Текст книги "Современная американская повесть (сборник)"

Автор книги: Трумен Капоте

Соавторы: Джеймс Болдуин,Уильям Стайрон,Джеймс Джонс,Джон Херси,Тилли Олсен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

Глава 9

В общем, если Маст обрел покой прежде всего благодаря тому, что избавился от армейской власти, в итоге из-за этого же самого безвластия он опять чуть не лишился пистолета.

Сосед Маста по палатке, долговязый, тихий, приветливый южанин Грейс, по-видимому, долго боролся с соблазном, с искушением, которым был для него незарегистрированный пистолет Маста, круглые сутки безнадзорно лежавший в изголовье. В конце концов он не устоял. На десятый день, облазив какой-то новый утес, Маст вернулся в лагерь и застал там Грейса, который уже отстегнул пистолет от его пояса и как раз пристегивал к своему.

– Эй! – всполошился Маст. – Эй! Что ты делаешь!

Южанин поднял голову, улыбнулся нехорошей, злой улыбкой и вдруг перестал быть тем тихим приветливым человеком, с которым Маст уже десять дней спал бок о бок.

– Как выгляжу, Маст? – сказал он.

Маст так и остановился на повороте тропинки, которую они уже протоптали от перевала, в обход скалы; ему казалось, что глаза обманывают его.

– Но нельзя же! – закричал он, и разрозненные слова, клочки и обрывки мыслей беспорядочно понеслись у него в голове – мыслей не только о пистолете, но и о том, что означал для них этот перевал, о том, что сказал О’Брайен. – Нельзя же! Не здесь же! Не на перевале!

Грейс уже застегнул один ремешок кобуры и, прервав свое занятие, поднял голову и снова поглядел на Маста с жестокой, злой усмешкой, которая сделала его неузнаваемым.

– А кто мне запретит?

– Мы! – сказал Маст. – Мы все!

– Не-е, – сказал Грейс, не выпуская из рук пояса с наполовину прикрепленной кобурой. Маст двинулся к нему, но он не пошевелился. – Этим двоим – какое дело до тебя и до твоего пистолета? Думаешь, помогут? Не-е. А сам ты ничего со мной не сделаешь – маловат и кишка тонка.

Маст шел к нему по тропинке.

– Слушай, Маст, – сказал Грейс. – Ты говоришь, купил пистолет. А откуда я знаю, что ты купил? Может, ты украл. А если и купил – значит, другой украл, так? Ну вот, теперь я его украл. А попросту говоря – взял.

Маст все подходил, но в нескольких шагах остановился.

– Нельзя так. Неужели не понимаешь? Ну хоть не здесь, не на перевале. Ты человек или нет? Что же у тебя – ни чести, ни совести? Есть у тебя порядочность?

– А где твоя была, когда ты покупал ворованный пистолет? Я считаю, порядочности у меня не меньше, чем у других, – сказал Грейс с той же нехорошей, злой ухмылкой. – Слушай, Маст. Мы здесь последний день. Ротный сказал, через десять дней нас сменят, так? Так. Я дождался до последнего дня. Мне тоже тут понравилось. Я не хотел ничего портить. Потому и ждал. Потому что портить не хотел. Но дурак бы я был, если бы стал ждать дальше. Смена может приехать в любую минуту. А приедет – тогда все накрылось. Когда мы отсюда спустимся, все опять пойдет как раньше. Мы обратно в армии, и кто его знает, куда нас кинут через педелю. Ты, как спустишься с горы, обратно будешь спать с пистолетом под рубашкой. Доберусь я тогда до него?

– Но это обман! – сказал Маст. – Ты же знаешь, я всем верил.

– Ишь ты, обман, – равнодушно ответил Грейс. – Это еще как посмотреть. Я так смотрю, что это не обман. Я так смотрю, это ты меня обманывал. Потому что мне пистолет нужнее, чем тебе. Слушай, Маст, – рассудительно и настойчиво продолжал он, держа в руках пояс с наполовину пристегнутым пистолетом. – Ты ведь знаешь, какое мое место по штатному расписанию? Я связной. Нас, связных, трое в роте. Пеший посыльный. Кому достается хуже, чем ротному связному? Мне все время бегать одному, и, кто его знает, может, за линией фронта. А что, если я налечу там на патруль в одиночку? А с патрулем ихний уродский офицер с самурайской саблей? Что, если я потеряю винтовку и попаду в плен? С этим я хоть парочку офицеров уложу и для себя пуля останется. Сам знаешь, как они пытают пленных и кромсают саблями.

