Текст книги "Семь столпов мудрости"

Автор книги: Томас Эдвард Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 60 страниц)

Нам всегда было нелегко хранить в тайне свои планы, поскольку мы жили за счет проповеднической деятельности среди местного населения, и те, кого не удавалось убедить, могли сообщить о наших планах туркам. Противнику было известно о нашем долгом марше в Вади-Сирхан, и даже полные глупцы из гражданского населения не могли не видеть, что единственной целью наших действий была Акаба. Разрушение Баира (а также и Джефера: мы получили надежные сведения о разрушении всех семи джеферских колодцев) показало, до какой степени были обеспокоены турки.

Однако тупость турецкой армии была неизмерима. Понимание этого нам то и дело помогало и вместе с тем постоянно вредило, потому что мы невольно думали о ней с презрением (арабы представляют собой расу, наделенную необычной быстротой ума, и склонны к переоценке этого своего свойства), а ведь любая армия страдает, если она не способна питать должное уважение к противнику. В нужные моменты можно было использовать эту тупость в наших интересах, и мы предприняли продолжительную кампанию по дезинформации противника, чтобы убедить его в том, что объектом наших действий является скорее Дамаск.

Турки были восприимчивы к давлению в этом смысле, потому что железная дорога, ведшая из Дамаска в северном направлении на Дераа, а в южном в Амман, обеспечивала связь не только с Хиджазом, но и с Палестиной, и если бы мы предприняли нападение, то нанесли бы двойной ущерб. Поэтому во время моего долгого путешествия по северной области я то и дело намекал на наше скорое прибытие в Джебель-Друз и был рад тому, что способствовал тем самым обставленному большим шумом, но обеспеченному ограниченными ресурсами выступлению туда печально известного Несиба. В этом же духе турок информировал и Нури Шаалан, а находившийся под Веджем Ньюкомб получил указание «потерять» официальные бумаги, содержавшие план нашего выступления из Веджа через Джефер и Сирхан на Тадмор для нападения на Дамаск и Алеппо. Турки восприняли эти документы вполне серьезно и загнали в Тадмор несчастный гарнизон, где он оставался до самого конца войны, что для нас было весьма выгодно.

Глава 50

Представлялось целесообразным продемонстрировать какие-то конкретные действия в этом направлении в течение недели, которую нам предстояло провести в Баире, и Ауда принял решение. Зааль и я во главе специально выделенного отряда должны были провести рейд с целью нападения на линию железной дороги под Дераа. Для этого Зааль отобрал сто десять солдат, и мы выступили форсированным маршем, двигаясь днем и ночью по шесть часов с интервалами в час или два. Этот переход был для меня насыщен событиями по тем самым причинам, которые делали его бессмысленным в глазах арабов: дело было в том, что мы представляли собою обычную племенную рейдовую группу, двигавшуюся по обычным маршрутам, в составе и строю, эффективность которых подтверждалась опытом поколений.

После полудня следующего дня мы вышли к железной дороге над самой Зербой – черкесской деревней, расположенной к северу от Аммана. Жаркое солнце и быстрый аллюр утомили верблюдов, и Зааль решил устроить им водопой в разрушенной деревне, подземные резервуары которой были полны воды после прошедших в последнее время дождей. Деревня эта находилась на расстоянии мили от железной дороги, и мы должны были проявлять достаточную бдительность, потому что черкесы ненавидели арабов и, заметив нас, могли открыто проявить свою враждебность. Кроме того, у высокого моста нес службу военный пост, размещавшийся в двух палатках у самой линии дороги. Активность турок была несомненна. Позднее нам стало известно, что как раз в это время они проводили генеральное инспектирование.

Напоив верблюдов, мы проехали еще шесть миль и с наступлением сумерек повернули к Дулейльскому мосту. Зааль говорил, что это большой мост и что было бы неплохо его разрушить. Солдаты и верблюды остановились на высотке восточнее железной дороги для прикрытия нашего отхода в случае непредвиденных осложнений, а мы с Заалем направились к мосту с целью его осмотра. За мостом, на расстоянии двести ярдов от него, оказались турки – множество палаток и костров, на которых готовилась пища. Строя догадки об их силах, мы подошли к мосту и обнаружили, что на нем проводились восстановительные работы: весенний паводок смыл четыре пролета, и движение временно осуществлялось в объезд. Один из новых пролетов был готов, на другом заканчивалось возведение свода, и была установлена центральная балка для третьего.

