закате я стояла у ограды аэропорта и ждала, когда приземлится Усман. Офицер сказал мне, что он должен скоро прилететь с задания. Я подумала, не стоит ли возвратиться в отель и ждать его там, но решила остаться. Уже начала опускаться приятная прохлада, небо из льдисто-голубого стало блекло-лимонным. Вечерний свет, против обыкновения, был лишен розоватых или оранжевых оттенков. Такой закат больше подошел бы для Антарктики или морозной тундры.

Я припарковала машину у аэропорта, поблизости от входа для военных. Как возле любого места, где был значительный поток транспорта, куда все время приезжали и откуда без конца уезжали люди, там успело обосноваться маленькое сообщество. Напротив ворот, через дорогу, стояла группка ларьков со съестным, а за канавой – несколько лачуг. Через год-другой здесь постепенно могла бы вырасти целая деревня. Перед одной из хижин старая негритянка стряпала что-то в жаровне, и бриз, долетавший с океана, приносил мне запах древесного дыма, приправленный перцем и специями. Я вышла из «лендровера», с трудом втолковала торговцам, что я здесь ничего покупать не намерена, и, усевшись на капот, закурила. Когда в небе показались три приближающиеся черные крапинки, я спрыгнула с капота, перешагнула через канаву и осталась стоять, вцепившись пальцами в ромбики проволочной ограды, ожидая, когда же приземлится мой авиатор.

Надо мной пронеслось три МиГа, два серебристых, один – оливково-коричневый. Миновав аэропорт, они стали заходить на посадочный круг. Угловатым, резким движением они выпустили шасси и поразительно быстро, играючи приземлились один за другим. Они покатились к своим местам на бетонированной площадке. Я помахала им рукой, потом почувствовала себя дурой. Эти люди возвращались отнюдь не с каникул.

Я подогнала «лендровер» к калитке и стала ждать Усмана. Через двадцать минут я увидела его машину – бежевый «пежо»: от каких-то построек из гофрированного железа он ехал к воротам. Я посигналила, затем, когда «пежо» остановился, вылезла из «лендровера» и двинулась к нему вдоль бордюра. Мог бы, во всяком случае, выйти из машины, чтобы со мной поздороваться, подумала я, но он не двинулся с места.

– Привет, – сказал он, глядя на меня. – Надо же. У меня сегодня удачный день.

Я не наклонилась, чтобы поцеловать его. «Я проездом», – объяснила я.

У него на щеках отпечатались следы, по-видимому, от кислородной маски: симметричные дуги рубцов. Вид у него был усталый, взгляд – беспокойный.

– Ты в порядке? – спросила я.

– Я – да. Но мы потеряли одного из наших сегодня. Помнишь, Дауи. Из Южной Африки.

Я помнила очень смутно: живой, маленький, с красивыми светлыми волосами, которые начинали редеть. «Как это случилось?»

Усман небрежно покрутил рукой в воздухе. «Мы летели обратно, вчетвером. Вошли в облако, вышли из него только трое. Я думаю, у него отказали навигационные приборы».

– Как Гленн Миллер…

– Кто это?

– Неважно. Извини… В общем, эти две ночи я в городе.

– А у меня в комнате ты была?

– Нет. А что?

– Очень хорошо, – лицо у него слегка оживилось. – Я хочу тебе кое-что показать.

Я поехала следом за ним в отель. Там он пять минут заставил меня прождать у своей двери. Я ходила взад-вперед, глядя, как голубая мгла опускается на парк вокруг отеля, и напевая себе под нос «Девушку из Ипонемы» под музыку, еле слышно доносившуюся из холла. Потом Усман меня окликнул.

– Я могу войти?

– Да, да.

Я открыла дверь. Усман стоял посреди гостиной. Чтобы максимально освободить ее, он сдвинул все стулья и кресла к стенкам. С первого взгляда мне показалось, что вокруг него летают три больших белых мотылька. Я поспешно закрыла за собой дверь. Но приглядевшись, увидела, что это вовсе не мотыльки. Они не порхали и не трепыхались, вычерчивали в воздухе чересчур правильные линии. Летали они, как мухи, по круговым траекториям различного диаметра, издавая звук, отчетливо напоминавший жужжание. У них были крылья, и хвост с рулями, и что-то похожее на шасси. Они выглядели, как летательные аппараты, которые вычертил в своей записной книжке какой-то изобретатель викторианской эпохи.

– Что это, черт побери, такое? – спросила я.

– Самые миниатюрные беспилотные аэропланы в мире.

