Текст книги "Авторитет Писания и власть Бога"

Автор книги: Том Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Авторитет Писания и власть Бога

Предисловие

Писать о Библии – то же самое, что строить замок из песка у подножия Маттерхорна. В лучшем случае вам удастся привлечь внимание тех, кто по какой–то причине решил в этот момент взглянуть вниз, или же настолько привык к знакомым очертаниям, что перестал замечать их особую красоту. Но, вот уже многие годы принимая участие в различных дебатах по поводу Библии и ее места в христианском мышлении и служении, я пришел к выводу, что всегда найдется немало таких людей – как в церкви, так и за ее пределами, – которым полезно было бы еще раз поднять глаза и свежим взглядом окинуть не только предгорья, но и утесы, расселины, крутые обрывы и снежные равнины и, наконец, ослепительные грозные вершины. «Но какое отношение все это имеет к Библии?» – спросите вы. Ответ на этот вопрос читатель, я надеюсь, найдет в последующих главах.

Вопрос об «авторитетности» Библии вызывает особенно живой интерес у христиан во всем мире. Современные христианские церкви официально заявляют о главенствующей роли Писания в их жизни, служении, учении и дисциплине. Однако согласия в понимании и практическом применении этой идеи до сих пор не достигнуто.

Участие в обсуждении этой темы, а также тот факт, что в течение вот уже многих лет Библия находится в центре моего профессионального внимания, убедили меня в ошибочности постановки по крайней мере некоторых наших вопросов. Одну из более ранних статей я посвятил рассмотрению главного вопроса: может ли преимущественно повествовательный документ обладать неким «авторитетом»? (Статья эта, озаглавленная «Какой авторитет может быть у Библии?», была опубликована в журнале Vox Evangeiica, 21,1991,7–32. Наряду с другими моими работами, ее можно найти на сайте www.ntwrightpage.com). Позже, в пятой главе книги «Новый Завет и Божий народ» (The New Testament and the Peop of God [SPCK, 1992]), я писал о библейском повествовании представляя его в виде пьесы в пяти действиях и приглашав читателей к совместному творчеству над неоконченным заключительным актом. Настоящий труд основан на эти двух попытках осмысления вопроса, однако в нем предлагается и новый взгляд на его постановку.

К написанию этой книги меня побудило участие в работе двух комиссий, в центре обсуждения которых находилось понятие «Сообщества» (в том смысле, в каком оно используется в выражении «Англиканское сообщество»), разумеется, вопросы о Библии имели для нас первоочередное значение. Международная англиканская доктринально–богословская комиссия, возглавляемая епископом Стивеном Саиксом, продолжает свою деятельность и в настоящее время. Ламбетская комиссия под председательством архиепископа Робина Имса трижды на протяжении 2004 года проводила заседания, а 18 октября были опубликованы результаты ее работы под названием «Виндзорский отчет». Главным толчком к написанию данной книги послужили мои беседы с коллегами в процессе совместной деятельности в составе обеих комиссий. Частичное совпадение некоторых отрывков с выдержками из «Виндзорского отчета» свидетельствует о моей признательности коллегам, общение с которыми заставило меня по–новому взглянуть на обсуждаемые вопросы и прояснить для себя будущее содержание этой книги. Я посвящаю ее Стивену и Робину с благодарностью за проявленное ими умение направлять и вести оживленные дискуссии, которые помогли мне глубже проникнуть в суть интересующих меня проблем.

Настоящая работа ни в коем случае не претендует на завершенность – затронутые в ней темы на разных уровнях будут обсуждаться и далее. Создание же этой небольшой узко направленной работы продиктовано злободневностью обсуждаемой темы. Надеюсь, те, кто были недовольны объемностью более ранних моих книг, не станут теперь ворчать по поводу почти что телеграфной сжатости изложения этой. Хочется думать, что когда–нибудь у меня будет время вернуться к настоящей теме, для того чтобы обсудить ее с богословами, у которых я столь многому научился и чьи идеи не раз появятся на страницах этой книги. Кроме того, я крайне признателен тем, кто нашел время прочесть ее и поделиться своими замечаниями: д–ру Эндрю Годдарду, профессору Ричарду Хейзу, д–ру Брайану Уолшу, а также моему брату д–ру Стивену Райту. Эти люди не несут никакой ответственности за мои высказывания; более того, мы продолжаем расходиться во мнениях по многим вопросам. Тем не менее, именно они помогли мне добиться большей ясности изложения. Как всегда, я благодарен сотрудникам издательства Эс–Пи–Си–Кей: Саймону Кингстону, Джоанне Мориарти, Сэлли Грин, Луизе Клермонт и Трише Дейл за помощь на разных стадиях работы.

