Текст книги "Тот, кто должен"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– На какие темы, Вероника Владимировна?

– На вечеринку бизнес-ассоциации наш журнал пригласили. Не хочешь со мной?

– Я в рекламных компаниях не участвую.

– Ну, это очень плохо, что не участвуешь. Нужно учиться. Но это просто вечеринка с фуршетом, никакой рекламы. Кто-то же должен журнал представлять. У Артура ребенок болеет, с Пантином я не хочу идти, а Неля не пойдет, потому что там курят.

– Ок, – вздохнул Мих. – Я в принципе не против. Дресс-код?

– Костюм-галстук, как обычно.

– Ок, – еще раз кивнул Мих.

            Оксана принесла чашку чаю. Вероника сделала глоток и поставила чашку на ее статьи.

– Ладно, работайте. Миша говорит, тебе и передохнуть некогда, бедняжка, – Вероника растрепала Оксанке волосы. – Рабочая моя пчелка.

            И выпорхнула. Окс убрала чашку с бумаг. Потом открыла окно и выплеснула чай на мостовую.

– Мыть я еще за ней должна! Пусть Артур ей моет!

– Не паникуй. Все в норме, – успокоил Мих.

            Но она была недовольна. До конца дня еще несколько раз приходили то Окс-диз, то Света, все обсуждали Веронику, и к вечеру голова у Миха стала болеть.

– Ты только что руки с мылом мыла? С мылом? Выйди из кабинета! – кричала за стеной Неля на Свету. – Отвратительный запах у этого мыла! А у меня с утра мигрень!

            Заразная мигрень передавалась через стены.

            Он вышел покурить, но обнаружил, что сигареты закончились. Заглянул к Пантину.

– У вас в НЗ сигарет нет?

            Пантин оторвал голову от экрана компьютера, и Мих заметил, что у финансового директора Интернет-то с картинками. Еще и с какими картинками! Ветеран второпях закрывал окна. Видимо, не выходило ни отвернуть комп от двери, ни запереться на ключ, ни быстро скрывать сайты. Ничего не выходило. Пунцовая краска залила лицо ветерана. Мих поспешил убраться, не дождавшись ответа об НЗ.

            В коридоре Артур отчитывал менеджера по рекламе:

– Потому что никто не думает о духовности! Никто не задумывается, в каком мире будут жить наши дети!

            Бодро прошагала корректор – пожилая женщина, появляющаяся к концу сбора номера.

– А где ваша сумка запятых? – в кабинете редакторов послышался дружный смех.

            «Как странно это, как странно, – напряженно думал Мих. – Сколько лишнего в такой простой работе – лишних распоряжений, лишней нервотрепки, лишних идей. Если ты работаешь в рекламе, издавая глянец, какая к черту духовность? Если ты ушел из армии в редакцию, то какой порядок? Зачем это? Как смешно выглядит запрет на картинки со стороны человека, который сам потребляет порнуху в таких дозах. Как нелепо возмущаться запахом мыла, если рядом общественный сортир. Каких странных людей выбрала Вероника с единственной целью – удобного манипулирования. И как ловко ей это удается. Да и Неля, если бы могла переложить на кого-то свою работу, приходила бы только за зарплатой».

            За этими рассуждениями Мих и пережил выпуск своего первого номера. На фотографии, предваряющей его статью, он выглядел весьма удачно – молодым, подтянутым, уверенным в себе. Для солидности надел очки и пригладил волосы. Окс-диз, сделав снимок, осталась довольна:

– Симпатичненько. И не заметно, что невысокого роста.

23. ЛЮБИМАЯ, Я ЛЮБЛЮ

            Весь город был заполнен бигбордами и плакатами с надписью «Любимая, я люблю тебя!», изображавшими девушку с широким лицом, низким лбом и пушистой прической из длинных волос. Девушка казалась какой-то знакомой, но Мих никак не мог ее вспомнить. Это мучило, как иногда мучит циклически замкнутая между ушами мысль: «Как же фамилия этого актера?», «Что же я еще хотел купить?», «Откуда же я ее знаю?»

– А кто она? – спросил Мих у таксиста.

            Тот покосился на баннер.