Голос у Грейса стал очень напряженным.

– А взять тебя, Маст. Тебе на роду написано быть писарем. С твоим образованием. Пока суд да дело, пристроишься в тыловом эшелоне ротным писарем – точно же?! На кой тебе там пистолет?

– Не собираюсь я быть писарем, – сказал Маст, и собственный голос показался ему старческим, просто от того, что столько раз приходилось это повторять.

– Собирайся не собирайся, а будешь, – убежденно возразил Грейс. – Я не понимаю, почему он должен быть у тебя в тылу, когда он мне на фронте нужен.

– Говори что хочешь, – сказал Маст. – Ты вор. Прохвост и обманщик.

– А я думаю, что нет, – ответил Грейс. – И уверен, что нет.

Так они стояли, уставясь друг на друга и не придя к единому мнению, как вдруг Маст услышал за спиной шаги на тропинке, повернулся и увидел, что Фондриер и О’Брайен возвращаются из очередной экспедиции.

– Тебе этого не спустят! – крикнул он через плечо Грейсу, а потом, раскинув руки, пожаловался им на вероломство Грейса и рассказал, что сейчас произошло.

Грейс стоял у него за спиной и невозмутимо слушал, держа пояс с наполовину пристегнутой кобурой.

Маст указал, что Грейс, его сосед по палатке, не только обманул его доверие. Грейс не только повел себя как вор и наплевал на свою честь и совесть. Он поступил гораздо хуже: он погубил весь поход, перевал, долину и все, что с ними связано, – мирную жизнь, покой, тишину и все, что они тут вспоминали. За несколько секунд Маст сумел произнести довольно увлекательную речь.

– Неужели мы спустим ему это? – заключил он, снова раскинув руки.

Капрал Фондриер смущенно кашлянул и потупился, а сконфуженный О’Брайен отвернулся с напускным безразличном.

– Меня как командира твой пистолет не касается, – сказал Фондриер, – и моего задания тоже. Не понимаю, при чем тут мы с О’Брайеном. У тебя твой пистолет или у Грейса – мне от этого ни жарко ни холодно.

– Правильно, – сказал О’Брайен. – По-моему, это ваше с Грейсом дело. Мне от твоего пистолета пользы никакой. По-моему, ты даже просить нас не имеешь права.

Маст глядел на них, по-прежнему раскинув руки, и не мог поверить, что они не захотят помочь ему, хотя бы только из моральных соображений. Даже не принимая в расчет того, что он значит для них как человек. Вспышки и осколки самых разных мыслей и чувств пронизывали его: загубленный мир на перевале, поруганная его вера в людей, десять дней желанного покоя, тоже теперь пропавшего, низкое поведение этих двоих в таком глубоко нравственном деле, невообразимая бесчестность человека, который стоял у него за спиной. Маст даже не мог разобраться в этих чувствах – так они были перепутаны и так быстро проносились в его душе, но суммой, итогом их было праведное возмущение.

Вооруженный им, Маст резко обернулся и изо всей силы налетел на Грейса – протаранил головой в грудь и одновременно схватил рукой наполовину пристегнутую кобуру с пистолетом. Грейс стоял на тропинке перед палатками, где пологий склон переламывался и переходил в крутой, сбегавший к расселине в скале. От удара головой Грейс потерял равновесие. Он инстинктивно шагнул назад – нога нашла лишь воздух. Уступ под ним был невысокий, полметра, а то и меньше, но этого хватило, чтобы упасть, и, падая, он выпустил пояс с пистолетом. Пистолет снова перешел к Масту; он стоял на тропинке и, тяжело дыша, наблюдал, как Грейс катится по крутому склону к зеву расселины, готовому принять все, что падало или скатывалось с трех сторон.

Грейс прокатился метров тридцать или сорок по двухсотметровому склону, но все же сумел уткнуть в него каблуки и остановиться. Он встал и, припадая на руки, глядя вверх все с той же нехорошей, коварной, злой усмешкой, скорее оскалом уже, а не усмешкой, побежал по склону к Масту.