Используя понятия «Ветхий Завет» и «Новый Завет», я прекрасно понимаю, что многие считают эти определения несовершенными, предпочитая такие выражения, как «иудейские писания» (хотя некоторые из них сохранились и на арамейском языке) и «христианские писания». Я рассуждаю с точки зрения христианина, а последователи Иисуса Христа с самого начала верили, что древние иудейские писания окончательно исполнились в самом Иисусе, вследствие чего был заключен тот самый «новый завет», о котором пророчествовал Иеремия. Нельзя притворяться, будто мы нашли свои, «нейтральные» определения. Надеюсь, эта и другие лингвистические детали не помешают читателям услышать то, что я хочу сказать.

Книга начинается с краткого описания современного положения дел, а споры, разгоревшиеся вокруг Библии, рассматриваются сначала в контексте церковной истории (глава первая), а затем – в контексте современной культуры (глава вторая). Те, кому все это уже знакомо или кому не терпится добраться до сути, могут сразу перейти к главе третьей, с которой, собственно, и начинается рассказ.

В моей церкви уже многие века возносится замечательная молитва, которую я хотел бы повторить, прежде чем приступить к реализации своего замысла:

Благословенный Господь, даровавший Священное Писание для нашего научения, помоги нам слышать, читать, помнить и постигать его, дабы в терпении и утешении твоего святого Слова мы обрели и никогда не отринули благословенное упование вечной жизни, дарованной нам в Сыне твоем и нашем Спасителе Иисусе Христе. Аминь.

Том Райт

Окландский замок

1 .Писание и церковь

Писание в контексте христианства: первые 1500 лет

Место Библии в служении, ее роль в повседневной жизни церкви все чаще становятся предметом жарких споров. Современные «битвы за Библию» (в том числе и в контексте проблемы взаимоотношений между полами) необходимо рассматривать как часть более широких вопросов общественной и церковной жизни. Пока мы не признаем этот факт и не увидим, какие последствия он может для нас иметь, споры по поводу авторитетности Писания, не говоря уже об отдельных темах и отрывках, по–прежнему будут напоминать диалог глухих.

Итак, начнем с краткого описания места Библии в церкви. Библия всегда играла центральную роль в жизни христианской церкви. Значительное влияние на Иисуса оказали хорошо известные ему древнееврейские и арамейские писания. Эти истории, песни, пророчества и мудрые поучения были неотъемлемой частью жизни каждого иудея того времени. Их исследованием занимались и ранние христиане, стараясь до конца осмыслить и понять свершенное живым Богом через Иисуса и желая изменить свою жизнь соответствующим образом. К началу второго века нашей эры собранные воедино ранние христианские писания уже почитались наравне с первоначальными иудейскими источниками. К концу того же века величайшие христианские умы активно занимались изучением и толкованием как древних иудейских текстов, так и новых, греческих, написанных учениками и последователями Иисуса. Эти исследования имели первостепенное значение для миссионерского служения церкви, а также для укрепления ее позиций в борьбе с внешними преследованиями и внутренними разногласиями. И хотя мы часто называем писателей более позднего периода – Оригена, Иоанна Златоуста, Иеронима, Августина и, конечно, Фому Аквинского, Лютера и Кальвина – великими «богословами», сами они прежде всего считали себя библейскими учителями. Более того, им и в голову не пришло бы отделять «богословие» от «изучения Библии».