– Говорят, из «Хитона» официантка. Это сын Мухина заказал.

            Мухин был известным в городе застройщиком.

– Золотая, блядь, молодежь, – добавил таксист.

– Она немолодая вроде.., – Мих взглянул на очередной плакат на перекрестке.

– Говорят, двое детей – от разных мужиков.

– Успевать надо.

– Был я бабой, только б то и делал, что успевал, – кивнул водила.

В гостях была Лена. Тамара Васильевна косилась на ее выпуклый живот и держала дверь открытой. Ленка гостила в прихожей.

– Нет, нет Миши. Задерживается, – говорила мама, распахивая дверь пошире. – И даже не знаю, когда вернется. Что-то передать ему, Леночка?

– Спасибо, Тамара Васильевна, ничего не нужно.

            Ленка попятилась на лестничную площадку и наткнулась на Миха.

– Входи, входи, – он снова открыл дверь. – Я принес желтую прессу.

            Сунул дамам по журналу. Тамара Васильевна отшвырнула «Мозаику» и ушла к себе.

– Блестит, – Ленка полистала страницы. – И пахнет свежей краской. Я почитаю.

– А приходила зачем?

– Низачем. С работы раньше отпустили, а делать нечего.

– Тогда пойдем к тебе. Мне тут как-то неуютно.

            Они поднялись к Ленке.

– Ты есть хочешь? – спросила она. – У меня овсянка есть.

            Мих согласился. Ленка, немного смутившись, поставила перед ним тарелку каши с искусственной котлетой.

– Ты ешь такое – полуфабрикаты? – спросила робко.

– Да, я все ем, всю генную модификацию, один черт. А тебе, может, и нельзя. У тебя же ребенок будет.

            Ленка положила руку на живот.

– Знаешь, я вот слышала, говорят, что, может быть, он жив. А это все, что нам по телевизору показали: смерть, похороны, прощание, – это все инсценировано просто. Наверное, у него были какие-то причины исчезнуть. И говорят, что потом его видели в Мексике.

            Говорят, говорят, говорят.

– Элвис тоже жив. Просто поправился немного, – кивнул Мих.

            Ленка отвернулась к окну, глаза мгновенно наполнились слезами.

– Ты все равно ни во что не веришь!

– Да я же не спорю, Лен. Есть вещи, в которые хочется верить. Есть заблуждения, которые мы впитываем, неизвестно откуда, некоторые – с самого детства. Но потом, когда узнаешь правду, больно. А в этом случае – можно и верить, все равно никаких доказательств не будет.

– Значит, ты считаешь, что тот доктор его убил?

            Мих промолчал. Она подумала.

– Ну, правильно ты говоришь о заблуждениях. Мне раньше казалось, что текила соленая. А потом попробовала, а она не соленая, а просто с солью пьют. Или вот еще: казалось, что любовь не проходит. Если она настоящая, то не проходит…

            Мысль Ленки так резко метнулась от текилы к любви, что Мих опять потерял логическую цепочку.

– И что бороться с этим надо, истреблять любовь, топтать, чтобы она кончилась. Но со временем она же должна закончиться… сама по себе?

– Она не заканчивается насовсем, – сказал Мих. – Уверен, что остается след. И этот след может быть настолько длинным, что вместит всю оставшуюся жизнь. Как след от реактивного самолета…

– Ого! – Ленка усмехнулась. – Это только от очень сильной любви может быть.

            Они помолчали. Мих дожевал кашу, вымыл тарелку, прислонился к стене у мойки. Уходить не хотелось.

– А маму ты любишь? – спросила вдруг Ленка.

– Наверное. Ну да, – он кивнул.

– Мне кажется, если бы твоя мама – ну, вдруг – бросила работу и стала пить… уходить из дому, бухать с бомжами, уезжать электричками, потом возвращаться, выносить из дому вещи и пропивать, ходила бы грязная, растрепанная, ты бы не любил ее.

            Мих подошел к окну. Внизу тетя Зина снимала с веревки простыни. Мальчишки катались во дворе на велосипедах. На лавочке мужики рубились в домино. Николаша из первого подъезда громко кричал «рыба!» – слышно было до восьмого этажа.

– Это было бы очень тяжело, – ответил он.