Маст, наблюдая за ним, с лихорадочной торопливостью отстегивал кобуру от пояса. На его счастье, она была пристегнута только одним ремешком, иначе он не успел бы. Он бросил пояс за спину, к палаткам, но тяжелую кобуру с пистолетом выпустить из рук уже не решался, потому что не доверял никому.

За несколько шагов от тропинки Грейс предусмотрительно взял в сторону, хотя у Маста и в мыслях не было ударить его ногой. Таким образом, он вышел на тропинку на одном уровне с Мастом, но шагах в десяти от него. Он задержался на секунду, чтобы перевести дух, и с той же застывшей улыбкой кинулся с кулаками на Маста. Он был на голову выше Маста, хотя сложен чуть пожиже, и руки у него были по крайней мере на пятнадцать сантиметров длиннее. Маст пытался защищаться, не выпуская из рук кобуры с пистолетом, но первый же удар угодил ему в ухо, и в голове загудело. Удар сбил его с тропинки, но пистолета он не выпустил, а поэтому тяжело упал на бок и сразу же кубарем покатился по склону к расселине, как перед этим Грейс.

Он все равно не выпустил пистолета, но, скребя ногтями свободной руки по земле, стараясь уткнуть то мыски, то пятки в процессе вращения, в конце концов как-то развернул тело по ходу и остановился.

Затем он тоже стал карабкаться к тропинке. Теперь он понимал, что отнять пистолет мало. Надо заставить Грейса отказаться от пистолета, избить Грейса, а иначе Грейс его заставит отказаться. Но положить пистолет он не мог из страха, что его заберет О’Брайен или Фондриер. Опасаясь теперь удара ногой, он решил прибегнуть к той же тактике, что и Грейс, и заранее свернул в сторону. Однако Грейс, который первым это придумал, на маневр не попался. Он бежал по тропинке рядом с Мастом, все время держась прямо над ним.

За несколько шагов от тропинки, где Грейс еще не мог достать ногой, Маст остановился, тяжело дыша и по-прежнему сжимая пистолет в левой руке.

– Иди, гадюка, – протянул Грейс. – Я жду. Получишь ногой по рылу.

Ничего не оставалось, как подняться, и Маст, тяжело дыша и глядя вверх, собирался с духом. Но тут вмешался О’Брайен.

– Погодите! Маст, дай мне пистолет, я подержу.

– Тебе! – пропыхтел Маст.

– Подержать – честно. Я отдам тебе. Или Грейсу, если скажешь. Ты же не можешь так драться.

Скажет, – пообещал Грейс со злой усмешкой.

– Ты думаешь? – сказал Маст. – Ладно, – ответил он уже О’Брайену. – Дай подняться, – обернулся он к Грейсу.

– Держи карман шире, – ухмыльнулся Грейс. – Я от своей выгоды не отказываюсь.

– Эй, – сказал О’Брайен и спустился на тропинку недалеко от Грейса. – Тогда кинь мне.

Маст, тяжело дыша, поглядел на него долгим взглядом.

– Обещаю, что отдам тебе, – сказал О’Брайен. – Или Грейсу, как скажешь. Я не такая сволочь. Раз обещал.

Маст подумал немного, не сводя с него глаз, а потом молча кинул вверх пистолет и приготовился налететь на Грейса. Другого пути у него не было.

Маст следил за ногой и отдернул голову в сторону, удар скользнул по уху – опять по тому же, и всю эту сторону обожгло страшной болью. Обалдев от нее, он нырнул вперед, схватил другую ногу Грейса обеими руками, оторвал от земли, перекатился на бок и дернул еще раз. С яростным ругательством Грейс полетел через спину Маста и снова покатился вниз по склону; когда он затормозил, Маст уже господствовал на тропинке.

На этот раз, когда Грейс бросился наверх, Маст не позволил ему зайти сбоку, а, воспользовавшись его же системой, стал держаться над ним. Перед тропинкой Грейс тоже остановился, чтобы немного прийти в себя, набраться смелости и заодно отдышаться. Потом со злобной усмешкой, остервенело выкатив глаза, кинулся. В школе Маст полгода занимался боксом: он сделал обманное движение влево и, когда Грейс отклонил голову, нанес ему в лицо страшный удар ногой, в который было вложено все праведное негодование, тлевшее в нем с тех пор, как он застал Грейса за кражей, – нет, тлевшее еще задолго до этого: с тех самых пор, когда первый человек в первый раз попытался отнять у него пистолет, его надежду на спасение. И этот удар в итоге решил дело.

