Текст книги "Иисус. Надежда постмодернистского мира"
Автор книги: Том Райт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Иисус очень четко осознавал символизм географического положения (если мы с удовлетворением отмечаем способность евангелистов использовать такие термины, было бы странно отказывать в этом Иисусу). Выбор мест, где он произносил свои основные речи и совершал свои главные дела, свидетельствует о его готовности использовать приверженность иудеев географическому символизму в своих целях. Наглядными примерами тому могут служить Храм и Елеонская гора.
Однако библейские тексты, на которые опирался Иисус, обнаруживали тесную связь между возрождением земли как частью процесса возвращения пленных на родину и возрождением сокрушенных, исстрадавшихся людей. В Ис. 35 пустыня и сухая земля ликуют, ибо пришло время слепым прозреть, глухим – слышать, хромым – скакать, как олень, а немым – петь. Исцеление Иисусом больных, ставшее одним из наиболее широко используемых им символов, не следует считать «доказательством его божественности», как это делали некоторые из ранних отцов Церкви. Не было оно и простым свидетельством его сочувствия страждущим, хотя Иисус не мог его не испытывать. Прежде всего исцеление больных символизировало востановление Израиля Иисусом. Этот факт становится очевидным, если сравнить поведение Иисуса с принципами Кумранской общины. Прочтите так называемый Мессианский Устав кумранитов. Слепые, хромые, глухие и немые не допускались в сообщество возрожденного народа Божьего. Строгое, даже беспощадное, соблюдение законов о непорочности делало это сообщество закрытым и недоступными для большинства людей. Иисус учил противоположному. Исцеление больных свидетельствовало о его готовности принять и утешить всех без исключения. Речь шла не о современном попустительстве и вседозволенности, а о стремлении добраться до самой сути проблемы и дать начало истинно обновленному и возрожденному сообществу людей. Именно ему предстояло символизировать и олицетворять Царство, о котором говорил Иисус.
СемьяСловом и делом Иисус вызывал к жизни новый народ, одновременно переосмысливая поднятие семьи. «Вот матерь Моя и братья Мои; кто будет исполнять волю Божию» (Мк. 3, 34–35). Это сообщество возрожденных, «семья», собравшаяся вокруг Иисуса, была дocтупнa всем и каждому. Единственным условием была верность Иисусу и его проповеди Царства. Она облекла откровение Иисуса в плоть и кровь, бросив вызов, хотя бы косвенно, сторонникам фарисейского и ессейского учений. Подобно новой политической партии, возникшей прямо на глазах давно признанных, она неизбежно воспринималась как угроза. Но, собирая и прославляя эту новую семью, Иисус открывал людям новый мир Божий, повсюду несущий исцеление и благословение – могущественное сочетание в мире, где сила всегда ассоциировалась с опасностью.
ТораНаряду с символическим переосмыслением понятия народа Божьего, Иисус вводил новые символы возрожденного Израиля, заменившие Тору. В частности, нельзя не отметить, сколь важное место занимает в учении Иисуса прощение. Его не следует воспринимать как еще один недостижимый нравственный критерий. Это вопрос, прежде всего, эсхатологический. Чтобы пояснить свою мысль, позвольте мне немного отвлечься от темы.
Как я уже подчеркивал, современники Иисуса с нетерпением ожидали истинного конца изгнания. Но главные пророки, а также Ездра, Неемия и Даниил, неизменно указывали па изгнание как наказание Израиля за грех, Потому стремление Израиля получить прощение грехов нельзя рассматривать как желание каждого отдельного человека успокоить свою совесть. Предсказания пророка Исаии (гл. 40 – 55) о том, что Яхве покончит с грехами Израиля, совершенно однозначны. Прощение греха, повлекшего за собой изгнание, должно было означать его конец. Итак, прощение грехов не как направленность мысли или со стояние сердца, но как со событие – стало новой гранью эсхатологических ожиданий.