Усман протянул руку и осторожным движением бережно ухватил один из них. Он походил на крошечный, совершенной формы планер, сделанный из промасленной бумаги и расщепленных спичек. Размах крыльев у него был около двух дюймов. Под крылом, в кропотливо сплетенной упряжи из пропитанных клеем ниток, шевелил лапками слепень, чьи крылья от частоты взмахов превратились в размазанное пятно.

– Смотри, – Усман подержал на вытянутой руке крошечный воздушный корабль. Отпустил его, и тот два-три дюйма падал, прежде чем начал летать как прежде, описывая спиральные линии, кругами рея по комнате.

– Ты нужна мне как свидетельница, – сказал он с улыбкой. – Я хочу послать их в эту книгу. Нуу знаешь, книга мировых рекордов. Встань сюда. – Он поставил меня посреди комнаты. – Я вас сфотографирую.

Он пошел в спальню за фотоаппаратом. Я неподвижно стояла в центре гостиной, следя за движениями крошечных аэропланов вокруг меня, слушая, как непрестанно рассерженно жужжат их насекомые-моторчики.

Инстинкт полета, подумала я, управлял их движениями, они легко избегали столкновений и меняли курс, когда оказывались слишком близко к стенам. Они не пытались ни приземлиться, ни на что-то сесть. Наверное, конструкция у них на спине этому препятствовала, решила я, и, кроме того, – это было снова предположение – они каким-то образом об этом знали. И они курсировали, обреченные кружиться до тех пор, пока усталость – мушиная усталость – не охватит их и они не спланируют на ковер.

Я стояла, покуда Усман не сделал несколько фотографий со вспышкой. Я старалась поднести ладонь как можно ближе к самолетикам, чтобы был понятен масштаб снимка.

– Ты можешь их выпустить? – спросила я Усмана.

– Нет, они приклеились к своему месту, – он улыбнулся. – Они будут летчиками до конца жизни.

– На них приятно смотреть, – сказала я. – Если не думать.

Он сделал еще один снимок.

– А что теперь?

– Они умрут в бою, – сказал он. Он снял с полки жестянку спрея-инсектицида. Спрей назывался «Пиф-Паф», желтая упаковка с крикливо-красными буквами. Он направил разбрызгиватель на один из аэропланов, и его окутало ядовитое облачко.

– Как бедный Дауи, – сказал он.

Какое-то время самолетик летел нормально, потом начал качаться и скользить на крыло и через секунду или две, кружась, как осенний лист, упал на пол. Усман нацелился на два других.

– Нет, нет, Усман, не надо, – торопливо сказала я. – Пусть у них останется в памяти последний полет.

Я накрыла в воздухе пригоршней один из самолетиков, Усман ухватил второй. Мы встали на пороге бунгало и бросили маленькие аэропланы в ночь. Сначала, оказавшись вне замкнутого кубического пространства комнаты, они словно растерялись и стали кружить по винтовым траекториям с диаметром в три-четыре фута. Но внезапно один из них резко пошел на подъем, и мы потеряли его из вида, когда он покинул зону, освещенную фонарем при входе. Второй еще немного полетал зигзагами, потом, возможно, подхваченный порывом ветра, накренившись, устремился вперед и вверх и растаял в бескрайних просторах ночи.

Мы вернулись в комнату, и Усман показал мне свои чертежи и пробные модели. В буфете у него стояла банка из-под джема, полная жужжащих слепней, которых он наловил сачком на пляже. Он клал их в ядовитый раствор на секунду-другую, чтобы усыпить, а потом укреплял на них пропитанную клеем упряжь. Самой трудной задачей было точно определить угол, под которым следовало упряжью зафиксировать слепня на корпусе. Усман объяснил мне, что вычислял его методом проб и ошибок и потратил немало дней, прежде чем нашел положение, при котором движения слепня не приходили в противоречие или несоответствие с аэродинамическими свойствами тщательно вырезанных и изогнутых бумажных крыльев.

Усман показал мне летательный аппарат без мухи. Неправдоподобно легкий, он лежал у меня на ладони, как чесночная шелуха или призрак стрекозы. Крылья были филигранно сработаны, изгиб профиля обеспечивал подъемную силу, кончики смотрели вверх. Хвост – непропорционально большой, странной треугольной формы. Усман мне объяснил, что именно благодаря этой особенности самолетики так плавно летали. Поворот требовал от слепней очень больших усилий. Потому их движения и казались такими размеренными, а медленные повороты – такими продуманными.