Писание в контексте христианства: со времен Реформации до наших дней

Реформаторы XVI века опирались на авторитет Писания, выступая против преданий, широко распространившихся в церкви в период средневековья. Церкви, возникшие во время Реформации или после, вслед за отцами ранней церкви подчеркивают определяющую роль Библии. Лютеране, реформаты, англикане, пресвитериане, баптисты и методисты, а также представители современных пятидесятиических церквей безоговорочно отводят Писанию центральное место в своей вере, жизни и учении. В отличие от последователей реформаторов, в Восточной православной и Римско–католической церквях сформировался более сложный и неоднозначный взгляд на участие Писания в жизни церкви. Но и эти церкви – церкви с более глубокой историей – неизменно почитали Библию как письменное откровение Божьего слова. Более того, их недовольство церквями реформаторского толка вызвано не только расхождениями в толковании конкретных частей Библии, но и, по их мнению, слишком бесцеремонным отношением к Писанию в целом.

Главенствующая роль Писания в поклонении, ученичестве и учении

Ни одна из крупных христианских церквей никогда не воспринимала Библию как сборник «полезных советов», к которому следует обращаться при обсуждении спорных вопросов. С самого начала ее особое место в церковном прославлении служило доказательством того, что она является частью не только интеллектуальной, но и молитвенной жизни церкви, а также ее поклонения. Наряду с непосредственны использованием псалмов в качестве основы поклонения многих христианских деноминаций, чтение Евангелия во время евхаристической литургии едва ли не в большинстве церквей свидетельствует о молчаливой, но безусловной уверенности в том, что Библия по–прежнему остается главным средством общения Бога со своим народом и нашего общения с ним. Широко распространенная традиция индивидуального чтения и изучения Писания – явление, когда–то характерное исключительно для протестантизма, а ныне активно культивируемое и католиками, играет ведущую роль в молитвенном поклонении многих поколений христиан. И не только в поклонении, но и в ученичестве. Читая и изучая Писание, мы возрастаем в Божьей любви, более полно постигаем Бога и его истину и вырабатываем в себе привычку жить в соответствии с евангелием Иисуса, даже когда весь мир пытается убедить нас в обратном. Поскольку все это остается жизненно важной частью христианского образа жизни, можно сказать, что Библия неразрывно вплелась в полотно повседневной жизни каждого отдельного христианина.

Различные церкви по–разному реализуют эту теорию на практике. Моя собственная, англиканская церковь (входящая в состав Всемирного англиканского сообщества) традиционно предпочитала не высказывать свои взгляды на Библию в многотомных трактатах и докторских диссертациях по каждому возможному вопросу, которые как бы освобождают рядовых прихожан от необходимости самостоятельно молиться, читать и осмысливать Писание. Напротив, мы утверждаем, что именно чтение Библии находится в самом сердце нашего совместного поклонения. Мы призываем всех христиан к самостоятельному чтению и изучению Писания. А руководству церкви, в частности епископам, предстоит решение самой серьезной задачи – изучать и преподавать Писание, направляя жизнь церкви в надлежащее русло.

2. Писание и современная культура

Писание в современном мире

Библия не живет за закрытыми вратами церкви, поскольку церковь (при условии, что она остается верной своей сущности и призванию) всегда открыта для Божьего мира. Современная культура неизбежно сталкивается с вопросами, имеющими непосредственное отношение к Библии. Это происходит в разных ее сферах. В настоящей главе я хотел бы выделить те из них, которые особым образом взаимодействуют и пересекаются друг с другом: культура, политика, философия, богословие и этика. Этот список никоим образом не следует считать исчерпывающим, однако он дает некоторое представление о том, почему повсюду, в том числе и в западном мире, достаточно сложно использовать Писание таким образом, чтобы добиться признания и согласия хотя бы в пределах церкви, не говоря уже о пристально следящем за нами мире.

Писание и культура

Непрерывное и широко обсуждаемое взаимодействие между «модернизмом» и «постмодернизмом» посеяло некоторую неуверенность в обществе, по крайней мере в западных странах. Прежде всего это отразилось на трех основных сферах.

Сначала сомнению и деконструкции подверглись наиболее значительные из древних повествований о том, кто мы такие и для чего мы живем. В каком–то смысле модернистская риторика обернулась против самой себя. Модернизм (течение, появившееся в эпоху Просвещения XVIII века) начал свое шествие по миру благодаря творчеству таких писателей, как Вольтер, подвергнув нападкам всеобъемлющее повествование, представленное церковью. Постмодернизм, в свою очередь, поступил точно так же в отношении всех великих историй («метаповествований»), сообразно которым люди веками строили свою жизнь. В этот разряд попали, в том числе, и столь почитаемые модернистами истории о «прогрессе» и «просвещении». Очевидно, что Библия не только включает в себя немало отдельных историй о Боге, мире и человечестве. В полноте своего канона, от Бытия до Откровения, она содержит именно такую всеобъемлющую историю, которая вызывает особое неприятие у наших современников. Как и все метаповествования, она немедленно навлекает на себя подозрение в том, что служит интересам определенной группы людей и является одним из элементов борьбы за власть.

