Текст книги "Пособие для начинающей проститутки"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Πρέπει να απαντήσω «ναι»; (Я должен ответить «да»?)

Она кивает.

– Εντάξει. Μετάφρασέ το. (Хорошо. Переведи это).

– Он согласен платить, – говорит Шнуру Шурка.

– У него и не было другого выбора, – Шнур поднимается и вежливо протягивает на прощанье руку. –  До свидания, господин Макриянис.

– Να πας να γαμηθείς, μαλάκα! (Пойди заебись, пидарас!) – прощается Вангелис.

Шурка выходит следом, потом просит Шнура высадить ее в городе и долго-долго сидит в снегу на скамейке. Собирает остатки разорванных мыслей.

Всю ночь она не спит – раскачивается, сидя на диване, из стороны в сторону и думает, как помочь Вангелису. А потом думает – какого черта ему помогать? Он не обеднеет от этих десяти тысяч. И от ста не обеднеет. Абсолютно...

И уже когда начинает светать, падает поперек дивана и засыпает.

Будит – резко – звонок в дверь. И она понять не может, успела уснуть до этого дребезжания или только закрыла глаза.

– Почему спишь днем? – спрашивает Савва.

Он стоит, как обычно, прислонившись к перилам, сунув руки в карманы кожаного пиджака и глядя на нее с улыбкой.  На улице уже совсем светло. Яркий зимний день. Снова...

Шурка приглаживает руками волосы.

– Проходи...

Он входит и оглядывается на нее.

– Хочешь, поедем куда-нибудь «чай пить»?

Она мотает головой:

– Нет, не хочу. Садись, Савва. Объясни мне лучше, зачем приходишь...

Он садится на единственный стул посреди комнаты.

– Просто. Не трахаться, не бойся. Ты очень красивая. Хочется на тебя смотреть. И поговорить с тобой можно. Спокойно с тобой.

– Да ты что? – смеется Шурка исчерпывающему ответу.

– Правда, просто так. Просто так, – Савва по-детски дергает массивными плечами. –  Ты на других не похожа.

– Бред, – говорит опытная Шурка. – Все женщины одинаковы. Все проститутки.

Савва тоже начинает улыбаться.

– Не люблю проституток. Никакой души в них нет.

– А в тебе есть душа?

– Раз болит, значит, есть.

– Ты бандит, Савва?

Он молчит. Кажется, думает. А контуры оружия оттопыриваются под одеждой.

– Да, бандит. Как бы тебе это объяснить? Это давняя традиция...

– Бандитизм?

– Ну, смотри. Думаешь, богатыри не бандитами были? Пиздили всех направо и налево, Змея Горыныча натягивали по самые помидоры. Илья Муромец весь лес тогда держал. То же самое было, что и теперь. Это и есть порядок для Руси, – убежденно говорит Савва.

– А ты, похоже, и есть Илья Муромец – с мобильником и пейджером, – догадывается Шурка. – А Шнур твой – Добрыня Никитич. А Костик твой – Алеша Попович. Так?

– Откуда всех знаешь? – удивляется Савва.

– Люди говорят. А скажи, Савва, требовать с честных иноземных бизнесменов такой побор каждый месяц – это тоже порядок для Руси?

Савва молчит.

– Обдирать людей – это порядок?

– Эти сделки – на взаимовыгодных условиях, – отвечает, наконец.

– Кошелек или жизнь? – уточняет Шурка.

И снова Савва задумывается.

– Какую сделку имеешь в виду?

– Просто говорю.

Он поднимается и начинает ходить по комнате.

– Сделки с иностранцами? Ты не просто говоришь. Давай по правде...

– Про Макрияниса и женское белье «Ивони» слышал? – спрашивает Шурка.

– Нет, – Савва пожимает плечами.

– А Шнур слышал.

– А ты откуда знаешь?

– Переводчиком при нем была. И клялась, что никто об этом не узнает. Но, по-моему, ты тут весь лес держишь, а не Шнур...

Савва садится снова и долго молчит. Думает о Шнуре и об этой девочке. Зарвался Шнур – сам все решает. Четвертует Куликово поле и себе в карман кладет кусками. И девчонка очень попасть может.

– Откуда Шнура знаешь? – спрашивает у Шурки.

– Столкнулись как-то...

– Где?

– Не важно, Савва. Просто столкнулись.

– Не в его кровати?