Предлагая прощение, Иисус тем самым объявлял, что с его явлением к людям приблизилось Царство Божье. В равной степени (и именно это я хотел бы подчеркнуть) требование взаимного прощения, предъявлявшееся Иисусом к своим последователям нельзя рассматривать как абстрактную нравственную норму. Оно является частью, если можно так выразиться, эсхатологической Торы. Последователи Иисуса верили, что он положит конец изгнанию и дарует народу прощение грехов. Отказать ближнему в прощении для них означало бы отрицать приближение этого великого и долгожданного события. Образно выражаясь, им пришлось бы пилить сук, на котором они сидели.
Я полагаю, именно это лежит в основе поражающих своей суровостью предостережений людям, не желающим прощать и потому не заслуживающим прощения. Если трапезы Иисуса заменили собой законы о принятии пищи, – то требование прощения вошло в определение новой семьи, нового народа Божьего. Иными словами, оно стало частью обновленной символической Торы. Само по себе, хотя в данный момент у меня нет возможности дальше развивать эту мысль, оно по праву занимает центральное место в молитве, которую Иисус дал своим ученикам в качестве примера. В свою очередь, эта молитва, как понял Иеремиас еще поколение тому назад, стала важнейшим символом, выраженным в практике, для последователей Иисуса как обитателей Царства, проповедников прощения, истинных сынов и дочерей Бога Израилева, проводя черту отличия между »ими и другими движениями внутри иудаизма, утверждая их в положении нового народа Царства, народа прощения, истинных сынов и дочерей Бога Израилева.
XpaмПо мере того, как эти новые символы дают нам более широкое представление о намерениях Иисуса, мы вновь убеждаемся в их сосредоточенности вокруг Храма. В Евангелиях мы находим указания на желание Иисуса дать людям понять, что Бог Израилев пребывает и действует в нем и его учениках так же, как он делал это в Храме. Это весьма очевидно означало несовместимость его учения с учением фарисеев. Подобная альтернатива неизбежно таила в себе угрозу.
Обратимся, например, к вопросу о посте. Различие между учениками Иисуса и последователями Иоанна Крестителя или фарисеев, о котором кратко рассуждается в Мк. 2, 18–22, никак не связано с религиозными обрядами. Его суть заключалась не в том, что (как полагают многие) последние лишь соблюдали внешний порядок вещей, тогда как Иисус заботился о человеческом сердце. В тот период пост для иудеев не был простым упражнением в аскетизме. Он отражал положение самого народа: Израиль по–прежнему томился в изгнании. Особенно прочной была связь поста с разрушенным Хромому Захария (8, 19) обещал, что дни поста в память о разрушении Храма сделаются «радостью и веселым торжеством. Однако для этого Яхве должен был возродить былую славу и процветание Израиля, что, прежде всего, означало восстановление Храма в его первозданном виде. Именно это более всего волновало Захарию и других пророков по возвращении из вавилонского пленения. Но Иисус в своей притче говорил о гостях на свадебном пиру, которые не могли поститься, пока жених был с ними. Мессианский пир, нашедший символическое выражение в праздничных застольях Иисуса, был в полном разгаре, и гостям не пристали хмурые лица. Господь приступил к исполнению своих обещаний. Конец изгнания, возвращение Яхве к своему народу и восстановление Храма – все эти благословения принадлежали теперь людям, способным их разглядеть.
Итак, задавшись вопросом об отношении Иисуса к основным иудейским символам своего времени, а также о символах, избранных им самим, мы убеждаемся в преобладающем влиянии Храма и Торы. В отношении их обоих Иисус оставался приверженцем славной традиции общественной критики. И критика эта была суровой. Неверное понимание израильтянами своих национальных символов привело их на гибельный путь. Иисус делал все возможное, чтобы предостеречь своих современников, одновременно призывая всех готовых к покаянию последовать за ним по пути истинного возрождения Израиля.
