Текст книги "Иисус. Надежда постмодернистского мира"

Автор книги: Том Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Движение сторонников воскресения.

Как я уже указывал, нам не известна ни одна форма раннего христианства, в учении которой воскресенье Иисуса не занимало бы центральное место и не являлось бы главной движущей силой.

Однако в первом веке слова «воскресение из мертвых» имели вполне определенное значение, Этот вопрос достаточно сложен и вызывает определенные разногласия, поэтому следует рассмотреть его более подробно?

Во–первых, в иудейском обществе первого века существовал целый спектр представлений о том, что происходит с людьми после смерти. В некоторых источниках говорится о вечном бесплотном блаженстве. Примером могут служить труды Филона Александрийского, а также книга Юбилеев. Другие утверждают, что праведники воскреснут в теле и мученики восторжествуют о гибели своих палачей. Классическим примером является 2–я Маккавейская книга. Были и те, кто говорил о временном бестелесном состоянии, за которым должно последовать воссоединение души и тела. Важно отметить, что, в отличие от книги Юбилеев и трудов Филона, главы 2 и 3 книги Премудрости Соломона, несмотря на обратные утверждения многих ученых, принадлежат именно к последней категории. Слова (души праведных в руке Божией», указывают не на место, где они в конце концов упокоятся, но на временное прибежище, откуда они восстанут и «воссияют, как искры, бегущие по стеблю», дабы с позволения Господня осудить племена и владычествовать над народами» (3, 1–8). Такова была и точка зрения Иосифа Флавия, по крайней мере, когда он ставил своей целью правдиво излагать взгляды соотечественников, вместо того чтобы вкладывать в уста своих героев речи, которые по его расчетам должны были произвести должное впечатление на образованную римскую аудиторию. Наконец, были и те, которые отрицали возможность жизни после смерти. К ним принято относить саддукеев, хотя сами они не оставили после себя письменных свидетельств, и нам приходится полагаться па слова их идеологических противников.

Здесь необходимо четко усвоить две вещи: прежде всего, несмотря на наличие различных точек зрения, слово «воскресение» никогда не использовалось для описания бесплатного блаженства. Оно не обозначало жизнь после смерти» или «пребывание с Богом» вообще. Так называли процесс сотворения Богом новых людей из плоти и крови, находившихся до этого в неком промежуточном состоянии.

Во–вторых, для описания состояния временной свободы от телесной оболочки, предшествующего окончательному воскресению, обычно прилегали к различным языковым средствам, называя бесплотные существа ангелами, душами или духами, но ни в коем случае не воскресшими телами.

Воскресение предполагало воссоединение души и тела. Но и это еще не все. Со времени написания Иез. 37 это слово стало образом славного возвращения из плена и обновления завета, а также искупления Израиля от греха и смерти (т. с. изгнания). Оно несло в себе весть о том, что Яхве не забыл свой завет с избранным народом. Таким образом «воскресение из мертвых» стало одновременно метафорой и метонимией. Оно символизировало наступление новой эры и в буквальном смысле являлось одним из главных элементов вероучения. Иудеи верили, что, когда Яхве вернет Израилю свое благоволение, Авраам, Исаак и Иаков, а с ними и весь Божий народ, включая мучеников, отдавших жизнь за Царство, вновь обретут тела и воскреснут к новой жизни с Богом в возрожденном мире. Итак, для иудеев эпохи второго Храма вера в воскресение, во–первых, означала возвращение умерших к жизни в теле, а во–вторых, знаменовала собой начало эры нового завета, когда все праведники одновременно воскресггут из мертвых. Возможно, поэтому слова Иисуса о воскресении Сына Человеческого как об отдельном историческом событии (Мк. 9, 10) привели в замешательство его учеников. Они никак не могли понять, что он имел в виду.