Было, разумеется, бессмысленно разрушать мост, находившийся в таком состоянии, и мы без шума, чтобы не привлекать внимания рабочих, отошли, осторожно шагая по зыбким камням, ворочавшимся под нашими босыми ногами, чтобы уберечься от растяжения лодыжки. Один раз я почувствовал под ногой что-то движущееся, мягкое и холодное. Я отскочил, подумав, что это змея, но тем дело и кончилось. Яркие звезды проливали на нас свой обманный свет, и не он, а скорее прозрачность воздуха удлиняла тени под каждым камнем, затрудняя движение по серому грунту.

Мы решили направиться дальше на север, к Минифиру, где Зааль рассчитывал найти участок, подходящий для подрыва какого-нибудь поезда. Это было целесообразнее, чем разрушение моста, так как мы руководствовались политической необходимостью заставить турок думать, что нашими главными целями являлись Азрак и Сирхан, в пятидесяти милях к востоку. Мы вышли на плоскую равнину, пересеченную очень редкими мелкими наносами гальки, и спокойно ехали по ней, когда услышали какой-то протяжный грохот. Мы настороженно прислушались, и в это время в северном направлении возник пляшущий султан пламени, прижимаемый вниз ветром от собственной скорости движения. Казалось, что он специально высвечивал нас, проносясь над нашими головами, – так близко мы были к пути. Мы отпрянули назад, когда поезд проносился мимо нас. Знай о его приближении двумя минутами раньше, я превратил бы локомотив в груду металлолома.

После этого эпизода мы спокойно двигались до рассвета, когда обнаружили, что въезжаем в узкую долину. В самом ее начале был резкий поворот влево, в каменный амфитеатр, где гора поднималась вверх ступенями из рыхлого глинистого сланца, уступ за уступом, к гребню, на котором возвышалась массивная пирамида. Зааль сказал, что оттуда видна железная дорога, а раз так, то это место было идеальным для засады, потому что стадо верблюдов могло без всякой охраны оставаться в ложбине, являвшей собой превосходное пастбище.

Я немедленно взобрался на пирамиду, представлявшую собой развалины арабской сторожевой башни христианского периода. Она господствовала над прекрасной панорамой богатых высокогорных пастбищ, раскинувшихся за линией железной дороги, огибавшей некрутым закруглением подножие нашего склона и открытой для взгляда наблюдателя на протяжении миль пяти. Внизу, слева от нас, виднелся квадратный ящик «кофейного дома» – железнодорожного полустанка, возле которого мирно сутулились несколько крошечных фигурок солдат. Мы долгие часы поочередно вели наблюдение. За все это время прошел один поезд, медленно преодолевший крутой подъем. Мы решили той же ночью спуститься к линии в месте, которое показалось нам наиболее подходящим для минирования.

Однако незадолго до полудня мы увидели, как с севера к нам приближалась какая-то темная масса. Скоро мы поняли, что это был отряд человек в полтораста верховых, направлявшийся прямо к нашей горе. Все выглядело так, как будто кто-то донес о нашем присутствии, что было вполне возможно, поскольку в этой местности паслись овцы, принадлежавшие племени бельга, и пастухи, заметив наше скрытное передвижение, могли принять нас за разбойников и поднять тревогу.

Наша позиция, превосходная для наблюдения за железной дорогой, была смертельной ловушкой, в которой нас вполне могли бы захватить превосходящие мобильные силы противника. Мы послали человека вниз, чтобы он сообщил об опасности, оседлали верблюдов и отошли долиной, по которой пришли, и дальше через ее восточный кряж на небольшую равнину, где смогли пустить своих верблюдов в легкий галоп. Мы быстро перевалили на другую сторону невысоких холмов и укрылись за ними прежде, чем противник достиг позиции, с которой мог нас увидеть.