Результатом предпринятых мною исследований стало выявление двух великих символических действий. Одно из них мы уже рассмотрели и вернемся к нему еще: поведение Иисуса в Храме объясняется его критической оценкой иудейской символики. Настало время перейти ко второму. Желая собрать воедино положительные символы, избранные самим Иисусом, представим себе молодого провозвестника Царства, отмечающего со своими двенадцатью ближайшими учениками величайший из израильских праздников, символизирующий освобождение, Исход, завет и прошение. Если отрицательные символы, ставшие воплощением критической оценки Иисусом своих современников, вылились в изгнание торговцев из Храма, то положительные символы его собственного подвига сошлись воедино в пасхальной горнице. Осознание этого подводит нас к главной теме следующей главы.
Заключение
Чтобы подвести итоги последних трех глав, позвольте мне в трех пунктах изложить результаты наших исследований.
Прежде всего, в свете сказанного не следует удивляться, что в представлении многих Иисус «совращал народ с пути истинного» Иудеи обладали целым арсеналом определений для людей, проповедовавших чуждые учения и совершавших чудеса и знамения с целью заставить израильтян нарушить верность традициям предков. Лжепророк, непокорный священник, непокорный сын – многое свидетельствует о том, что в определенный момент времени Иисусу было брошено каждое из этих обвинений. В частности, раввины более позднего периода изображали Иисуса неким чародеем, выступавшим в роли лжепророка. В основании этого, вероятно, лежит один из моментов суда Каиафы.
Во–вторых, теперь у нас есть возможность ответить на один из древнейших вопросов о Божьем Царстве «С точки зрения Иисуса и в свете его служения, к какой эпохе принадлежало Царство Более, к настоящему или будущему?» С учетом места, которое, наряду с другими проповедниками царства и предводителями пророческих и мессианских движений, занимал в контексте иудаизма первого века пашей эры сам Иисус, ответ на этот вопрос очевиден. Задав его Бар–Кохбе в 133 году нашей эры, вы бы услышали: «Верно и то, и другое. Отрицать то, что Царство относится к настоящему времени, означало бы отрицать роль его самого как истинного вождя, призванного даровать искупление Израилю. Если Царство Божье еще не приблизилось, почему тогда он датировал свои монеты первым годом? В то же время отрицать его принадлежность будущему времени было бы абсурдно. Окончательное торжество Царства Божьего должно было ознаменоваться поражением римлян и восстановлением Храма. Осознание неразрывной связи Царства Божьего не только с религией и моралью, но и с эсхатологией и политикой, а также с богословием, сводящим все воедино, может положить конец затянувшимся ученым спорам.
И наконец, что же можно сказать по отношению первых двух вопросов, которые стоят перед нами? В чем выражалась принадлежность Иисуса иудейской культуре своего времени? К достижению каких целей он стремился? По моему убеждению, личность и служение Иисуса неотделимы от современного ему иудаизма. Он выступал в роли пророка, предостерегая Израиль от гибельного пути и предлагая взамен нечто совершенно иное. Eгo стремлением было возрождение народа Божьего, истинное возвращение его из плена в Царство Божье. Однако этого невозможно было достичь, просто повторяя его откровения и символические действия, чтобы убедить как можно больше людей. Это должно было свершиться в ходе решающих событий, на которые указывали два его великих символических акта. Происшедшее в Храме свидетельствовало о мессианстве, Тайная Вечеря указывала на крест. Наше внимание теперь волокно обратиться к этому странному сочетанию идей, более значимому, но и более разрушительному в условиях того времени, чем все изученное нами ранее.
4 Распятый Мессия
Вступление
в предыдущих главах я постарался изобразить Иисуса из Назарета – пророка, возвестившего о приближении Царства Божьего. Он резко критиковал современный ему иудаизм, а также призывал слушателей следовать за ним по пути обновления и возрождения Израиля. В этой связи нельзя обойти вниманием два вопроса ,ответам на которые и будет посвящена данная глава: во–первых, считал ли себя Иисус Мессией, и если да, то в каком смысле? И, во–вторых, действительно ли он ожидал умереть, даже шел на смерть, исполняя свое призвание, и какое значение он придавал этому событию?