Таким образом, рассуждая о человеке, «воскресшем из мертвых», иудеи в первом веке нашей эры явно не хотели сказать, что он перешел в состояние бесплотного блаженства, в коем собирается пребывать либо вечно, либо в ожидании великого дня воссоединения души с телом. В 150 году до нашей эры никто из иудеев не сомневался, что Маккавейские мученики являлись истинными и праведными израильтянами, а в 150 году нашей эры некоторые называли истинным Мессией Симеона бен–Косибу (хотя может, такой личности на самом деле и не существовало). Но что если бы мы обратились к древним иудеям с вопросом: « Можно ли считать этих героев веры уже воскресшими из мертвых ?», подразумевая под этим лишь то, что они погибли за правое дело и в данный момент занимают почетное место в присутствии Божьем? Ответ очевиден. Кто–то, вероятно, сказал бы, что и мученики, и бен–Косиба продолжают жить в виде ангелов или духов и что их души находятся в руке Божьей. Однако никому не пришло бы в голову говорить об их воскресении из мертвых. Воскресение означало воплощение и должно было знаменовать собой наступление новой эры.

Потому, сказав какому–нибудь иудею в первом веке о «воскресении из мертвых» как о свершившемся факте, в ответ вы услышали бы лишь недоуменные возражения. Ведь патриархи, пророки и мученики еще не явились среди живых, и ничто не свидетельствовало о возрождении, обещанном в Иез. 37. Если бы вы пояснили, что имели в виду совсем не это, и рассказали об удивительного ощущении божественного исцеления и прощения, а также о своей вере в то, что бывший руководитель движения, членом которого вы являетесь, жив и пребывает в присутствии Божьем после мучительной смерти, ваш собеседник порадовался бы за вас и с интересом обсудил с вами этот вопрос. Однако использование вами фразы «воскресение из мертвых» для описания вышесказанного вызвало бы у него недоумение. Ведь воскресение означало нечто совершенно иное.

Но, как мы уже подчеркивали, в истории Израиля еще не взошла заря нового века в том смысле, в котором этого ожидали иудеи. Не воскресли из мертвых и праведники прошлого (хотя Матфей и упоминает о странных событиях, последовавших за распятием Иисуса и ставших, возможно, предвестием всеобщего воскресения). И все же Церковь с самых ранних дней настойчиво проповедовала о «воскресении из мертвых» не только Иисуса, но и всех верующих (Деян. 4, 2 и т. п.). Более того, они старательно перестраивали свое мировоззрение – обряды, общее повествование, систему символов и богословское учение – на основе учения о воскресении. Иными словами, они вели себя так, словно новая эра уже наступила. Именно в этом заключалась внутренняя логика миссионерского служения среди язычников. Поскольку Бог исполнил обещание, данное Израилю, у язычников появилась возможность разделить их благословение. Поведение ранних христиан не наводило на мысль о необычных религиозных переживаниях или вере в то, что их бывший вождь теперь наслаждается жизнью в присутствии Божьем в виде ангела или духа (именно так представляли судьбу своих героев последователи Маккавейских мучеников). Единственным объяснением их поведения, их проповеди, символов и учения была их искренняя уверенность в телесном воскресении Иисуса из мертвых. Данное заключение сегодня не стремятся оспаривать даже те, кто настаивает, что тело Иисуса так и осталось в могиле.

Нашим четвертым шагом должен стать вопрос о том, права ли была ранняя Церковь. Мы должны найти причину, по которой иудеи первого века, в том числе и образованные фарисеи вроде Павла, столь быстро и решительно пришли к одному и тому же удивительному заключению: хотя, по их ожиданиям, все праведники должны были воскреснуть из мертвых в конце сего века, у них на глазах свершилось воскресение одного единственного человека. Возможные варианты таких причин мы сейчас и рассмотрим.