Кроме того, с недавнего времени под пристальное внимание (и даже нападки) попало понятие истины. Многие сегодня оперируют двумя разными представлениями об «истине». Так например, задавая вопрос: «Действительно ли Иисус умер на кресте?», мы, как правило, хотим знать: «Произошло ли это на самом деле?» Но спрашивая: «Содержит ли в себе истину притча о Блудном Сыне?», нам и в голову не придет задуматься о реальности описанных в ней событий. Ведь для понимания притчи это совсем не важно. Мы называем притчу «истинной» в совершенно ином смысле этого слова – в ней мы обнаруживаем правдивое изображение Бога и его любви к нам, а также многочисленные проявления человеческого греха, которые можно найти во всех сферах человеческого знания и опыта.

Пока, как будто, все понятно, – хотя в большинстве своем люди редко задумываются о различных значениях слова «истина» и о том, как это может сказаться на поисках ответов на другие вопросы. Вместо этого представители позднего постмодернизма постарались заключить как можно больше сфер человеческого общения в рамки первого типа «истины», превращая все в «факты», аккуратно упакованные для измерения, взвешивания и освидетельствования, в результате чего наша жизнь и общение выглядят как химический эксперимент или математическое уравнение. Однако эти попытки уже исчерпали себя, особенно в таких областях, как история и социология. Теперь же постмодернизм немного изменил свой курс: он подталкивает нас к предположению о том, что всякую «истину», в том числе и пресловутые «факты», полученные в ходе научного эксперимента, можно свести к жажде власти (возможно, ученые работают на компанию, стремящуюся к обогащению за счет продажи особого вида лекарства или что–то в таком роде). Всякие притязания на истину, таким образом» продиктованы погоней за властью, как заявил Ницше более столетия назад. Все утверждения о том, «как на самом деле обстоит дело», превращаются в вариации на тему: «Как я понимаю происходящее» или даже «В каком свете мне это выгодно представить».

Быть может, было бы лучше говорить о том, как мы (представители определенной культуры) воспринимаем происходящее? Идея так называемого «социального толкования» оказала значительное влияние на понимание «истины» в целом. Согласно этой идее, на первый взгляд устойчивые, поддающиеся количественному определению понятия на деле оказываются средством, с помощью которого «отдельно взятое общество истолковывает реальность». Поскольку в Библии много говорится об истине и о том, какое отношение она имеет к каждому отдельному человеку, легко представить себе, что ее заявления могут и должны расцениваться как выражения частных, относительных и ситуативно ограниченных точек зрения. «То, что ты считаешь истиной» не обязательно совпадает с «тем, что считаю истиной я». Социальное толкование реальности разнится в зависимости от конкретно взятого общества. Этот культурный сдвиг до последнего времени был бы недоступен для понимания большинства людей. Однако в наши дни он кажется столь очевидным, что, как это ни парадоксально, сам стал одной из абсолютных и неоспоримых истин.

И, наконец, нам пришлось столкнуться с проблемой самосознания. Ответ на вопрос «Кто я?» уже нельзя найти с прежней легкостью. Перестав быть «хозяином своей судьбы и сердца капитаном», человек заглядывает внутрь себя и видит лишь бурлящие потоки противоречивых желаний. Особую тревогу и беспокойство вызывает то, что принцип неопределенности Гейзенберга распространяется и на наше отражение в зеркале. В доступном изложении этот принцип означает, что в процессе наблюдения за вещами и явлениями объект наблюдения изменяет свои свойства. В Библии много говорится о человеке: о его сущности, о его роли представителя Божьего народа и последователя Иисуса. Прежде всего, мы созданы по образу Божьему и призваны быть людьми, в которых этот образ постоянно обновляется. Итак, мы приходим к выводу, что вера в библейское представление о человеке и стремление жить в соответствии с этим представлением прямо противоречат нашей культуре, поставившей под сомнение не только христианский взгляд на человека, но и все устойчивые и неизменные точки зрения на самосознание личности.