– А сейчас ее любить легко?

– Сейчас легче.

– То есть тогда бы ты не любил? Просто за то, что она твоя мать?

– Нет.

– Рыба! – снова хлопнул Николаша.

            Окна дома напротив горели отражением заката, но только со стороны школы – тихой и закрытой на лето. Солнце падало куда-то – за их многоэтажку, и видно его уже не было…

– Сколько лет мы прожили в этом дворе, Лен, а мужики все те же играют в домино.

– Мужики те же, а дети другие. Когда иду вечером с работы, мне всегда кажется, что среди этих мальчишек ты – гоняешь на велике, с разбитыми коленками. Окликнешь меня – а я тетка тридцати двух лет, с сумкой с поддельными котлетами…

            Мих обернулся к ней.

– Не плачь, Ленк, не вздумай. Вредно это для Майкла.

            Она заулыбалась и снова всхлипнула.

– Иди, ладно. Я журнал твой читать буду.

– Там и фота есть, – Мих развернул журнал и ткнул пальцем в свою фотографию.

– Красивый ты тут. И в очках тебе хорошо. А очки чьи?

– Лешки-дизайнера.

– Здорово получилось. Серьезный такой. Светило психологии.

– И «не заметно, что маленького роста»?

– Да ты и не маленького роста, – Ленка пожала плечами. – Дура какая-то сказала, наверно, трехметровый мутант.

            Он засмеялся, чмокнул Ленку в голову.

– Ок, пошел я. С мамой поговорить надо.

– Да-да, поговори как-то. Она очень печальной кажется.

– Это из-за дела Фитюка.

– Ааа, может.

            Ленка закрыла за ним дверь, и замок щелкнул точно так же, как в детстве, когда вечером Мих бежал вприпрыжку с восьмого на четвертый – «купаться и спать».

24. ДЕЛО ФИТЮКА

            В обжитых семейных гнездах все пропитано одним запахом. У некоторых это запах табака, или еще хуже – чеснока, или просто запах лакированного паркета. В квартире Миха – это запах корвалола. Нервы – корвалол, бессонница – корвалол, споры – корвалол. Этот отвратительный запах лезет из щели под дверью Тамары Васильевны в щель под его дверью, неумолимо напоминая об одном и том же: все неспокойно, конфликт, непонимание, неразрешимые противоречия, отчуждение. Въедливый запах затягивает в петлю беспросветной тоски. Не хочется бывать дома.

            Журнал так и остался на тумбочке в прихожей. Маму не интересует его новая работа, потому что он бросил ту, на которую она его устроила «по знакомству», с таким трудом. А он перечеркнул все ее усилия, как и тогда, когда отказался стать юристом и продолжить ее дело.

            Дети – копилка нереализованных родительских желаний, надежды, положенные на депозит. Он был бы успешнее, он был бы талантливее, чем она. Она передала бы ему самое ценное – опыт. А теперь вынуждена натаскивать посторонних людей – наемных сотрудников, чужих детей, и ждать от них помощи и поддержки, пока ее сын занимается ерундой, развлечениями, журналами.

            Пусть другие это прощают. В других семьях нет «своего» дела, нет «своего» офиса, нет «своей» практики, но в их семье все это есть, даже если нет самой семьи. Она не может посоветоваться с ним, не может даже ничего рассказать о делах – у Миха всегда отсутствующее выражение лица.

            Он отсутствует. Даже когда он дома – его нет. Он улыбается вежливо и не слышит ее. Делает над собой усилие – прислушивается – и отвечает невпопад. Ему с ней не интересно. Ему интересно с Ленкой, с компьютером, со Славкой. Ему даже стало интересно на работе, а наедине с ней – нет. Он уже давным-давно ее изучил, она ничем не может его удивить.

            Входит к ней только затем, чтобы попросить машину. Разговор об автомобиле – давняя проблема, которую они так и не решили. Однажды попросил денег на авто – она отказала. Потом предложила сама – он отказался. Потом предложила свою старую машину – он снова отказался, хотя водит хорошо, ловко, и ему нравится быть за рулем. Просто посчитал, что она упрекнула его низкой зарплатой, мол, был бы адвокатом, получал бы в десятки раз больше.

