Текст книги "Пособие для начинающей проститутки"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Жека, а сколько тебе лет? – вдруг спрашивает она.

– Сорок шесть, – говорит он честно. – Я старый для тебя.

– Нет, нет! Ты совсем не старый!

Пожалуй, ее Бобик был старше. Его соломенная голова была набита старческими комплексами, а член из гнилой соломы вообще угрожал отвалиться. Жека по сравнению с ним очень молод, очень спокоен и очень опытен. Шурка чувствует, как его уверенность передается и ей. Пожалуй, секс – самое приятное занятие на земле. И тут вдруг она спохватывается и бормочет Жеке на ухо:

– Мне... это... мне нельзя. Я таблеток никаких не пью из-за сердца.

Бобик бы, конечно, ее не понял, но Жека отлично понимает, что она имеет в виду. Слава Жеке! Слава его сильным рукам, всем остальным частям тела и разумному здравомыслию в критические моменты!

Шурка обнимает его живот и чувствует, что ей так спокойно, как было только в далеком детстве, рядом с матерью, отцом или бабушкой. Пожалуй, Жека больше всего похож на ее бабушку. Шурка снова целует его в тонкие губы.

– Знаешь, что я хочу тебя спросить, – начинает он закуривая.

– Что?

– Ты подаришь мне сына?

– Что?!

– Сына.

И Жека начинает рассказывать ей о том, что у него нет сына. Есть четыре дочери, и жена больше не способна рожать. И что когда он встретил Шурку, он сразу понял, что это та женщина, которая подарит ему наследника. Что без сына его жизнь не имеет смысла. Что он напрасно строит огромный дом, что все дочери скоро выйдут замуж и уйдут жить к мужьям. Наследник – это его навязчивая идея, его мечта. Это все в его жизни.

Это его паранойя. То сумасшествие, которое скользит в его взгляде. Какое там к черту разумное здравомыслие!

Шурка вскакивает и начинает торопливо одеваться.

– Нет? – спрашивает Жека.

– Нет!

– Никогда?

– Без отца?

– Я свою жену не оставлю, – отвечает он на это. – Я ее люблю. И она меня очень любит.

Шурка садится на кровать и смотрит на него. Даже проститутка не должна выслушивать подобный бред. Это ранит. Это отнимает полжизни. Жека не видит никаких противоречий, в его башке все согласуется идеально.

Она снова поднимается и идет к двери. Уже в прихожей он останавливает ее и засовывает в сумочку двадцать евро.

– Я знаю, что этого мало, но у меня сейчас тяжелые времена. Этот дом...

Шурка снова обижается, пытается вышвырнуть деньги из сумки, а Жека запихивает их обратно. И, наконец, обнимает ее за плечи.

– Прекрати, дурочка. Я же тебя люблю.

И она выходит. Дикая злость бьется в самом горле и стучит в висках.

Но вечером, когда звонит Берта, Шурка не может выдавить в трубку ни капли горькой и злой правды.

– Да, все было чудесно.

– Он заплатил? – уточняет Берта.

– Конечно.

– Сколько?

– Сто евро. И мы пообедали в ресторане. И еще он сказал, что очень меня любит, построит для меня дом и хочет, чтобы я родила ему сына, потому что у него четыре девочки и нет наследника.

– А ты здесь причем? – удивляется Берта. – Ты что в школе биологию не проходила? За пол ребенка отвечают мужские хромосомы. Если у него родились четыре дочери, вряд ли он когда-либо будет иметь сына. Это невозможно – чисто физиологически. И ты не будь дурой – меньше его слушай и ни в коем случае не трахайся с ним без презервативов. А то он удружит тебе чего доброго. Ты не должна быть заложницей его паранойи. Да и вообще, мало он что ли путан перетрахал, может, и болен чем...

– Нет, Берта, что ты?! – заступается за Жеку Шурка. – Он не такой, он хороший.

– Не сомневаюсь. Но ты слушай меня: беременность – лишние психологические срывы. Пусть демографичекая проблема нашей родины решается без тебя.

§6. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: САВВА

         Иногда человеку кажется, что почва уходит из-под ног. Тогда он понимает, что земля круглая, мир маленький, и все люди между собой знакомы. И эти знакомые лезут, как грибы после дождя, кидаются под ноги со своими соболезнованиями или долго-долго трясут его руку в безвоздушном, разреженном пространстве, заполнившем город после ее похорон.