Предварительно остановимся на трех важных моментах. Едва ли к го–то из иудеев в первом веке мог бы подумать, что роль Мессии будет хоть в каком–то смысле божественной. Ни слова Петра «Ты Христос», ни вопрос Каиафы «Ты ли Христос?» не были продиктованы богословскими размышлениями о Троице. Также и выражения «сын Божий» и «сын человеческий», которые в определенного кругах иудеев, возможно, ассоциировались с Мессией, никоим образом не относились к божеству. Вопросы о том, считал ли себя Мессией Иисус или был ли он им в действительности, нельзя отождествлять с вопросами, являлся ли он воплощением израилевого Бога или считал ли себя таковым. Но не будем забегать вперед.
Во–вторых, пришло время положить конец молчанию, под маской благоразумия скрывающему лишь робость. Ведь именно она до сих пор мешает исследователям признать в Иисусе (выражаясь современным языком) серьезного, вдумчивого богослова. В последнее время мы убедились в том, что не только Павел, Иоанн и автор Послания к Евреям, но и Матфей, Марк и Лука были высоко одаренными и творчески мыслящими богословами. Почему же нас вынуждают видеть в Иисусе ограниченного, примитивно мыслящего человека, отказывая ему в способности продумывать свои действия–качестве, которым, без сомнения, обладали многие его современники и последователи?
В–третьих, наше желание понять, как воспринимал Иисус свое призвание, не означает попытку изучить особенности его психики. Получение четкой информации о психологическом состоянии кого–то из наших соотечественников, готового отвечать на вопросы на понятном нам языке, уже является достаточно сложной задачей. Предположить возможность достижения тех же результатов с человеком, принадлежавшим другой эпохе и культуре, – все равно что с завязанными глазами искать в темной комнате черную кошку, которой там, вероятнее всего, нет. Однако, с исторической точки зрения, мы имеем возможность исследовать осознание человеком своего призвания. Мы можем проделать это в отношении Павла, Иоанна Крестителя или даже императора Августа. Тем более это возможно в случае со столь самовлюбленным человеком, как Цицерон. В одной из недавно изданных книг подобная попытка была предпринята в отношении таинственного «Учителя праведности, оставившего след в содержании свитков Мертвого моря. Мы можем исследовать их слова и поступки, а также с большой долей вероятности догадываться об их целях и желаниях. Тем самым мы не подвергаем этих людей психоанализу. Мы лишь выполняем обычную работу историков.
Итак, каким же представляли себе Мессию иудеи, жившие в период второго Храма? Прежде всего, следует отметить отсутствие в первом веке единого и общепринятого понятия Мессии. Идея самого царства гораздо шире мессианской. Необходимо принимать во внимание реальные обстоятельства жизни Израиля, а также ожидания царей, будь то династия Хасмонеев или Иродов. Надежды и чаяния правителей никогда не существовали сами по себе, но являлись точным отражением надежд и чаяний всего народа на освобождение, на окончание изгнания, на победу над злом и возвращение Яхве на Сион. Грядущий Царь должен был совершить два главных подвига, о чем свидетельствуют многочисленные литературные источники, а также история жизни и деятельности израильских царей. Прежде всего он должен был построить или восстановить Храм. И кроме того, ему предстояло вступить в решающую схватку с врагом. Первым деянием Давида после показания его на царство стала битва с Голиафом, а последним – проектирование Храма. Иуда Маккавей нанес поражение сирийцам и очистил Храм. Ирод одержал победу над парфянами и восстановил Храм. Бар–Кохба, последний из претендентов на роль Мессии, мечтал о победе над римлянами и повторном восстановлении Храма. Таким образом каждый из них стремился добиться исполнения пророческих обещаний, данных Израилю, и даровать миру божественную справедливость. Для ответа на вопрос «Считал ли себя Мессией Иисус?» необходимо убедиться в его намерении выполнить эти две задачи.