            Он неудачник. Ее сын неудачник. Сын, который должен был быть успешнее и талантливее ее. Сложно уважать его, сложно одобрять, когда каждый день в офисе мелькают ребята совсем другого склада – хваткие, юркие, с горящими глазами, с быстрыми жестами. Это не ее отвлеченный, всегда чем-то огорченный, всегда задумчивый, плавный Мих.

            Мих… Мих – это отец его так называл. Даже маленького – Мих. Он и похож на отца – упрямый в своей отвлеченности, самодостаточный в своей замкнутости, практичности ни на грош…

– Это твой ребенок?! Она от тебя беременна?! – Тамара Васильевна едва дождалась его от Ленки, чтобы накинуться с вопросами. – Твой?

– Почему тебя это волнует?

            Раньше не видела эту Ленку близко, не замечала, что у нее уже такой живот. Живет одна, неизвестно, кого водит, а ребенка навесит на ее сына – по-соседски.

– Я должна это знать!

– Не должна.

            Отрезал и все. Никаких объяснений. Объяснять ему неинтересно.

            Снова запах корвалола вгрызается в сознание. Мих распахнул окно в своей комнате. Тяжело жить с матерью, когда тебе за тридцать, и когда все тридцать – с ней, под ее неустанным контролем. Тяжело быть свободным – в ее квартире, тяжело не потерять себя в своей маленькой комнате. Особенно, когда мать властная, энергичная, успешная бизнес-вумен. Бизнес-бабушка.

            Он вернулся в гостиную.

– О чем-то другом поговорим, хочешь? Чем закончилось дело Фитюка?

– Какого Фитюка? Дело Фитюка закончилось два года назад…

– Мне запомнилось…

– Мих…

            Даже сказать нечего. Совсем не похож на нее ее мальчик.

– То есть ты не знаешь, твой это ребенок или нет?

– Я все знаю точно. Я всегда все знаю точно. Я же психолог. Я знаток человеческих душ. Я знаток психов. Потому что все, у кого есть душа, психи по определению. Я если нет души – тогда и болеть нечему.

            Если он выстроил вокруг себя стену, то и она – за стеной. Не может понять его, не может достучаться. И нужно ли?

– Я сказать тебе хотел… если ты вдруг бросишь работу…

– Брошу работу?!

– Бросишь работу, станешь пить во дворе с Николашей, спать на лавочке, играть в домино, пропивать вещи, перестанешь мыться, я все равно буду тебя любить. Я подумал. Я все равно буду тебя любить.

– Что ты несешь?!

– Даже если ты будешь ругать меня, материть, позорить перед соседями, я все равно буду любить.

– Ерунда какая. Как может такое прийти в голову?

            Мих заулыбался.

– Не знаю. Пришло вдруг. Мне показалось, что это важно. Ты должна знать это. Потому что если вдруг я стану наркоманом, буду воровать у тебя деньги и тратить на ширку, ты тоже должна будешь меня любить…

– Я не уверена…

            Мих кивнул.

– А ты подумай. Я начну играть в казино. Или убью кого-то. Подговорю Славку, и мы убьем бизнесмена, Попова, например, Славка выкрутится, а меня посадят. Ты же будешь мне передачи носить? Не постесняешься своих коллег-адвокатов?

            Тамара Васильевна покачала головой.

– Я не знаю. Это сложный вопрос. Надеюсь, ничего подобного с тобой не случится…

– Дело не в этом. Дело совсем в другом… Дело… Дело Фитюка.

25. ВАРИАНТ

– А чего это ты не можешь? Телку выгуливаешь?

            А вот и Славка – потенциальный партнер в деле о вероятном убийстве. Славка звонит редко – в силу постоянной катастрофической занятости, но если звонит, то требует максимума внимания.

            Теперь он директор рекламного агентства, а учились вместе в универе, просто после третьего курса Славка учебу бросил и начал зарабатывать деньги, а Мих так и не начал. Славка активен и напорист – такого бы сына Тамаре Васильевне. Видятся они в последнее время не так часто, но дружба продолжает существовать, и при встрече им не приходится устанавливать контакт заново: контакт есть всегда, просто у каждого свой жизненный ритм и свои стандарты.