Грейс вскрикнул от боли, упал и покатился, держась за лицо и не переставая ругаться. Наконец он остановился, сел на корточки, держась рукой за распухшую щеку, потом двинулся наверх. Маст торжествующе улыбался; на этот раз он не стал ждать, а, как только Грейс подошел ближе, сам бросился на него сверху, и они покатились вместе, колотя и хватая друг друга. Они прокатились больше половины расстояния до расселины и разумно решили прервать борьбу, пока еще можно остановиться.

После этого ни одному из них больше не удалось подняться на тропу. Стоило одному броситься наверх, как другой хватал его, оттаскивал назад и, получив таким образом преимущество, бил. После нескольких попыток и тот и другой перестали стремиться к тропинке.

Это была дикая, нелепая, безумная драка: на крутом склоне горы, под ошеломляюще синим и солнечным гавайским небом, по которому безмятежно плыли белейшие, пушистые комочки кучевых облаков. Далеко-далеко внизу, за крутым и ровным, как лыжный спуск, склоном горы, между черных скал, вдоль прерывистой полоски пляжей, белел прибой, а по шоссе, маленькие, как кремешок для зажигалки, ползли машины, словно не было на свете этих двоих, которые дрались наверху.

Маст дрался упрямо, стойко, то и дело оскальзываясь на крутом склоне, задыхаясь, хватая воздух ртом, и удары гудели в его голове и теле, как большой колокол. Он едва ли помнил уже, из-за чего драка, он знал только, что должен победить и что его бьют. У Грейса были гораздо длиннее руки; в силе он немного уступал Масту, зато доставал его втрое чаще, и Маст это понимал. Хотя он продолжал драться – опять удар, опять выдержал, опять оскользнулся, опять устоял, – он понимал, что побежден. Хотя он продолжал наносить удар за ударом, он уже смирился с поражением. Поэтому для него было полной неожиданностью и прямо чудом, когда после особенно тяжелого обмена ударами Грейс вытолкнул из разбитых губ: «Хватит. Сдаюсь. Твоя взяла».

Маст, с карикатурно распухшим лицом, согнув руку для удара, смотрел на него заплывшими глазами и не верил. Лицо у Грейса тоже распухло, и, пожалуй, еще хуже. Вся правая сторона, куда пришелся удар ногой, была желто-багровой, и глаз не открывался.

– Не могу, когда бьешь по разбитому глазу, – кое-как вылепил Грейс толстыми губами, но не без достоинства.

Маст опустил кулак, повернулся и пошел вверх по склону. Дважды он оскальзывался и падал на колени и совсем не был уверен, что взойдет. Но взошел и, взойдя, направился прямо к О’Брайену, взял у него из рук пистолет с кобурой, вернулся к палатке и пристегнул кобуру к поясу, с которого ее снял Грейс. Тогда он сел. Потом, словно вспомнив, взял пояс и застегнул на себе.

Чуть погодя приплелся Грейс и так же тупо уселся перед входом в палатку.

– И больше мой пистолет не трожь, – протолкнул сквозь распухшие губы Маст, глядя на него заплывшими глазами. – Или получишь по новой. А если захочу оставить пистолет в палатке, я оставлю, а ты оставь его в покое.

– Ладно, – хрипло сказал Грейс. – Но если бы ты не заехал ногой, ты бы со мной не справился. Может, мы с тобой еще потолкуем.

Но ясно было, что он просто храбрится, и в оставшуюся неделю он так и не собрался потолковать с Мастом. Маст был рад. И хотя он решительно заявил, что будет оставлять пистолет в палатке, он его больше не снимал. Рисковать не имело смысла. На ночь он опять засовывал пистолет под ремень и под застегнутую рубашку и даже пояс с кобурой и обоймами не снимал. Как только, он смог двигаться – а смог он только к вечеру после драки, – он объявил Грейсу, что отселяется. Он не будет жить с обманщиком и вором. Он спустил палатку, отстегнул свою половину, забрал свою веревку, свою долю колышков и устроил себе ложе из полупалатки и одеял с другой стороны очага.