– Нет.

– Это точно? – переспрашивает он. – Потому что я с чужими шлюхами дел не решаю.

Шурка пожимает плечами. Савва, по-своему, прав, конечно. Мало ли что можно наплести. Только очень уж грубо. Ну, не от этого человека требовать деликатности...

Шурка смотрит в его лицо и видит, что недавняя печаль не ушла, а залегла на нем тенями – в глазах, в жесткой линии сжатых губ, в запавших щеках.

– Ты очень красивый, Савва, – говорит вдруг Шурка.

Он не слышит. Думает о своем. И ей снова кажется, что это ее мальчик – один-единственный на всем белом свете, с которым у нее ничего – никогда – не будет.

§19. ПРАВИЛО №15:

НИЧЕГО НЕ БОЯТЬСЯ

– Не бойся, ничего не случится. Никогда ничего не бойся. Ничего плохого не произойдет. Все будет очень хорошо. Чудесно. Все будет замечательно.

– Я не боюсь, –  говорит Вангелис.

– Молодец. Не надо бояться. Это такая жизнь... Наша жизнь...

– Ужасная жизнь.

– Нет, обычная, – смеется Шурка. – Наша обычная жизнь.

Вангелис молчит.

А после секса им всегда становится весело. Шурка уже вполне приспособилась к нему и к сексу с ним. Ничего, нормально, если не открывать глаз. Привыкла к сладкому запаху его одеколона и мягким рубашкам от Ив-Сен Лорана. А у Жеки и одеколона-то не было. И она так и не успела ему подарить. Стоит на полке – напоминанием о том, что давно ушло.

К тому же Вангелис регулярно осведомляется, нашла ли она работу, и после ответа «нет» обычно дает ей деньги: «Я понимаю, в каком ты положении». И она уже привыкла к своему положению, и оно даже стало ей нравиться.

А после секса им обоим смешно. Оттого, может, что оба довольны тем, что имеют, и не ищут ничего другого. Вангелис доволен тем, что встретил ее, а она довольна своим положением содержанки.

Берте же неожиданно звонит Шнур. Берта передает Шурке трубку, и та уже не рада, что оказалась рядом.

– Ну, как там наш иностранец? – спрашивает Шнур мягко.

– Не знаю, – говорит Шурка. – Я его не вижу.

– А как Жека?

– Не знаю, – повторяет она. – Я от него ушла.

– А я знаю. Он даже мыться перестал, не то, что бриться. С чего это ты так решила?

– Нашла другого. Хороший мальчик. Люблю его. Поженимся.

– Ну-ну, – прощается Шнур. – Бывай.

Лгать неприятно. Шнур обязательно передаст Жеке, что она нашла молодого, лучше, чем он, и любит его. Получится, что она обманывала Жеку, говоря о своей любви, потому что любовь не проходит так быстро. С другой стороны, если Жека узнает, что она ушла к женатому мужику, еще старше, чем он, только ради денег, он убедится, что она, действительно, проститутка, а ее сердце протестует против этого. Хотя, на самом деле, выходит, что это так...

Ничего не бойся. Не бойся. Не бойся. Все будет не хорошо и не плохо, но как-то будет. Жизнь вовсе не страшная штука – ты не успеваешь испугаться, пока живешь.

Радуйся каждому прожитому дню. Радуйся. Радуйся. И Шурка радуется, что вовремя ушла от Жеки, и что разрыв уже не так болит. Радуется, что нашла общий язык с Вангелисом, и что он ей помогает. Радуется, что Берта вдруг перестала давать ей советы, а стала смотреть сквозь нее, как сквозь призрак, чудом задержавшийся среди живых людей. Радуется, что Шнур пока ни о чем не догадался. Радуется, что приходит Савва. Это самая болезненная радость – до рыданий, до взрыва пульса.

И вдруг звонят в дверь – и входит вовсе не Савва, а Шнур. Шнур, который каким-то образом узнал ее адрес.

– Зачем ты так со мной, девочка? – спрашивает мягко.

Шурка вжимается спиной в стену, прекрасно понимая, что он может сделать с ней все, что угодно, и пытаясь угадать, что он узнал из того, что мог узнать, и на что решился.

– Как?

– Тебя же видят в городе с греком. Мои же ребята, которые его пасут, и видят. А ты мне такую херню городишь…

Шурка пожимает внезапно озябшими плечами.