– Нет, она – меня. На вечеринку бизнес-ассоциации.

– И я там буду. А ты каким боком?

            Мих вкратце рассказал о журнале.

– Поменял одних шизоидов на других? Ну, не дурак? – прореагировал Славка. – Ладно, в «Венском» пересечемся. Или ты свою даму до постели провожать будешь?

– Так у нее муж.

– Так смотря, где постель.

            Поржали.

«Венский дом» был самым дорогим рестораном города, но, по слухам, не окупался.

Вероника заехала за Михом в офис. Одета была в красный брючный костюм и голубую блузку. В глазах зарябило.

Пантин внимания не обратил: был занят серьезным делом – выискивал опечатки в новом номере, чтобы было, за что штрафовать корректора.

– Я всем своим номер показала – все в восторге! Говорят, небо и земля, по сравнению с тем, что было. Разница огромная!

            Мих был уверен, что ни ее муж, ни сын не читают «Мозаику», но она врала и сама верила. Пантин расплылся в улыбке, и редакторы просияли.

– Всем подругам показала! Все в восторге! – продолжала Вероника.

            И всех захлестывало ощущение удовлетворения от хорошо сделанной работы и следования правильному курсу.

– Пусть мальчики отнесут новые журналы к машине, мы немного раздадим в «Венском Доме».

            Сидя рядом с ней в авто, Мих рассматривал ее ногти. На каждом ноготке, выкрашенном черным лаком, был нарисован белый зАмок: на ногте большого пальца – большой замок, на ногте мизинца – совсем маленький. Мих обалдевал, настолько это было изящно исполнено и настолько не сочеталось с ее волосами, ее пошлым нарядом, ее враньем о журнале. «Маникюрщица хоть по образцу лепит, – думал он. – А Вероника – на свой вкус, с уверенность, что провинция все простит».

            Впереди тащился КамАЗ, и она никак не могла его обогнать на своей «киа-пиканто». Машина была мелкая, дамская, и водила она неважно.

– Как мама? – спросила неожиданно.

            Уже занесла его в список золотой молодежи, навела справки.

– Мама отлично. Не сбавляет оборотов, – заверил Мих.

– Я восхищаюсь деловыми женщинами!

– А ваш сын?

– Витюша? Он большой уже. У него своя жизнь. Я запрещаю ему меня «мамой» называть, чтобы он перед людьми меня не позорил. Это плохо?

– С какой точки зрения?

– С точки зрения психологии.

– Плохо. Вы сбиваете ему семейные настройки.

– Он такой рассудительный, ответственный, заботится обо мне. Думаю, он будет хорошим семьянином.

            Мих пожал плечами. Вероника снова уперлась в зад КамАЗу. Хорошо, хоть грузовик не ехал до «Венского».

            На втором этаже ресторана был накрыт огромный фуршетный стол. В честь чего была вечеринка, Мих так и не понял. Вероника сунула ему в руки стопку журналов.

– Раздай кому-то.

            А сама, прихватив всего один номер, юркнула к каким-то знакомым.

Все усиленно жевали. Вероника исчезла в толпе приятелей. Он пошел в другую сторону, озираясь в поисках урны. И вдруг увидел Славку.

            Когда человека не видишь несколько месяцев, сразу заметно, как он изменился. Славка – в каком-то сером костюме и белой рубахе, расстегнутой почти до пупа, загорелый, задастый, с бутером в руке, жевал и что-то рассказывал, усиленно размахивая бутербродом. Мих протолкался к нему.

            Узнались. Славка хотел пожать руку, но потом полез целоваться. Стильный воротила рекламного бизнеса был уже хорошо подшофе. Второпях проглотил закуску.

– О-о-о! Ну, презентуй нам желтую прессу! Самый модный журнал сезона!

            Дамы, жующие рядом, все как одна обернулись. Журнал пошел в народ. Презентация состоялась. Выплыла Вероника, и оказалось, что со Славкой она пересекалась раньше по каким-то рекламным делам. Они тоже поцеловались.

– Славик, все хорошеешь!

– Твоими молитвами, золотце!

            Еще час жевали, отвлекаясь на знакомых, выпивку и покурить.