         Только Кулик обошелся с Саввой строго.

– Ты, брат, в своих проблемах смотри не увязни. А то всех нас потянешь за собой на дно...

– Не потяну.

Сколько раз Савва «вытягивал» с этого самого дна, Кулик уже не помнит. Один Савва все помнит – от всех своих войн до всех стычек ради Кулика. Без него Кулик не сидел бы так прочно на своем болоте и не нахваливал бы его на разные голоса. А вот Савва без Кулика, может, подался бы в Москву, где водятся хорошие деньги. С другой стороны, тут, в родном болоте, тише – и черных меньше, и жизнь кажется более прочной.

 И спал Савва крепко, словно проваливался. А теперь – нет для него ни дня, ни ночи. Вот и родное болото – тихий омут. После похорон Ани навалилась соболезнующая тишина, изредка раздираемая криками ее матери. Савва бросил ей пачку денег... так, на помин души. На свечки...

Ничего, попустит. Савва знает, что попустит со временем, но сейчас – убил бы всякого, кто причастен хоть косвенно. Рыщут пацаны по городу – прочесывают все автомастерские – канул в воду тот «опелек», который толкнул ее на перекрестке. Может, в самом деле – с моста да и в реку. Не найдешь концов...

Савва рычит сквозь зубы. Не пьет, только курит без продыху, не бреется, и лицо отдает зеленым.

– Сорок дней бриться не будешь? – ухмыляется Шнур.

– Я не чурка кавказский...

Шнур близко к сердцу не берет, но и сам с ребятами побегал. Ничего. Глухо. И странно, что глухо.

– Не пойму, – говорит Савва сквозь зубы. – Словно город вымер. Повыздохли все что ли? Молчат.

– Молчат суки, – соглашается Шнур. – Значит, не знают, Савва. Заезжий, может, какой. Случайно...

– Про случайности мне не говори. Я в случайности не верю.

Но результат один – глухо. Пусто. Холодно. Занесло ее могилу первым снегом.

– Оставь это. Пусть уляжется. Может, потом как-то. Месть – это блюдо, которое...

– Заткнись! – обрывает Шнура Савва. – Сходи в казино лучше, проветри карманы.

А сам падает головой на руль. Бредово. Савва не гангстер по натуре, скорее – безропотный служака, профессиональный военный радио-электронщик. Он и сейчас может телик починить – на раз-два-три. И воевал он – не от переизбытка адреналина в крови, а от недостатка денег в кармане. Гонялся по миру за длинным рублем. Поймал его за хвост, было...

Вернулся в тридцать лет – строить мирную, послевоенную жизнь в столице нашей родины. А строить-то не на  чем – город разворован, прошит коррупцией и беззаконием. Все живут, ничего, мирятся. И Савва телеателье открыл – принялся телики чинить, чтобы не терять навыков.

А потом – как повестка пришла. Явился в ателье один человечек с допотопным ящиком в руках.

– Агрегат не посмотришь?

Савва зарылся с головой в старый, пыльный телевизор. И вдруг слышит в глубине, в самом сердце – пульс. А мужик стоит и улыбается.

Савва смахнул нафиг всю паутину, оборвал провод – и тиканье затихло. Мужик забрал назад свою коробку.

– Мы знали, что ты не разучился. Бросай этот хлам, Савва. Помоги немного честным мафиози.

Оказалось – один из подручных Кулика, ныне уже покойный, царство ему небесное. Он и свел его со Шнуром, одним из силовиков большого босса. Так Савва и попал в структуру – напрямую, минуя обходные пути. Шнур первым руку протянул.

– Давай, брат. Слышал о тебе.

И Кулик тоже кивнул.

– Здесь и жизнь, и твоя ставка зависят от тебя самого. Хочешь себе премию – возьми ее. Тут все просто.

Это Савва понял хорошо. Организовал Кулику нормальную бригаду, поставил все по-военному. И врагов определял четко – все конкурирующие группировки подлежали ликвидации. Со Шнуром отлично сработались, без конфликтов. Даже когда Кулик назвал Савву своей правой рукой, Шнур только по плечу похлопал.