Этот участок больше подходил для выбранной нами тактики, и мы стали ждать наших врагов, но они прошли мимо нашего прежнего укрытия и быстро двинулись на юг, немало тем самым нас озадачив. Это были солдаты регулярного войска, и мы могли не опасаться преследования, но тем не менее все выглядело так, как если бы турки были подняты по тревоге. Это соответствовало моим планам, и я был доволен, но Зааль, на котором лежала ответственность за военную сторону дела, был обеспокоен. Он посоветовался с теми, кто хорошо знал эти места, и мы в конце концов снова оседлали верблюдов и двинулись к другой горе, возвышавшейся намного севернее оставленной нами, но достаточно подходившей для наших целей, – это освобождало нас от осложнений с племенами.

Это и был Минифир, гора с круглой вершиной и с густо поросшими травой склонами. Высокий перешеек между ними обеспечивал нам с восточной стороны широкий путь, отлично укрытый с севера, юга и запада, что гарантировало безопасный отход в пустыню. Сверху этот перешеек имел чашеобразную форму, так что собиравшаяся в нем дождевая вода делала почву богатой, а пастбище обильным, но отпущенные на свободу верблюды требовали постоянного внимания, так как, сделав всего две сотни шагов вперед, они становились видны с линии железной дороги, находившейся в четырехстах ярдах от западной части горы. С каждой стороны от склонов отходили отроги, и железнодорожный путь проходил по выполненным в них неглубоким выемкам. Отвальный материал сбрасывался через полость в насыпи, по центру которой проходила высокая дренажная труба.

В северном направлении линия с большим подъемом отходила в сторону к широкой равнине Северного Хаурана, раскинувшейся подобно серому небу, испещренному небольшими темными облаками: это были мертвые базальтовые города Византийской Сирии. В южном направлении высилась каменная пирамида, с которой мы могли наблюдать за линией железной дороги, проходившей на расстоянии шести миль или чуть больше.

Нагорье Бельга, лежавшее перед нами на западе, было усеяно летними палаточными поселениями крестьян. Они также могли нас видеть, поэтому мы уведомили их о том, кто мы такие. После этого они хранили молчание вплоть до нашего ухода, а потом страстно и красноречиво уверяли всех, что мы направились на восток, к Азраку. Наши посланцы принесли от них хлеб, что было настоящей роскошью, поскольку жизнь впроголодь в Баире вынудила нас ограничиваться поджаренной кукурузой, а из-за нехватки кухонной утвари людям приходилось жевать ее и в сыром виде. Это испытание было слишком тяжелым для моих зубов, поэтому я ехал голодным, уверяя себя, что это лечебное голодание.

В ту ночь мы с Заалем закопали на дренажном устройстве большую сочлененную мину Гарланда автоматического срабатывания с подрывом трех соединенных параллельно зарядов одним взрывателем мгновенного действия, после чего улеглись спать, уверенные в том, что услышим грохот, если подорвется какой-нибудь ночной поезд. Однако ничего подобного не произошло, и на рассвете я убрал детонаторы (которые должны были дублировать автоматическое срабатывание), установленные на металлических частях. После этого мы прождали целый день, проведя его сытно и вполне комфортно, овеваемые сильным прохладным ветром, шумевшим, как морской прибой, проносясь над поросшим жесткой травой склоном.

Долгие часы ничего не происходило, но наконец арабы заволновались, и Зааль вместе с Хубси и с несколькими другими расторопными солдатами спустился к линии. Мы услышали позади себя два выстрела, и через полчаса эта группа вернулась с двумя ободранными дезертирами-турками, бежавшими из конной колонны за день до этого. Один был тяжело ранен, когда попытался бежать по железнодорожному пути, и к вечеру умер, оплакивая себя и свою судьбу. Это было исключением, потому что, когда к кому-то подступала смерть, большинство солдат спокойно думали об ожидавшей их могиле, не противясь своей участи. У другого дезертира была чистая огнестрельная рана ноги, но он настолько ослаб, что впал в забытье, когда рана стала сильно болеть от холода. Его худое тело было покрыто синяками от палочных ударов, свидетельствовавших о службе в армии, которые и довели его до дезертирства, так что он мог лежать только на животе. Мы предложили ему последний хлеб и воду и сделали для него все, что могли, а могли мы очень немногое.