Усман усыплял слепня, надевал на него упряжь так, чтобы крылья свободно двигались, и приклеивал его к корпусу головой вверх, туловище под углом к полу. Усман показал мне свои чертежи, безукоризненные, как архитектурные планы. Я поставила подпись и дату на заявлении, что видела эти аппараты в процессе автономного и длительного полета. Чертежи удивили меня и поразили мое воображение: они были не в натуральную величину, крупнее, чем в жизни. Они были странно, нереально красивы.

– Я вижу, времени у тебя хватало, – сказала я. – Я-то думала, что идет война.

– А я-то думал, что она кончилась. Сейчас пришлось три дня подряд летать на задания, а до того мы весь месяц отдыхали.

– Что происходит?

– Я не знаю. ЮНАМО вырвалось из своего анклава, – он пожал плечами. – Я знаю только, что теперь у нас ЮНАМО. Не ФИДЕ и не ЭМЛА, – он улыбнулся. – Но нам их никак не найти. Ну их, пошли лучше поужинаем.

Я лежала в постели Усмана, голая, и его ждала. Мне было спокойно, будущее меня не пугало. Шимпанзе, рейды северян, Маллабар и его книга не забылись, они просто существовали в своем контексте, и потому с мыслями о них было легче справиться.

– Ты вымылась? – окликнул меня Усман.

– Да, – сказала я.

Усман был очень щепетилен на этот счет: он хотел, чтобы мы оба мыли гениталии перед тем, как заняться любовью. Он считал, что это акт вежливости.

Я встала с постели и подошла к двери в ванную комнату. Усман стоял в ванне, смывая пену в паху водой из кувшина. Он вышел из ванны и стал вытираться. Пенис и мошонка у него были до странности темные, они казались пепельно-черными на фоне живота и бедер цвета жженого сахара.

– На что это ты смотришь? – спросил он.

– На твой толстый живот.

Он втянул его и похлопал себя по диафрагме.

– Мускулы, – сказал он, стараясь скрыть улыбку. – Сплошные мускулы.

Пока он вытирался, у него началась эрекция. Я думаю, ему нравилось, что я держалась беззастенчиво и раскованно. Однажды, когда он принимал душ, я вошла в ванную, совмещенную с уборной, и опорожнила кишечник. Я не придала этому никакого значения, но Усман потом сказал мне, что его это и шокировало, и возбудило.

– Ладно, Толстунчик, увидимся, – сказала я. Снова улеглась в постель и стала его ждать.

На следующее утро я встала рано. Я напечатала длинный постскриптум к моей статье (на машинке, которую мне дал администратор отеля) об убийстве Мистера Джеба. Усман отнес этот листок и полевые записи Джоао в какой-то офис аэропорта, где с них сделали фотокопии. Я решила, что сложу их стопочкой и оставлю на хранение Усману. Не все материалы Гроссо Арборе будут лежать только в архиве у Маллабара.

Потом я встретилась с Мартимом и Тунде, которые работали при кухне и сопровождали меня в поездке. Мы сделали хозяйственные дела и покупки, я выполнила разные мелкие поручения моих коллег. Я сходила на центральный почтамт, к подножью холма, на котором стоял собор, и отправила приложение к статье – свои дополнительные выводы и соображения – знакомому в редакции. Я сорок минут прождала в жаркой стеклянной кабинке, покуда оператор пытался соединить меня с Лондоном. Наконец над аппаратом вспыхнула лампочка, уведомившая меня, что связь есть. Какое-то время я кричала «алло» в трубку, но не услышала ничего, кроме шипения и треска.

Вернувшись в отель, я обнаружила свои фотокопии и записку от Усмана: он приглашал меня на поздний ленч в отремонтированном пляжном домике.

Вдали от нас, за много миль от берега, я видела громадную систему по скрытой подготовке штормов, бескрайний, готовый обрушиться облачный континент с горами и плато, утесами и пропастями. Мы сидели на широкой деревянной террасе, поднятой футов на восемь над берегом, и смотрели на море. Светило солнце, но дальние облака таили в себе угрозу для этого дня, берега и пенных валов, превращая их в ненадежную декорацию.

Усману разрешил пользоваться своим пляжным домиком знакомый торговец-сириец. Домик был свежевыкрашен, но отремонтирован только наполовину. Выходившая на море терраса была прочной, ее заново отделали деревом и укрепили все опоры, стоило открыть дверь во внутреннее помещение, как вы обнаруживали, что кровля у него провалилась. Зато на террасе было хорошо, она продувалась с трех сторон и была расположена достаточно высоко над берегом, чтобы мы не страдали от песчаных мух.