– А программа какая-то будет? – спросил Мих.

– Программа в цирке, – ответил Славка. – А тут, друг, селебритиз.

            Все пережевав, публика стала растекаться. Славка выразительно указал глазами на Веронику, Мих помотал головой.

– Я сам твоего ценного сотрудника подкину, – отмазал его Славка.

            Она немного застыла, но тот час же ярко улыбнулась.

– Мальчики, не скучайте.

– Посидеть бы где-то в тишине. Я этот «Венский» вообще терпеть ненавижу, – сказал Славка, глядя ей вслед. – К тебе поедем?

– Нет, ко мне нельзя. Не хочу с маман пересекаться. И про тебя я ей такого наговорил…

– О чем?

– Да так.

– Что я бухаю? Так ты ей объясни: как не бухать? То презентации, то банкеты, то встречи с клиентами, то пикники, то фуршеты, – и все ради бизнеса. Она должна понять.

– Я объясню, но ко мне все равно не поедем.

– Ладно, тогда ко мне. Один черт на такси.

            Взяли такси и поехали на Ивановку.

26. МАТЕРИАЛ ДЛЯ СТАТЬИ. ИСТОРИЯ МАШИ

            И, в конце концов, придумала я, как от Петровича избавиться, чтобы его не обидеть. Была у меня подружка еще в ПТУ, Лариска. Училась с нами недолго, потом училище бросила и уехала куда-то, а потом, когда вернулась, мы друг дружку потеряли. Но я помнила, что она с родителями жила, с братом и его семьей, всегда жаловалась, что их много в доме, как в коммуналке. Вот я к ней и пошла – за помощью.

            Лариска – высокая, худая, волосы длинные, кудрявые. Дороги ее ничуть не потрепали, выглядела здорово. А личная жизнь так и не сложилась – жила там же, в родительском доме. Я и говорю ей:

– Переезжай ко мне. Как будто ты больна и тебе деться некуда, и уход за тобой нужен. И я ни на шаг от тебя отходить не буду, чтобы этот старый хрыч от меня отвязался.

            Лариске идея даже понравилась.

– Хорошо, – говорит, – буду твоей больной подругой. Только ты учти, у меня любовник есть – Арсен, он ко мне в гости приходить будет.

            Я согласилась: пусть приходит, не может же Лариска свою жизнь из-за меня менять. В тот же день она вещи собрала и ко мне переехала. И в постель легла.

            Приходит Петрович, а я около нее сижу.

– Подруга, – говорю, – приехала. Неизвестно, чем больна, уход ей нужен.

            Он перепугался, близко к ней даже подходить не стал. Спросил только, когда она уберется. Я ответила:

– Не знаю. Да и идти ей некуда. Мать от нее отказалась.

            Он еще больше напугался.

– Дура ты, Машка! Так ты и меня потерять можешь! А нам же так хорошо вместе было!

            Потом еще приходил несколько раз – надеялся, что я смогу хоть часок для него выкроить. Лариска – как увидит его из окна – так сразу в кровать и так громко стонет, как будто, и вправду, при смерти.

            Конечно, мог он с работы меня выпереть, но пожалел и не выпер. Как мы хохотали с Лариской – до упаду! Избавились-таки от старикана! Она так у меня и осталась. Спросила только:

– Ты точно ни с кем встречаться не хочешь? Не стесню я тебя?

            Но мне тогда о сексе даже думать было противно.

– А мой Арсен с братом за товаром поехал, – говорит она. – Брат вернулся, а он загулял где-то. Так что я тоже женщина свободная.

            Долго тогда ее Арсена не было, и мы жили вдвоем. Она в киоске продавцом работала, а я – на той же стройке. И хорошо вроде бы все было, но что-то такое началось со мной странное. Она то из ванны голой выйдет, то переодевается при мне, а я смотреть на нее не могу – спокойно не могу смотреть, хочется к ней прикоснуться, поцеловать ее.

            Ничего, что я такое рассказываю? Вы же спросили, почему мне стало казаться, что я лесбиянка. Так вот поэтому – из-за Лариски. Хотя раньше таких мыслей у меня никогда не было. Но Лариска очень красивая была – длинноногая, тонкая, гладкая вся такая. И еще я думала, что так много мужчин к ней прикасалось, а она свежая, ароматная, как будто и не было ничего этого.