Впрочем, все это не имело значения. Ни палатка, ни ношение пистолета. Лад и согласие, царившие на перевале Маркони и в историческом первом охранении перевала, были поломаны. Грейс угрюмо продолжал стелить себе на месте бывшей палатки; остальные двое тихо сидели в своей. Все они опять уяснили, что они еще в армии, что эта армия и мир, окружающий их, воюют. Драка положила конец странным и почти идиллическим каникулам, вернула их в ту жизнь, какой им положено жить. Смена в тот день не явилась, не явилась и на следующий, но им было все равно. За день до драки они были бы рады-радехоньки, что смены нет, а теперь они не смотрели друг другу в глаза и разговаривали только при крайней необходимости. Само собой разумеется, Маст не разговаривал с Грейсом. Когда криками из расселины дала знать о себе, а потом и вскарабкалась на склон смена, у них оставалось полфляги воды, пол-ящика сухого пайка, и они уже подумывали послать кого-нибудь вниз – выяснить, в чем дело. Никто не огорчился, что смена пришла, что им уходить.

Даже Маст не огорчился. Пока он скатывал одеяла и собирал свои вещи, мысли его были заняты в основном тем, что ему сказал неделю назад О’Брайен: что внизу он постарается каким угодно способом отобрать у Маста пистолет. Один раз он оторвался от мешка и поглядел вниз на длинный-длинный склон, сбегавший к равнине, где по ленточке шоссе ползли машины величиной с кремешок для зажигалки. Это была прекрасная картина, и, глядя на нее, трудно было представить себе, что внизу кишат люди, сговорившиеся отнять у него пистолет, его надежду на спасение. Но опять же, и здесь, наверху, прекрасная картина, если поглядеть снизу. А чем кончилось? Покоя как не бывало, сама память о счастливых днях испарилась, правда, и лицо почти зажило; и вот со всем этим Маст вновь спускался в заверть Макапу, чтобы биться за свое спасение. Там хотя бы была власть. А где власть, там правила. Там хотя бы никто на него не набросится. Здесь, на горе, нет и этого. Маст, как и остальные трое, разочаровался в перевале Маркони.

Одно осталось при них – сознание, что они ветераны. Оно родилось, когда они вылезли из расселины, которой не видели две недели, и снизу посмотрели вверх, оно росло, пока они спускались к грузовику по водороине, загроможденной камнями, и продолжало расти, пока они ехали в грузовике – сперва к шоссе, а потом по нему к командному пункту. Они были первым охранением перевала Маркони, они были там, где никто из этих не был, и сделали то, чего никто не делал.

Глава 10

После возвращения на Макапу Масту пришлось не долго ждать покушения на своего защитника. А именно меньше недели. Его брали на пушку, ему заправляли арапа, ему совали лапу, его брали на храпок – в такой последовательности. Ему казалось, что он превзошел и на себе попробовал все, какие есть, методы. Но было еще одно, о чем он даже не подозревал: честный человек. Во многих отношениях это оказалось самым худшим.

Однако из своих испытаний Маст вынес кое-что другое, кое-что полезное. Уверенность, настоящую, подлинную уверенность, впервые за все время.

После налета на Перл-Харбор и после того, как Маст с пистолетом приехал на мыс Макапу, прошло больше трех месяцев. За эти три месяца, пока Маст отчаянно сражался, чтобы сохранить пистолет, выяснились две вещи. Первое – никто не нападал на него открыто и не пытался отобрать пистолет силой, даже Грейс. И никто не пытался его убить. Не потому, что не находилось желающих, догадывался Маст. Мешала сильная власть. Маст считал, что это само по себе внушает надежду.

А во-вторых, за эти отчаянные месяцы выяснилось, что никто не донес о пистолете высшему начальству – лейтенанту и двум взводным сержантам. Судя по всему, эти трое – и лейтенант, и сержанты Пендер и Каудер – ничего не знали о приблудном пистолете Маста. Он переходил из рук в руки, его пытались украсть, под него подбивали клинья, вокруг него кипели страсти, за него дрались и чуть не дрались – и все же три главных командира о нем не слышали. Житейская мудрость солдата, как всякого ходящего под начальством, велела все от начальства скрывать. И за все время ни разу, ни один человек, даже Маст – хотя он подумывал об этом, да, наверное, и не один он, – не пошел туда и не рассказал. Эту почетную миссию взял на себя сержант Паоли, честный человек.