Совсем под вечер всех охватило тревожное волнение, когда мы снова увидели двигавшихся по железнодорожному пути в нашу сторону пехотинцев на мулах. Они должны были пройти ниже нашей засады, и Зааль с солдатами приготовились к внезапному нападению на них. У нас было сто человек, их – чуть больше двух сотен. Занимая позицию выше их, мы могли надеяться на то, что первым же залпом выбьем из седла какое-то количество солдат, а затем атакуем их верхом на верблюдах. Верблюды, к тому же двигающиеся вниз по некрутому склону, должны были в несколько шагов обогнать мулов, и их несущаяся масса обязательно внесла бы смятение в ряды более слабых животных и их всадников. Зааль заверил меня в том, что регулярная кавалерия, тем более простая пехота на мулах, не сможет одолеть выращенных племенами верблюдов в прямой схватке. Мы могли не только взять в плен солдат, но и завладеть их драгоценными животными.

Я спросил его, какими могут оказаться наши потери. Зааль предположил, что они составят пять или шесть человек, и тогда я решил ничего не предпринимать и дать этому отряду спокойно проехать. У нас была всего одна цель – захват Акабы, и мы пришли сюда с единственной задачей облегчить захват нашим войскам. Нам необходимо было сбить турок с толку дезинформацией о том, что идем на Азрак. Потеря пяти или шести солдат в ходе такой демонстрации была бы бессмысленной, если не хуже, потому что нам могла понадобиться каждая винтовка для взятия Акабы, овладение которой имело для нас жизненно важное значение. После падения Акабы мы могли бы пойти на людские потери, если бы оказались настолько бессердечными, но не раньше.

Я сказал об этом Заалю, вызвав его недовольство, но разъяренные ховейтаты, несмотря ни на что, грозились свалиться с горы на турок. Они хотели захватить мулов, я же это запрещал, потому что это отвлекло бы нас от главного дела. Племена обычно шли на войну ради почестей и трофеев. Благородной добычей считались оружие, верховые животные и одежда. Если бы мы захватили эти две сотни мулов, ховейтаты могли отказаться от взятия Акабы и погнать живые трофеи домой, направившись через Азрак к своим палаткам, чтобы триумфально предстать там перед своими женщинами. Что же касается пленных, то Насир не был бы благодарен за две сотни лишних бесполезных ртов, и тогда нам пришлось бы их убить или же отпустить, а это неминуемо привело бы к тому, что противник получил бы сведения о численности нашего отряда. Мы сели и со скрежетом зубовным дали им проехать – тяжелое испытание, из которого мы, однако, вышли с честью. Это было заслугой Зааля. Он проявил себя наилучшим образом, ожидая от меня осязаемой благодарности в будущем и довольный тем, что продемонстрировал передо мной свой авторитет у бедуинов. Они уважали его как помощника Ауды и как прославленного воина, а когда среди них случились один или два небольших бунта, сумели убедиться в его непреклонной властности.

Теперь же он прошел наивысшее испытание. Когда турки, ни о чем не подозревая, спокойно дефилировали на расстоянии меньше трехсот ярдов от наших готовых извергнуть свинец винтовок, горячий Хубси, кузен Ауды, вскочил на ноги и с криком ринулся вперед, желая привлечь их внимание и затеять схватку, но Зааль нагнал его за десяток шагов, бросил на землю и стал сильно бить дубинкой, заставив нас опасаться, как бы теперь другие крики юноши не приманили его цель.

Было досадно сознавать, что мы добровольно упустили из рук хоть и небольшую, но верную и легкую победу, и эта мысль омрачала нам день до самого вечера, усугубляясь предчувствием того, что и на этот раз не будет поезда. Это была последняя возможность, так как над нами уже нависла угроза жажды и на следующий день было совершенно необходимо напоить верблюдов. Поэтому с наступлением ночи мы вернулись к линии, заложили тридцать зарядов гелигнита на закруглении пути, под рельсы с наибольшей кривизной, и без спешки их взорвали. Изогнутые рельсы были выбраны потому, что для восстановления пути туркам пришлось бы везти новые такие же из Дамаска, а это отняло бы у них трое суток. Действительно, их поезд наехал на нашу мину, которую мы оставили, как наживку на крючке, за местом разрушения полотна. Движение не возобновлялось еще трое суток.