– Я боялась, что ты Жеке скажешь. Он – дурак. Еще прибьет меня.

– Да мне срать на твоего Жеку! – взрывается Шнур. – Мне не нравится, когда лохи меня вот так прокидывают и думают, что очень хитромудрые!

– Я же уговорила его платить. По-хорошему уговорила. Ты сам видел, – напоминает она. – Я не прокинула тебя.

Шнур задумывается. На его вытянутом лице ничего не отражается. И Шурка понимает, что других претензий к ней у него пока нет. Ничего не бойся!

– Откуда ты адрес узнал?

– Позвонил твоей подруге да и узнал. Делов-то, – отвечает он рассеянно.

Садится на скрипящий диван и проваливается в пружины.

– Что еще? – вежливо осведомляется Шурка.

– Думаю, трахнуть тебя что ли...

– Не надо. У меня месячные, – находится Шурка.

– Ну, тогда хоть отсоси. Или зубы болят? – скалится Шнур.

– Болят.

Он молчит. Смотрит на нее. И чем дольше смотрит, тем тяжелее становится его дыхание.

– Ко мне сейчас подруга придет. Ты, это, давай на выход, – намекает Шурка.

– Пусть приходит – вместе развлечемся!

Шурка замолкает.

– Девочка моя, – вздыхает вдруг Шнур. – Чего ты так выеживаешься? Ты же – блядь, шалава, как все остальные. Что ты такое о себе думаешь? Что писаная раскрасавица? Да будешь подыхать на вокзале и сосать за полкопейки. Еще и не даст никто, слышишь? Я тебя к греку пристроил, я. И так ты мне отплатила! Не знаешь, с кем связалась, моя хорошая. Да завтра твои кости звери в зоопарке съедят и мне спасибо скажут. А от твоего  грека мокрого места не останется. Кто он тут такой? Кому он нужен? Тут я хозяин. Я решаю, кому тут жить и сколько кому платить за то, что он коптит мне воздух.

Шурка кивает.

– Верю.

– Ну? – спрашивает Шнур, расстегивая ремень на брюках.

– У меня стоматит. Чесаться будет.

– Ничего, почешу.

– Да пошел ты! Пошел ты в жопу! – взрывается Шурка. – Говорю, не могу, значит, не могу. Мало тебе шлюх что ли?

Он поднимается и идет к ней.

– Шлюх много не бывает.

И в тот же миг Шурка оказывается в его лапах. Чувствует его цепкую хватку и леденеет от его пальцев. Шнур стаскивает с нее брюки, прижав ее спиной к стене, когда раздается стук в дверь.

– Эй, Шнур? Эй, Шнур, ты там?

Скорее всего, поднялся кто-то из охраны. Шнур в расстегнутых штанах распахивает дверь.

– Какого дьявола?!

– Малой звонил. Выловил-таки Буланова. Тебя ждут.

– Пусть ждут!

Шнур оборачивается к Шурке. Она, успев вооружиться кухонным ножом, ожидает только его первого шага.

– За что же ты меня так не любишь, моя девочка? – смеется Шнур.

Он одним прыжком оказывается рядом, стискивает ее запястье, и нож вываливается из разжатых пальцев. Шнур обхватывает ее губы удушающим пылесосным поцелуем – и отпускает ее. Застегивает ремень. Шурка, силясь совладать со свистящим дыханием, смотрит парализованно.

– Весело с тобой, аж встал, – говорит Шнур. – Да некогда сейчас. Надо одного козла распросить подробно. Я вернусь потом. Ты пока подмойся и зубы подлечи. И попку смажь вазелином. И уши закапай. Я скоро приеду.

Шурка падает на пол, словно пристреленная звуком хлопнувшей двери.  Потом хватает вещи, кое-как одевается и едет к Вангелису.

– Давай пойдем куда-то... Где много людей, – просит слезно.

– Ты же не любишь, когда шумно, – недоумевает тот.

Шурка ничего не может объяснить. Пьет в ночном клубе мартини и думает, куда пойдет потом. К греку – бесполезно: Шнур и его может стереть в порошок. Ничего не бойся!

§20. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: ЖЕКА

Жеке сорок шесть лет, рост – сто семьдесят два сантиметра, вес – сто два килограмма, размер ноги – тридцать девятый, и со стороны он похож на упитанного Винни Пуха, дожившего до среднего возраста с опилками в голове. В молодости был Жека симпатичным взрывным парнем, а потом – облинял, лицо потемнело, голова полысела, и живот стал тянуть к земле.