Едва ли последователи человека, воображавшего себя Царем, но окончившего жизнь на кресте, согласились бы признать в нем истинного Мессию. Иисус не восстановил Храм. Он не только не разгромил римлян, но и cам погиб от их рук, подобно предводителям всех подавленных ими восстаний. Израиль так и не избавился от своих врагов, и миром по–прежнему правило язычество. Однако вера в Иисуса как в истинного Мессию глубоко и неискоренимо укрепилась в сознании ранних христиан, чему имеются исторические доказательства. Уже во времена Павла слово «Christos» неразрывно связывалось с именем Иисуса в нескольких различных сочетаниях. Ранние христиане продолжали пользоваться этим словом с его царственным звучанием, даже когда это было сопряжено с неудобствами и опасностью. Неизбежно возникает вопрос: «Почему?»
Едва ли можно удовольствоваться ответом: «Все дело в воскресении». Даже такое чудо не заставило бы иудеев, живших в эпоху второго Храма, поверить, будто воскресший и есть Мессия, раз они не допускали даже мысли об этом при его жизни. Если бы один из братьев–мучеников, о которых сказано в 2 Макк. 7, воскрес через три дня после перенесенных им ужасных пыток и смерти, люди сказали бы, вероятно, что в мире творятся странные вещи. Однако никому не пришло бы в голову назвать его Мессией. Потому нам следует помнить, что Иисус был распят как претендент на царский титул, о чем гласила и надпись на кресте. Воскресение окончательно доказало пораженным ученикам, что Иисус действительно Мессия, хотя его распятие, казалось бы, опровергло подобные предположения. Все это вынуждает нас вернуться к вопросу: что именно в служении Иисуса свидетельствует о его притязаниях на роль Мессии?
Иисус и мессианство
Самым очевидным свидетельством является поведение Иисуса в Храме. Я уже указывал, что его следует трактовать нс как попытку реформ, а как символ предстоящего суда. Кто же властен вынести приговор Храму? Царь, действующий по воле Бомжей. Так называемый «торжественный въезд» в Иерусалим и поведение Иисуса в Храме вполне соответствовали представлениям народа о царе. Ближайшей аналогией в истории Израиля можно считать въезд в Иерусалим Иуды Маккавея (2 Макк. 10, 7), которого встречали с пальмовыми ветвями после победы над язычниками и возобновления жертвоприношений в святилище. Благодаря этим событиям, Маккавеи основали династию, правившую Израилем в течение целого столетия. В поведении Иисуса четко прослеживаются те же притязания на царство.
Символизм сам по себе красноречив, однако нельзя полагаться только на него. Есть большое преимущество в том, чтобы рассматривать поступки, и только потом – их словесное объяснение. Действия Иисуса в роли Мессии сопровождаются несколькими высказываниями, содержащими в себе «царственный» подтекст и пояснявшими, порой завуалировано, значение происходивших событий. У нас есть возможность исследовать всего три такие «загадки» (Мк. 11, 27 – 12, 12; 12, 35–37).
Прежде всего встает вопрос о власти. Какой властью Иисус творил все это? Какое право он имел уподобляться Мессии, и кто дал ему это право? Встречный вопрос об Иоанне Крестителе, обращенный Иисусом к своим собеседникам, нельзя рассматривать как искусного попытку отвлечь от себя внимание. В нем скрыт ответ на их вопрос. В Евангелиях от Матфея, Марка и Луки Иисус неоднократно называет Иоанна последним из великих пророков, Илией, которому надлежало прийти. Но если Иоанн и есть Илия, то сам Иисус должен быть, по меньшей мере, Мессией. Более того, именно в момент крещения Иисус был помазан Духом на повое служение, иными словами, стал помазанником Божбим – Мессией.