В тот момент мы, разумеется, не могли предвидеть ни одного из этих приятных последствий. Мы взорвали полотно, в мрачном настроении вернулись к своим верблюдам и пустились в путь вскоре после полуночи. Выживший пленник был оставлен нами на вершине горы, потому что не мог ни идти, ни ехать верхом и никакой повозки для него у нас не было. Мы опасались, что он умрет от голода там, где лежит, – он и без того был сильно болен, – поэтому прикололи к телеграфному столбу записку на французском и немецком языках с указанием места, где он находится, и с объяснением, что он был захвачен в плен раненным в тяжелом бою.

Мы надеялись, что это спасет его от наказания, ожидавшего у турок каждого пойманного дезертира, или же от расстрела, если бы турки заподозрили его в сговоре с нами. Но когда мы через шесть месяцев снова оказались на горе Минифир, то увидели на месте нашего лагеря разбросанные обглоданные кости – все, что осталось от обоих пленных. Мы всегда сочувствовали солдатам турецкой армии. Офицеры – как добровольцы, так и кадровые – добились развязывания этой войны, движимые собственной амбицией, доходившей чуть ли не до готовности поставить на карту само свое существование, и нам хотелось бы, чтобы каждый из них перенес все то, что призванные в армию солдаты перестрадали из-за их ошибок.

Глава 51

Ночью мы долго плутали между каменистыми гребнями и долинами Дулейля, но продолжали двигаться до рассвета и через полчаса после восхода солнца, когда на зелени ложбин еще лежали длинные тени, доехали до уже знакомого нам места – водопоя Кау, находившегося в каменных развалинах. Мы до седьмого пота работали, поднимая ведрами воду из обоих резервуаров, так как нам нужно было вдоволь напоить верблюдов для обратного перехода в Баир, когда увидели молодого черкеса, гнавшего трех коров к зеленому лугу среди развалин.

Это было для нас нежелательно, и Зааль послал проявивших накануне слишком большую прыть штрафников, дав им возможность показать свою храбрость и схватить его. Они привели юношу невредимым, но до смерти перепуганным. Черкесы были людьми заносчивыми, задиристыми, но при решительном противодействии пасовали. Парень ничего не соображал от страха. Мы обдали его водой из ведра, чтобы привести в чувство, и предложили сразиться на кинжалах с молодчиком из племени шерари, схваченным нами за воровство во время перехода. После первой же царапины наш пленник с воплем повалился на землю.

Он создавал для нас серьезное неудобство, потому что, если бы мы его отпустили, он мог поднять тревогу и тогда на нас набросились бы всадники из его деревни. Если бы мы связали его и оставили в этом удаленном месте, он умер бы от голода или от жажды, к тому же у нас не было лишней веревки. Убить его представлялось недостойным сотни мужчин. Наконец упомянутый шерари сказал, что, если мы предоставим ему свободу действий, он уладит дело, оставив черкеса в живых.

Шерари привязал его, как раба, за запястье к седлу и ехал рысью вместе с нами целый час, пока тот не упал и не поволочился, задыхаясь, за своим мучителем. Мы все еще были недалеко от железной дороги, но отъехали уже на пять или шесть миль от Зерги. Здесь с парня сняли одежду, которая теперь по неписаному праву принадлежала его хозяину как почетный трофей. Молодой шерари повалил его лицом вниз, поднял его ноги, вытащил кинжал и глубоко надрезал ему подошвы. Черкес завопил от боли и страха, как если бы его убивали.

Какой бы необычной ни была эта операция, она казалась эффективной и более милосердной, чем убийство. Надрезы вынудят его добираться до железной дороги на коленях, опираясь руками о землю, и на такое путешествие уйдет не меньше часа, а то, что он был голым, заставит его держаться в тени скал до захода солнца. Черкес выразил свою благодарность бессвязными словами, и мы поехали дальше через пологие холмы, обильно поросшие травой.

Верблюды, не поднимая головы, на ходу хватали зубами дикие растения и траву, заставляя нас неловко балансировать над их опущенными шеями, но мы должны были предоставить им возможность наесться, поскольку делали по восемь миль в день с очень короткими остановками для отдыха в предрассветных или вечерних сумерках. Вскоре после того как рассвело, мы повернули на запад, спешились недалеко от железной дороги, среди глыб разбитого известняка, и стали осторожно прокрадываться вперед, пока под нами не оказалась станция Атви. Два ее каменных здания (первое было всего в сотне ярдов от нас) стояли в одну линию, одно заслоняло другое. Начинался новый день, и из караульного помещения вился к небу тонкий синеватый дымок, а какой-то солдат гнал перед собой отару овец на луговину между станцией и лощиной.