Когда она ушла, Жека сразу понял, что жизнь кончилась. Раньше от него никогда не уходили женщины, и все дорожные шлюхи вешались на него гроздьями. Но она сказала: прощай! Первая женщина, которая его бросила... Первая, которую он любил с такой страстью.

Если бы что-то не ладилось, если бы она жаловалась, пилила его или пыталась надавить в чем-то, это было бы объяснимо. Но все было хорошо, она говорила, что любит его, а потом встретила какого-то недомерка и в один миг все оборвала. Что она с ним сделала? Отняла все. Убила его.

Ни жена, ни дети, ни новый дом не заменят ее. Это совсем другое. Это вообще параллельный мир. Так Жека чувствует, хотя и не может этого выразить словами. Только не бреется и зубы не чистит. Пил бы – да в завязке. Только курит без продыху. Как он ее любит!.. И как ему больно!.. Убил бы ее – только бы никому не досталась, чтобы никто не прикасался к ней, не играл с его игрушкой так, как играл с ней он.

Жеке не сидится дома и в кабаках ему тошно. По инерции он идет на квартиру Шнура и падает на диван. Вот здесь лежала она... Его девочка... Его Шурочка... Сердце Жеки обливается закипающей от отчаянного бессилия кровью, и душа рвется на части. Он гладит руками одеяло, которым она укрывалась, прижимаясь к нему...

Неожиданно является Шнур, чтобы забрать ключи.

– Дрочишь тут, Жека, что ли? Матрац, матрац, дай еще раз?

Жека отдает ему ключи и отворачивается.

– Убиваешься? – скалится Шнур.

– Не ожидал я, что она меня так кинет...

Жека садится на диван и обхватывает голову руками. Шнур смотрит удивленно.

– Из ума выжил? По каждой шлюхе будешь поминки справлять?

Жека вскакивает.

– Она не шлюха! Она чистая девочка! Замуж хотела – вот и бросила меня...

– Куда? Замуж? Бабла она хотела – и ничего больше. Спуталась с этим греком – он ей башляет. Тут просто все, Жека.

– С каким греком? – глаза у Жеки округляются.

– С тем, к которому я ее приставил. Еще и меня прокинуть хотела – мол, он не повелся. А сама с ним по ресторанам вышивает, твоя девочка, – Шнур ухмыляется. – Ну, я объяснил ей, что нельзя меня обманывать. Нехорошо это. Сегодня – некогда мне этим заняться, устал. А на днях – я ей растолкую, что за такие фокусы обычно по кругу пускают.

– Он же старый мужик, – не может понять Жека. – И женатый. Грек вонючий.

– Бабло не воняет, слышал? С тобой она чего ради зависала? Ради любви? Она – проститутка, Жека. А ты – старый болван.

     Шнур равнодушно пожимает плечами.

– Сидишь тут теперь, сопли жуешь...

– Я ее убью!

– Убей, – разрешает Шнур. – Только грека не трогай – с него навар хороший будет. Так вот.

Жека снова садится за руль. Снег бьет в лобовое стекло. Мыслям в голове зябко. Сплошная бесприютность. И холод собачий.

Что теперь делать? Выходит, что сам Жека и виноват: не давал ей денег, не купил ей квартиру. Правда, с деньгами сейчас туго... Но чтобы вот так – безо всякого сердца. Взять и уйти...

Убить ее – убить! Или поговорить хотя бы... Жека звонит Берте, и та отвечает сухо:

– Евгений, не морочьте мне голову. Я не знаю, где вам ее искать.

Около получаса Жека думает, кто такой Евгений. Как-то непривычно звучит его паспортное имя. Все говорят – Жека. Девчонки в дороге просятся в машину:

– Жека, подкинь...

Жена дома вздыхает, глядя на него:

– Что, Жека, опять неприятности?

Да, сплошные неприятности. Где ее искать в городе? Жека снова набирает Берту.

– А, это... не знаешь, где живет?

– Она просила вас ее не беспокоить, – отрезает Берта.

– Понятно...

Что тут скажешь? Понятно... Изменила ему – растоптала его сердце. Действительно выходит, что проститутка. Только не встречал он таких раньше. Или, правда, моложе был – не так чувствовал.