Таким образом, наше понимание мира, окружающей действительности и, наконец, самих себя, вот–вот погрузится в зыбкую трясину, окутанную туманом неведения, в пелене которого невероятной кажется сама мысль о возможности какого–либо познания. Для людей, именно так воспринимающих себя и мир, неопределенность во всем стала образом жизни. А ведь даже беглый взгляд на большинство газет и журналов свидетельствует о том, что многие люди буквально впитали в себя этот дух современной культуры. Такая неопределенность, в свою очередь, возбуждает в людях новое страстное стремление к определенности. Этим объясняется тяга к фундаментализму, которая в современном мире отнюдь не означает возвращение к мировоззрению, предшествовавшему модернизму. Она, скорее, обращает нас к одной из форм модернизма – чтению Библии в контексте псевдонаучного поиска «объективной истины». Каждая сторона этого явления непосредственно связана с чтением Писания в общем и его ролью в церкви в частности. В своей книге я не собираюсь отстаивать ни различные формы модернизма, ни возвращение к эпохе, ему предшествовавшей, ни, тем более, к уступкам постмодернизму. Я надеюсь указать своим читателям путь через всю эту путаницу и беспорядок к жизни наслаждения Божьим творением и служения ему и Божьему народу в духе христианских и библейских добродетелей.

Писание и политика.

От культуры логично было бы перейти ко второй области —политике. Реальность порой находит жестокие способы заявить о себе: кто–то проводит черту в песках Ближнего Востока или на дорогах Северной Ирландии, и пересекшему ее грозит смерть. Страшная трагедия 11–го сентября 2001 года, с одной стороны, стала классическим для постмодернизма событием (великие символы экономической и военной империи модернизма были разрушены, то есть в буквальном смысле слова подверглись деконструкции силами воплощенного альтернативного повествования). Однако в то же время она послужила напоминанием о действительности – в первую очередь о реальности смерти – миру, который полагал, будто может бесконечно открывать сам себя, создавая многочисленные варианты закрытого пространства для собственного удовольствия и выгоды.

Политические проблемы оказывают на нас постоянное давление, в современной западной демократии наступил кризис: люди предпочитают голосовать в телевизионных «реалити шоу», а не на политических выборах. Исполнительная власть глушит парламентские дебаты. Открытые дискуссии выхолащиваются и теряют всякий смысл под нажимом подавляющего большинства и разного рода интриганов, оказывающих недемократическое воздействие на законодателей. Спектр убеждений от левых до правых (который, кстати, многие считают частью установленного порядка вещей, но на деле являющийся всего лишь наследием Французской революции) навязывает партиям, обозревателям и избирателям совершенно недопустимое «комплексное» мышление. Подразумевается, что, приняв определенную точку зрения по одному вопросу, вы автоматически занимаете четкую позицию по множеству других, не имеющих непосредственного отношения к первому. Прежние методы (например, времен холодной войны) разобраться в том, кто мы такие и чем призваны заниматься перестали существовать, заставив нас с горечью признать, что мы не имели малейшего представления о последствиях своих шагов и потому оказались неспособными с ними справится. В результате нам пришлось столкнуться с ситуацией на Балканах и Ближнем Востоке (в частности с палестино–израильским конфликтом), с недостатком продовольствия, СПИДом и другими бедствиями.

Границы так называемой политической нравственности сузились до предела. Холокост и ядерные бомбардировки вот уже более пятидесяти лет омрачают состояние общества. Все нравственные и политические дискуссии на Западе ведутся в мире, обитатели которого знают, что многое из происходящего в нем недопустимо, но не находят средства исправить положение вещей. Всех объединяет желание как можно менее походить на Адольфа Гитлера – цель, без сомнения, благородная, но неспособная помочь нам понять, что происходит в этом изменившемся мире. Не все современные проблемы можно решить, заново переживая события 1930–х годов. Феминизм, постколониализм и другие влиятельные политические движения неустанно напоминают нам о себе. Нередко они черпают жизненную силу в постмодернизме, однако зачастую создают свое собственное новое и «стабильное» понятие о нравственности, примером которого может служить «политическая корректность».