Справедливость такого толкования подтверждает следующая за этим более пространная притча. История о злых виноградарях повествует о целой череде отвергнутых пророков и, наконец, об отвергнутом Сыне. Подобно многим другим, эта притча рассказывает историю Израиля, оканчивающиеся сценой суда. Однако помимо всего прочего, это еще и история самого Иисуса. Виноградари, отвергнувшие сына, навлекли на себя остекление. То же самое Иисус предсказал, а теперь и продемонстрировал, в отношении города и Храма, пренебрегших его словами. Итак, в этой притче Иисус еще подробнее поясняет свои действия.
Притча завершается загадочным замечанием о сыне и камне. «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главного угла» (Мк. 12, 10). Это цитата из Псалма 117, псалма паломников, воспевающих строительство Храма и возобновление в нем богослужений и жертвоприношений. Иисус заявил таким образом о своем намерении построить эсхатологический Храм. Кроме того, видение Даниила (Дан. 2) о камне, который, оторвавшись от горы, разбил истукана и сам превратился в царство, заполнившее всю землю, часто истолковывалось в мессианском свете. Также немало из тех, кто читал Книгу пророка Даниила в первом веке, обнаруживали у него своеобразную игру слов: «камень» («eben») и «сын» («ben») созвучны в иврите. Кульминацией истории о виноградарях является убийство ими сына. Однако именно он и есть тот самый мессианский «кaмень», который отвергли строители. Впоследствии же он лег в основание всего строения. Господству его противников (а также их Храму) пришел конец, но его Царство пребывает вовек. Это загадочное высказывание дает дополнительное, более глубокое пояснение действий Иисуса в Храме.
Третья интересующая нас загадка заключается в вопросе Иисуса о Господе и Сыне Давидовом (Мк. 12, 35–37). Как же может Мессия быть Сыном Давидовым, если в Пс. 109 он назвал его Господом? В этом вопросе некоторые просматривают отрицание мессианской связи между Иисусом и Давидом, однако такая трактовка ошибочна. Разумнее предположить, что он свидетельствует о переосмысления личности Мессии из рода Давидова. В частности, Иисус опроверг расхожие представления о нем как о грядущем царе–воине. Однако было бы странно использовать для этой цели воинственный Псалом 109. Я сам считаю, чтo данный вопрос имеет двоякий смысл. Прежде всего, далее в псалме царь назван «священником вовек по чину Мелхиседека». Это дает ему власть над Храмом, так что вопрос Иисуса служит дополнительным косвенным разъяснением его намерений. Во–вторых, весь псалом в общем и приведенный здесь стих в частности добавляют новые штрихи к портрету Мессии – изображение сцены вступления на престол. Воссевший на престоле будет судить народ Израиля. Таким образом Иисус утверждает свое право вынести приговор и Храму, и его служителям. Тем самым он одновременно подтверждает свою принадлежность к роду Давидову и заказывает на свое право называться его Господом. Более подробно об этом будет сказано в следующей главе.
Все эти загадочные высказывания естественным образом вписываются в заявления самого Иисуса. То же можно сказать и о следующем отрывке – так называемой апокалиптической проповеди в Мк. 13 и параллельных местах, упомянутой нами во второй главе. Достаточно отметить наличие в данном отрывке четкого мессианского подтекста, подчеркнутого и тем, что Иисус в нем именует себя «сыном человеческим». В первом веке, как свидетельствует труды Флавия, 4–я книга Ездры и другие источники, в образе Сына Человеческого, пострадавшего от рук зверя и спасенного, многие иудеи видели грядущего Царя.
Это может оказаться полезным и в рассмотрении одной из наиболее спорных тем – иудейского суда над Иисусом в Мк. 14, 33–65 Стало привычным, и даже в некотором смысле традицией, видеть в описании допроса Каиафы ряд нелогичных заключений. Считается даже, что оно отражает не события жизни Иисуса, а дальнейшее развитие богословской мысли ранней Церкви. В определенных ученых кругах поставить эту трактовку под сомнение значит навлечь на себя осуждение, ранее обращаемое лишь против богословов–еретиков.