Движение сторонников мессианства

Я уже называл в общих чертах, что христианство возникло как мессианское движение. Однако, в отличие от всех остальных известных нам групп, христианский Мессия предстал перед судом римского прокуратора и был казнен римскими солдатами. В четвертой главе я писал о том, что усиление мессианских настроений в первом веке нельзя объяснить отдельно взятым фактом воскресения. Мы должны признать достоверность евангельского свидетельства; на протяжении всей жизни Иисус говорил и вел себя как Мессия, и именно эти слова и поступки послужили непосредственной причиной его гибели. Но в то же время невозможно объяснить, почему ранняя Церковь продолжала считать Иисуса Мессией, несмотря на его кажущееся поражение и смерть от рук римлян.

Это подтверждает и вторая часть моих рассуждений. Как мы уже неоднократно имели возможность убедиться, иудеи ожидали от Мессии победы над язычниками, возрождения Храма и установления божественной справедливости во всем мире. Смерть от рук язычников самозваного «Мессии», который к тому же не восстановил Храм, не освободил Израиль и не принес в мир справедливость, была верным признаком его несостоятельности. Распятие для иудеев первого века не означало, что казненный и есть истинный Мессия и что на земле наконец наступило Царство Божье. Оно говорило как раз об обратном.

Напротив, если Мессия, за которым вы следовали, погибает от рук язычников, перед вами встает выбор. Вы можете отказаться от революционных действий и похоронить мечту о свободе. Некоторые избрали именно этот путь, как, например, все раввинское движение после 135 года н. э, Другой вариант – найти себе другого Мессию, по возможности из той же семьи, что и погибший. Вспомните, например, непрерывное движение сопротивления, начало которому положил в 6–м году н. э. Иуда Галилеянин, передавший «эстафету» своим сыновьям и внукам. В 50–х годах его продолжил другой потомок Иуды – Менахем, а во время войны 66 – 70 годов Елеазар, предводитель несчастных сикариев в Масаде в 73 году. Все они старались использовать свою принадлежность к этой династии, хотя результат неизменно оказывался плачевным. Давайте внесем дополнительную ясность. Предположение о том, что Симон барГиора был Мессией, после его казни во время триумфа Тита в Риме едва ли нашло бы отклик у какого–нибудь иудея, жившего в первом веке нашей эры. Если бы вы пояснили, что по–прежнему ощущаете его присутствие и поддержку, даже наиболее расположенный к вам собеседник смог бы лишь признать факт вашего общения с ангелом или духом Симона, но никак не его воскресение из мертвых.

Итак, если Иисус из Назарета действительно был предан бичеванию, подобно Симону бар–Гиоре, и распят как предводитель мятежников, твердая вера ранних христиан в его мессианство кажется тем более удивительной, что она побудила их к полному пересмотру своего мировоззрения, своей практики, системы символов и всего у Гения. Перед ними были открыты оба вышеописанных пути. Они могли оставить идею мессианства, как это сделали раввины после 135 года, и обратиться к внутренней религиозности в любой ее форме, например, к еще более строгому соблюдением Торы. Но они так не поступили. Хождения по языческому миру с проповедью о том, что Иисус – «kvrios kosmou», Господь Вселенной, едва ли можно назвать проявлением «сугубо внутренней религиозности». Кроме того, они с легкостью могли бы избрать другого Мессию из родственников Иисуса. Различные источники свидетельствуют о том, «что братья Иисуса были хорошо известны в ранней Церкви и продолжали занимать в ней видное положение. Один из них, Иаков, хоть и не был апостолом при жизни Иисуса, стал ключевой фигурой в Иерусалиме, в то время как Петр и Павел странствовали по свету. Однако – и это свидетельство не менее важно, чем молчание собаки в одном из рассказов о Шерлоке Холмсе, – никому в ранней Церкви не npuxoдuлo в голову назвать Месией Иакова. Казалось бы, ведь это так естественно, особенно по аналогии с семьей Иуды Галилеянина. Тем не менее Иаков был известен всем, в том числе и Флавию (см. 20–ю книгу «Иудейских древностей»), как «брат так называемого Мессии».