– А до сердца добраться слабо?

Может, Савва и добрался бы, будь у Кулика сердце. Ограничились ровными деловыми отношениями – все вошло в колею.

И тут – как гром среди ясного неба – эта подстава с деньгами. Кто-то подсунул Кулику информацию о  заграничных счетах Саввы, большая часть которых – липовые. Савва поговорил с Куликом прямо – тот согласился:

– Вижу, что кто-то роет под тебя капитально. Но проблема – твоя. Реши ее, я тебе не запрещаю.

Было бы, что решать. Какие-то бумажные аферы. Только поднял голову, чтобы оглядеться – и тут смерть Ани. А с Аней – они уже и дом за городом присмотрели и сына решили Константином назвать.

Так и накрыло безвоздушное пространство. Может, до этого и жил Савва безбедно – и пули его облетали, и деньги оседали в карманах. Но пришло время черной полосы, черной дыры, которая засасывает.

Чувствует Савва, что погружается в жидкую чавкающую топь. Одному Кулику хорошо над болотом, а остальным – в нем барахтаться. Шнур сидит рядом, преданно в глаза смотрит, а толку, что от него, что от Костика – ноль. Так, моральная поддержка.

Ладно, ничего, попустит. Справится Савва. Девчонку только жалко – бегала к нему тайком от матери. Бегала, бегала... Впредь – никаких женщин дольше, чем на ночь. Одно только плохо – не нравятся ему одноразовые отношения, не любит он путан, нет в них души. Жутко это, все равно, что с пустым кувшином разговаривать. Шнуру, вот, нравятся – он уже и борделем небольшим обзавелся. Бизнес-то хороший, всегда прибыльный – в любое время года.

Савва уже не так колесит по городу, больше зависает в своем клубе «Мадлен», иногда – отсиживается на квартире. Думает. Думает о том, что много врагов, но так, чтобы конкретно указать на кого-то пальцем – нет этого, ни на кого не укажет. Все одинаково дружественны, одинаково враждебны, одинаково безразличны.

По телевизору – Кулика показывают, который опять баллотируется по какому-то округу. Вот и выходит, что работает Савва почти на правительство и на парламент, потому что все власти сплетены в единый клубок. Где уж тут разобраться в собственной жизни, если она тоже часть общей системы, маленький винтик в набирающем скорость колесе преступности. Преступность – это и есть законность. Конституция и талмуд. Все едино в этой стране.

Савва выключает телик и валится на постель. На потолке над его кроватью светится надпись, выполненная по специальному заказу большими буквами: «Нужно жить дальше».

§7. ПРАВИЛО №6:

НЕ СТЕСНЯТЬСЯ БРАТЬ ДЕНЬГИ

– У вас есть презервативы?

– Да.

– Две пачки.

– Вам какие?

– Две пачки.

– Я понимаю, что две пачки. Две пачки каких? С запахом, без запаха? Розовых? С шипами?

– Любых, – бормочет смущенная Шурка.

Хватает резинки и убегает, едва успев бросить деньги в окошечко киоска. Это в двадцать семь лет-то – так стесняться.

А Жека потом удивляется:

– Зачем? Я верю, что ты чистая. И я чистый.

– Я... это... забеременеть боюсь, – выдавливает Шурка.

– Не бойся. Я же сказал – потом.

Потом? Когда это «потом» наступает для сумасшедших? Завтра? Через месяц? Через год?

Они вместе уже две недели. И за эти две недели Шурка, кроме той двадцатки, от которой так отказывалась, увидела только десятку, которую Жека неловко сунул ей в руку.

Зато она поняла, что привязывается к нему. И в то же время ненавидит и убить готова за то, что он не замечает, как она голодна и плохо одета.

– Берта, что мне делать? – спрашивает она за чаем, посыпая кусок лимона сахаром. – Он больше не хочет платить.

– Сама виновата, – ехидничает Берта. – Ты перестаралась. Тепепь он в тебе видит не блядь, а будущую мать своего сына. За что он должен платить?

– Лучше было бы, если бы я была просто блядью?