Снег заносит машину. Залепляет стекла. И Жеке кажется, что он умер, а над его могилой растут сугробы.

Жеку всегда любили женщины. Для этого ему не нужно было пользоваться ни интеллектом, ни духами. Вот таким, каким он был, его принимали с распростертыми объятиями. Многие его приятельницы, которые работали только с иностранцами, точнее «под иностранцами», часто звали его просто для того, чтобы вспомнить «русский секс», накрывали ему стол и угощали водкой. Проституток он никогда не любил, это правда. Врожденная брезгливость отталкивала его от женщин подобного рода. Может, Жека всегда чувствовал, что одна из них разобьет ему сердце – самым гадким образом: уйдет к другому.

С другой стороны, разве проститутки уходят «к другому»? Это же их работа, их ритм, их жизнь. И Жека вдруг понимает, что она могла и не уходить от него, и не говорить ему об этом греке, все равно Жека ночует дома, а она – сама по себе. И даже лучше было бы, если бы она ничего ему не сказала. Они продолжали бы встречаться. И Жека продолжал бы ее любить...

Его машина, принюхиваясь к снегу, сама находит дорогу к «Визиту», потом еще к разным клубам, но Жека нигде не замечает знакомой фигуры.

Он ездит в снежной темноте по городу и ищет ее. А найти любимую женщину в огромном городе в снегопад очень сложно. Тем более, женщину, которая тебя не любит...

И вдруг около центральной клиники на скамейке Жека замечает сидящего человека. Его женщина сидит в снегу и не смотрит по сторонам. Но Жека узнает ее сгорбленную фигуру – сердцем.

Хочет сказать ей что-то ужасно злое, а вместо этого поднимает ее из сугроба.

– Что ж ты в снегу сидишь, любимая?

Она вскидывает безумные глаза.

– Жека? Ты?

– Ты что тут делаешь? – не может понять Жека.

– Жду, пока клиника откроется. Посижу у Берты...

Жеке и радостно от того, что он нашел ее – чудом. И больно. И убил бы...

– А грек твой где?

– Домой поехал. Ему вставать рано – на фабрику.

– Тебя не взял?

– Я не захотела.

Жека тоже опускается в снег и обнимает ее за ноги.

– А мне Шнур сказал, с кем ты... Возвращайся ко мне, а?

– Нет.

– Ничего, все равно вернешься, – произносит он глухо. – Я тебя ждать буду. Вот дом дострою – продам. Будут деньги.

– И будешь после каждого меня принимать? – спрашивает Шурка.

– Буду...

– Такую вот грязную?

– В ванной тебя помою...

И никому не смешно.

– Люблю тебя очень, – говорит Жека. – А ты такое мне сделала.

– Жить как-то надо было...

– Все равно ты хорошая, – выдыхает он. – Ты не такая, как они все...

Шурка качает головой.

– Я точно такая...

§21. ПРАВИЛО №16:

ЛЕГКО ОТВЛЕКАТЬСЯ

         Берта молчит очень долго. При этом ее лицо ничего не выражает. Даже размышления не отражаются в ее взгляде.

– И до каких пор ты будешь скрываться?

– Недолго, – говорит Шурка. – Думаешь, этому Шнуру никто гайки не прикрутит? Не он весь лес держит...

Берта широко раскрывает глаза.

– Помнишь того парня, у которого невеста умерла, а он не мог от мобильника оторваться? Ну, на которого ты сказала «бандит»? Это Савва. Он у них главный.

– Ты его знаешь? – удивляется Берта.

– Знаю немного. Я сказала ему, что этот Шнур на Макрияниса и «Ивони» наехал. Это скоро решится, – заверяет Шурка.

– Как решится? – не понимает Берта.

– Как-то решится.

– А если Шнур узнает, что это ты сказала?

– Это и без меня всплыло бы. Я так думаю. Это ведь не тайна.

Берта молчит. Думает о своем.

– Шурочка, ты... меня извини, – наконец, произносит сбивчиво. – У меня ребенок. Я тебя не могу к себе пригласить.

– Нет-нет, – Шурка машет руками. – Мне есть где перекантоваться. Не волнуйся.