            Выйдет из ванной и вытирается перед зеркалом в зале, а я сижу в кресле и смотрю на нее – совсем девчонка, словно и жизни не знала.

            Страшно я ее хотела тогда. А, может, просто мужчин не хотела, но все мысли только о ней и были. И все меня тянуло дотронуться до нее – то за руку возьму, то за плечо, то по голове поглажу.

            Лариска замечать стала, посмотрит на меня – посмеется. Но ничего не говорила и не запрещала вроде бы.

            И тут ее Арсен вернулся. Блядовал где-то, а потом к Лариске пришел – с водкой и закуской. Сам смуглый, еще и загорелый, башка лысая, нос крючком, зубы сверкают. Не понравился он мне страшно, я и за стол с ними не села.

            Потом они к Лариске в комнату пошли. Слышно было, что кровать скрипит, но чтобы она стонала – нет. Ничего такого. Он только фыркал как-то.

            Когда ушел, она в душ пошла, потом к себе – так и затихло все. Мы с ней разговаривать практически перестали. Как-то неприятно мне было говорить с ней, больно.

            Он стал к нам захаживать. Не жадный был мужик – еды всегда много приносил, водки. Лариска напивалась часто – с ним за компанию. Один раз они в ее комнату пошли, и вдруг он ко мне стучится.

– Пойдем, – говорит, – к нам, если тебе одиноко.

            Я отказалась, конечно. А он настаивает:

– Пойдем, тебе хорошо будет. Лариса просила тебя позвать.

            Но я все равно не пошла. Страшным мне это показалось. И я ж не пьяная была. И Арсен такой противный был.

            Но когда он ушел, я даже пожалела, что не согласилась. Все к тому катилось. Катилось, как говорят, по наклонной. У меня голова только этим была забита: Лариской, сексом, порнухой всякой. Казалось, если бы она согласилась быть со мной, мы бы так и жили, и тогда оправдано было бы, что у меня ни детей нет, никого. Никого, кроме этой девушки.

            Больше ничего не происходило, приходил Арсен, со мной почти не разговаривал. И мне казалось, что Лариске он должен надоесть – рано или поздно, и она сама его прогонит, но она не прогоняла. Со мной почти не общалась, но и не пряталась от меня, так же сушила при мне волосы, так же ходила в расстегнутом халате, так же сверкала коленками.

            И я никак не могла объяснить себе, отчего меня к ней так тянет: просто потому что у меня давно никого не было, или потому что я лесбиянка, или потому что люблю именно ее. Я отворачиваться от нее стала, обходить, чтобы случайно не прикоснуться, и вообще взяла себя в руки. Не маньячка же я какая-то.

            Лариска даже расстроилась как будто. Тоже стала на меня фыркать. И уже никогда мы с ней так не хохотали, и не обнимались, и не дурачились, как в то время, когда я спасалась от Петровича.

27. ШЛЮХА

            Ивановка – самый престижный район города. Но Ивановка бесконечна, и ее окраины находятся на расстоянии пяти станций метро и двенадцати остановок троллейбуса от тех кварталов, которые считаются престижными. А Славкина квартира – где-то посредине. Взял он ее задешево – такие варианты попадаются только директорам рекламных агентств, но в ремонт вложился основательно. Запах его жилья – запах свежей древесины с примесью какого-то одеколона, тоже недешевого. И никакого корвалола.

            Если человек хочет жить красиво, он готов приложить к этому массу усилий. Славка приложил – и зажил. Мих назвал бы его не бизнесменом, а, скорее, шоуменом в бизнесе, настолько Славка – человек-фейерверк. На работе у него шум и гвалт, Мих к нему заезжал только однажды, но запомнил надолго, с тех пор – не хочется.

            Дома стильно. Тона красно-черные, яркие. Славка не из тех, что жаждет сумрака и покоя. У него музыка включается одновременно со светом.

            И только если ему предельно захочется тишины, как после «Венского Дома», он может приглушить Араша-Таркана, налить холодного виски и взглянуть на Миха расслабленно.