– Для тебя – да. Он не привык к таким, как ты. Он не понимает тонких намеков. Ты должна прийти и сказать прямо: Жека, мне нужно сто евро. Если нет – нет. У тебя всегда будет следующий, – учит Берта. – Просто разворачиваешься и уходишь. Это очень простая система. Знаешь анекдот про двух проституток? Встречаются две проститутки спустя несколько лет и одна говорит другой: «Как ты здорово сохранилась! Есть какие-то секреты?» – «Всего два: деньги вперед и не суетись под клиентом».

Шурка кивает. Обдумывает, как она скажет об этом Жеке. Они видятся каждый день, и она уже очень к нему привыкла. Без него – холодно холодным днем. А деньги... не самое главное в жизни. Раз уж отношения между ними сложились неденежные...

– Жека, я хочу купить платье, – начинает Шурка робко. – Мне нужно...

– Что, моя радость?

– Мне нужно... пятьдесят евро.

– Знаю, моя хорошая. Я завтра еду в рейс, вернусь с зарплатой, – обещает он.

В этот момент Шурка должна «развернуться и уйти».

– Ты едешь?

Обрушивается холод и стискивает сердце. Жека прижимает ее к себе и целует в плечо.

– Еду, моя девочка. Нужно ехать. Будешь меня ждать?

– Буду, Жека. Я буду очень тебя ждать.

И она очень ждет. Зачем? Для неденежных отношений можно найти молодого нищего студента. Но Шурка ждет, как преданная жена, и не смотрит на других мужчин. Ее Жека – лучше всех на свете. Так выходит.

– Ну, что? Он дал тебе денег? – интересуется Берта.

– Дал, – улыбается Шурка.

Берта пожимает плечами.

– Ну, если так, крути его и дальше. Потребуй мобильник по крайней мере. Вообще он соглашается на твои условия?

– Да.

– Презервативами пользуется?

– Конечно.

– Тогда все ок. Будешь еще лимончик?

– Буду...

В них ведь витамин С – в этих лимонах. Этот витамин скрипит на зубах и всю ночь ноет в желудке. Шурка переворачивается с боку на бок – не может уснуть. И ей кажется, что не спится оттого, что Жека далеко, где-то вглядывается в черную трассу, рискуя сорваться с ночного шоссе.

В назначенный день они снова встречаются на явочной квартире.

– Шурочка!

– Слава Богу!

Жека протягивает ей коробочку – жалкую, дешевую тушь для ресниц. И радость от того, что он вернулся живым и невредимым, мгновенно меркнет, как обычно уступая место едкой досаде, разъедающей душу. Она никогда не будет выглядеть так хорошо, как та умная проститутка.

– Я люблю тебя, моя куколка! Ты думала обо мне?

– Думала, – кивает Шурка мрачно.

– Скучала? – допытывается Жека.

– Скучала.

В постели она успокаивается. Ну, тушь, так тушь. Зато Жека ее любит. А кто еще будет ее любить, кроме этого толстого лысого шофера? Она уже давно не ждет принцев. Вообще ничего не ждет. Тем более – счастья.

Зато сексом Жека занимается упоенно. И она уже начинает сомневаться в том, что он никогда не водился с путанами. Его движения отшлифованы не домашней, пододеяльной практикой, а вдохновением долгих поисков.

– Жека, а...

– Что?

– Ничего...

Зачем ей знать это? Ничего она уже не хочет знать. Прижимается к его теплому животу и засыпает.

Будит стук в дверь. Жека вскакивает и натягивает брюки. Шурка садится на постели.

– Кто это? Твоя жена?

– Что ты?! Наверное, Шнур. Это его квартира.

В комнату, действительно, входит Шнур, которого Шурка смутно помнит со времени похорон.

– О, привет, ребята. Кайфолом, да? Мне тут шмотки забрать нужно.

Он выдвигает один из ящиков шкафа и достает несколько скомканных свитеров.

– Ничего развлекаетесь? – спрашивает у Шурки.

– Ничего, – кивает она.

– Тебя как звать, девочка?

– Шура.

– Ты очень красивая, Шура. Жеке повезло на старости лет, – смеется Шнур, запихивая свитера в спортивную сумку.

Потом садится на стул напротив дивана и продолжает рассматривать ее лицо, сложенные на одеяле руки, не обращая ни малейшего внимания на вытянувшегося у окна Жеку.