И когда Шурка исчезает за дверью, Берта крепко задумывается. С одной стороны, все эти события не должны ее касаться настолько, чтобы отменять прием больных. Но Берта отменяет прием и отдается размышлениям, потому что, с другой стороны, не может оставить все это без своего вмешательства. И чувствует, что тоже запуталась, что не в силах понять, как будет для Шурки... хуже всего.

Успокаивает одно – Шурка не выпутается. Она слишком глупа для этого. И ей не очень везет. Нет, определенно – у нее нет ни одного шанса.

А Шурка выходит за дверь и думает, куда бы ей податься. Идти, собственно, некуда и прятаться неохота. Устала.

К Жеке пойти нельзя, потому что все закончилось между ними, да и Шнур в любое время может его разыскать. К Вангелису тоже нельзя, потому что он и без того под прицелом и пристальным вниманием. Не ехать же к матери за тридевять земель – после стольких-то лет разлуки и коротких писем?

Шурка смотрит из больничного окна. И хотя это другая клиника, и другой больничный двор, Шурке вспоминается Савва – его ссутулившаяся фигура внизу, желтые листья у его ног и глухой телефонный голос. Наворачиваются на глаза слезы. Столько стерпел человек, столько перенес, и не жалуется, живет дальше, сцепив зубы от боли.

Нужно уметь отвлекаться от собственных несчастий. Именно для этого приходит к ней Савва, чтобы увидеть что-то совершенно другое, не то, что каждый день и изо дня в день. А ей и податься некуда – везде мерещится тяжелый взгляд человека, который ее преследует. Сложно отвлечься.

Шурка боится ходить центральными улицами и темными закоулками тоже боится. Хочет забыться, представить себе что-то хорошее, а как вообразить себе эту абстракцию, не знает. Приходит на ум только собственная квартира и работа без секса, за которую платят приличные деньги. Но как только перед глазами Шурки возникают воображаемые деньги – вся картина рассыпается.

Остаются только деньги. Именно отсутствие денег толкнуло ее на поиск другой работы, толкнуло на позорную связь с Жекой, а потом толкнуло от Жеки к Вангелису, и дальше – в лапы Шнура, готового ее убить в любой момент. С другой стороны, она не ставит деньги выше всего на свете, а просто без них невозможно.

И от них не отвлечешься. От этого нельзя отвлечься, как от самого ритма жизни, от биения сердца и вечного стука колес скорого поезда в ушах. Поезда, который торопится к концу своего пути. К финишу.

Вдруг останавливается посреди улицы – садится в троллейбус и едет домой. Возвращается с такой решимостью, словно уже бросила вызов судьбе и ей все равно, чем это закончится.

Что хорошего было в ее жизни? Пятерки на экзаменах? Да бред все эти пятерки и все эти экзамены! Сущий бред. Когда она искала работу, ей сто раз сказали «нет», и это был самый сложный экзамен, который нужно было пройти и после которого нужно было жить дальше: начинать все заново и каждый раз по-новому смотреть на свое гадкое отражение в зеркале – видеть не себя, а свою неудавшуюся, несложившуюся, потерянную жизнь. Это – словно в пазлах не хватает половины фрагментов, и без них – ничего не сложится. А их нет. И никогда не было.

Что хорошего было в ее жизни? Пузырек шампуня после получки и пачка прокладок, которые она с трудом могла себе позволить? Зубная паста, которой должно было хватить на месяц, и не хватало?

Из чего же, из чего же сделаны наши девчонки? Жизнь женщины сделана из тысячи мелочей: из туши для ресниц, из губной помады, духов, прически, одежды, колечек и сережек. И если чего-то не хватает, женщина не чувствует себя женщиной. А если ей не хватает любви, восхищения ее красотой и горячих объятий любящего мужчины, она вообще не чувствует себя живой...

Шурка только с Жекой впервые почувствовала себя не бесхозным бревном, а по крайней мере существом женского пола. Конечно, не похвастаешься такой связью, но перед самой собой ей не стыдно. А что? Это другие в шестнадцать лет уже все и всех перепробовали, а Шурка в свои шестнадцать лет за книжками сидела, чтобы пятерки на экзаменах получать.

Мысли кружатся в голове хаосом снегопада. Шурка выходит на своей остановке и идет домой. По крайней мере, можно никому не открывать дверь. Не будет же Шнур срывать ее с петель? Дом большой, все слышно, кто-то может и в милицию звякнуть.