Нам вновь приходится искать причину, побудившую группу иудеев сохранить верность мессианским чаяниям и сосредоточить их на Иисусе из Назарета. Они не только продолжали считать его Мессией даже после его смерти, но и настойчиво возвещали об этом как иудеям, так и язычникам. Эти люди отказались предать идею мессианства, с радостно изменяя свое представление о Мессии по образу и подобию Иисуса.

Заключение

Подводя итог анализу раннего христианства в исторических условиях иудейского окружения, между ними можно видеть как преемственность, так и расхождения. Говорить о воскресении, факт которого очевидно не вызывал сомнений ни v кого из ранних христиан, имеет смысл лишь в контексте иудаизма первого века нашей эры. Однако иудеи не ожидали воскресения одного человека, да еще и в ходе современной истории вместо конца веков. Все имеющиеся источники, описывающие явление воскресшего Иисуса народу, ясно свидетельствуют о различии между ним и ощутимым присутствием Иисуса в Церкви в последующие дни и годы. С учетом всего этого, нам необходимо найти историческое объяснение следующему: «Почему ранняя Церковь проповедовала то, что имело смысл только в иудейском мире, но в то же время не вполне соответствовало ожиданиям иудеев? Почему, считая Иисуса основанием своей жизни и деятельности, Церковь изображала его не таким, каким сама его знала и видела изо дня в день? В этом заключается главный исторический вопрос воскресения Иисуса. В поисках ответа нам следует обратиться к самому раннему из доступных нам письменных источников, в данном случае – к Павлу.

Свидетельство апостола Павла: 1 Кор. 15

Многие, вероятно, скажут вслед за популярными богословами: «Неужели Павел, первым упомянувший о воскресении, вел речь не о духовном теле? Разве в его представлении воскресение не носило нематериальный характер? И разве явление Христа на дороге в Дамаск не было классическим свиданием» – очередным религиозным переживанием? Не следует ли нам предположить, что все прочие явления» были похожи на это? Быть может, более поздняя традиция Евангелий погрешила против истины, изобразив Иисуса готовящим рыбу на костре и даже принимающим участие в трапезная

Отвечая на эти вопросы, должно отметить, что Павел является ярким примером раннего христианина, для которого воскресение стало неотъемлемой частью его мышления и повседневной жизни, которые, без воскресения, теряли для него всякий смысл. Кроме того, следует помнить, что Павел, происходивший из фарисейской среды самых строгих убеждений, страстно верил в возрождение Израиля и наступление новой эры, когда Бог придет судить мир и спасти свой народ. Именно таким был человек, написавший 1 Кор, 15, отрывок, на который мы сейчас и обратим наше внимание.

Начнем со стиха 8. «После всех явился и мне, как некоему извергу». Это резкое выражение вызывает образ кесарева сечения, когда ребенка буквально вырывают из материнской утробы, и, не готовый к такому пробуждению, он щурится, ослепленный миром и едва способный дышать непривычным для него воздухом. Размышляя над своими ощущениями по дороге в Дамаск, Павел не просто делится воспоминаниями. Совершенно очевидно прослеживается уверенность Павла в том, что произошедшее с ним самым коренным образом отличалось от происходящего с другими людьми. Более того, он стал свидетелем воскресения как раз перед тем, как подобные явления Иисуса прекратились. Говоря «после всех», он имел в виду, что познание воскресшего Иисуса обычным верующим через молитву, веру и таинства не имеет ничего общего с его собственным переживанием. Иными словами, Павел проводит четкую границу между тем, что случилось по пути в Дамаск и всеми прочими явлениями воскресшего Иисуса, будь то его предыдущие встречи с учениками или последующий опыт Церкви.