– Принеси гостю водички, – наконец, обращается к нему.

Жека идет на кухню, а Шнур садится на диван рядом с Шуркой. Ее душа уходит в холодные пятки.

– Девочка, ты зря время на него тратишь, – говорит тихо Шнур. – У него ничего нет. Он батрачит на Савву за корку хлеба.

– Мне от него ничего не нужно, – отвечает она как можно увереннее, пряча руки под одеяло.

– Хочешь сказать мне, что у вас любовь? – смеется Шнур и поднимается. – Ладно, поговорим еще.

Входит Жека со стаканом воды и подает Шнуру. Тот берет из его рук стакан.

– Спасибо, брат. Береги девочку.

Пьет и уходит.

– Он страшный, – ежится Шурка вслед хлопнувшей двери.

– Нет, что ты?! – протестует Жека. – Это мой большой друг. Это Шнур.

§8. ПРАВИЛО №7:

НЕ ПУТАТЬ РАБОТУ С УДОВОЛЬСТВИЕМ

         С недавних пор Шурка опасается приходить к Берте на работу. То и дело вспоминается та сцена у дверей реанимации и мертвенно-бледное лицо Саввы с резкими линиями бровей. Врезалось в сознание. Шурка и сейчас узнала бы его лицо из миллиона мужских лиц. Было в нем что-то – отвлеченное от жизни на земле...

         Берта никогда не бубнит без умолку. Она роняет свои советы с видом миссионера, просвещающего отсталые племена Африки. В лице Шурки представлено самое недоразвитое племя. Она молчит и только кивает головой.

         С недавних пор ей стало больно слушать Берту. Она понимает, что надо слушать, но это «надо» достигается с болью. Больно оттого, что  Берта права и дает дельные советы, а воплотить их в жизнь Шурка не в состоянии исключительно в силу собственной недоразвитости. А теперь – следуя подсказкам умной подруги – подвергает себя риску и забеременеть, и заразиться, и просто быть брошенной каким-то водилой. Так вышло.

         Так всегда выходит. Ты пытаешься выстроить свою жизнь по прописанному рецепту, а жизнь так строит и так ровняет тебя, что ничего не остается, как приложить свой рецепт к самому больному месту и на этом успокоиться.

         Шурка уже почти спокойна. Она умеет довольствоваться малым. А этот малый – вполне порядочный человек и преисполнен самых горячих чувств по отношению к ней. Уезжал и опять вернулся. К ней вернулся – не к кому-то еще. Большего и не нужно.

         Не хочется быть одной. Когда долго живешь один, приходит тупая самодостаточность, и одиночество перестает болеть. Но когда встречаешься с кем-то, страшно потерять этот ритм и вернуться к уже забытому одиночеству.

– Это плохой симптом, – делает вывод Берта.

– Какой?

– То, что ты путаешь работу с удовольствием. Так скоро ты и сама будешь ему доплачивать – за приятно проведенное время, – ухмыляется Берта.

Шурка посмеивается. Ей приятно рассказать Берте о том, что ей хорошо с Жекой – несмотря на то, что это не по правилам. Ей даже кажется, что Берта немного завидует и поэтому таким едким тоном выносит свои резюме.

Ей, правда, хорошо с Жекой. Его любви и его стараний с лихвой хватает на двоих. Всего остального – не хватает. Но странное дело – как только Шурка перестала ждать от Жеки подарков и денег, злость на него совершенно прошла. Осталась чистая, ничем не омраченная симпатия к этому круглому, жаркому и простому в мыслях человеку.

А Берта ведь угадала: Шурка доплачивает. На пособие по безработице покупает Жеке пирожные. Он отказывается. Говорит, что не ест сладкого, а потом они вместе пьют чай на квартире у Шнура, и Шурка кормит его пирожным из ложечки, а Жека жует и мурлычет от удовольствия.

Шурке приятно доставлять ему удовольствие, потому что ей кажется, что этот человек много сделал для нее и чем-то пожертвовал, хотя он ничего не сделал и ничего не принес в жертву. Иногда он повторяет Шурке, как любит свою жену и детей, и она уже чувствует, что и сама любит его жену и детей. Особенно младшенькую, которая так похожа на папу.