 А если придет Савва, Шурка это почувствует. Потому что он стучит в самое сердце: тук-тук. И сердце замирает и рассыпается на битые стеклянные крошки – больно. Странное чувство связывает ее с этим парнем – чувство глубокой и непроходящей боли. Больно за него, за его жизнь, за все его несчастья, и особенно за то, что дворничиха обмела его метлой. И больно за себя, за то, что она смотрит в его глаза и видит свое отражение – не как в зеркале, а как в зазеркалье: видит себя красивой, умной, доброй и глубоко порядочной девушкой. Видит не себя...

Почему совершенно незнакомый человек кажется ей родным? Нет ответа. Он ведь ни разу не сказал даже, что хочет ее, или что она ему нравится. Он тоже видит в ней что-то свое, и даже не подбирает слов, потому что этого он ни себе, ни ей не объяснит.

Такая история. Сидит Шурка на диване и раскачивается из стороны в сторону, чувствуя под собой впивающиеся голые пружины. Чем бабка на этом диване занималась? Может, он помнит еще ее знойную молодость? И жалко Шурке становится своей молодости, которую ничто не озаряет, кроме блестящей лысины Вангелиса.

И Шурка знает, что нельзя быть недовольной самим укладом, потому что она сама его выбрала, и до Вангелиса ей было хуже, чем потом с ним. Но жутко от того, что она должна надеяться на то, что, в принципе, маловероятно – на то, что Вангелис разведется с женой, разделит с ней все свое состояние и фабрики, уладит отношения с дочерью, женится на Шурке, и они будут жить счастливо... Это очень сложное счастье. Но даже такое счастье проще, чем выйти замуж за неженатого, молодого и красивого парня. Это вообще утопия. Это антиреальность. Это то невозможное, чего судьба никогда не допустит.

Шурка сидит и думает не о себе, не о той ситуации, в которую попала, не о Шнуре, а об этом парне, который возникает в ее  квартире, как фантом – как тень из зазеркальной антиреальности. И ей хочется только одного – дотронуться до него, чтобы убедиться, что он на самом деле существует.

И вдруг Шурка чувствует, что щеки начинают гореть и внутри все теплеет. Мысли о Савве приобретают вполне отчетливые очертания эротических фантазий.

  §22. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: РАЗБОРКИ

У Саввы эта «Ивони» не идет из головы. Послал Костика на разведку, выяснились интересные вещи, на которые раньше никто как-то и внимания не обращал.

«Ивони» – марка с мировым именем. И этот Макриянис – известнейший модельер и признанный мастер в своей области. И капитал там  крутится такой, какой, в принципе, нельзя было и предположить. Вся Европа носит «Ивони». На каком-то фуршете Кулик даже Макриянису руку пожимал, тогда еще не успев оценить размеры его прибыли. Он и сейчас еще не успел. А Шнур уже стрижет его жирных овечек.

Может Савва и не стал бы ввязываться (своих проблем по горло), если бы Шурка так все не описала. А теперь он видит, что не по понятиям вышло – не имел права Шнур так круто наезжать на иностранного бизнесмена, тем более – переходя боссу дорогу. Это как метнуться на встречную полосу и запарковаться быстрее всех на чужом месте. Нагло это чересчур. Так не делается. Если бы сейчас Савва сказал об этом Кулику – полетела бы умная голова Шнура с его неумных плеч.

Савва не скажет, ясно. Но со Шнуром поговорить надо – так, по-братски, чтобы тот расслабился немного и не отпугивал иностранных инвесторов, прикрываясь именем босса. Для структуры – нездорово это. Не на пользу.

Шнур вообще напряженный ходит, словно сунул два пальца в розетку и обратно – никак. На пацанов рычит и матерится без умолку.

– Эй, Шнур, притормози-ка, – Савва задевает его плечом в коридоре Куликовской компании. – Тема есть.

И глаза Шнура в сумраке коридора отдают сталью.

– Что за тема? Спешу я.

Но Савва выводит его из офиса, и Шнур покорно останавливается на крыльце.

– Ну?

Савва прищуривается.

– Послушай, друг, мы с тобой не первый год вместе рыбачим...

– Ну? – Шнур напрягается до трехсот вольт.

– Я в твоих карманах не считаю – не вопрос. Дело в другом. С иностранцами дела может вести только Кулик, и ты об этом знаешь. И если он не ведет с кем-то дел, значит – и не нужно. Это вопрос стратегии и политики нашей структуры.