Возвращаясь к началу главы, мы находим в стихах 1–7 описание ранней традиции, по словам Павла, широко распространенной среди христиан. Он сам принял ее от своих предшественников и передал другим. Б данном отрывке явно говорится о передаче традиции, предания, и мы не можем не заключить, что именно таких убеждений придерживалась ранняя Церковь со времени своего зарождения в начале 30–х годов. Частью предания является погребение Иисуса (о котором предпочитает не вспоминать Кроссан, намекавший, будто тело Иисуса, висевшее на креста, съели собаки, так что хоронить было нечего). Во времена Павла рассказ о чьем–либо погребении и последующем воскресении предполагал наличие пустой могилы. Этот факт, столь часто упоминаемый, так и не стал достаточно убедительным свидетельством для некоторых богословов. Хотя пустая гробница неизменно фигурирует в современных дебатах, очевидно, что Павел не придавал, ей решающего значения. Для него слово «воскресение» вбирало в себя все. Нет никаких оснований полагать, что образованный иудей середины первого века, услышав о чьем–либо воскресении, мог представить себе этого человека наслаждающимся жизнью в нематериальных сферах, в то время как eгo тело по–прежнему находится в могиле.

Среди очевидцев явлений Иисуса Павел не называет женщин. Этот факт нельзя считать проявлением шовинизма со стороны его самого или других «отцов–основателей». Дело в том, что данная традиция была предназначена для публичной проповеди, и все перечисленные люди назывались в качестве бесспорных свидетелей воскресения. Как известно, в том обществе женщины не считались надежными свидетелями. Упоминание о пятистах «братиях», видевших Иисуса, нельзя отождествлять с событиями для Пятидесятницы, описанными в Деян. 2, как это иногда пытаются делать. Ведь явление пятистам предшествовало встрече воскресшего Иисуса с Иаковом, который ко времени Пятидесятницы уже играл заметную роль в ранней Церкви.

Но возможно, что самым важным в первой части 1 Кор. 15 является тот смысл, который Павел вкладывал в слово «воскресение». Он не воспринимал это понятие как очередное религиозное переживание. Не было оно и доказательством существования жизни после смерти. Воскресение означало, прежде вceгo, исполнение пророческих писаний и приближение Божьего Царства. Для ничего не подозревающего мира взошла заря нового дня. Все это произошло по Писанию». Однако, как я уже отмечал, дело не в том, что Павел мог при желании отыскать в Библии доказательства своей правоты. Библейское повествование достигло наконец кульминационного момента. Потрясшие мир события стали исполнением древних пророчеств. В этой связи, в стихах 12–28 Павел описал два этапа наступления новой эпохи в истории человечества: воскресение Мессии, а затем и воскресение всех верующих. В свете сказанного ранее не следует забывать, что Мессия не представляется Павлу существующим в виде души, духа или ангела. Он не находится в неком промежуточном состоянии, ожидая окончательного воскресения. Он уже восстал из мертвых и в человеческом облике вознесся в присутствие Божье. Мессия уже правит миром, но делает это не просто с помощью божественной силы. Он исполняет то, что еще в шестой день сотворения мира было предначертано роду человеческому.

На основании этого в стихах 29–34 Павел с особым выражением отстаивает идею телесного воскресения как умерших, так и еще живущих христиан. Умершие обретут новое тело, тогда как тела живущих изобразятся. В этом, по его словам, заключается приемлемое в иудейском контексте (единственном, где подобные рассуждения в принципе имеют смысл) объяснение нынешнего праксиса Церкви, выраженного как в странной традиции крещения для мертвых, так и в более доступном пониманию его апостольском подвиге (ст. 34 с предвкушением ст. 58). Иными словами, Церковь населена не «духами, находящимися в процессе подготовки к нематериальному существованию. Она имеет дело с реальными людьми, которые в конце концов, подобно Мессии, воскреснут в новом теле.