Усман приготовил странный ленч: чесночная колбаса, сладкий картофель, луковый салат. У него было немного хлеба, плавленый американский сыр и ананас. Мы пили холодное пиво, которое он привез в специальной коробке со льдом.

Мы сидели на алюминиевых стульях, положив ноги на балюстраду, алюминиевый столик с едой стоял между нами, мы смотрели на набегающие валы. Усман сказал, что сириец предлагает ему купить этот пляжный домик.

– А зачем? – спросила я. – Ты же здесь надолго не задержишься.

– Но он очень дешевый. И, кроме того, мне не на что тратить деньги.

– Разве ты не посылаешь их домой? – Я никогда прежде не расспрашивала Усмана об его домашних обстоятельствах.

– Конечно, я что-то посылаю своему брату и сестрам.

– А жене и детям?

Он посмотрел на меня, потом рассмеялся.

– Ах, Хоуп, я не женат.

– Для меня это не так важно.

Он основательно приложился к своему пиву, по-прежнему улыбаясь: мои слова его, видимо, позабавили.

– Я был слишком предан своему делу, чтобы жениться.

– Делу? Какому?

– Космосу.

Он рассказал мне, что много лет тренировался для участия в космических полетах. Когда русские открыли свои космические программы для ряда стран третьего мира, в частности, для Индии, Вьетнама и Египта, он был одним из шести египетских военных летчиков, отобранных для прохождения первоначальной подготовки. Потом он провел четыре года на самом Байконуре, в ожидании своего часа. Всегда имелся дублер, то есть к полету готовили двоих индусов, вьетнамцев, египтян. До последнего момента было неизвестно, кого выберут.

– Я-то точно знал, что меня, – сказал он просто, будничным тоном. – Видишь ли, я мечтал оказаться в космосе. Я говорил с теми, кто там был, я видел фотографии… – Он грустно усмехнулся. – Я думаю, в этом и состояла моя ошибка. Понимаешь, эти снимки были очень красивы. – Лицо у него исказилось, он поморщился, покрутил головой, вспоминая об их красоте. – Я перестал быть безупречным специалистом, и только. Я даже начал писать стихи о том, как Земля выглядит из космоса. Я думаю, в этом и состояла моя ошибка.

– Они выбрали другого.

– Я сопровождал его до самого места запуска, на случай, если с ним что-то произойдет. Но ничего не произошло.

– Печально. – В этот момент меня просто переполняла любовь к нему.

Он скорчил гримасу, означавшую «что тут поделаешь».

– А теперь американцы летают на Луну.

– Так ты говоришь по-русски? – я постаралась изменить тональность беседы.

– Ну, я почти все уже забыл… Но это тянулось долго, я был там, я был одержим одной целью, и я ее не достиг. – Он потер переносицу. – Когда я вернулся в Египет, все было уже не то, я не мог осесть, не мог успокоиться. Мне пришлось уйти из ВВС. – Он повернулся ко мне, улыбнулся. – Я увидел объявление, что нужны «инструкторы». И вот я здесь, участвую в чужой войне.

– У тебя нет своего дома?

– У меня есть маленькая квартира в Александрии. Сейчас там живет мой кузен. – Он встал и подтянул плавки. – Домом ее не назовешь. Потому я и хочу купить эту развалину.

– Ну, тогда нужно купить. Если она принесет тебе хоть немного счастья.

Он обошел вокруг стола и поцеловал меня.

– Хоуп. Умная ты моя Хоуп. Все не так просто. Не думаю, что одна старая хижина на пляже сделает меня счастливее.

Ночью, вернее, очень ранним утром, перед рассветом, кто-то постучал в дверь и поднял его с постели. Я слышала, как он и пришедший негромко разговаривали, потом Усман оделся. На рассвете придется вылететь на задание, сказал он. Сейчас нужно идти на инструктаж. Колонна ЮНАМО направляется в сторону болот и ирригационных систем на севере. Я еще не до конца проснулась, когда он на прощание поцеловал меня в щеку.

– К твоему следующему приезду, Хоуп, я куплю этот домик на берегу. И мы будем здесь вместе.

Я выехала из отеля в лагерь несколькими часами позже. Сворачивая на дорогу, проходившую мимо аэропорта, я услышала рев моторов и увидела, как в воздух поднялось шесть МиГов, они взлетали по двое, оставляя за собой оранжевый форсажный выхлоп, уходя вверх и вдаль в туманном голубом утреннем небе.