Как-то Шурка все-таки попыталась объяснить Жеке, что у него не может быть сына.

– За что ты меня проклинаешь?! – обиделся он.

– Это не я, это биология...

– Ладно, пусть будет девочка, – сдается он и целует ее снова.

Такая слепая нежность вообще вышибает. Не часто встречала она  нежность. Жизнь вообще не нежная штука.

И еще один парадокс подметила Шурка: Жека, который даже газет не читает, потому что ничего в них не понимает, очень хорошо разбирается не просто в сексе, а в критических днях, опасных и безопасных для зачатия периодах и прочей ерунде. Он как-то высчитывает – раньше, чем Шурка, и всегда наперед знает, что ей можно, чего нельзя и тому подобное.

И, конечно, как мужчина вполне искушенный, он – горячий поклонник минета. А Шурка – ни в какую, тошнит ее, фу! Он сдался:

– Нет, не хочешь – не надо...

Как тут не поверить, что он ее любит? Похоже, что любит. Правда, и жену тоже. И дочерей. Огромное у него сердце. Все в него помещается: и семья, и работа, и недостроенный дом, и непроведенный газ, и Шурка.

Шурка усиленно ищет работу – ходит на все собеседования, но ее русский язык и литература – неподходящее резюме в стране, которая идет своим собственным, далеко не русским путем. А секретаршей Шурку не берут из-за серьезной внешности: не носит она коротких юбок и не красит волосы в огненно-рыжий цвет. И вид у нее немного затравленный, словно она еле ноги унесла от погони, а на собеседование заскочила так, на пять минут – отдышаться.

Это все из-за нервов. Иногда как нахлынет черная волна истерики и затопит все слезами. Шурка раскачивается на продавленном бабкином диване взад-вперед и рыдает. И себя жаль, и Жеку (хотя его жалеть особо не за что, разве что за непроведенный к новому особняку газ). А так больно отчего-то сделается – хоть топись. В море слез.

Потом это море высыхает. Шурка смеется – по поводу и без повода. Ровного настроения у нее не бывает – она или рыдает, или задыхается от хохота. А если вдруг смех обрывается, и она сидит пять минут молча, значит, сейчас зарыдает – до потери пульса.

Со стороны кажется – никакой причины нет. Но причина есть. Для Шурки причина есть – это ее дрянная, нищая, гадкая, несостоявшаяся жизнь. Шурка знает, что будь она сейчас парикмахером или массажисткой – не мучилась бы так от безысходности, имела бы работу, семью, дом и детей. А после того, как она забила себе голову мировой литературой и историей философии, она уже не сможет быть массажисткой. Для этого уже поздно. Одно исключает другое. В жизни нужна другая подготовка: не университетское образование, а бытовая мудрость. Этого в Шуркиной голове никогда не будет. Она ведь иначе рассуждает – с точки зрения экзистенциализма и постмодернизма. Поэтому и не хочет учиться на парикмахера – нет сил это стерпеть.

Может, отсюда и неровный характер, приступы тоски и депрессий. Она завидует Берте – ее уравновешенности, мудрости и уверенности в себе. Кажется, Берта родилась такой, и уже в роддоме учила других младенцев, как им правильно кричать и сосать материнскую грудь. А Шурка – с детства была тише воды, ниже травы, никому не то, что совета не решилась дать, а глаз ни на кого не подняла, чтобы ненароком не задеть человека.

Просто люди разные. И судьбы у всех разные. У одних ровные, а у других кривые. И как Шурка ни пытается выпрямить свою, ничего не выходит. Не распрямляются линии на ладони.

Мама добрые письма пишет. Очень хорошие. Но Шурку они злят почему-то. Кажется, что и мать не знает ее совершенно и не понимает. Пожалуй, она впала бы в кому, узнав, что Шурка больше не работает в своей библиотеке, а ушла – так, вникуда, лишь бы бросить вызов бездушной эксплуатации труда маленького человека, а заодно – и всему своему убогому и жалкому прошлому, а заодно –  и самой себе.

Думала, начнется что-то новое. Уже почти полгода прошло, а новое никак не начинается. Ничего нового, кроме Жеки. И Шурка думает, что жить с любым мужчиной лучше, чем вернуться к матери, хотя – объективно – ничего хорошего нет в приступах секса, хохота, слез и депрессий из-за женатого, немолодого и некрасивого мужчины.