Что же происходит, когда мы читаем Библию в таком мире? Мы понимаем, что ее повествования об исходе и покорении земли обетованной, об освобождении и монархии, об изгнании и возвращении на родину, о том, что Иисус называл себя Богом, и о самом Божьем царстве находят у наших современников совершенно иной отклик, на который нельзя не обратить внимания. Однако вот уже на протяжении двух столетий, начиная с эпохи Просвещения, церковь делает вид, что в Библии ничего не сказано о политике. И потому она более не способна (факт, не признававшийся богословами от Иринея во втором веке нашей эры до Ричарда Хукера в шестнадцатом) к серьезному и ответственному прочтению Писания, обращенному к наиболее важным политическим проблемам современности

Писание и философия

Культура и политика отправляют нас к философии. Возможно, мало кто осознает, что в основе всех наиболее значительных общественных проблем лежат философские вопросы. Где найти источник знаний? Кто мы такие? Что можно сказать о мире в целом? Единообразен он или делится на «материальную» и «духовную» части? И если так, которая из них более важная, настоящая? Какова природа зла, и как с ним бороться, если это вообще возможно? Как правильно жить в этом мире? Это лишь некоторые классические вопросы, изучаемые западными философами.

Четкий ответ на последние два вопроса появился в эпоху Просвещения. Среди множества составляющих этого культурного взрыва был и новый взгляд на проблему зла, которая приобрела особую остроту в связи с религиозными войнами XVII века и Лиссабонским землетрясением 1755 года. Предположим, что мир действительно разделен на два «этажа»: Бог находится на верхнем, а причинно–обусловленный мир – на нижнем. Если это так, значит Бог не управляет материальным миром и не участвует в его повседневной жизни. В противном случае события, подобные произошедшим в Лиссабоне (а сегодня мы могли бы добавить: «И в Освенциме»), оказались бы просто недоступными пониманию. Но если вынести Бога за пределы уравнения, заключив, что вместо этого он предлагает нам духовное утешение в настоящем и надежду на будущее, не имеющие ничего общего с материальным миром, то мир оказывается в руках… человечества и принадлежит только ему. Точнее, он принадлежит той его части, представители которой, пока философы размышляли, занимались развитием новых технологий, обещавших беспредельную власть над природой невиданные дотоле возможности ее эксплуатации. Пусть Бог остается на небесах, а мы тем временем решим все мировые проблемы с помощью промышленных достижений, благодаря нашей бурной энергии и (разумеется) созданным нами империям.

Увы, разрешить их мы не смогли. Просвещение не сдержало своих обещаний. На земле так и не воцарился мир. Более того, страны, где впервые появились на свет идеи Просвещения, сами оказались втянутыми в междоусобные войны, а в числе «разумных» решений вставших перед человечеством проблем оказались такие «победы» просветителей, как Гулаг и Холокост. Величайшая из стран–наследниц идей Просвещения, Соединенные Штаты Америки, по существу превратилась в мировую империю, чье поминутное обогащение особенно заметно на фоне обнищания значительной части остального мира. Все это и многое другое создало благодатную почву, на которой взошли ростки постмодернизма – движения протеста, постепенно переросшего в самостоятельное философское направление. В XX веке философы предпочли оставить обсуждение глобальных вопросов, обратившись к аналитической философии («Давайте, по крайней мере, рассуждать разумно, даже если мы не знаем, о чем говорим») и экзистенциализму («Как оставаться верным самому себе, живя в этом странном, враждебном мире?»). Но и эти новые пути, как оказалось, привели в тупик. Зачем говорить разумно в мире виртуальной реальности и пустых образов, за которыми ничего не стоит? Зачем оставаться «верным самому себе», если я не знаю, что буду представлять собой в следующий момент?