Эта отара определила наши последующие шаги, потому что после повседневного рациона из сырой кукурузы мы просто жаждали мяса. Арабы скрипели зубами, пересчитывая овец: десять, пятнадцать, двадцать пять, двадцать семь… Зааль спустился к руслу долины, где линия железной дороги проходила по мосту, и с группой увязавшихся за ним пяти солдат пополз вперед, пока не оказался перед самой станцией, от которой его отделяла луговина.

С гребня нам был хорошо виден станционный двор. Мы видели, как Зааль положил свою винтовку на край насыпи, с величайшей осторожностью пряча голову за густой травой, росшей по краю. Он неторопливо прицелился в потягивавших кофе офицеров и чиновников, развалившихся в креслах, расставленных в тени под наружной стеной билетной кассы. Когда он нажал на курок, эхо донесло звук от удара пули о каменную стену, и самый толстый из компании сначала медленно согнулся в кресле, затем на глазах своих оцепеневших коллег сполз на землю.

Секундой позже люди Зааля открыли залповый огонь, выскочили из лощины и ринулись вперед, но в этот момент лязгнул засов двери дома, стоявшего севернее, и из-за его стальных оконных ставней заговорили винтовки. Мы ответили, но скоро поняли, что бессильны повлиять на исход дела, и прекратили огонь. Противник сделал то же самое. Юный шерари уже волок виновную в случившемся овцу в горы. Все бросились вниз к Заалю, устремившемуся к ближнему, никем не защищенному дому. Арабы были весьма искушенными разведчиками, они всегда чувствовали опасность до того, как она наступала, и принимали меры предосторожности раньше, чем мысль об угрозе приобретала конкретные очертания. Раскачиваясь на ходу, с юга приближалась дрезина с четырьмя солдатами, за шумом от колес не слышавшими наших выстрелов. Взвод Руаллы укрылся под дренажной трубой, в трехстах ярдах от станции, а все остальные, соблюдая тишину, подтянулись к мосту.

Дрезина с ничего не подозревавшими турками катилась в засаду, которая покинула свое укрытие, а мы вышли вперед из скрывавшей нас травы. Турки затормозили дрезину, в ужасе попрыгали с нее и помчались в сторону, но снова прозвучал залп наших винтовок, и с ними было покончено. Дрезина медленно подвезла к нашим ногам свой груз – медный провод и инструмент для прокладки телеграфной линии, с помощью которых мы заземлили магистральный кабель. Зааль начал поджигать станцию, предварительно воспользовавшись для этой цели керосином. Деревянную конструкцию сразу же охватило пламя. Обшивка и шторы скручивались, конвульсивно дергаясь, в языках пламени. Тем временем агейлы отмерили взрывчатку, и мы, быстро разместив заряды, взорвали дренажную систему, несколько рельсов и уничтожили несколько сот ярдов телеграфных проводов. Когда разнесся грохот первого взрыва, наши отдыхавшие полулежа стреноженные верблюды повскакивали на ноги и с каждым новым взрывом принимались все безумнее прыгать, а после четвертого сбросили путы и просто разбежались. На поимку верблюдов, а также овец у нас ушло три часа.

Мы отошли от железной дороги на несколько миль, чтобы организовать себе завтрак и полакомиться бараниной. У нас не было ножей, и приходилось разделывать туши острыми кусками кремня. Дело спорилось, и я подумал, что, поскольку железа постоянно не хватало, мы вполне могли бы пользоваться орудиями, зарекомендовавшими себя еще в эпоху палеолита, и посвятить свое мастерство обработке камней. Сто десять наших людей съели лучшие части двадцати двух овечьих туш за один присест, а верблюды в это время щипали траву или же подбирали остатки нашей трапезы. Известно, что лучшим скаковым верблюдам очень нравится вареное мясо. Когда со всем этим было покончено, мы снова оседлали верблюдов и двинулись через непроглядную ночь к Баиру, куда прибыли на рассвете, без потерь, гордые своим успехом, сытые и обогатившиеся.