Паоли подошел к Масту через четыре дня после их возвращения с перевала Маркони. Коротенький, плотный, черноволосый, этот бывший мясник из Бруклина командовал отделением в пулеметном взводе сержанта Пендера и сам носил пистолет. Педантичный службист, так и прозванный в роте Буквоедом, Паоли был глуп, лишен воображения, слова находил с трудом, зато был гением по части пулеметов.

– Я вижу, у тебя пистолет, – сказал он Масту, который спокойно работал в бригаде, обшивавшей новый барак. – Я вижу, ты давно с ним ходишь и нос дерешь. Я знаю, какие дела из-за него творятся.

– Да ну? – сказал Маст, не любивший Паоли. – Ну и что?

– Из-за него тут все перегрызлись. Вот что. От него непорядки и дисциплина падает. Вот что.

– Что-то я ни от кого больше не слыхал, что она падает.

– Вот как? – Паоли начальственно скрестил на груди короткие руки. – В уставе сказано…

– Я знаю, что сказано в уставе, Паоли, – ответил Маст.

– В уставе сказано, – долбил свое Паоли, – стрелки носят винтовки. Там не сказано, что они носят пистолеты. Пулеметчики носят пистолеты.

– Ну и что же?

Паоли показал головой за плечо, в сторону командирской норы.

– Я этот пистолет забираю. И сдаю сержанту Пендеру.

– Никуда ты его, Паоли, не забираешь, – веско произнес Маст. – И никто его не забирает. Этот пистолет у меня никто не отберет.

– Я отберу, – сказал Паоли. – Это приказ.

– Положил я на твой приказ. Пистолет я никому не отдам, кроме офицера или самого сержанта Пендера. Знаю я эти номера.

– Ты не подчиняешься моему приказу?

– Этому приказу – нет.

– В уставе сказано… – начал Паоли.

– Пошел ты со своим уставом! – вскипел Маст.

– В уставе сказано, – продолжал свое Паоли, – за неподчинение приказу сержанта – военный суд. – Он снова показал головой на командирскую нору. – Иди со мной.

– Пожалуйста, – сказал Маст. – Куда угодно.

Но чувствовал он себя совсем не так уверенно, как говорил. Теперь на него свалилось то, чего он больше всего страшился: о его пистолете доложат начальству. Он стоял и бессильно наблюдал за развитием событий; это еще не произошло, но его уже закрючило и потащило, и теперь никуда не денешься. У него схватило живот. Снова его старый приятель, японский майор, с криком набегал на него, подняв саблю, а он только сидел и глядел – без пистолета. И главное, после всех мытарств, после всего, что он вынес, погореть из-за какого-то Паоли. Он пошел за Паоли к норе.

– Я тебе так скажу, Маст. – Паоли замедлил шаги. Они пробирались между двумя глыбами. – Ты не имеешь права на пистолет. Ты где его взял?

– Купил, – устало ответил Маст. – У артиллериста из восьмого полка.

– Ты не имеешь на него права. Его кто-то украл. Ты купил краденое имущество. Это не дело. А мне, по-твоему, каково? Мне и ребятам в моем отделении? У нас есть пистолеты. Нам их выдали. Но винтовок у нас нет. У тебя есть винтовка. Тебе ее выдали. А пистолет тебе не выдали. А он у тебя есть. У тебя и пистолет, и винтовка. – Он говорил с упреком.

– У сержанта Пендера тоже, – возразил Маст. – И у старшины тоже.

– Так то у них, – сказал Паоли. – А ты рядовой. Все знают, что пистолет – самое лучшее против ихних самурайских сабель. А против ихних стрелков – что? Тут уже нужна винтовка. У меня нет винтовки. Ни у меня, ни у ребят в моем отделении. У нас только пистолеты. А у тебя есть винтовка.

– Короче говоря, раз у тебя нет винтовки, у меня не должно быть пистолета? – сказал Маст.

– Вот именно, – сказал Паоли.

– Так купи себе винтовку.

– Где?

– Где угодно. Поспрошай.

Но Паоли, как всегда, счел, что последнее слово осталось за ним, и, не отвечая, топал дальше.