– Ты о чем конкретно?

– Об «Ивони», – прямо отвечает Савва. – Сейчас ты на этого грека наехал, а завтра он на всех углах начнет трезвонить, что в нашей стране его притесняют и травят его бизнес, что закон его не защищает, и правительство его не бережет. А если бы он прочно встал здесь на ноги – он потом нас бы еще и благодарил.

– Положил я на его благодарность! – взрывается Шнур. – А если он будет пиздеть на каждом углу, я его быстро заткну. В два счета!

И Савва берет его за пуговицу пиджака.

– Коля, не кипятись. Чего ты? Он же не на углах пиздеть будет, он найдет, куда пойти. Это дело рисковое, и соваться тебе в него не нужно было. Не по понятиям это. Так не делается. Я – в стороне, ясно. Но мой тебе совет – попустись немножко, остынь. Пусть этот грек чуть оклемается...

Шнур резко отступает, вырывая пуговку из рук Саввы.

– А до тебя как докатило-то? Или ты свои проблемы уже расхлебал?

Теперь и Савва делает шаг назад.

– Докатило, как видишь. Земля круглая, мир маленький, а столица – еще меньше. И если ты не притормозишь, до Кулика тоже докатит.

– Что?!

Савва отвечает спокойно, скрывая внутренне раздражение за деланным равнодушием:

– Дальше – тебе решать. Мой совет – съезжай с «Ивони». И как можно скорее.

Шнур смотрит колючим взглядом, в котором мелькают купюры, как в игральном автомате. Сейчас он снова теряет. Теряет... Теряет...

Мысль одна: как Савва докопался до этого, если по уши в собственном дерьме? Не иначе, как кто-то удружил Шнуру и стукнул. Кто? Кто из пацанов знал все об «Ивони»? Ну, допустим, знали. Но не знали же, что это его личная инициатива – им-то что? Ребята особо не раздумывают, куда и зачем едут. Достаточно и того, что Шнур приказал…

Савва резко отворачивается и идет к авто. А Шнур продолжает стоять и думать...

Нет, пацаны не могли стукнуть Савве. Не похоже... Другой кто-то. В принципе, Шурка могла бы, если бы знала входы-выходы. Но она не в курсе. И сам грек мог бы, но это еще сложнее – он же грек, чурка, ни хрена объяснить толком не может. Его если и будут слушать – то только в правительстве, а если Кулик пока не знает, значит, это не сверху идет, а снизу.

Шнур прикладывает руку ко лбу. Где же собака порылась? Непонятно. Пришла беда, откуда не ждали. Он садится в машину и едет по заснеженной трассе. Эх, оттянуться бы... Разобраться бы с этой девкой... Ждет она его, интересно?

Шнур набирает номер Берты и слушает долгие гудки. Где эти проститутки?

– Алло, – слышится, наконец, женский голос. –  Это вы, Николай?

Высветилось, – догадывается Шнур и интересуется как можно мягче:

– Не знаешь, Шура дома?

Похоже, его мягкий тон вызывает удивление.

– Скорее всего, дома, – отвечает Берта. – Послушайте, Николай... Мы с вами не знакомы, но я испытываю к вам искреннюю симпатию.

– Чего? – Шнур насилу вписывается в поворот.

– Речь идет о ваших отношениях с Шурой. Я хочу вас предупредить, что этому человеку нельзя доверять...

Шнур тормозит у обочины, продолжая слушать воркующий голосок незнакомой женщины.

– На Шуру, простите меня за откровенность, нельзя положиться ни в каком деле. Это очень легкомысленный и несерьезный человек. То же самое и по поводу вашей «Ивони»...

– Какой «Ивони»? – поражается Шнур.

– Я говорю о вашем бизнесе, Николай, – уточняет Берта. –  О ваших деловых сделках, о которых ей не следовало бы распространяться...

– Подожди, девочка, тебя как звать? – спрашивает Шнур, уже сообразив, к чему ведет разговор эта «подруга».

– Это не имеет значения, – обрывает та. – Я просто хочу вас предупредить, что ваша переводчица обсуждала ваши дела с человеком по имени Савва. Говорит это вам о чем-нибудь?

– Говорит, – выдыхает Шнур в трубку.

– Впредь, Николай, будьте осторожны, – заканчивает Берта.

– Понял. От меня что нужно?