§9. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: ШНУР

         Со времени смерти Ани Шнур совсем замаялся. Каждый день прочесывал с ребятами город в поисках того, что Савве представили как объективно существующую реальность. Искали белый «опелек» – искали повсюду – и не нашли. Шнур надеялся, что Савва поставит точку. А он все тянет – гоняет пацанов взад и вперед, толчет воду в ступе.

         Шнура – по правде – все эти движения мало интересуют. Если бы он по жизни распылялся на такие непонятки – не дошел бы до Куликовской структуры, а махал бы полосатой палкой на перекрестке, это в лучшем случае.

         Таких людей, как Савва, Шнур не понимает. Казалось бы, ради бабла, как все, пыхтит Савва, рискуя собственной шкурой во славу Кулика. А иногда как исполнит какой-нибудь номер, и думаешь – чего ради? Ни выгоды в этом нет, ни даже малейшего интереса. Может, мода такая – компьютеры для школ покупать, для больниц – лекарства, но Шнур – не фанат такой моды. А Савва – мать Тереза, не иначе. Лучше бы в казино пошел, или на девочек потратился. Понятней было бы.

         Назвал бы Шнур его чистюлей, а тоже не может: лучше других знает, что руки Саввы в крови по локоть. И от этого зыбко и мутно Шнуру в его присутствии. Пугает то, что не все в нем легко объясняется.

         Так и со смертью его невесты вышло. Ну, ясно, случилось – не исправить. А Савва уперся – землю копытом роет: ищите! А что искать то? Было бы, что искать...

         И еще думает Шнур, что странно: Савва позже него к Кулику прибился, и дров наломал достаточно, а врагов-то у него и немного, если разобраться. Шнур, к примеру, сам без охраны по городу не носится, и хаты по три за месяц меняет, а Савва может себе позволить месяц на одном месте в потолок плевать, потому что опасности не чует. А ведь в одной грязи возятся, и Савва ничуть не чище.

         Раздражает это Шнура. И Кулик – сослепу – в Савве что-то свое видит: на здоровье ему жалуется и про коллекцию картин рассказывает, а Шнуру только команды передает: фас! к ноге! голос! И у Саввы при этом такой вид, словно ему расположение босса – что мертвому припарки, уставится в пол, и лишь изредка Кулику кивает.

         Только вчера Шнур немного отвлекся, даже бросил поиски белого «опелька». Подкинул один браток интересную тему. И надо думать – денежную. С другой стороны – очень деликатная тема, не загубить бы хорошее дело на корню.

         Думает Шнур, думает... Действовать надо скоро и уверенно, но так, чтобы было доходчиво, черным по белому, безо всяких там недоразумений. А с иностранцами всегда осложнения бывают: им законности хочется, Конституции, порядка и справедливого налогообложения. А когда Шнур им говорит, что он – и закон, и порядок, и Конституция, и налогообложение в одном лице, у них резко пропадает желание вести свой бизнес в этом многообещающем регионе.

         А этот грек по имени Вангелис Макриянис приехал сюда надолго. Шнур, конечно, его имени не слышал, и вообще из мира моды об одной только Клавке Шифер и имеет представление, но в газетах написали – признанный законодатель мировой моды на женское нижнее белье. Короче, трусы выдумывает и лифчики. Работа – не бей лежачего.

         А поскольку своим нижним бельем он решил наводнить всю Европу, то и занялся поиском дешевой рабочей силы. Нашел, разумеется, у нас, где же еще? Уже открыл три огромных фабрики, которые шьют бельишко не хуже, чем в Греции и в Италии.

         Все, завертелось. Прибыль пошла. И зона пока – ничья. Если Шнур это быстро прокрутит – золотое дно будет в его кармане. Но если он протупит, перегнет или спугнет этого Макрияниса, модельеришка может и в правительство метнуться, тогда точно до Кулика дойдет, и он Шнуру так гайки прикрутит, что мало не покажется, а грека, пожалуй, себе в друзья запишет. С другой стороны, пока этот нижнебельевой бизнес Кулика не интересует: трусы ни в какое сравнение не идут с углем и сталью. Поэтому главное – не  протормозить.