Сержант Пендер сидел на камне и чесался на солнышке. Когда они подошли, сержант безразлично поглядел на Паоли.

– Сержант, этот рядовой не подчинился приказу, – начал Паоли без предисловий.

– Да? – сказал Пендер. – Так. Какому приказу?

– Я приказал ему сдать мне пистолет. Чтобы я сдал его вам. Он отказался, сержант.

– Так, – сказал Пендер. Он поскреб свою трехдневную щетину.

– Он говорит, что купил его в восьмом артиллерийском полку, – долбил Паоли. – Так что это – краденое имущество. Он купил краденое имущество.

– Выходит, что так, а? – задумчиво произнес Пендер.

– За это полагается военный суд, – сказал Паоли, и Маст поглядел на него, на его тупое, вечно огорченное лицо, на этого нудного долбилу, которому даже невдомек, как он сам огорчил Маста, да и вообще может огорчить кого бы то ни было на свете. Знай долбит свое. Маст ненавидел его. Он вываливал на него ненависть, как кирпичи, как мешки с цементом.

– Да… верно, – сказал сержант Пендер.

– И он не подчинился моему приказу, – сказал Паоли. – Я вам и об этом хотел доложить. В уставе сказано…

– Я тоже знаю, что сказано в уставе, Паоли, – перебил Пендер.

– Так точно, сержант, – сказал Паоли.

– Маст ведь не в вашем отделении?

– Никак нет, сержант. Он в стрелковом взводе. А у него пистолет.

– Если он не из вашего отделения, почему вы сами взялись доложить о нем, Паоли?

– Потому что у него пистолет. Вот почему. В уставе сказано, что стрелкам положены винтовки, а не пистолеты.

– Ясно, Паоли, – сказал сержант Пендер. – Благодарю. Я этим займусь. Вы свободны.

– Слушаюсь, сержант, – сказал Паоли, сделал кругом и ушел; даже на короткой широкой спине его читалось сознание выполненного долга. Пендер задумчиво глядел ему вслед.

– Ну что, Маст, – сказал старый сержант и опять поскреб свою щетину. Он криво улыбнулся и покачал седой головой. – Видно, придется забрать у тебя пистолет и сдать в каптерку.

– Выходит, что так, – сказал Маст, ощущая пустоту под ложечкой. Он взялся за пояс и хотел уже снимать. Он неплохо знал сержанта Пендера, хотя, конечно, никогда не гулял и не пил с ним, так же как с остальными старшими сержантами.

– Слушайте, сержант, – вдруг сказал он. – А никак нельзя, чтобы он у меня остался? Чего-нибудь нельзя сделать? Это… это… важно для меня.

– Почему? – спросил Пендер.

– Ну, он… Ну, я купил его, понимаете? И с ним… я вроде как больше чувствую себя солдатом. Понимаете? Понимаете, это еще хорошая защита от их самурайских сабель.

– Да, это верно, – мягко по своему обыкновению согласился Пендер. – Для тебя он… ну, что ли, лишняя страховка.

– Да, наверное, вроде того.

– Да, но они не у всех есть, – сказал Пендер. – Ты же знаешь. Простым стрелкам их не дают, а пулеметчикам дают пистолеты, но не дают винтовок. Хочешь устроиться лучше, чем другие? – Хитро блеснув глазами, он посмотрел на Маста.

Маст не знал, что ответить: сказать ему правду или соврать. Соврать, сказать, что он не хочет устроиться лучше других, тогда, значит, пистолет ему не нужен. Да и сам старик догадается, что он врет.

– Ну… да, – сказал он наконец. – Да, наверное, хочу устроиться лучше других. Или, вернее, так, – поправился он, – скажем, я хочу устроиться как можно лучше. А уж как другие – это их дело. Но я же не хочу устроиться за их счет.

– Если они не хотят за твой, – сказал Пендер.

Маст кивнул.

– Если не хотят за мой.

Глаза у Пендера опять блеснули, сильнее прежнего, и он вдруг улыбнулся, показав съеденные, щербатые, желтые зубы.