Однако если читать этот отрывок в более широком контексте, он обретает новое, вполне связное звучание. Каиафа задал Иисусу вопрос о его действиях в Храме. Такое начало естественно, поскольку именно они, скорее всего, явились непосредственной причиной его ареста, Не услышав ответа, Каиафа прямо спросил Иисуса, считает ли он себя Мессией, Этот следующий шаг логичен и очевиден для тех, кто сумел установить связь между Храмом и Мессией. Ответ Иисуса следует считать утвердительный В подкрепление своих слов он привел цитаты из двух библейских отрывков, уже сыгравших свою роль в его мессианских «загалках» Пс. 109 и Дан. 7 – «Узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы» и «грядущего на облаках небесных». Иными словами, Каиафе предстояло стать свидетелем окончательной победы Иисуса, доказательством которой явились события, последовавшие за его смертью. В то же время старая общественная система и ее главный символ были обречены на гибель. Это последнее заявление не только отвечает на вопрос о мессианстве Иисуса, но и раскрывает смысл его поведения в Храме и предложенных им загадочных объяснений. Кроме того, оно позволяет понять, почему первосвященники так легко передали Иисуса на суд римского прокуратора, объявив самозваным царем, а сам Пилат приказал пришить в изголовье креста табличку с надписью «Царь иудейский».
Исторически такая последовательность событий ставит все на свои места. Она не оставляет сомнений в том, почему последователи Иисуса признали его Мессией после его воскресения. По мере того, как перед нами разворачивается общая картина, мы видим, как хорошо в нее вписывается многое в служении Иисуса до eгo появления в Иерусалиме. Среди свидетельств, редко упоминаемых в этой связи, есть несколько отрывков, где говорится о наметившемся противостоянии между Иисусом и Иродом, претендовавшим на титул иудейского Царя. В Кумранских свитках содержатся интересные тексты, содержащие указания на мессианство Иисуса, которых мы могли бы и не заметить. Праздничные пиршества Иисуса с разноликой группой последователей символизировали грядущий пир Мессии. Об этом свидетельствуют также множество притч и кратких высказываний. Иисус никогда не сомневался в своем призвании Мессии, но лишь в Иерусалиме эта уверенность стала очевидной, выразившись скорее в символических действиях, чем в словах. Рассматривая поведение Иисуса в Храме как отправную точку своего исследования, мы убедимся, что Иисус ощущал свое мессианство по крайней мере с момента своего крещения. И хотя его служение в Галилее и Иерусалиме очевидно несло на себе печать пророческого, в нем безошибочно угадывались и мессианские черты.
Разумеется, речь идет о переосмысленном понятии Мессии, которое должно было соответствовать обновленному представлению о Царстве Божьем. Иисус считал себя центром притяжения для истинного Израиля, возвращенного на родину, для подданных Царства Божьего. Однако эти Царство, народ и Мессия были совсем не похожи на такие, какими их ожидало увидеть большинство иудеев. Иисус призывал своих слушателей следовать по иному пути национального самоопределения. Мы не можем не признать его убежденность в собственном призвании идти пo этому пути в качестве помазанника Божьего и сделать для Израиля (а следовательно, и для всего мира) то, чего не мог или не хотел делать сам Израиль. Переосмысленное Иисусом понятие Мессии ни словом, ни делом не выхолило за рамки его проповеди царства. Оно должно было помочь Израилю исполнить свое предназначение, избрав для этого путь, который никто не мог себе даже представить. Иисус пришел от имени народа Яхве, чтобы положить конец изгнанию, возродить завет и даровать прощение грехов. Он пришел ради спасения Израиля и восстановления Божьей справедливости в мире.
Но как это сделать. Судя по деятельности мессианских и подобных им иудейских движений, можно было ожидать следующего: Иисус отправится в Иерусалим, вступит в бой с силами зла и взойдет на престол как Мессия, истинный Царь Израиля. В определенном смысле Иисус оправдал эти ожидания. Однако все произошло не так, как представляли себе его последователи.