Но что это будет за тело? Обратимся на время к стихам 50–57. В них Павел четко и ясно выражает веру в то, что наши тела не исчезнут, но изменятся. Наша бренная телесная оболочка слаба и подвержена тлению, болезням и смерти. Она не вечна. Именно этот смысл Павел вкладывал в слова: «Плоть и кровь не наследуют Царствия Божия». В его понимании «плоть и кровь» означают не материю как таковую, но ее нынешнее тленное состояние. Для вечной жизни требуется вечная материя. Мертвые воскреснут «нетленными» (ст. 52), а мы оставшиеся в живых до этого великого дня – изменимся. Как и в 2 Кор. 5, Павел представляет себе наше бренное тело «облекшимся» в новую «небесную» материю, далеко превосходящую все известное нам доныне. Речь идет не о возвращении к прежней жизни, но и ни в коем случае не об освобождении от тела. Если же именно таким Павел рисует воскресшие тела всех христиан, можно с уверенностью предположить, что эти взгляды распространялись и на воскресение Иисуса.

В промежутке между рассмотренными отрывками находится, пожалуй, самая сложная часть главы – стихи 35–49. В ней Павел рассуждает о двух видах материи, между которыми существует лишь частичная преемственность. Называя воскресшее тело «духовным», он не отрицает, как часто предполагают, его материальности. Утверждать обратное, значит говорить о привнесении в ход рассуждений элементов эллинистического мировоззрения, совершенно неуместных в столь иудейской по своему характеру главе. Павел противопоставляет наше нынешнее тело, «soma psуchikon», будущему, «soma pneumatikon). «Samа» означает «тело», но что означает эти два прилагательных? В данном случае английские переводы оказываются плохими помощниками (в отличие от русского синодального перевода – Прим. перев.) и способны скорее ввести в заблуждение. Поскольку слово «psyche», производным от которого является «psychkon», обычно переводится «душа», легко заключить, что Павел не считал материальным и наше земное тело! Но об этом не может быть и речи, поэтому оба выражения следует истолковывать применительно к реальному физическому телу, оживленному либо «душой», либо «духом» – явно Духом Божьим. (Для сравнения можно обратиться к Рим. 8, 10 и далее, где Дух Божий участвует в воскресении христиане). Сейчас мы живем в (материальном) теле, оживленном „душой"», а воскреснем в «[преображенном материальном] теле, оживленном Духом Божьим».

Позволю себе еще одно замечание о взглядах Павла на воскресение. Принято считать, что он, как и многие другие ранние христиане, отождествлял воскресение с превознесением. Последнее, якобы, даже являлось для них основополагающей категорией, тогда как идея о воскресении тела, предположительно, появилась гораздо позднее. 1 Кор. 15 убедительно доказывает несостоятельность подобных представлений. Между превознесением Иисуса и его воскресением проходит четкая граница. Разумеется, поскольку воскресший Иисус и есть вознесшийся Господь, причем его воскресение было непременным условием его превознесения, эти два понятия неразрывно связаны друг с другом. Иногда (напр. в Флп. 2, 5–11) Павел, говоря о превознесении, даже не упоминает о воскресении. Однако в данном отрывке, наиболее полно освещающем тему нашего исследования, эти понятия представлены независимо друг от друга, но в то же время в тесной взаимосвязи друг с другом.

Итак, Павел, ставший в начале 50–х годов представителем взглядов большинства христиан, имел вполне определенные убеждения в том, что касалось воскресения Иисуса:

1. Оно стало тем моментом, когда Бог–Творец исполнил давнее обещание и избавил Израиль от «их грехов», положив конец изгнанию. Воскресение ознаменовало собой начало последних дней», которые завершатся окончательной победой над смертью.

2. В момент воскресения тело Иисуса преобразилось. Он ожил не в прежнем теле для прежней жизни, но и не оставил тело разлагаться в земле. Павел не испытывал никаких сомнений в том, что гробница опустела.

3. Воскресшего Иисуса видели живым в течение какого–то времени, после чего Церковь начала ощущать его присутствие по–другому. Очевидцев ранних явлений Иисуса стали считать апостолами.

4. Воскресение Иисуса является прообразом воскресения Божьего народа в конце времен.

5. Наконец, воскресение легло в основу не только будущей надежды христиан, но и всего того, что им надлежит совершить на земле.