            Мих тоже налил себе.

– Ты Веронику хочешь? – спросил Славку.

– В смысле?

– Ну, вот когда она в глаза тебе смотрит и улыбается: «Хорошеешь, Славик»?

– Хочу. Но это не значит, что я все брошу и буду слюни пускать пузырями. Да и дура она.

– Шеф-редактор нашего журнала.

– Да-да, я именно это и хотел сказать, – кивнул Славка. – Она – такая же хня, как и ее журнал. Не понимаю вообще, как тебя туда занесло. Бизнес этот на соплях держится. Хоть бы спросил меня что ли, прежде чем работу менять. Нет, хорошо, что из социалки срулил, но не к Веронике же!

– Я вот все думаю, как блондинки это делают? Есть в них магия.

– Ты видал, Мухин весь город плакатами оклеил: «Любимая, я люблю»? Это мы ему рисовали. Редактор наша говорит ему: «Это, баран, тавтология». А он ей: «Я так хочу!» И вот как она это сделала? – Славка засмеялся. – А мне сейчас не до баб вообще. Галку помнишь? Еле расстались! Еле я ее вещи отсюда выгреб – расчески всякие! И когда успела только?! По одной, видно, приносила и по углам распихивала. Такой был скандалище! А у тебя что нового?

– Ленка беременна.

            Сам собой включился Араш. То есть Славка точно знал, что через десять минут тишины ему обязательно захочется музыки – так все было запрограммировано в его квартире и в его жизни.

– От тебя? – спросил под заводную танцевальную мелодию.

            Мих допил молча.

– Ого, ты встрял, – прокомментировал Славка. – И что будете делать?

– А что делать? Пусть рожает.

– А, ну правильно. Пусть рожает – это ее проблемы, в принципе. Галка мне тоже орала тут – я, мол, беременна, а я говорю: «Ты с расческами разберись сначала!» У всех баб один ход в запасе – беременность. Так сразу выяснилось, что она и не беременна вовсе. И вполне может быть, что Ленка…

– Да на пятом месяце она, – Мих пожал плечами.

– Как-то я от жизни отстал. Вы ж с ней вроде не того. Нужно будет к вам наведаться, маму твою расспросить.

– Ага, наведайся, – Мих засмеялся. – Только ни о каких убийствах ее не спрашивай.

            Славка понятливо кивнул.

– Да, ясно. От такой работы, как у нее, трудно отвлечься. Мне от моей – и то трудно. Разве что выпить, и то не берет. Вот сегодня с обеда пью, и ни в одном глазу. Днюха была у партнера, потом эта ассоциация, ты с Вероникой. Все перепуталось. Или вчера был этот хеппибездей?

– Не берет, я вижу.

– Все, надоел ты мне! – отрезал Славка. – Спать пора.

            Швырнул из шкафа свежие простыни. Мих поймал.

– Всегда, когда у тебя остаюсь, шлюхой себя чувствую. Хоть бы расческу нигде не забыть…

            Славка остолбенел. Протрезвел даже.

– Ты идиот? Какое сравнение?! Как вообще может такое прийти в голову? Ты – мой друг. Хочешь – переезжай и вообще тут живи. Хочешь, мою комнату займи, а я в гостиную свалю. Хочешь?

            Мих покачал головой.

– Что тогда? От психов крыша поехала? Или что тебя мучит?

– Что люди никого не любят. Что смешно это – написать на плакате «Любимая, я люблю»…

– За себя говори. Если делаешь такие выводы – о себе их делай. Если я показуху не поддерживаю и еблю любовью не называю, значит, я никого не люблю? Значит, атрофировано у меня это?! – завелся Славка. – Что ты за меня расписываешься? Тебя же я люблю. По-дурацки это звучит, я знаю. Но я тебе все прощу. И родителей я люблю. Я им помогаю, дом им перестроил. И в девчонок я влюблялся – два раза. А Галку не любил – так я ей прямо сказал: «С тобой, подиумное создание, только секс». А к стенке меня припирать своими расческами – это херня. Ни одна баба у меня тут командовать не будет! Никакая магия не поможет! Но это не значит, что я любить не могу, товарищ психолог. Понял ты это?