– Ну что ж, человек ищет, где лучше, а, Маст? – сказал он. Должно быть, ответ Маста ему чем-то понравился. Он поскреб седую голову. – Знаешь, я ведь видел тебя с этим пистолетом. Еще думаю: где он достал? А потом так решил: чего я не знаю, за то не отвечаю. И больше я его не видел. – Пендер поднял брови и грустно пожал плечами. – Но теперь Паоли доложил мне про него официально, все это знают, и что мне остается? Только забрать и сдать его.

– Сержант, вряд ли кто знает, что вам про него официально доложили, – возразил Маст. – Если только сам Паоли рассказал.

– Паоли расскажет, – ответил Пендер.

– Это наверно. Выходит, никак нельзя оставить?

– Да не знаю как, Маст.

Маст убрал голову в плечи.

– У вас же есть, сержант. И винтовка есть. У старшины тоже пистолет и винтовка.

– Мне пистолет положен по штату.

Маст опять пожал плечами.

– Все ведь знают, что у вас собственный, что вы пришли с ним в роту.

Пендер поглядел на свой грязный бок и хлопнул по кобуре.

– Этот вот? Он у меня с восемнадцатого года, с первой мировой войны.

– Позвольте мне оставить, – выдавил Маст.

Сержант Пендер снова поскреб седую голову.

– Слышишь, Маст, я вот что сделаю. Я просто забуду, что Паоли привел тебя и доложил про пистолет. Ну, как? Больше я ничего не обещаю. Если лейтенант или еще кто прикажет забрать его у тебя, тогда придется забрать. А до тех пор я забыл, что Паоли приводил тебя. Ну, как?

– Замечательно, – сказал Маст, расплывшись в улыбке. – Ну, прекрасно. – Потом он посерьезнел. – А как же Паоли?

– С Паоли я договорюсь. Когда пойдешь, пришли его сюда. С пулеметом Паоли – артист, – добавил он неизвестно к чему и без всякого выражения; потом отвернулся и поглядел на дорогу. Масту показалось, что этим он частично оправдывает Паоли.

– Знаете, сержант, он ведь может мне жизнь спасти, – с благодарностью сказал Маст. – Спасибо. Спасибо большое.

– Да, может, – сказал Пендер. – Может спасти.

Маст собрался уходить.

– Сержант, а ваш вам как достался? В ту войну.

– Я стащил его у мертвого американца, – ответил сержант Пендер без всякого выражения.

– А-а, – сказал Маст.

– Его несчастье было для меня счастьем. Он меня сильно выручил. Этот пистолет два раза спас мне жизнь. – Сержант Пендер улыбнулся. Он почесал в бороде, и лицо его опять стало серьезным. – Если так-то подумать – ему он был не нужен. Как по-твоему? – спросил он.

– Да, – сказал Маст с каким-то непонятным чувством. – Зачем ему?

– Да… я об этом задумывался, – сказал сержант Пендер. – Иногда. – Он кашлянул. – Пришли сюда Паоли.

– Сейчас, сержант, – с готовностью сказал Маст и снова расплылся в улыбке.

Когда Маст подошел к Паоли с пистолетом и сообщил, что его хочет видеть сержант Пендер, на лице крепыша ничего не выразилось и он ничего не сказал, только бросил короткое и выразительное «Ладно». Маст стоял и смотрел, как он топает вверх по склону. Потом он поднял свой молоток, но не сразу смог приняться за работу. Рука отчаянно дрожала, ноги тоже, и от мысли о том, какой удар миновал его, по всему телу разлилась слабость. Он сел на камень, бессильно свесив руку с молотком.

А вышло из этого самое лучшее, на что можно было надеяться: с тех нор как у него завелся пистолет, его положение никогда еще не было таким прочным. На его стороне сержант Пендер. Если лейтенант, вообще мало что замечавший, или какой-нибудь другой офицер не заметят его, тогда, можно считать, пистолет сохранен. А с чего бы офицеру его заметить? А если и заметит, так разве ему это не до фонаря?

Конечно, кое-кто еще попробует украсть. Или выторговать у Маста его спасение. Будут еще подвохи, будут каверзы. Но со всем этим, чувствовал Маст, он справится. А то, что больше всего тревожило его с тех пор, как он купил пистолет у артиллериста из 8-го полка, то, чего он больше всего страшился, – попасться начальству, – эта опасность больше не существовала. Как никогда прежде, Маст был спокоен за свой пистолет, уверен, что у него будет этот шанс на спасение. Что еще может с ним случиться?