         Думает Шнур, думает... Собирает всю информацию о Макриянисе. Тип не скандальный. Женат, но с женой не живет. Она – дизайнер, работает в Италии, при его доме моды. Сорок восемь лет. Рост сто восемьдесят. Лысоват. В связях с моделями не замечен, брезглив. Темперамент в целом холерический, резкий. Скуп, чувствителен, обидчив, злопамятен. Матерщинник.

         Никак не может решиться Шнур на активные действия. Странный вырисовывается у грека характер. Шнур нутром чует, что тот может уйти в свою раковину, как шизонутая улитка, и матюкаться оттуда на никому не понятном языке. Спрячется от Шнура. Не примет его защиту. Конечно, можно его выкурить из раковины погромами и наездами, да ведь – иностранец, человек другой системы. С ним не пройдет этот номер.

         Шнур так себя чувствует, словно теряет каждый день по тысяче евро и не может ничего исправить.

         Шнуру уже тридцать шесть. Выглядит он моложе, подтянут и мышцы держит в форме – тягает в качалке железки. Но его тридцать шесть висят над ним суровым напоминанием – пора иметь что-то свое, а не пасти до смерти чужое стадо. И Шнур думает, что – окрути он это белье «Ивони» – вышел бы из структуры Кулика. Делить им особо нечего: у Шнура только бордель на окраине, два кабака и ночной клуб «Шиншилла». Эту мелочевку Кулик ему простит, он дядька не мелочный.

Была, конечно, у него другая задумка – Куликово поле себе в карман положить, но вернуться к ней страшновато. Не заладилось. Вон с Саввой как закрутилось – пусть немного рассосется. Понимает Шнур, что нельзя в таких делах быть импульсивным, но иначе не выходит. Он всю жизнь так: то в карты продуется, то на скачках, то за ночь с какой-то заезжей шалавой выложит, то за одно дело схватится, то за другое.

Некоторые, вот, умеют довольствоваться тем, что имеют, еще и выигрывают свои бонусные бесплатные удовольствия. И бабы им дают просто так. Тот же Жека себе какую куколку нашел – девочка-персик.

Тоскливо становится Шнуру, и он – среди бела дня – стучится в ту квартиру, ключи от которой отдал Жеке.

– Эй, молодожены, мать вашу, открывайте!

За дверью – тихо. И через минуту Жека открывает, продолжая застегивать штаны.

– Успел? – смеется Шнур, без стеснения проходя в комнату.

Шурка сидит одетая на подоконнике и курит. Видно, только пришли, ничего особо Шнур не попортил.

– Ну, как ты, девочка? – Шнур подходит к ней и берет из ее пачки сигарету.

– Ничего, – отвечает Шурка. – Работу ищу.

– А что ты умеешь делать? – прищуривается Шнур, ожидая смешного ответа.

– Ничего, – повторяет Шурка. – Я филолог.

– Кто?

– Ну, как тебе объяснить? Русский могу преподавать и греческий.

– Какой?

– Греческий. Ну, в Греции на котором говорят... Язык такой.

Шнур застывает с сигаретой в руке, и дым в воздухе тоже застывает. А Шурка вдруг замечает, что раньше говорила ему «вы», а теперь вдруг стала резко «тыкать». Она отворачивается к окну и замолкает.

– Серьезно что ли? Можешь по-гречески базарить? – переспрашивает Шнур.

– Ну, так, – теряется Шурка.

– А переводчиком сможешь поработать?

– Смогу, наверное.

Шнур поворачивается к Жеке, молча вникающему в суть разговора.

– Я тут твоей девочке работу нашел. Перетереть надо.

Берет Шурку за руку и уводит за собой.

  §10. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: БЕРТА

Хорошо, когда все идет хорошо. Когда ты хорошо выглядишь и имеешь хорошую работу. А то, какой ценой дается это «хорошо», лучше не выставлять напоказ, как затхлое дно украшенной бриллиантами шкатулки.

Берта чувствует себя теперь, как рыба в воде – на своем месте, которое сама отвоевала под солнцем. После спешного замужества, родов и развода, института и долгих поисков работы – она впервые может вздохнуть свободно.