Моя основная мысль заключается в том, что прежние представления о мире оставили свой след в истории изучения Библии, в подходах к ее преподаванию в университетах и церквях, а также в литературе, значительная часть которой все еще считается классической. Однако доверие к самим этим представлениям со стороны господствующей культуры оказалось подорвано. (Многие преподаватели продолжают называть «объективными» результаты исследований, проведенных в отсутствие каких–либо «исходных предпосылок», воспринимая любую попытку поставить их под сомнение как возвращение к наивному некритическому мышлению.) Теперь нас захлестнула новая (и не одна) волна библейских исследований. Постмодернистские движения, подобные упомянутым выше феминизму и постколониализму, привнесли в эти исследования свои, иные подходы. Как уже было сказано, этот процесс продолжает влиять на то, как люди читают и обсуждают Библию, причем это влияние может усилиться именно в тот момент, когда они этого не замечают. Можно ли, читая Библию, «удержаться на плаву» между Сциллой и Харибдой, подстерегающими нас в водовороте философских дискуссий?

Писание и богословие

Не менее сложный, хотя и достаточно широкий контекст для чтения Библии предлагает само богословие, а также непосредственно связанная с ним история библейских исследований, в частности, в североамериканской культуре с присущим ей плюрализмом мнений, который в настоящее время, кажется, перестал устраивать даже своих сторонников. Место, отводимое Библии в богословии, часто становилось темой дискуссий в период расцвета либерального богословия 1960–х и 1970–х годов. Однако в ходе этих дискуссий так и не было найдено четких и ясных ответов. Хотя многие приписывали Джону Робинсону блестящие заслуги в области библейских исследований, в его самой известной работе «Честен перед Богом» вряд ли можно найти решимость постоянно обращаться к Библии в процессе переосмысления христианского мировоззрения. Более того, Робинсон рассматривал Библию, скорее, как часть проблемы, нежели как способ ее решения. Возрождение тринитарного богословия, начавшееся в 1970–х годах (в связи с этим вспоминаются имена столь непохожих друг на друга богословов, как Юрген Мольтман, Колин Гантон и Роуан Уильяме), также не сопровождалось повышенным интересом к Библии и ее толкованию. Возможно, причиной послужил тот факт, что ученые, чьи исследования могли бы оказаться полезными для богословов–систематиков, в свою очередь обошли вниманием божественную доктрину, как впрочем и понятие «доктрины» как таковой.

Мало кто из богословов–систематиков или философов последних двух поколений посвящал свои труды непосредственно Писанию. Поучительным примером стала недавно изданная работа Джона Вебстера «Священное Писание: догматический очерк». Читая эту книгу, практически невозможно догадаться о содержании самой Библии. Вебстер, вероятно, сказал бы, что подобное замечание не имеет отношения к сути вопроса, однако, называя Писание первоисточником христианской мысли, было бы уместно (и не составило бы труда для столь блестящего ученого) подкрепить справедливость своих слов содержанием самого Писания. Возможно, богословы не желают следовать примеру Карла Барта, чье толкование Библии, составляющее значительную часть его «Церковной догматики», не выдержало испытания временем. (Здесь можно назвать двух ученых, труды которых являются выдающимися исключениями из сложившейся практики: Э. К. Тизельтон, чей замечательный объемный комментарий к 1–му Посланию к Коринфянам [Eerdmans, 2000] поистине уникален, наряду с его более ранними работами по философии герменевтики – «Два горизонта» и «Новые горизонты герменевтики», а также Оливер О'Донован, чьи работы, в частности его книга «Желание народов», содержат глубокие размышления о содержании, а не только о факте существования Писания.)

Читая работы богословов–систематиков, посвященные раннему христианскому вероучению, можно подумать, что исследование Библии ограничивается анализом греческой грамматики, а единственными достойными признания библеистами следует считать тех, которые «обнаружили» в Писании идеи, которые искали в нем сами богословы. Никому уже не приходит в голову, что, вооруженные объективными и беспристрастными методами исследования, ученые могли бы предложить богословам для последующего толкования большое количество «фактов», касающихся Писания. Всякий, кто когда–либо занимался исследованием Библии, знает или должен знать, что мы, библеисты, используем не меньше приемов толкования, чем кто–то другой, и ожидаем получить определенный результат. Честность научного подхода заключается не в отсутствии исходных предположений, а в их четком понимании и готовности вести диалог с теми, кто придерживаются иных взглядов. Однако когда это удобно, некоторые до сих пор предпочитают в своих работах делать вид, будто прежние идеи в определенном смысле продолжают оставаться истинными.